Фарреллы разбирали сарай, но, когда начали падать первые крупные снежники, работу пришлось остановить. Не стоило продолжать, рискуя поскользнуться на крыше и сломать ногу или руку. В конце концов, Фарреллы славились осторожностью.
Джим и оба его сына, Хэнк и Джейми, спешно удалились в кухню. Лица у них раскраснелись, а руки, несмотря на шерстяные перчатки, иззябли. Грейс Фаррелл слушала прогноз погоды по радио и готовила томатный суп из консервированных помидоров с собственного огорода, оставшихся с последнего августовского урожая. Миски с густой похлебкой были такими горячими и пахли так восхитительно, что у Джима вышибло слезу из глаз, хотя, честно говоря, мальчики предпочитали суп «Кэмпбелл» из банок.
И все же в свои четырнадцать и семнадцать лет братья Фарреллы были достаточно умны и деликатны, чтобы похвалить суп, который сварила мать. Когда они имели глупость признаться в своих предпочтениях, мать, обычно весьма покладистая, хотя иногда у нее и случались пугающие вспышки гнева, удивлявшие всех без исключения, вылила всю кастрюлю в канализацию.
Она любила все домашнее, славилась своим виноградным джемом и рождественским пудингом, но тут она объявила, что не понимает, зачем этим занималась. И вообще, она может пойти работать, и что тогда они будут делать? Есть хлеб с маслом и суп прямо из банки. Когда Джим Фаррелл встретил ее, она работала медсестрой, но оставила больницу, чтобы заботиться о них. А они когда–нибудь ценили ее жертву? Да пусть на следующее лето весь сад зарастет травой, если они ни во что не ставят ее усилия.
Сад был настоящим испытанием, постоянной войной против прижившегося душистого горошка. Его побеги проникали повсюду, Грейс Фаррелл приходилось вырывать их целыми охапками. Ранней осенью она попросила старшего сына Хэнка помочь ей вырубить плети горошка топором, а потом они сложили большущий костер. Дым, поднимавшийся от него, был таким ароматным, что Грейс Фаррелл расплакалась. Она сказала, что дым попал ей в глаза, но с ней такое иногда случалось, вдруг у нее мелькала мысль о том, что где–то есть другая жизнь, которой она могла бы жить, жизнь, которую она бы выбрала, несмотря на любовь к мужу и сыновьям.
Говорили, что душистый горошек в поле посадила первая обитательница дома, Корал Хадли, потерявшая мужа и сына в море. Говорили, что после этого Корал никогда даже не смотрела в сторону океана, хотя он и был всего–то в миле от ее порога. Она крепко держалась за землю, и были люди, которые клялись, что пальцы у нее стали зелеными. Когда она шла по Мейн–стрит, из карманов у нее выпадали желуди, так что если кто–то подходил слишком близко, то наверняка спотыкался на желудях. Да уж, Корал сделала все, что в ее силах, чтобы возделать свой участок.
Ее присутствие все еще ощущалось спустя многие годы. То тут, то там из земли вдруг появлялись растения странные, неожиданные, и казалось, что вырастали они за одну ночь. Груши, какие не росли больше ни у кого. Заросли сирени того сорта, который вымер даже в Англии. Розы посреди крапивы. Целых два акра поля, на которых буйствовал проклятый душистый горошек, багряный, розовый и белый, цепкий, как сорняк, и избавиться от него было невозможно.
Грейс Фаррелл публично заявляла, что готова поклясться — старая Корал Хадли восстала из мертвых только для того, чтобы снова посадить все то, что другие выпалывали из земли. Конечно, это была шутка, принимая во внимание, что Грейс была одной из самых здравомыслящих личностей в округе, самой последней женщиной, от которой можно было бы ожидать, что она поверит в призраки, и самой первой, на которую можно было положиться во времена вражды и испытаний. И она всегда была по уши занята своими мальчиками: мечтателем Хэнком, не обращавшим внимания на школьные задания, и непоседой Джейми, который просто не умел сидеть смирно. В четвертом классе учительница Хелен Морс привязала левую руку Джейми к парте в попытке заставить его улучшить почерк, используя правую руку. На Джейми просто встал и пошел по классу, волоча парту за собой. Он так и остался победителем, упрямым левшой.
Да уж, этот мальчик обладал энергией. Его необходимо было все время занимать чем–нибудь, для его же пользы, ну и для душевного покоя всех окружающих. К счастью, выдумывать специальные проекты нужды не было. Работа по дому предоставляла нескончаемую череду задач. К примеру, старый шаткий сарай пришлось снести из соображений безопасности, хотя мальчикам нравилось играть там, когда они были помоложе, они скатывались по веревке с сеновала, каждый раз чуть не ломая шею. Только что установили новый кухонный гарнитур, и Джейми помогал Джиму с этой работой тоже. Он также помогал и когда вскрыли ужасно грязное ковровое покрытие, под которым обнажились желтые сосновые доски, пропитанные, как говорили, слезами Корал Хадли.
В таком старом доме, как у них, всегда что–нибудь было не в порядке. Может быть, Грейс следовало сказать «нет», когда Джим впервые повез ее посмотреть на это место. Это было за неделю до их свадьбы, и Грейс все еще жила со своими родителями в Плимуте. Она только что перестала работать в больнице. «Разве это не восхитительно?» — сказал он о ферме.
Ферма была похожа на одно из тех полуразрушенных строений, фотографии которых печатают в новых журналах, с собакой, развалившейся у двери. Поля вокруг так густо заросли молочаем, что по весне щеглы прилетали кормиться целыми стаями. Если кому–то вдруг захотелось бы подойти к пруду, пришлось бы взять косу, чтобы расчистить себе дорогу. И все–таки выражение лица Джима заставило Грейс сказать: «О да». Оно заставило ее отбросить все соображения разума. Даже дом на какой–то миг показался ей красивым — прямоугольный, весь обшитый белыми досками; травы сияли, освещенные тонкими лучами солнечного света. Вид был просто великолепен, если смотреть правильно, прищурив глаза так, чтобы все до самого горизонта расплывалось, сливаясь в единую яркую, поблескивающую даль.
Джим Фаррелл вырос в городе. Его отец был плотником, но Джим мечтал о более надежной работе и стал небольшим, но все–таки начальником в департаменте коммунального хозяйства — он возглавлял бригаду из трех рабочих. Он был хорошим человеком, спокойным, не увиливающим от ответственности. О нем говорили, что он чует снег и может предсказать северо–восточный ветер по запаху в воздухе. Он как–то рассказал Джейми по секрету, что самые сильные бури пахнут ванилью, а те, что попроще, — мокрым бельем после стирки.
Сегодня Джиму было не по себе. Так он себя чувствовал в тех случаях, когда не знал точно, как поведет себя снегопад, когда вся эта чертова катавасия оставалась загадкой. В конце концов, его работа была игрой в кошки–мышки с природой и судьбой. Может, он вывел городскую снегоочистительную технику слишком рано? Л достаточно ли у него песка и соли для следующего снегопада? А вдруг буря ударит по дюнам, которые и без того исчезали по всему побережью?
Джим закончил есть суп и отнес свою миску в раковину. Потом он подошел к окну, выходившему на запад. Поле душистого горошка уже припорошило белым. Иногда при виде снега ему хотелось плакать — когда в воздухе появлялись первые, такие чистейшие снежинки.
За изгородью из остролиста стоял соседний дом Бруксов. Света в окнах там не было.
— Может, мне сходить отнести им супу?
Грейс подошла сзади к мужу. Ей нравилось, как он смотрит на снег, с той же напряженностью на лице, которая появлялась, когда они занимались любовью, да и в любом другом случае, когда он сосредотачивался и пытался разобраться в происходящем.
— Хэла, наверное, нет дома. Думаю, он все еще работает на том доме в Бурне. Она наверняка там одна с Джозефиной.
Бруксы были их ближайшие соседи, дом стоял сразу же по другую сторону поля, но семьями они не дружили. Хэл Брукс был редкостным поганцем, по–другому его никак нельзя было назвать. И даже Грейс, не любившая сквернословия, согласно кивала, если кто–нибудь в городе именно так отзывался о ее соседе.
Боже ж ты мой, всю свою жизнь он был подлым гадом. Еще мальчишкой он стрелял чаек чисто для забавы, пару раз на его участке пропадали бездомные собаки, а потом их находили повешенными на дубе. С возрастом Хэл не менялся, и все в городе знали, что у него делается. Как только в разговоре упоминалось имя Бруксов, это становилось совершенно очевидным. Кивок. И отстранение. Кое–кто видел, что сталось с его женой, кое–кто слышал об этом. Остальные просто переходили на другую сторону улицы, когда Бруксы были в городе.
— Если ей что–то понадобится, она может просто прийти и взять, — сказал Джим, хотя оба они понимали, что такое вряд ли возможно.
Мальчики сидели в гостиной и смотрели новый телевизор. Они смотрели бы что угодно, если поставить перед ними мерцающий экран. И по крайней мере на какое–то время Джейми, всегда такой непоседливый, утихал. Мальчикам вовсе не обязательно было знать, что делается у Бруксов.
Когда Грейс и Джим только–только переехали, единственным обитателем соседнего дома был Арли Брукс, вдовец, работяга–рыбак, державший свою лодку в Провинстауне. Хэл унаследовал дом от своего отца и после смерти старика приехал заявить свои права на наследство. Он вернулся домой после службы на флоте и привез с собой эту свою жену, готовый заводить врагов направо и налево, невзирая на то, сколько корзиночек с гостинцами будет оставлено у их дверей в честь приезда и сколько женщин в городе пошлют им собственноручно испеченные пироги. Джим Фаррелл не хотел, чтобы его жена имела хоть какие–то дела с соседями, он был против даже того, чтобы она отнесла им кастрюльку супа.
— Держись подальше, — сказал Джим Грейс. — Мы все сами решаем свою судьбу, и все, что они делают, — это их личное дело.
— Нет, конечно, сама я не пойду. Но я могу ведь послать мальчиков, чтобы они расчистили снег.
Против этого Джиму было нечего возразить. Всего лишь в прошлом году Мэтти Хэммонд, восьмидесяти четырех лет, жившая совсем одна, во время снежной бури была засыпана снегом в своем доме. Сугробы были такими высокими, что Мэтти не могла открыть входную дверь и почти умирала от голода, когда Джим стал расчищать их улицу от снега. Несмотря на белоснежный покров, от которого рабочие, занимавшиеся расчисткой снега, наполовину слепли, Джим углядел сигнал бедствия — квадратик носового платка, вывешенный Мэтти в окошке. Существовали определенные вещи, в которых Джим Фаррелл не мог отказать соседу, особенно снежной ночью, и ситуации, в которых Грейс не могла от соседа отвернуться, а поскольку, несмотря на разногласия, они не любили ссориться друг с другом, то на этом и порешили.
В четыре часа пополудни Джим пошел к своему грузовику, направляясь в департамент коммунального хозяйства. В этот час, в это светящееся время, когда линия раздела между землей и небом исчезала, все становилось голубым — снег, белые заборы, белые дощатые стены дома.
— Я хочу, чтобы вы, мальчики, пошли и почистили снег у Розалины Брукс, — крикнула Грейс в гостиную.
Несмотря на рекомендацию Джима, она налила в отдельную кастрюльку томатного супа.
— Берите лопаты и прихватите с собой суп.
Ответа не было. Грейс зашла в гостиную и встала перед телевизором. Мальчики были готовы смотреть что угодно, но самой любимой передачей была «Вы этого хотели». Она должна была идти вечером в семь. В мире случались совершенно невероятные вещи, и от зрителей требовалось всего лишь попросить, чтобы увидеть то, что они хотели, прямо перед собой, на своем собственном экране.
— Я выключаю, — объявила Грейс и выключила телевизор. — Я хочу, чтобы вы пошли и почистили снег.
— У Бруксов, — сказал Джейми. — Мы слышали.
— Не могу. У меня задание по истории, — вздохнул Хэнк. — Извини, мама, мне к завтраку.
У Хэнка были проблемы в школе, поэтому Грейс разрешила ему остаться и послала одного Джейми. Предварительно удостоверившись, что он хорошенько укутан, она дала ему шапку, которую он частенько умудрялся забывать, и проследила, чтобы он замотался шарфом и надел кожаные перчатки. Кастрюлька с супом была зажата у него под мышкой, а лопата лежала на плече. Он был мальчик мягкий, не особо склонный к учебе, но дорогой сердцу матери каким–то особо трогательным манером, так что о нем она беспокоилась так, как ни о ком другом на свете. Возможно, это правда, что у матерей бывают любимчики, по крайней мере иногда.
Грейс смотрела, как Джейми исчез в голубизне поля, и почувствовала, как у нее сжалось горло. Любовь, предположила она. Момент осознания того, как ей повезло, как она благодарна за то, что она не такая, как Корал Хадли, что ее сын не ходит в океан, а вместо этого разгуливает по снежным просторам в пределах своего знакомого участка.
Оставаясь один, Джейми любил мурлыкать какой–нибудь мотивчик. Его мать обожала мюзиклы, особенно «Король и я», и Джейми обнаружил, что напевает «Getting to Know You». Его мать любила Юла Бриннера по причинам, непонятным для Джейми. Прежде всего, король, которого он играл, был лысый, а во–вторых, он до невозможности обожал всеми командовать. И все равно мотивчик прилип.
Иногда, когда Джейми шел по этому полю зимой и как раз в это время, он даже встречал оленя. Были там и дикие индейки, такие дурные птицы, что совсем не боялись человека и мчались прямо на тебя, если зайти на их территорию. Дорогу к Бруксам можно было срезать, если пробраться через заросли остролиста. Ягоды были красными и блестящими.
Иной раз, продираясь через колючки, можно было случайно натолкнуться на скунса, который спокойненько продолжал кормиться, имея веские основания полагать, что мало кто, кроме соседских собак, будет настолько глуп, чтобы отважиться прервать трапезу и напасть на него.
Думая об олене и тихонько напевая себе под нос, Джейми как раз был в изгороди из остролиста, когда услышал этот звук. Раскат грома. Снегоочиститель на дороге. Взрыв фейерверка. Он замер на мгновение и вдохнул снежинки. Когда он выдохнул, дыхание вырвалось у него из груди, как из парового двигателя. От него растаял снег на ягодах остролиста. Он прислушался. У него был хороший слух, но он ничего не услышал и пошел дальше. Он был из тех мальчиков, которые любят доводить дело до конца. Он знал, чего хотела его мама: чтобы он расчистил снег от входной двери Бруксов до их подъездной дорожки. Они с Хэнком уже делали это в прошлом году, мистера Брукса тогда не было дома, а миссис Брукс угостила их горячим шоколадом, и они выпили его у нее на крылечке. Сейчас рядом с «шевроле» стоял грузовик мистера Брукса, старая потрепанная развалина, масло из него вытекало на снег.
Джейми попытался пристроить кастрюлю с супом на самой первой ступеньке, но ступенька была из неровного камня. Тогда он поднялся к двери, чтобы отдать суп, прежде чем начнет работать. Его дыхание проделало со стеклянным окошком ту же процедуру, что и с ягодами остролиста: оно растопило снег, а потом затуманило стекло. Но даже через туман он рассмотрел Розалин Брукс, лежавшую без одежды прямо на полу, все лицо у нее было в чем–то красном.
Ему бы отшатнуться, побежать домой, сделать что–нибудь, что угодно. Но он никогда еще не видел обнаженную женщину, и вышло так, что он замер как загипнотизированный, а снег от его дыхания продолжал таять. Минуту назад он был беззаботным четырнадцатилетним мальчиком. А теперь он стал совершенно другим человеком.
Когда он открыл дверь, в руках у него все еще была кастрюлька с супом. В их городке народ редко закрывал двери. И красть было нечего, и воров не водилось. Джейми вошел, как будто его притягивала волшебная сила.
Дом у Бруксов был старым фермерским домом, как и у Фарреллов, но совсем не обустроенным. Он был холодным и пустым, единственная лампочка горела на кухне, в дальнем конце прихожей. Внутри дома все казалось голубым, за исключением одной–единственной вещи, которая была красной. Это была кровь, покрывавшая Розалин Брукс. Но когда она подняла глаза и увидела Джейми, ему показалось, что в самую большую панику ее поверг тот факт, что она обнажена. Она издала странный звук и схватила грубый коврик, пытаясь прикрыть себя. Тут Джейми понял, что это было рыдание. Звук, который он услышал.
— Я принес вам суп, — сказал он. — От моей мамы.
Миссис Брукс посмотрела на него так, как будто он был сумасшедший.
— Она сама его приготовила.
Джейми казалось, что он бежит изо всех сил. Но он попросту не мог заставить себя отвернуться. У него было чувство, что его разбил паралич.
— Вы в порядке?