От меня не могло так мерзостно вонять. Да, я обмочился. Но все равно так разить не должно. Пахло от меня хуже, чем от запаршивевшего бродяги. Таким тошнотворным, отвратительно-сладковатым запахом аммиака воняет от людей, которые не мылись и не меняли одежду несколько месяцев. Я попытался отвернуться, но зловоние не исчезло. Я валялся на полу. Кто-то схватил меня за волосы. С трудом я открыл глаза и увидел: под носом у меня небольшой коричневый флакон с нюхательной солью. Генерал встал, завинтил пробку и сунул его в карман куртки.
– Дайте ему глотнуть коньяку, – распорядился он.
Сальные пальцы уцепили меня за подбородок и ткнули мне стакан между губ. Вкуснее я ничего в жизни не пил. Жидкость заполнила рот, я попытался сглотнуть, но без особого успеха. Попытался снова, и на этот раз несколько капель просочилось в горло, и сразу по телу будто теплая волна прошла. Наручники с меня уже сняли, а левая рука была обмотана окровавленным носовым платком. Моим собственным.
– Поставьте его на ноги, – приказал генерал.
И меня рывком подняли на ноги. От боли стоять я не мог: куда-то уплывало сознание, и мне захотелось снова лечь. Кто-то всунул мне в правую руку стакан с коньяком. Я поднес его к губам – стекло застучало о зубы. Рука у меня тряслась, как у старика. Ничего удивительного. Я и чувствовал себя столетним стариком. Допив остатки – порция оказалась изрядной, – я уронил стакан на пол. Меня качало, словно я стоял на палубе корабля.
Передо мной маячил генерал. Так близко, что я видел, какие у него голубые – арийские – глаза. Равнодушные, жестокие, ледяные, как сапфиры. В уголках его губ гуляла легкая улыбка, точно он намеревался поведать мне нечто очень забавное. Оказалось, действительно намеревался. Однако соль шутки я сразу не уловил. Он ткнул мне под нос что-то маленькое, розовое. Сначала мне показалось, что это недоваренная креветка – с кровью на одном конце, грязная на другом. Совсем неаппетитная. Но потом я понял: это был мой собственный мизинец. Генерал затолкал мне его в ноздрю. Улыбка стала заметнее.
– Вот что случается, когда суешь свои грязные пальцы в дела, которые тебя не касаются, – тихим, интеллигентным голосом человека, любящего Моцарта, наставительно произнес он. Нацист-джентльмен. – И считай, тебе повезло. Если бы мы решили, что ты сунул в наши дела нос, то и нос отхватили бы, не только палец. Я доступно излагаю, герр Гюнтер?
Я что-то невнятно пробурчал, подтверждая. Все нахальство из меня выбили. Палец, почувствовал я, стал выскальзывать из ноздри. Но генерал, успев поймать, засунул мне его в нагрудный карман, словно ручку, которую одалживал на минутку.
– Сувенир! – сказал он мне, продолжая радостно улыбаться, и, отвернувшись, бросил типу в котелке: – Отвезите герра Гюнтера, куда попросит.
Меня снова отволокли к машине и втолкнули на заднее сиденье. Я прикрыл глаза. Мне хотелось одного – заснуть и не просыпаться. Как Гитлер.
Дверцы машины захлопнулись, заурчал мотор. Один из моих «товарищей» двинул меня локтем, чтоб я очнулся:
– Куда желаешь, Гюнтер?
– В полицию, – предложил кто-то. К моему удивлению, оказалось, что это я и говорю. – Я желаю заявить о нападении.
– Но мы и есть полиция! – захохотали на переднем сиденье.
Может, правда, а может, и нет. Мне в общем-то было все равно. Теперь уже все равно. Машина тронулась и быстро набрала скорость.
– Ну, так куда его отвезем? – поинтересовался кто-то через минуту-другую. Чуть приоткрыв глаза, я посмотрел в окно. Похоже, двигались мы в северном направлении. Река была слева.
– Может, в магазин, где продают пианино? – прошептал я.
Им это показалось крайне забавным, я и сам чуть было не расхохотался, но, когда попытался, стало так больно – не до смеха.
– Ишь какой крутой! – заметил громила. – Он мне нравится. – Раскурив сигарету, он, нагнувшись, сунул ее мне в губы.
– Потому ты и отрубил мне палец? – еле слышно спросил я.
– Ну да! Тебе еще повезло, что ты мне нравишься, понял?
– Когда есть такие друзья, голем, то и враги не нужны.
– Как он тебя обозвал?
– Голем какой-то.
– Словечко слюнтяев, – заметил котелок. – Только не спрашивай меня, что оно значит.
– Слюнтяев? – переспросил я по-прежнему шепотом, но они прекрасно меня расслышали. – Кто такие слюнтяи?
– Евреи, – пояснил громила и больно ткнул меня в бок. – Так что, слюнтяйское это словцо? Как он и сказал?
– Да. – Мне не хотелось дразнить его. Не теперь, когда на моих руках осталось всего девять пальцев. Мне нравились мои пальцы, и, что важнее, нравились они и моим подружкам в те прежние дни, когда у меня еще водились подружки. Так что я воздержался объяснять ему, что голем – это такой огромный тупой монстр, лишь отдаленно напоминающий человека. Безобразный, как само зло. К такому уровню откровенности громила еще не готов. И я тоже. И потому я ответил:
– Означает здоровенного такого парня. Крутого, как вареное яйцо.
– Тогда это точно он, – согласился водитель. – Здоровеннее не бывает. И круче тоже.
– По-моему, меня сейчас вырвет, – сообщил я.
Громила тотчас выдрал у меня изо рта сигарету и, опустив окно, выбросил, потом подтолкнул меня к струе прохладного ночного воздуха, ворвавшейся в салон.
– Тебе свежий воздух нужен, и все, – сказал он. – Через минуту все будет в норме.
– Как он там? – нервно оглянулся водитель. – Совсем мне ни к чему, чтоб он блевал в моей машине.
– Порядок. – Громила отвинтил крышку на плоской фляжке и влил в меня еще немного коньяку. – Верно? А, крутой парень?
– Ладно, уже неважно, – вмешался котелок. – Мы на месте.
Машина остановилась.
– На месте – это где? – выдавил я. Они выволокли меня из машины и подтащили к хорошо освещенному входу, где прислонили к штабелю кирпичей.
– Тут государственный госпиталь, – сообщил громила. – Богенхаузен. Отдохни малость. Кто-нибудь да наткнется на тебя вскорости. И сделают все, что положено. С тобой, Гюнтер, будет полный порядок.
– Какая забота! – Я попытался собраться с мыслями, сосредоточиться и прочитать номер машины. Но в глазах у меня двоилось, а потом и вообще все почернело. А когда я снова сумел сфокусировать взгляд, машина уже уехала, а рядом со мной опустился на колени человек в белом халате.
– Что, чересчур крепко ударили по спиртному?
– Ударил не я. Другие. И не по спиртному, а по мне. Лупили, будто любимую грушу Макса Шмелинга [13].
– А вы уверены? – засомневался он. – От вас пахнет коньяком. И очень сильно.
– Они мне дали выпить, – объяснил я. – А то мне поплохело – после того как они отрубили мне палец. – И я в подтверждение помахал у него перед лицом окровавленным кулаком в платке.
– Хм… – Доказательство, похоже, его не убедило. – У нас лечится много пьянчуг, которые сами себя калечат, а потом являются сюда. Они воображают, нам тут делать нечего, только их беды расхлебывать.
– Послушайте, мистер Швейцер [14], – прошептал я, – меня измолотили в месиво. Так будете вы мне помогать или нет?
– Может быть. Ваше имя и адрес? И так, на всякий случай, чтобы я не чувствовал себя идиотом, если наткнусь на бутылку в вашем кармане, – как зовут нового канцлера?
Имя и адрес я ему назвал.
– Но как зовут нового канцлера, понятия не имею, – добавил я. – Я еще до сих пор стараюсь забыть имя последнего.
– Ходить можете?
– До кресла-каталки, может, и добреду, если покажете, где оно.
Он выкатил инвалидную коляску из-за дверей и помог мне усесться.
– А на случай, если вдруг поинтересуется старшая сестра, – сказал он, вкатывая меня внутрь, – имя нового федерального канцлера – Конрад Аденауэр. Если она учует запах коньяка, прежде чем мы успеем снять с вас одежду, то вполне может спросить. Пьяниц она не терпит.
– А я – канцлеров.
– Аденауэр был мэром Кёльна, – сообщил человек в белом халате, – пока англичане не сместили его за некомпетентность.
– Что ж, значит, со своими новыми обязанностями он справится превосходно.
Наверху врач разыскал медсестру, чтобы помогла мне раздеться. Девчонка была премиленькая, и даже в госпитале она наверняка нашла бы более приятное зрелище, чем мое бледное тело все в синих полосах от трости – ну просто флаг Баварии!
– Господи Иисусе! – вырвалось у доктора, когда он вернулся осматривать меня. Кстати о Христе. Я стал гораздо лучше представлять себе, как он себя чувствовал, после того как с ним закончили разбираться римляне. – Что же с вами произошло?
– Я же говорил – меня избили.
– Но кто? Почему?
– Сказали, что они полицейские, – ответил я. – Может, просто потому, что хотели, чтоб я вспоминал их добрым словом. Я-то всегда думаю о людях только плохо – такой вот у меня недостаток. А еще – вечно суюсь не в свои дела и слишком распускаю язык. Именно от этого, думаю, они и желали остеречь меня, если читать между синяков.
– Хм, с чувством юмора у вас полный порядок, – заметил доктор. – И у меня предчувствие, что утром оно вам очень даже понадобится. Синяки ваши мне не нравятся.
– Мне тоже.
– Сейчас сделаем рентген. Проверим, нет ли переломов. А потом накачаем болеутоляющим и взглянем на ваш палец.
– Да сейчас смотрите – он у меня в кармане куртки.
– Вообще-то я имел в виду культю. – Я позволил ему размотать платок и осмотреть остаток мизинца. – Потребуется наложить пару швов, – заключил доктор. – Обработать антисептиком… Но проделано очень аккуратно. Отрублены две верхние фаланги. Как они сделали это? Ну, то есть чем отрубили?
– Молотком и стамеской.
Доктор и медсестра сочувственно поморщились. Меня била дрожь. Медсестра набросила мне на плечи одеяло, но дрожь не унималась, я потел, и мне ужасно хотелось пить. Когда я начал зевать, доктор ущипнул меня за мочку уха.
– Ну теперь даже не тратьте напрасно слов, – сквозь стиснутые зубы прошептал я. – Я понял: вы считаете, что я душка.
– У вас шок. – Он помог мне улечься на кровать, медсестра накрыла меня несколькими одеялами. – Вам повезло, что вы так быстро оказались у нас.
– Сегодня вечером все считают меня настоящим везунчиком, – пробормотал я. Мне стало совсем худо. Я разволновался, как форель, пытающаяся плыть на стеклянном кофейном столике. – Скажите мне, доктор, может человек летом заразиться гриппом и умереть?
– Гриппом? – переспросил он. – О чем вы говорите? У вас нет гриппа.
– В том-то и странность. А чувствую я себя так, будто у меня грипп.
– И вы не умрете.
– В восемнадцатом году от гриппа умерло несчитаное количество людей. Как же вы можете быть так уверены, док? Люди без конца умирают от гриппа. Моя жена, например. И вторая моя жена тоже. Не знаю почему, но что-то мне не понравилось. Я не про жену. Хотя и она мне последнее время не нравилась. Вначале – да. Нравилась, и сильно. Но уже с конца войны – нет. И уж тем более, когда мы переехали в Мюнхен. Может, я и заслужил сегодняшние побои. Из-за этого. Понимаете? Я, док, все заслужил. Все, что со мной сотворили.
– Чепуха! – сказал доктор, потом вопрос мне вроде задал, что ли. Я не разобрал. Я уже ничего не разбирал.
Снова сгустился туман. Он валил, точно пар из сосисочной в холодный зимний день. Берлинский воздух. Его ни с чем не спутаешь. Будто вернулся домой. И только частичка меня осознавала, что все неправда, я просто второй раз за вечер теряю сознание. И это немножко напоминает смерть. Но все-таки лучше. Все лучше, чем быть мертвым. Может, я действительно везунчик, только этого не понимаю? Пока я могу отличить жизнь от смерти, все более-менее нормально.
Шмелинг Максимилиан Адольф Отто – боксер, единственный абсолютный чемпион мира из Германии, был назван лучшим спортсменом столетия.
Швейцер Альберт (1875–1965) – философ-теолог, врач и гуманист. Лауреат Нобелевской премии мира.