- Утром?
- Почему утром? Вечером.
Степанов спустился вниз и позвонил из автомата домой. Слушая длинные гудки, он вспомнил, как летом они жили у моря. Рано утром он садился работать, а Надя с Дунечкой отправлялись на пляж, под навес. Они всегда садились где-нибудь с краешку, чтобы быть одним.
Когда Степанов прибегал, чтобы ополоснуться, он всегда подолгу стоял в сторане и смотрел, как Дунька играла с Надей. Сильное и красивое тело жены и маленький вьюн рядом - Дунечка. Они о чем-то шептались, тихонько смеялись, собирали камушки, а потом шли в море. Дунечка каждый раз боялась входить в море, и Надя вносила ее на руках. Дунечка так и плавала, лежа на руках у Нади, шлепала ногами и руками по воде, поднимая синие брызги, и кричала:
- Я рыбка!
А еще он вспомнил, как они ждали его, когда он возвращался откуда-нибудь, и как Надя что-то готовила на кухне, а Дунечка сервировала стол, и потом они обе - такие похожие два самых дорогих существа - сидели напротив него и молча смотрели, подперев одинаковые головы одинаковыми ладонями, как он ест.
А еще он вспомнил, как к нему по утрам приходила Дунечка в длинных полосатых брючках и в теплой кофточке, забиралась к нему на грудь и просила:
- Побеседуй со мной, пожалуйста, а я тебе расскажу, что мне во сне показывали.
<Неужели этого никогда не будет? - подумал Степанов. - Никогда, никогда? Наверное, я должен был не давать развода и постараться еще раз объяснить все про себя, но ведь нет ничего обиднее, когда приходится выскребывать себя тому человеку, которого считал самым близким, который все понимал и обязан был понимать>.
Он поднялся наверх и остановился возле Никитиной квартиры.
Соседка отворила дверь и сказала:
- Что ж вы на площадке-то? Заходите, у нас подождете.
- Спасибо.
- Заходите, заходите.
Степанов вошел в квартиру. Его провели в длинную комнату, где мужчина и мальчик смотрели телевизор. В смежной комнате стояли подряд три кровати, и на них спали дети - два мальчика и маленькая девочка. Они все были укрыты одинаковыми одеялами, и головы у них были одинаково подстрижены под горшок. На полу, в изголовье у девочки, - она была самой маленькой, лежала кукла с оторванной ногой.
Степанов спросил:
- Самая любимая?
Мужчина, сидевший у телевизора, и мальчик враз обернулись и недоуменно посмотрели на Степанова.
- Это я про куклу с оторванной ногой, - пояснил Степанов, - она, верно, самая любимая у девочки.
Но его снова не поняли, и Степанов сказал:
- Это я так, ничего. Не беспокойтесь, пожалуйста.
Мужчина и мальчик снова обернулись к телевизору. Шла передача <Здоровье>, и круглолицый врач с бритой головой обстоятельно рассказывал про то, как надо сохранять вечную молодость.
Женщина стояла за спиной у Степанова, сосредоточенно слушала передачу и гладила детские рубашки.
<Вот так, - подумал Степанов. - У меня на сердце страх, тревога и смятение. А у них спокойно, вот и телевизор их не раздражает, и рядом спят трое карапузов, а четвертый сидит возле отца и слушает белиберду про то, как надо сохранять вечную молодость>.
- Позвольте, я посмотрю, не вернулся ли он, - сказал Степанов.
- Тут слышно. Мы б услышали.
- Да?
- Конечно. Между прочим, я давно хотела с вами о племянничке поговорить. Хороший он мальчик, только домой так поздно приходит, так поздно... А еще как соберутся, так песни орут, так орут, так орут...
- Песни плохие, - сказал мужчина у телевизора. - Морального в них мало. А парень он хороший, это верно. Обходительный.
Мальчик, сидевший возле отца, сказал:
- И ничего не плохие песни, пап, а очень хорошие.
Мужчина поглядел на Степанова, сбросил со лба на глаза очки в толстой коричневой оправе и сказал:
- Вот, пожалуйста: отцы и дети. А говорят, нет проблемы.
- Проблемы нет, - сказал Степанов, - просто есть отцы и дети.
- Мура, собери чайку, - попросил мужчина.
- Сейчас закипит - сядем.
Степанов сказал:
- Мне очень неловко... Я к вам ворвался, а вы отдыхаете.
- Да бросьте вы, ей-богу, - буркнул мужчина. - Ну что вы как дамочка.
- Вы счастливые люди, - сказал Степанов.
- Все люди счастливые, только некоторые про это не знают.
- У меня есть приятель, - сказал Степанов, - он биолог. Занимается вопросами парапсихологии. Он года два проводил эксперименты на обезьянах: нашел у них в мозгу центры, ведающие наслаждением, и вживил в эти центры две пластины. Когда эти пластины замкнешь - наступает состояние наслаждения. Обезьяны все время держали эти пластины замкнутыми, а когда приходило время их кормить и надо было разомкнуть пластины, обезьяны бились в истерике, царапались и кусались. Мой приятель предложил мне вживить эти самые пластины: все трын-трава, живи себе наслаждайся, а кругом - хоть потоп.
- Это фашизм, - сказал мужчина.
- Пожалуй, хуже.
- Наука нынче расшустрилась шибко, - вздохнул мужчина, - как дитя неразумное. Доведут они нас, ученые-то, до ручки. К нам на завод приезжают академики - те самые, из молодых. У них глаза стоячие... И у всех, как на подбор, голубые, будто молочные еще глаза...
С кухни жена крикнула:
- Помоги посуду вытереть, Вань!
Мужчина поднялся и сказал:
- Я сейчас.