— Всё, мужики, я его сейчас пристрелю…
И так почти каждый вечер. Но однажды что-то не срослось с караваном, на перехват которого вылетел со своим взводом Молодцов, они там застряли, и на пару дней в кубрике образовалась пауза в сексе по фотографии. Нам даже, чего-то не стало хватать перед сном.
— Как там наш половой гигант, — ни к кому не обращаясь, обронил командир второго взвода Костя Куршинов.
— Ждут, — ответил я, проходя мимо койки Молотцова.
Непроизвольно поправил подушку и из-под неё выглянул уголок фотографии. Поднял и понял, что Саня перед убытием не успел спрятать свой архив. Все фото были под подушкой. Это он опрометчиво поступил! И тут я предпринял самый рискованный шаг в своей жизни.
— А, что, мужики, поможем товарищу???
— ????
— Ну, в смысле выбора невесты.
— А как???
— Есть одна мысль. Костя найди лист ватмана или какой-нибудь плакат. У кого есть фломастеры? Тащите…
На следующий день взвод Молодцова на броне вернули на базу. Безрезультатное недельное бдение на тропе вероятного каравана кого угодно выведет из терпения. Обгоревший на солнце, но и намёрзшийся по ночам первый взводный был зол, как чёрт. Его из батальонных начальников никто не стал трогать, ведь не сам же полез, а «стопудово верная информация»!!! И такой — пшик! Двое взводных благоразумно выскользнули из кубрика, когда Молодец появился на пороге. Я не мог пропустить исторического события и, рискуя жизнью, остался на месте.
— Грёбанные уроды… Появится ещё раз этот активист лично пристрелю… ЗдорОво!
Сан Саныч вошёл в кубрик, ругаясь почём зря на весь белый свет и на ходу снимая лифчик и бронежилет. Я обрадовался, что автомат он уже бросил в пирамиду, усиленно делал вид, что занимаюсь какими-то важными бумагами, ответил вскользь:
— Привет, с благополучным тебя…
Далее вырисовывалась картина, достойная пера Репина, Сурикова и Айвазовского вместе взятых. Молодцов увидел наше творение. Оно весело прямо над его кроватью и не заметить его было очень трудно. Расстегивая пуговицы на комбинезоне, он словно в детстве услышал команду «Замри!!!» Открыл рот и уставился в лист ватмана, озаглавленный «Любимые женщины старшего лейтенанта Молодцова» Под заглавием было наклеено полтора десятка фотографий необыкновенно красивых девушек с лаконичными подписями: «шалунья», «мастерица», «богиня», «художница», «папа зам министра», «певунья», «колдунья», «волшебница» и даже «мама, зав военторга». Всё было в точку, поскольку заочно мы о его пассиях знали всё. Только одна фотография, приклеенная в самом центре, удостоилась более подробной подписи. Сразу признаюсь, что она была взята не из коллекции Сани, а из случайно оказавшегося под рукой журнала «В мире животных». На фото была самка шимпанзе во всей её красе. Она была прекрасна, как может только быть прекрасна обезьяна. Она сидела в фривольной позе, её тощие с трудом различимые за шерстью груди лепесточками лежали на сытиньком брюшке и морда, пардон, лицо изображало высшую степень блаженства. Подпись гласила: «Самая любимая женщина, старшего лейтенанта Молодцова».
Я приготовился перехватить любимца женщин в момент, когда он бросится за автоматом, но он меня удивил:
— Вот, сволочи! Хорошо фотки не приклеили, а на уголки одели. Нет, разве не сволочи…
Он повернулся в мою сторону. Я сделал вид, что с трудом оторвался от бумаг.
— Что? Ты о чём, Сан Саныч?
— Я что-то не наблюдаю списка редколлегии…
Ага, сейчас, только штаны подтяну, — подумал я про себя, а вслух озвучил:
— О, смотри, кто это? Я сам первый раз вижу. Какие прелестные лица!!! А это кто, ты про неё не рассказывал?
— Ладно, суки, живите, но я вам припомню…
Ха, пронесло, жить буду, а кто, что запомнит, ещё посмотрим.
Через неделю нас всех дёрнули на войну и вот пятый день по горам Кунара носимся с горки на горку. Каждую ночь одно и то же — «к утру овладеть господствующей высотой». Самое неприятное, что ещё в ходе первого подъёма намочил ноги и, как последнее чмо, сорвал мозоли. Они за днёвку чуть затягивались, а в следующую ночь всё по-новому, но гораздо глубже. Понимаю, что комбат верит, и не могу подвести, но каждый день сапоги одеваю со слезами на глазах.
— С такими ногами в госпиталь надо, товарищ старший лейтенант, — накладывая очередную повязку, бормочет нештатный взводный медбрат Сидоренко.
— Я согласен, а ты сам поведёшь взвод. На худой конец объявим с духами перерыв. Причина, сам видишь, уважительная, дальше некуда.
— Хлопцы со мной не пойдут, — серьёзно ответил обстоятельный Сидор. — Это за вами они, ничего не спрашивая, лезут к чёрту на рога. А меня в усмерть задерут советами…
— Тогда мотай, и свои советы оставь при себе.
— А, правда, завтра к вечеру конец войне?
— Так я тебе и сказал…
А про себя подумал, хорошо бы. Не знаю, какие там результаты внизу, но мы на горках наелись досыта. Солдатский телеграф редко ошибается. Да и горка завтрашняя мне не очень нравилась. По уму надо было и соседнюю прихватить, но не хотелось дробить разведвзвод. Между вершинами километра не будет и разницы в высоте практически никакой. Но меня давно отучили проявлять инициативу и старшим в задницу заглядывать, понимают, надо думать, что делают. С такими мыслями я лёг немного вздремнуть. До выхода ещё час.
И приснился мне сон. Уже не первый раз. Я — мальчишка, где-то напроказничал, а к отцу приходит человек и рассказывает. Сначала он был похож на школьного учителя физики, которому мы подсунули сломанный стул, потом на соседа, в чей сад с пацанами лазили за грецкими орехами, а сегодня он чем-то неуловимым был похож на комбата. Всегда гость укоризненно качал головой, а отец соглашался с ним и виновато кивал. Я стоял маленький за деревьями в нашем саду и боялся показаться отцу на глаза. Виноватый-виноватый, я потом подходил, отец клал руку на мою вихрастую голову и молчал… лучше бы он выпорол, не так стыдно было бы. Всегда гость был одинаково странно одет в черный хитон с капюшоном, так, что лица невозможно было рассмотреть. Hо раньше мне это снилось, после того, как попадал в переделку и вспоминал песню про «сыновей, заменяющих отцов». А сегодня ничего подобного не было, а снова этот сон. Только закончился по-другому: гость поднялся и стал удаляться, а отец что-то говорил ему вслед, как будто о чём-то просил… Я подорвался в холодном поту и почувствовал обруч на сердце. Или какой-то камень навалился и не даёт вздохнуть. Я присел, засунул руку под комбез и круговыми движениями постарался успокоить сердце. Что на этот раз я сделал не так, где напартачил? Может с моими что, давно уже не получал почту.
Однако бойцы не дали заниматься копанием в мыслях, они уже надевали рюкзаки, подпрыгивали и искоса посматривали на меня. Пора…
…Мы поднялись на горку с первыми лучами солнца. Я просто физически ощущал счастье от того, что выдержал, что через пару минут смогу снять сапоги и дать возможность ногам немного отдохнуть. А пока я снимал рюкзак и смотрел, как из утренней дымки вырастали очертания ближайших вершин. Красота, какая! Сюда бы в поход, на пикник с друзьями и в рюкзаке, чтобы только закуски и вино. Красное, молдавское «Негру де Пуркарь» или грузинское «Кинзмараури». Да с шашлычком!!! Да пусть без ничего, просто налегке, а потом посидеть, послушать тишину, полюбоваться. Я потянулся…
Вспышка выстрела с противоположной вершины совпала со вспышкой невероятной боли в груди. Неужели… в меня… нет!!!
Провал в сознании… и вдруг, я вновь увидел человека, который приходил к моему отцу. Он смотрел на меня из-под своего капюшона ясным открытым взглядом и что-то говорил. Где я видел это лицо? Я не разбирал слов, но всем своим существом потянулся, что бы разобрать, что он говорит. Незнакомец взял меня за руку, повлёк за собой и…мы воспарили. Не чувствовал ни тяжести, ни боли, только неукротимое желание следовать за ним. Беззвучно шевеля губами, он указал мне куда-то в сторону яркого света, а потом остановился и показал вниз. Я увидел наш сад, домик на дачном участке, отца с матерью, они держались за руки и звали меня. Так часто бывало в детстве, когда я увлекался и загуливался до темна. Только сейчас они, такие родные и близкие, были совсем маленькие и…седые. В следующее мгновение они растаяли в дымке, а когда она рассеялась я увидел солдат, тащивших своего товарища на руках. Потом они его положили, и один припал ухом к груди. Другой рвал перевязочный пакет и пытался снять лифчик и бронежилет. Ещё один достал шприц и сделал укол в бедро. Я стал приближаться и, вдруг, узнал Сидора. Он схватился руками за голову и по щекам его катились крупные горошины слёз. Мне захотелось его успокоить, и я высвободил руку…
Оглушительную тишину взорвал поток звуков — недалёкая стрельба, разрывы, голоса:
— Тихо! Кажется, бьётся!!!
— У кого есть палатка?
— Бронник пробило… Осторожно, придурок!
— Из «Бура», сука…
— Что ротный?
— Сказал спускать…
— Вы слышите меня, товарищ старший лейтенант? — узнаю голос Сидоренко.
Я слышал, открыл рот, но сил сказать у меня не было. Я только медленно закрыл глаза.
— Вы не волнуйтесь, мы тихонько, только не умирайте…
Господи, как больно. Никогда в жизни так больно не было. Я даже представить себе не мог, что бывает такая боль. Она разрывала на куски, она заполняла собой всю вселенную. Когда она своей чернотой закрывала последний атом моего сознания, я впадал в забытье и тогда только не чувствовал ничего… Мозг фиксировал какие-то обрывки.
— …Какая вертушка? Ты видишь, какой туман? Отнесите в дувал…