Через неделю она пришла снова. Та, высокая. Высокие женщины всегда привлекательнее низеньких, особенно красотки того типа, который обожают мужчины-коротышки: на самом деле они не такие уж и высокие, просто такими кажутся. Эту женщину выше делали прическа, шляпа, громадные каблуки и высокомерие. Вот высокомерия у нее точно было хоть отбавляй – по виду, помощь ей требовалась, как Венеции дожди. Я всегда ценил это качество в клиенте. Мне даже нравится, когда меня нанимают люди, не привыкшие к словечкам типа «пожалуйста» или «спасибо». Это будит во мне дух и упорство золотоискателей.
– Герр Гюнтер, – начала она, – мне требуется ваша помощь. – Очень осторожно она присела на краешек моей скрипящей зеленой софы. Портфеля из рук она не выпускала, прижимая его к груди, будто опасаясь за его сохранность.
– О? А почему вы так решили?
– Вы ведь частный детектив?
– Да. Но почему я? Почему вы не обратились к Прейзингам на Фрауэн-штрассе? Или к Кленце на Августинер-штрассе? Это солидные агентства со штатом сотрудников…
Она чуточку оторопела, будто бы я стал расспрашивать, какого цвета на ней нижнее белье. Ободряюще ей улыбнувшись, я подумал про себя, что, пока она не разговорится, придется мне догадываться о причинах ее визита самому.
– Это я стараюсь, фройляйн, выяснить: вам меня кто-то порекомендовал? В нашем бизнесе об этом полезно знать.
– Не фройляйн, фрау. Фрау Варцок. Бритта Варцок. Да, вас мне рекомендовали.
– Вот как? И кто же?
– С вашего позволения, имени я предпочла бы не называть.
– Но вы ведь та дама, которая заходила к герру Крумперу, моему адвокату, на прошлой неделе? Это вы интересовались моим отелем, выставленным на продажу? Только тогда вы назвались Шмидт, по-моему.
– Да. Глупость, конечно, признаю. Но понимаете, я не была уверена, захочу я вас нанять или нет. Я уже заходила пару раз сюда, но вас не заставала, а записки в почтовом ящике оставлять не стала. Консьерж сказал, у вас вроде бы есть отель в Дахау. Я решила, что сумею разыскать вас там. Увидела табличку «продается» и отправилась в контору Крумпера.
Что-то из этого могло быть правдой, и пока что суетиться я не спешил. Мне доставляли удовольствие и ее замешательство, и стройные длинные ноги, потому отпугивать ее мне не хотелось. Но поддразнить немножко вреда не принесет.
– Но, однако, когда вы зашли сюда на днях, то сказали, что совершили ошибку.
– А теперь передумала. Вот и все.
– Передумали раз, пожалуй, передумаете и в другой. И посадите меня в лужу посреди дороги. А в нашем деле такая ситуация очень даже некстати. Я должен быть уверен, фрау Варцок, что решили вы твердо. Это ведь не шляпку покупать. Как только расследование начинается, переиграть уже нельзя. Его нельзя вернуть обратно в магазин и заявить – это мне не подходит.
– Герр Гюнтер, я не идиотка, – откликнулась она. – И, пожалуйста, не говорите со мной так, будто я не в состоянии продумать последствия своих поступков. Прийти сюда было нелегко. Вы понятия не имеете, как трудно далось мне решение. Иначе не взяли бы такой покровительственный тон. – Говорила она ровно, без всяких эмоций. – Это всё из-за шляпы? Я могу ее снять, если она так вас раздражает. – И наконец-то выпустила из рук портфель, поставив его на пол у ног.
– Наоборот, шляпка мне очень нравится, – улыбнулся я. – Пожалуйста, не снимайте. И простите, если мои манеры вас обидели. Но, по-честному, в агентство столько посетителей приходит, которые только попусту отнимают время, а я свое очень ценю. Работаю я в одиночку, и если стану работать на вас, то уже не смогу взять другого клиента. У кого-то, возможно, потребность в моей помощи гораздо настоятельнее, чем у вас. Вот так обстоят дела.
– Сомневаюсь, что кто-то нуждается в ваших услугах больше, чем я, герр Гюнтер, – возразила она, и в голосе ее я расслышал дрожь, зацепившую меня за чувствительное местечко где-то около сердца. Я предложил посетительнице сигарету.
– Я не курю, – покачала она головой. – Мой… доктор говорит, сигареты очень вредны.
– Знаю. Но рассуждаю так: курение – самый изящный способ убить себя. И к тому же предоставляет вам перед кончиной время для улаживания всех ваших дел. – Закурив, я проглотил дым. – Итак, фрау Варцок, что же у вас за проблема?
– Вы так серьезно это сказали. Насчет способа убить себя.
– Я побывал на русском фронте, фрау. После этого каждый день воспринимается как подарок. – Я пожал плечами. – Так что ешьте, пейте и веселитесь, потому что завтра страну могут оккупировать Иваны, и тогда единственным нашим желанием станет – умереть, если мы еще будем к тому времени в живых. Хотя надежда выжить – довольно слабая: при помощи атомной бомбы на то, чтобы убить шесть миллионов человек, потребуется всего шесть минут, а не шесть лет. – Я прикусил сигарету и ухмыльнулся. – А потому: что такое пара колец дыма в сравнении с облаком-грибом?
– Так вы были на войне?
– Конечно. Мы все на ней побывали. – Сейчас я не видел их, но знал, они – тут. Три шрамика на щеке маскировал краешек черной вуали сбоку ее шляпки. – И вы тоже, судя по всему.
Она тронула лицо:
– Вообще-то мне очень повезло…
– Только так и нужно на это смотреть.
– Двадцать пятого апреля тысяча девятьсот сорок четвертого года Мюнхен бомбили, – стала рассказывать она. – Говорят, на город сбросили тогда сорок пять фугасных и пять тысяч зажигательных бомб. Одна попала в мой дом, меня ранило тремя раскаленными медными кольцами, сорванными с бойлера. Могло бы попасть и в глаза. Поразительно, как мы все это вынесли, правда?
– Верно.
– Герр Гюнтер, я хочу выйти замуж.
– Несколько неожиданное заявление, дорогая. Мы ведь только что познакомились.
Она вежливо улыбнулась:
– Однако есть проблема: я не знаю, жив ли еще человек, за которым я замужем сейчас.
– Если он пропал в войну, фрау Варцок, вам лучше разыскивать его через Информационное бюро вермахта, – посоветовал я. – Телефон сорок один девятьсот четыре.
Номер я знал, потому что, когда погиб отец Кирстен, пытался навести справки о ее брате. Новость, что его убили в сорок четвертом, только ухудшила ее состояние.
Фрау Варцок покачала головой:
– У меня другая ситуация. Я знаю, что после окончания войны он был еще жив. Весной тысяча девятьсот сорок шестого мы встретились в Эбенси, рядом с Зальцбургом. Это была короткая встреча. Понимаете, мы больше не жили вместе как муж и жена. С конца войны – нет. – Она вытянула платочек из рукава своего дорогого пиджака и, смяв, зажала в ладони, точно заранее готовясь заплакать.
– А в полицию вы обращались?
– В германской полиции сообщили, что это дело в ведении австрийской. А в Зальцбурге посоветовали идти к американцам.
– Янки тоже не станут его разыскивать.
– Вообще-то, может, и станут… – Фрау Варцок сглотнула комок бурных эмоций и глубоко вдохнула. – Да, думаю, они могут быть заинтересованы в его розыске…
– О?
– Я, правда, ничего не рассказывала им про Фридриха. Так его зовут – Фридрих Варцок. Он родом из Галиции, которая до Австро-прусской войны тысяча восемьсот шестьдесят шестого года входила в состав Австрии, потом стране была предоставлена автономия. А после тысяча девятьсот восемнадцатого она стала частью Польши. Фридрих родился в Кракове в тысяча девятьсот третьем. Поляк он был насквозь австрийский, герр Гюнтер. А потом стал насквозь германским, после того как к власти пришел Гитлер.
– А почему вы считаете, что ваш муж представляет какой-то интерес для американцев? – спросил я, но, уже задавая вопрос – такой вот я проницательный, – сообразил сам.
– Фридрих был человеком с большими амбициями, но, надо признаться, небольшого ума. Перед войной он работал резчиком по камню, и мастером был довольно хорошим. Он был, герр Гюнтер, активным, энергичным – настоящий мужчина. Наверное, потому-то я и влюбилась в него. Когда мне было восемнадцать, я и сама была… бойкой.
В этом я не сомневался ни секунды. Было очень легко представить себе, как она в коротком белом платьице, с лавровым веночком на голове проделывает разные акробатические штуки с обручем в красивеньком сладком пропагандистском фильме от доктора Геббельса. Женскую силу и энергичность олицетворяли тогда пышущие здоровьем крепенькие блондинки – удачнее и не придумать.
– Буду с вами откровенной, герр Гюнтер. – Она промокнула глаза уголком платка. – Фридрих Варцок был… нехорошим человеком. В войну он вытворял жуткие вещи.
– Сейчас, я думаю, никто из нас не может заявить, что совесть у него чиста.
– Это верно, герр Гюнтер, но есть поступки, которые человек вынужден совершать, ради того чтобы выжить, а есть другие, когда выживание ни при чем. Поэтому под амнистию, которая сейчас обсуждается в парламенте, мой муж не подпадает.
– Ну, я не стал бы так категорически утверждать, – возразил я. – Если уж такой отпетый мерзавец, как Эрих Кох, готов рискнуть и выползти из подполья, чтобы претендовать на защиту по новому закону, значит, кто угодно может на это надеяться.
Эрих Кох был гауляйтером Восточной Пруссии и комиссаром рейха на Украине, где совершались страшные злодеяния. Я знал о них не понаслышке: кое-что наблюдал собственными глазами. Кох делал ставку на получение защиты по новому Основному закону Федеративной Республики, который запрещал смертную казнь и экстрадицию по всем новым судебным делам о военных преступлениях. Сейчас Кох находился в тюрьме в британской оккупационной зоне. Время покажет, насколько его решение оказалось дальновидным.
Я начинал понимать, в чем состоит проблема и чем мне предстоит заниматься. Муж фрау Варцок станет третьим разыскиваемым мной нацистом подряд. И благодаря Эриху Кауфману и барону фон Штарнбергу, от которого я получил благодарственное письмо, похоже, я становлюсь человеком, к которому теперь всегда станут обращаться, если проблемы связаны с Красными Куртками или скрывающимися от правосудия военными преступниками. Мне это не особо нравилось. Не для того я вернулся в частный сыск. И, возможно, я отказал бы фрау Варцок, примись она уверять меня, что ее муж не имел против евреев ничего личного или что он – всего лишь жертва неправильной оценки исторического момента. Но пока что ничего такого она не говорила, напротив, настойчиво убеждала меня в обратном.
– Нет, нет, Фридрих – дурной человек! Его не амнистируют. После всего, что он наделал, – нет! И он заслуживает любого наказания, какое ему вынесут. Больше всего меня порадует известие, что он мертв. Поверьте мне.
– Да я верю, верю! А может, расскажете мне, что же он все-таки сделал?
– Перед войной он вступил в национал-социалистическую партию и в СС, где поднялся до чина гауптштурмфюрера. Его перебросили в Польшу, в лагерь Лемберг-Яновска. И тут настал конец человека, за которого я вышла замуж.
Я покачал головой:
– Никогда не слышал про Лемберг-Яновска.
– Ну так радуйтесь, герр Гюнтер! – воскликнула она. – Яновска не был похож на другие лагеря. Начинался он как завод, входивший в Германские оружейные заводы во Львове. В сорок первом году там работало около шести тысяч евреев и поляков. Фридрих отправился туда в начале сорок второго, и на несколько дней с ним поехала и я. Командовал лагерем человек по имени Вилхаус, а Фридрих стал его помощником. Немецких офицеров, вроде моего мужа, служило в лагере человек двенадцать или пятнадцать. Но большинство охранников были русские, они добровольно пошли на службу в СС, спасаясь от участи военнопленных. – Покачав головой, фрау Варцок сильнее сжала и без того уже скомканный платок, словно выжимая жуткие воспоминания из хлопка. – Когда Фридрих приехал в Яновска, туда прибыла новая партия евреев. Евреев было очень много. И моральный дух – если можно такое сказать про Яновска, – дух лагеря переменился. Заставлять евреев производить оружие для рейха стало уже не главным – работников хватало, – гораздо проще было просто убивать их. Убийства не были систематическими, как в Аушвиц-Биркенау. Нет, их убивали поодиночке, способами, какие эсэсовцам приходили в голову. Каждый эсэсовец убивал на свой излюбленный лад. Каждый день там совершались убийства: евреев стреляли, вешали, топили, закалывали штыком, потрошили им внутренности, распинали на кресте – да, герр Гюнтер, и на кресте евреев распинали тоже. Вам трудно такое вообразить? Но это правда. Женщин закалывали ножами или рубили на части резаками. Детей использовали в качестве мишеней на стрельбище. Я слышала историю, что заключали пари: сумеет ли эсэсовец разрубить ребенка пополам топором с одного удара. И каждый эсэсовец был обязан вести счет, скольких евреев он убил, потом всех заносили в общий список. Так были убиты, герр Гюнтер, триста тысяч человек. С особой жестокостью. Хладнокровно. Хохочущими садистами. И мой муж был одним из этих садистов.
Рассказывая, фрау Варцок, смотрела не на меня, а в пол, и скоро я увидел, как на ковер упала слеза, следом – вторая.
– Не знаю точно, когда именно, потому что Фридрих скоро перестал писать мне, но он принял на себя командование лагерем. И позволял, чтобы при нем продолжали твориться убийства. Как-то он все-таки написал мне – сообщил, что лагерь посетил Гиммлер и сиял от удовольствия: как замечательно идут дела в Яновска! Лагерь был освобожден русскими в июле тысяча девятьсот сорок четвертого. Сейчас Вилхаус уже мертв. Думаю, его убили русские. Фрица Гебауэра, бывшего начальником лагеря до Вилхауса, судили в Дахау и приговорили к пожизненному заключению. Сейчас он в Ландсбергской тюрьме. Но Фридриху удалось сбежать в Германию, где он оставался до конца войны. Тогда мы несколько раз общались. Нашему браку – конец, и если б я не была католичкой, то обязательно развелась бы с ним.
В конце тысяча девятьсот сорок пятого Фридрих исчез из Мюнхена, и у меня не было от него никаких известий до марта тысяча девятьсот сорок шестого. Он скрывался. Раз только связался со мной и попросил денег: он планировал сбежать из страны. Он связался с организацией «Старые товарищи» – называется «ОДЕССА» – и дожидался нового паспорта на чужое имя. Деньги, герр Гюнтер, у меня есть. И я согласилась дать их ему. Потому что хотела, чтобы он исчез из моей жизни. Навсегда. Тогда у меня еще не появлялось мыслей, что я могу снова выйти замуж. Шрамы у меня были страшные. Хирург немало потрудился, чтобы сделать мое лицо более привлекательным. Большую часть оставшихся денег я потратила на гонорар ему.
– Оно того стоило, – обронил я. – Отличная работа.
– Вы очень добры. И вот теперь я познакомилась с приличным человеком, за него мне хотелось бы выйти замуж. А потому я хочу знать, жив Фридрих или умер. Понимаете, он обещал, что напишет мне, как только доберется до Южной Америки – туда уехало большинство эсэсовцев. Но письмо так и не пришло. Те, кто бежали с Фридрихом, уже написали своим семьям, все живут в безопасности, кто в Аргентине, кто в Бразилии. А от моего мужа – ничего. Я советовалась с кардиналом Иозефом Фрингсом из Кёльна, и он сказал, что повторный брак в Римской католической церкви невозможен без свидетельства о смерти Фридриха. Вот я и подумала: вы ведь и сами состояли в СС, так, наверное, у вас больше возможностей выяснить, жив он или мертв. И в Южной ли он Америке.
– Вы очень неплохо информированы, – заметил я.
– Не я, – возразила фрау Варцок, – мой жених. Он мне все это рассказал.
– А чем он занимается?
– Он юрист.
– Хм, я мог бы и сам догадаться.
– То есть?
– Да так, ничего. Знаете, фрау Варцок, не всякий, кто состоял в СС, такой приветливый и ласковый, как я. Некоторым из этих «старых товарищей» совсем не нравятся вопросы даже от людей вроде меня. То, о чем вы просите, может быть опасным.
– Я это вполне понимаю, – кивнула она. – Мы хорошо оплатим ваши хлопоты. У меня еще остались деньги, и мой жених достаточно обеспеченный человек.
– Верю. Бедных юристов не бывает. – Я закурил новую сигарету. – Подобное расследование может стоить немалых денег. Расходы разные. Затраты на разговоры…
– На разговоры? – удивилась она.
– Ну да. Большинство людей и рта не раскроют, и пальцем не пошевельнут, пока не увидят картинку. – Вынув купюру, я показал на Европу и быка. – Вот эту.
– Полагаю, в том числе и вы.
– Не скрою, я завожусь от денежек, как и все в наши дни. Включая юристов. Моя такса – десять марок в день плюс расходы. И никаких расписок. Вашему бухгалтеру, возможно, не понравится, но ничего не попишешь. Покупать информацию сложнее и дороже, чем почтовый набор. Какую-то сумму я беру авансом. Это некое возмещение, вдруг вы внезапно рассердитесь на что-нибудь… Видите ли, я могу вытянуть пустышку. А клиенту всегда досадно, если ему приходится платить ни за что.
– Двести марок аванса вас устроит? – предложила фрау Варцок.
– Две сотни всегда лучше одной, – согласился я.
– И весомое вознаграждение, если отыщете какие-то доказательства жизни или смерти Фридриха.
– Насколько весомое?
– Ну, не знаю. Надо подумать.
– Неплохо, чтобы вы поскорее закончили мыслительный процесс. Так мне будет лучше работаться. Во сколько вы оцените мой успех, если я разыщу для вас информацию и вы сумеете выйти замуж?
– Тогда, герр Гюнтер, я заплачу вам пять тысяч марок.
– А вам не пришло в голову предложить столько кардиналу? – полюбопытствовал я.
– То есть вы имеете в виду… как взятку?
– Нет, фрау Варцок, не как, а конкретно – взятку. Простую и недвусмысленную. На пять тысяч марок можно купить целую связку четок. Черт, ведь именно так Борджиа и нажили свое богатство. Это всякому известно.
Фрау Варцок была шокирована:
– Сейчас церковь уже не такая!
– Нет? Уверены?
– Я не могла, – пробормотала она. – Брак это таинство, и он нерасторжим.
– Что ж, вам виднее. – Я пожал плечами. – У вас есть фотография вашего мужа?
Она нагнулась к портфелю, вынула конверт и протянула мне три снимка. Первый – стандартный студийный портрет мужчины с огоньком во взгляде и широкой улыбкой на лице. Чуть слишком близко посаженные глаза, но кроме этого ничто не могло бы натолкнуть на мысль, что на фото – лицо убийцы-психопата. Вполне обыкновенный работяга. Вот это и было самым страшным в концлагерях и спецгруппах. Всюду самые обыкновенные парни: юристы, судьи, полисмены, фермеры и резчики по камню, – они и совершали массовые убийства. На втором снимке Варцок, уже чуть заматеревший, подбородок наплывает на воротничок мундира, стоит по стойке «смирно», правая рука утонула в лапе сияющего Генриха Гиммлера. Росточком Варцок даже не дотягивал до Гиммлера. Рядом с Гиммлером стоял группенфюрер СС – лицо его было мне незнакомо. Третья фотография, снятая в тот же день: на ней шестеро офицеров-эсэсовцев, среди них Варцок и Гиммлер. На землю падали тени, видимо, тогда был солнечный денек.
– Эти две были сделаны в августе сорок второго, – пояснила фрау Варцок. – Как видите, Гиммлеру показывают Яновска. Вилхаус был пьян, и все было совсем не так радужно, как кажется на фото. На самом деле Гиммлер не одобрял бессмысленной жестокости. Во всяком случае, так мне сказал Фридрих.
Она вновь полезла в портфель и вынула несколько листков, напечатанных на машинке.
– Вот некоторые факты из досье Варцока в СС. Его номер в СС. Номер в НСДАП. Его родители – оба они уже умерли, так что про какие-то подсказки с этой стороны можно забыть. У него была подружка, еврейка по имени Ребекка, он убил ее перед самым освобождением лагеря. Возможно, сумеете что-то узнать от начальника лагеря Фрица Гебауэра. Я не пробовала.
Я пробежал глазами приготовленные ею бумаги. Педантичная женщина, надо отдать ей должное. А может, бумаги готовил ее жених-юрист. Я снова вернулся к фотографиям. Как-то трудно было представить ее в постели с мужчиной, пожимающим руку Гиммлеру, однако встречались мне и более несовместимые пары. Я мог понять, что прельстило в ней Варцока. Он был коротышка, она – девушка высокая. Хотя бы в этом он подпадал под свой тип. Труднее было понять, что в нем нашла она. Высокие женщины если и выходят замуж за коротышек, так только потому, что у тех нехватка лишь в сантиметрах роста, а денег – с избытком. Однако вряд ли резчик по камню так уж много зарабатывал, даже и в Австрии, где надгробия резьбой украшают куда обильней, чем где-нибудь еще в Европе.
– Не понимаю, – протянул я. – Почему вообще такая женщина, как вы, вышла замуж за подобного недомерка?
– Потому что я забеременела, – ответила она. – Иначе ни за что бы не вышла. А после того как мы поженились, я потеряла ребенка. А развестись я не могла…
– Ладно. Но, предположим, я найду его. Что будет тогда? Про это вы думали?
Ноздри у нее сузились, она прикрыла на минутку глаза, на лице проступила жесткость, не заметная раньше, – будто высунулась стальная рука, замаскированная до того бархатной перчаткой.
– Вы упоминали Эриха Коха, – сказала она. – По мнению моего жениха, с тех пор как Кох вышел из подполья в мае, англичане – а заключен Кох в тюрьму сейчас в их зоне – рассматривают запросы об экстрадиции от Польши и Советского Союза, где Кох совершал преступления. Мой жених считает, что, несмотря на Основной закон и амнистии, какие может пробить Федеративная Республика, англичане все-таки согласятся на экстрадицию Коха в зону русских и в Польшу. А у моего жениха информация достоверная. И если Коха признают виновным в суде Варшавы, то по законам Польши ему неизбежно грозит смертная казнь. Хотя Германия такие приговоры склонна юридически отклонять. Мы полагаем, такая же судьба постигнет и Фридриха Варцока.
– Понятно, – усмехнулся я. – Теперь я вижу, что у вас с мужем было много общего. Вы похожи на члена семейства Борджиа, я их уже упоминал.
Например, на Лукрецию Борджиа. Очень красивая, но безжалостная.
Она залилась ярким румянцем:
– Неужели вас действительно заботит, что произойдет с таким человеком? – Она махнула фотографией мужа.
– Не особенно. Я помогу вам искать вашего мужа, фрау Варцок. Но помогать затягивать петлю на его шее не стану. Даже если б он заслуживал этого в тысячу раз больше.
– А что такое, герр Гюнтер? Вы чересчур щепетильны?
– Может, и так. Потому что я видел, как вешали людей, как их расстреливали. Видел, как людей разносило в клочья, как их морили голодом до смерти, сжигали огнеметами и давили гусеницами танков. Развлечения хоть куда, но спустя какое-то время понимаешь, что насмотрелся до тошноты. И даже перед собой нельзя притвориться, будто не видел ничего такого, потому что за закрытыми веками всегда, стоит тебе заснуть, проплывают эти картинки. А возможность избежать этих видений есть, да и всегда была. Уже невозможно отговориться, что ты ничего не мог предпринять и что приказ есть приказ, и рассчитывать, что люди проглотят это, как бывало прежде. Так что – да, я полагаю, я несколько щепетилен. В конце концов, оглянитесь: куда нас завела безжалостность?
– Вы – настоящий философ, да?
– Все детективы, фрау Варцок, философы. Приходится. Ведь им требуется распознавать, сколько из того, что рассказывают клиенты, можно проглотить без опаски, а что лучше спустить в канализацию. Кто из клиентов безумен, как Ницше, а кто – всего лишь безобидный сумасшедший, вроде Маркса. Вы упомянули про двести марок аванса…
Фрау Варцок снова наклонилась к портфелю, вынула бумажник и отсчитала мне в руку четыре купюры.
– А заодно я прихватила немного настойки болиголова, – сказала она. – Если б вы отказались, я бы пригрозила, что выпью его у вас на глазах. Но если вам все-таки удастся разыскать моего мужа, можете угостить его. Такой вот прощальный подарок от меня.
Я улыбнулся ей. Мне нравилось ей улыбаться. Она была из тех клиентов, кому не вредно лишний раз показать зубы, так, на всякий случай. Намекнуть, что и я умею кусаться.
– Я напишу вам расписку, – сказал я.
Наш деловой разговор завершился, и фрау Варцок встала – благоуханное облачко духов, оторвавшись от ее восхитительного тела, угодило в мои дыхательные пути. Без каблуков и шляпы, прикинул я, ростом красавица не выше меня. Но когда все было при ней, я чувствовал себя ее любимым евнухом. Сдается мне, именно на такой эффект она и рассчитывала.
– Берегите себя, герр Гюнтер, – попрощалась она, обернувшись у двери, – ну просто сама забота и благовоспитанность.
– Всегда стараюсь изо всех сил. Практика в этом смысле у меня была обширная.
– А когда начнете розыски?
– Ваши две сотни приказывают – приступай немедленно!
– А как и откуда начнете?
– Переворошу кое-какие камни и взгляну, что из-под них выползет. Учитывая, что убито шесть миллионов евреев, камней в Германии – выбирай – не хочу!