До столицы Австрии Миллер добрался к вечеру третьего января. Дом номер семь на площади Рудольфа он нашел без труда. В перечне у подъезда напротив третьего этажа стояла карточка с надписью "Центр документации". Петер поднялся туда и постучал в покрашенную палевой краской деревянную дверь. Сначала Миллера оглядели в глазок, потом дверь отворилась. За ней стояла симпатичная блондинка.
- Слушаю вас.
- Меня зовут Миллер. Петер Миллер. Я бы хотел побеседовать с господином Визенталем. У меня есть рекомендательное письмо.
Он вынул его и передал девушке. Та нерешительно взглянула на конверт; улыбнулась и попросила Петера подождать.
Через несколько минут она появилась вновь, но на этот раз в конце коридора, куда выходила дверь приемной, и позвала Петера. Тот прошел по коридору, увидел слева открытую дверь и переступил порог. Из-за письменного стола поднялся и сказал: "Проходите" - плотный мужчина под два метра ростом, в пиджаке из толстого сукна. Он сутулился, словно все время искал какой-то пропавший со стола документ.
Это и был Симон Визенталь. В руке он держал письмо лорда Рассела.
Кабинет Визенталя был мал до тесноты. Одну сторону занимали забитые книгами полки. На другой, той, к которой Миллер стоял лицом, висели многочисленные рукописи - свидетельства жертв злодеяний эсэсовцев. У противоположной стоял диван, тоже заваленный книгами, слева от двери было небольшое окно во двор, а под ним - письменный стол Визенталя. Миллер уселся на поставленный рядом стул для посетителей.
- Мой друг лорд Рассел пишет, что вы собираетесь выследить бывшего эсэсовца-убийцу, - начал Визенталь.
- Совершенно верно.
- Как его имя?
- Рошманн. Капитан Эдуард Рошманн.
От изумления Визенталь поднял брови и присвистнул.
- Вы знаете о нем? - осведомился Миллер.
- О Рижском мяснике? Еще бы! Он находится среди тех пятидесяти преступников, поисками которых я занимаюсь в первую очередь, - ответил Визенталь. - Позвольте спросить, почему вы взялись именно за него?
Миллер попытался объяснить все вкратце.
- Начните сначала, - перебил его Визенталь. - Что это за дневник такой?
Миллеру пришлось пересказать свою историю в четвертый раз. Она становилась все длиннее - к известному о жизни Рошманна добавлялись новые подробности.
- И теперь мне бы хотелось узнать, - закончил Петер, - куда делся Рошманн, спрыгнув с поезда.
Симон Визенталь глядел, как за окном на землю ложились снежные хлопья.
- Дневник при вас? - спросил он наконец. Миллер вынул его из папки и положил на стол. Визенталь пролистал его, пробормотал: "Потрясающе" - и подняв глаза на Петера, сказал:
- Хорошо, я вам верю.
- А раньше сомневались? - удивился Миллер.
Симон Визенталь хитро взглянул на него:
- Сомнения есть всегда, герр Миллер. Слишком уж странную историю вы рассказали. К тому же я так и не понял, зачем вам понадобилось выслеживать Рошманна.
Миллер пожал плечами:
- Я журналист. А это хороший материал для прессы.
- Вряд ли найдется газета, которая согласится его напечатать. А тем более хорошо оплатить. Неужели здесь нет личной заинтересованности?
Миллер уклонился от прямого ответа.
- С чего вы это взяли? Мне всего двадцать девять лет. Во времена рижского гетто я был совсем ребенком.
- Конечно, конечно. - Визенталь взглянул на часы и встал. - Уже пять, и мне бы хотелось вернуться к жене. Можно взять дневник Таубера на выходные?
- Ради Бога, - ответил Миллер.
- Хорошо. Тогда приходите в понедельник утром, я расскажу вам все, что знаю о Рошманне.
Миллер приехал в понедельник в десять утра. Симон Визенталь вскрывал почту. Увидев журналиста, он жестом пригласил его сесть и продолжал аккуратно - ножницами - отрезать краешки конвертов.
- Я собираю марки, - пояснил он, - поэтому не хочу портить конверты, - и, закончив, продолжил: - Вчера вечером я дочитал дневник. Это замечательный документ.
- Он вас удивил?
- Если что и удивило, то отнюдь не содержание. Ведь подобное пережил я сам. Меня поразила точность. Из Таубера вышел бы замечательный свидетель. Он подмечал даже пустяки. И все записывал - по горячим следам. А это очень важно, если хочешь, чтобы австрийский или западногерманский суд вынес обвинительный приговор. Как жаль, что Таубера нет в живых.
Миллер поразмыслил немного и спросил:
- Герр Визенталь. Впервые я разговариваю с человеком, прошедшим концлагерь. Больше всего меня в дневнике Таубера поразило, что Саломон отрицал общую вину. Между тем нам, немцам, вот уже двадцать лет твердят, что виноваты мы все до единого. Вы тоже так считаете?
- Нет, - ответил Визенталь. - Прав Таубер.
- Но ведь мы уничтожили в концлагерях четырнадцать миллионов неарийцев!
- Разве вы лично кого-нибудь убили? Нет, трагедия в том, что в руки правосудия не попали истинные преступники.
- Тогда кто же уничтожил эти четырнадцать миллионов?
Симон Визенталь пристально посмотрел на Миллера:
- Известно ли вам о структуре СС? Об отделах этого ведомства, которые и повинны в массовых убийствах?
- Нет.
- Тогда я расскажу о них. Вы слышали о главном отделе имперской экономической администрации, обвиненном в эксплуатации узников концлагерей?
- Да, я что-то об этом читал.
- Так знайте, это лишь среднее звено цепи, - начал Симон Визенталь. - Ведь еще нужно было отсеять будущих жертв от остального населения, согнать их в одно место, развезти по концлагерям, а потом, когда из них выжмут все соки, и убить. Этим занималось РСХА, главное отделение имперской безопасности, силами которого и были уничтожены эти четырнадцать миллионов человек. Странное на первый взгляд место для слова "безопасность", правда? Но дело в том, что нацисты считали, будто эти несчастные представляли угрозу рейху и его от них надо было обезопасить. Также в функции РСХА входило выслеживать, допрашивать и отправлять в концлагеря других врагов рейха: коммунистов, социал-демократов, либералов, журналистов и священников, которые высказывались против фашизма, борцов Сопротивления в оккупированных странах, а потом и собственных военачальников, таких, как фельдмаршал Эрвин Роммель и адмирал Вильгельм Канарис, расстрелянных по подозрению в пособничестве антифашистам.
РСХА делилось на шесть отделов. В первом занимались управлением и кадрами; во втором - обеспечением и финансами. В третьем отделе находились печально известные служба имперской безопасности и полиция безопасности, которые возглавлял сначала Райнхард Гейдрих, а потом, после его убийства в Праге в 1942 году, Эрнст Кальтенбруннер, впоследствии казненный союзниками. В этих ведомствах, чтобы развязать языки допрашиваемым, запросто применяли пытки.