- Только краткую записку, где говорится, что он завещает все другу, некоему господину Марксу. Я подшил ее в дело.
- Хоть какая-то зацепка. Где найти этого Маркса?
- Откуда мне знать? - пожал плечами Брандт.
- Разве в записке не было адреса?
- Нет, - ответил Карл. - Только имя.
- Думаю, Маркс живет где-то рядом. Ты его не искал?
- Да пойми наконец, - вздохнул Брандт. - У нас в полиции ни одной свободной минуты нет. А знаешь, сколько в Гамбурге Марксов? Сотни только в телефонном справочнике. Я не могу тратить недели на поиски одного из них. Тем более что наследство Таубера не стоит ломаного гроша.
- Значит, все? - спросил Миллер. - Ничего больше?
- Ничего. Если хочешь разыскать Маркса - ищи на здоровье.
- Спасибо. Попробую.
Они пожали друг другу руки, и Брандт вернулся к семье и завтраку.
Другое утро Миллер начал с того, что зашел в дом, где жил Таубер. Дверь открыл небритый пожилой мужчина в засаленных брюках, подвязанных веревочкой, и расстегнутой на груди рубашке без ворота.
- Доброе утро. Вы хозяин дома?
Мужчина оглядел Миллера и кивнул. От него пахло капустой.
- Несколько дней назад здесь отравился газом один старик, - начал Миллер.
- Вы из полиции?
- Нет, я журналист. - Миллер протянул мужчине свою пресс-карточку.
- Мне нечего вам рассказать.
Без особого труда вложив в руку хозяина дома банкноту в десять марок, Миллер попросил:
- Нельзя ли взглянуть на его комнату?
- Я ее уже сдал.
- A где его пожитки?
- На заднем дворе. Они никуда не годятся.
Под мелким дождем мокла куча хлама. От нее все еще пахло газом. В ней валялись побитая пишущая машинка, две пары поношенных башмаков, старая одежда, связка книг и обветшавший шарф из белого шелка, который, решил Миллер, был связан, видимо, с иудаизмом. Миллер перерыл все, но ни записной книжки, ни писем от Маркса с его адресом не нашел.
- Это все? - спросил он.
- Да, - угрюмо ответил хозяин дома, стоявший у двери под навесом.
- Некий Маркс у вас не живет?
- Нет.
- И вы никакого Маркса не знаете?
- Нет.
- Таубер дружил с кем-нибудь?
- По-моему, нет. Вечно был один. Приходил и уходил, когда ему вздумается. Наверно, он был чокнутый. Но за квартиру платил исправно. И не скандалил никогда.
- Вы видели его в компании? На улице с кем-нибудь?
- Никогда. По-моему, у него не было друзей. И неудивительно - он вечно что-нибудь бормотал. Словом, чокнутый.
Миллер стал расспрашивать жителей близлежащих домов. Многие признавались, что встречали старика, который брел, повесив голову, укутанный в длинное пальто, шерстяную шапку и старые дырявые перчатки.
Три дня блуждал Миллер у дома Таубера, побеседовал с молочником, бакалейщиком, мясником и почтальоном, заглянул в бар, табачную и скобяную лавку - все напрасно. Лишь в среду он наткнулся на ватагу мальчишек, игравших в футбол у стены сарая.
- Значит, вас интересует тот старый еврей? Безумец Солли? - переспросил вожак.
Мальчишки окружили Миллера.
- Да, да. Вы его с кем-нибудь видели? С каким-нибудь другим стариком?
- А зачем вам это знать? - подозрительно спросил старший. - Мы его не обижали.
Миллер повертел в руке монету в пять марок. Восемь пар глаз зачарованно впились в нее.
- Мистер, - набрался смелости, самый младший из ватаги. Однажды я видел его с другим. Они разговаривали. Сидели и разговаривали.
- Где?
- У реки. На набережной. Там скамейки стоят. Вот на скамейке они и сидели, разговаривали.
- А собеседник Таубера был старик?
- Да. У него длинные седые волосы.
Миллер бросил мальчишке монету, убежденный, что сделал это зря. Но все же прогулялся к реке, оглядел набережную. Там стояло полдесятка скамеек, теперь пустых. Хотя летом, наверно, многие приходили сюда посидеть, посмотреть, как ходят по Эльбе пароходы.
Слева от Миллера на ближнем берегу располагался рыбацкий порт - у причала стояло несколько траулеров. Одни пришли из Северного моря с уловом сельди и макрели и теперь разгружались, другие готовились к отплытию.
Петер вернулся в разрушенный Гамбург из деревни, куда они с матерью переехали, спасаясь от бомбежек, еще мальчишкой; он вырос среди камней и развалин. Его излюбленным местом для игр был рыбацкий порт в Альтоне. Ему нравились рыбаки - грубоватые, но добрые, пропахшие смолой, солью и крепким табаком.