Всегда обласканный вниманием женщин, Виктор при этом ухитрялся не испортить отношения с мужчинами, не вызвать лишней зависти и не нажить себе соперников. Он легко сходился с людьми как в светском обществе, так и в самом приблатненном. Это помогало ему и в делах. Виктор утвердил себя во многих ипостасях: спортсмен, журналист, телеведущий, затем продюсер нескольких популярных телепрограмм и газет. Теперь он полным ходом шел в политику, и здесь его, судя по всему, тоже ждал успех.
Сегодня Виктору предстояла поездка на очередную встречу с избирателями: он баллотировался в одном из подмосковных округов. Примеряя перед зеркалом костюм и выражение лица, Виктор усмехнулся при мысли, как вовремя и метко умеет выбирать точку приложения сил. Вот, например, подайся он в политику на несколько лет раньше — и мог бы потерпеть фиаско. Тогда еще в народе не остыла неприязнь к потомкам партийно-советских деятелей, и конкуренты вполне могли подогреть ее, без конца повторяя, как благополучна и обласкана при всех властителях была семья Голенищевых. Но теперь, когда люди разочаровались в демократах и олигархах, пришло время «новых старых». За эти годы потускнели репутации тех, кто потрясал трибуны в начале девяностых, а вот обаяние Виктора Голенищева ничуть не потускнело. Теперь все играло ему на руку: и то, что раньше никогда не лез в политику, не запятнал себя участием в сомнительных реформах, и то, что не был снобом, умел общаться с любым контингентом, а уж спортом начал заниматься давным-давно, а не тогда, когда это вошло в политическую моду. И даже брат-диссидент сейчас пригодился, можно было при случае упомянуть, что, дескать, в семье Голенищевых тоже были пострадавшие. Правда, сам Вячик чуть было не подпортил семейную репутацию. Будучи диссидентом не по убеждениям, а по натуре, он, вернувшись в родное отечество, снова попытался встать в оппозицию. Но, поскольку теперь российские оппозиционеры имели красный и немного коричневый оттенок, то Вячик хотел было примкнуть к партии Эдички Лимонова. И сделал бы это, если бы папа Климентий вовремя его не остановил. А так как Вячик в глубине души уважал отца и был ему за многое благодарен, то внушение Голенищева-старшего возымело действие.
Климентий по возрасту и состоянию здоровья уже не мог заниматься активной деятельностью, но, даже сидя в кресле, он решал одну важную семейную задачу. Этот сын революционного комиссара, в былые годы не забывавший подчеркнуть свое пролетарское происхождение, теперь с документами в руках доказывал, что семья Голенищевых имеет дворянские корни, что она восходит к побочной ветви знаменитого рода Голенищевых-Кутузовых.
Виктор повернулся к зеркалу боком и мысленно оценил свой профиль и осанку, отметив, что они не лишены аристократического шарма. Темно-русые волосы на висках посеребрила седина, легкие морщины возле глаз только подчеркивают выразительность взгляда. Помесь стареющего плейбоя с породистым дворянином. Пожалуй, надо добавить немного строгости, этакой патриархальной благочестивости. Сейчас уже все объелись свободой нравов, надо показать свою приверженность христианским устоям. Да, именно так. Именно такой имидж в настоящее время хотел иметь Виктор Голенищев. А он всегда добивался в жизни того, чего хотел. Ну, почти всегда… Лишь одно у него было поражение. Одно, но такое, из-за которого многие победы становились не в радость… На секунду он представил, как посмеялась бы Марина над его новой сферой деятельности. Он почти услышал этот смех — звонкий, надменный, но не вульгарный. Так умела смеяться только она, ангелоподобная инфернальница голубых кровей. Ей словно нипочем были собственные неудачи и чужие успехи.
«Не думать об этом. Все давно в прошлом», — мысленно приказал себе Виктор. Он начинал жизнь на новом поприще, где его ждала новая слава. Конечно, нет уже того честолюбия и энтузиазма, которые так подталкивали к действиям в прежние годы. Наверное, возраст берет свое? Кто знает… Зато взамен появились опыт, выдержка, мудрость. И есть на кого опереться. Мощный клан во главе с банкиром Геннадием Бараником сделал ставку на обаяние, речистость и почти незапятнанную репутацию Виктора. Да и то сказать, не из своей же среды им выдвигать депутата, когда все они замазаны коррупцией, строительством финансовых пирамид, а то и отмыванием наркодолларов. Нет, им лучше держаться в тени. А чтобы никто не доказал, будто клан Бараника финансирует предвыборную кампанию Голенищева, существует «буферная» организация Владлена Ховрина, брата Инги. Молодец шурин, голова у него варит. Недаром ему удалось так быстро преуспеть в рекламном бизнесе.
Виктор искренне верил — по крайней мере, хотел верить — что идет во власть с благой целью, а для этого все средства хороши. Он жаждал всенародной любви, ибо только она могла бы, наверное, унять ту неистребимую тоску, что исподволь подтачивала его душу уже много лет…
Резкий звонок телефона заставил Виктора вздрогнуть. Поднимая трубку, он быстро отметил про себя, что следует возобновить ежедневные обливания холодной водой, а то нервишки иногда сдают.
Звонила Светлана — дочь Виктора от второго брака. В разговоре эта восемнадцатилетняя девушка была лаконичной, не тратила лишних слов:
— Папа, на сегодня нам нужна Юля. Отпустишь ее?
— Кому это — «нам»? — весело откликнулся Виктор.
— Мне и еще двум ребятам.
— Что, опять твои бедные художники рисуют обнаженную натуру?
— Папа, ну ты же понимаешь, что без этого нельзя.
— Ладно, забирайте свою натуру, юные дарования.
Кира Шубникова, вторая жена Виктора, с которой он развелся одиннадцать лет назад, по специальности была художником-модельером, но главный ее талант проявился в сфере бизнеса. После развода, совпавшего с началом перестройки, Кира стала довольно успешно проявлять себя на деловом поприще, организовала модельное агентство, которое уже много лет держалось на плаву. Светлана, с детства привыкшая наряжать кукол и манекенов, вскоре стала сама лепить из пластилина, вырезать из дерева и собирать из бусин разных куколок и, в конце концов, заявила, что будет учиться на скульптора. Избалованная с виду девочка оказалась человеком одержимым. Творчество интересовало ее больше, чем наряды, развлечения и мальчики. Кира, конечно, всячески способствовала успехам дочери, и Светлана уже в раннем возрасте получила признание на детских и юношеских конкурсах. Год назад в модельном агентстве матери она обратила внимание на девушку, пришедшую туда в надежде подзаработать. Эта девушка лицом и фигурой идеально подходила в качестве модели для любой из муз, статуэтки которых Светлана лепила по заказу молодежного клуба. Оказалось, что эта девушка, Юлия Жигалина, приехала в Москву из провинциального города, где окончила театральное училище. В столице временно остановилась у родственников, которые сейчас в отъезде, но через два месяца вернутся, и ей придется освободить их квартиру и где-то искать себе жилье или возвращаться домой, чего Юле совсем не хотелось. Девушка оказалась превосходной натурщицей и позировала не только Светлане, но и ее знакомым скульпторам и художникам, а потом и знакомым знакомых. В это время Голенищевы искали себе молодую и здоровую домработницу, так как старая уже не справлялась с их обширным жилищем, в котором часто бывали многочисленные гости. Светлана и посоветовала на эту должность Юлю. Девушка, мечтавшая о карьере актрисы, была, конечно, польщена возможностью попасть в дом такой знаменитости, как Виктор Голенищев. Она очень старалась понравиться, и после беседы с Ингой была принята. Вскоре влиятельные хозяева решили вопрос и с ее пропиской. Словом, Юле повезло. Она была благодарна Светлане и соглашалась даже бесплатно позировать ее друзьям — бедным художникам. Для этой цели Светлана иногда «отпрашивала» Юлю у Голенищева.
Выйдя из своей комнаты, Виктор по дороге крикнул Юле, убиравшей в холле, что до конца дня она свободна и может отправляться к художникам. Девушка улыбнулась и тут же куда-то исчезла.
— Ты бы хоть у меня спросил, могу ли я ее сегодня отпустить, — раздался недовольный голос Инги, вышедшей в холл из кабинета. — В конце концов, она кем работает? Домработницей или натурщицей?
Инга держала в руках бумаги — очевидно, приводила в порядок счета, — и нервно обмахивалась ими, хотя явно не страдала от жары. Она была красива, но ее холеная красота почему-то наводила на мысль о превосходно выполненных искусственных цветах. Платье из дорогого трикотажа подчеркивало стройную фигуру Инги. Волосы, подкрашенные в платиновый цвет, экзотично оттеняли ее загорелое до бронзового оттенка лицо. Инга знала, что ей идет загар, и приобретала его не под онкоопасными солнечными лучами, а в дорогом медико-косметическом салоне.
— Инга, ты мне будешь выговаривать из-за такого пустяка? — нахмурился Виктор. — У меня сегодня ответственный день, не надо меня нервировать.
— Ах, у тебя все дни ответственные, — проворчала Инга, но тут же, словно передумав, широко улыбнулась, — Но не будем обращать внимание на мелочи. Главное, что ты — Виктор Голенищев, и этим все сказано.
Инга бросила бумаги на журнальный столик, подошла к мужу и, обняв его за шею, пару раз легко поцеловала.
— Ну, удачной тебе встречи с электоратом, — сказала она шутливо. — Хотя лично я не сомневаюсь в успехе. Теперь все будет хорошо.
Он снисходительно потрепал Ингу по щеке и направился к выходу, по дороге случайно поймав любопытный взгляд Юли, выглянувшей из-за лестницы.
Сегодня Виктора не сопровождал Герасим Укладов — его помощник и начальник охраны, который уже около двух лет был в делах Голенищева незаменимым человеком, освободившим своего шефа от всех мелочных, неприятных или унизительных хлопот. С приходом Герасима как-то сами собой стали решаться вопросы безопасности, ремонта машин и помещений, дисциплины обслуживающего персонала, организации поездок и представительских мероприятий, да и многое другое. На Герасима всегда можно было положиться, ибо любое указание шефа для преданного адъютанта становилось законом. Виктор чувствовал себя гораздо спокойней, если его сопровождал Герасим. Но сегодня помощник попросил дать ему два свободных дня по личным делам. Что ж, даже у таких трудоголиков, как он, бывает личная жизнь. Виктор знал о нелегкой судьбе Укладова. В молодости Герасим, работая шофером в горкоме небольшого городка, неосторожно высказывался о чехословацких событиях шестьдесят восьмого года, за что и пострадал. Ему вдобавок приписали левые рейсы, дебош в горкомовской столовой и воровство. Отбыв срок, он уже не мог устроиться на работу в городе и уехал в Сибирь на золотые прииски. И так его жизнь помотала, что сейчас, в пятьдесят четыре года, он не имел семьи, посвящал себя работе, а для личных дел урывал лишь редкие деньки. Он не любил рассказывать о себе, да и вообще в речах был настолько краток и лаконичен, что немногим отличался от своего знаменитого тургеневского тезки. Его даже прозвали «Герасим ни му-му».
В свое время Герасима Укладова порекомендовал Виктору один имиджмейкер, утверждавший, что такой помощник — исполнительный, молчаливый, неприметный внешне, да еще и бывший политический узник, — как нельзя лучше будет дополнять самого Виктора — яркого, красноречивого, победительного, но не заносчивого аристократа. И Виктор по сей день был благодарен рекомендателю за такую удачную кандидатуру.
Вот и сегодня, будучи в отгуле, Герасим не доставил шефу лишних хлопот. Машины, охрана, клуб в подмосковном городке, где должна была состояться встреча с избирателями, — обо всем он загодя побеспокоился сам.
Умение по-свойски общаться с людьми Виктор справедливо считал одной из своих сильных сторон и, конечно, пользовался этим. Сегодня, как и обычно, он вышел из лимузина заранее, направившись прямо в гущу обступившей клуб толпы. По обеим сторонам, зорко озираясь вокруг, шагали два охранника, тщательно подобранные Герасимом ребята.
Пока Виктор шел к зданию клуба, многие люди успели переброситься с ним парой слов или хотя бы поприветствовать его, пожать руку. Часто при этом ему еще вручали записки. Обычно он потом в зале зачитывал письменные просьбы и жалобы, давал на них ответы, обещал разобраться. Сегодня записок было две-три, не больше, и Виктор облегченно вздохнул. Но вот перед самым входом, уже на ступеньках, из толпы к нему рванулась высокая, стройная женщина средних лет и молча протянула конверт. При этом она выразительно, словно подавая знак, взглянула своими большими светло-карими глазами вначале на Виктора, а затем на врученное ему послание. Невольно и он опустил взгляд — и даже вздрогнул, потому что на конверте было написано три слова: «Это касается Марины». Тут же сложив конверт пополам, он быстро сунул его во внутренний карман пиджака и поднял глаза на незнакомку, — однако она уже скрылась в толпе. Пару секунд Виктор растерянно поискал ее глазами, но затем, не желая привлекать внимание к этому эпизоду, вошел в здание клуба. Он надеялся, что женщина будет присутствовать в зале среди избирателей и, может быть, как-то заявит о себе. Но незнакомки нигде не было, а ее таинственное послание тревожило Виктора, буквально жгло его сквозь одежду. Так было всегда. Всю жизнь его обжигало то, что было связано с Мариной.
Мысли Виктора немного путались, пару раз даже ответил невпопад. Но он ведь недаром был Виктором Голенищевым — прирожденным победителем; он сумел быстро взять себя в руки. И вовремя: как раз прозвучал один из тех каверзных вопросов, которые били в самое уязвимое место кандидата в депутаты Голенищева:
— Скажите, Виктор Климентьевич, не кажется ли вам, что политика — совсем не ваша профессия? Вы не экономист, не юрист, не социолог. Одно дело — популярные телепрограммы и бульварные газеты, а совсем другое… — Дальнейшие слова журналиста, задавшего этот вопрос, потонули в шуме и выкриках сторонников Голенищева. Один из этих сторонников, схватив микрофон, прокричал:
— При чем здесь профессия? Рейган был актером, Гавел — писателем, а Валенса и вовсе электриком. Главное — ум и честность!
Виктор поморщился, отметив про себя, что его бойкий защитник — из той самой газеты, в которой работает скандально известный журналист Илья Щучинский.
Но оппонент Виктора, однако, не сдавался. Упорно держась за микрофон, он продолжал в наступательном тоне:
— Разве вы не понимаете, что будете лишь озвучивать тех, кто за вами стоит? Если вы действительно честный человек, то должны согласиться, что Новиков гораздо больше подходит на роль самостоятельного политика, чем вы. У него есть своя программа! Не мешайте ему! Ваша популярность и обаяние отберут у него голоса! А остальное довершат капиталы Бараника и компании!
Последние слова журналиста снова потонули в шуме. Виктор заметил, как рьяный сторонник Новикова был довольно ловко оттерт группой крепких молодых людей.
Подобные инциденты Виктор научился не принимать близко к сердцу. Но сегодня он невольно отметил про себя, что журналист объективно прав: окажись избран Новиков, от него, как от политика, было бы больше пользы. Он толковый экономист и, по большому счету, независим. Впрочем, себя Виктор тоже считал независимым. Капиталы Бараника и компании будут довлеть только первое время, а потом депутат Голенищев сумеет повести дело так, что заслужит и доброе имя и всенародную любовь, которая была ему столь необходима.
Но надо было как-то отреагировать на выпад. Виктор принял одну из тех эффектных мужественных поз, которые ему особенно удавались, и громко провозгласил:
— Да, я нигде не учился на политика и не знаю, можно ли вообще этому научиться. У меня есть только один козырь: я люблю эту страну и этот народ. И я хочу, чтобы моя любовь была взаимной. Что же касается моей зависимости, то пусть меня судят по делам, а не по тем инструментам, которыми я воспользовался для совершения дел. Да и кто из нас полностью независим в этой жизни? Только Господь Бог.
Зал в целом отреагировал на реплику положительно. Раздались, правда, отдельные выкрики: «Демагогия!», «Популизм!», потом один мужичок сермяжного вида прорвался с вопросом:
— И как это в вашем семействе хорошо получается: и при большевиках вы процветали, и во время застоя, и при демократах, и при олигархах? Теперь даже говорят, что вы вроде из дворян. А дедушка-то у вас был красным комиссаром, а?
К подобным вопросам Виктор уже успел привыкнуть. Улыбнувшись устало и печально, он ответил:
— Человек не выбирает себе время и место рождения. Когда дворян казнили за то, что они родились дворянами, многим пришлось скрыть свое происхождение, чтобы выжить. Если в моей семье всегда был силен инстинкт выживания, то это говорит об уме и ловкости, но не об отсутствии патриотизма. У нас… у меня, в частности, сто раз была возможность покинуть эту страну и жить припеваючи на процветающем западе. Но я не сделаю этого никогда. Как никогда не вывезу свои сбережения за границу. Все, что у меня есть, останется дома и будет, худо-бедно, работать на эту страну. И, может, мой фамильный инстинкт выживания подскажет, что и как надо сделать для выживания страны, которую я не променяю ни на какую другую.
Это был удачный ход: не оправдываться, а превращать кажущиеся недостатки в достоинства. Привычные совковые обвинения в приспособленчестве на глазах у публики парадоксальным образом становились едва ли не козырной картой харизматического лидера. Виктор почувствовал приближение знакомого куража, который всегда помогал ему проводить подобные мероприятия с воодушевлением, на подъеме. Теперь ему не страшен был любой, самый каверзный вопрос. Лишь письмо о Марине тревожило, но он сумел на время подавить эту тревогу.
— Виктор Климентьевич, а правда ли, что в вашей быстрой политической раскрутке вам очень помогли связи рекламного магната Владлена Ховрина, вашего шурина?
Наивные оппоненты, разве такими мелочами можно загнать в тупик Виктора Голенищева? Усмехнувшись, он ответил с грубоватой иронией:
— А на хрена мне его связи? Я и самого Владлена терплю только ради Инги. Все-таки этот нахал — брат моей жены.
Виктор умел быть парнем своим в доску, не чуравшимся друзей из подворотни. Грубоватость с примесью неформальной лексики, ирония и самоирония тоже были частью имиджа. А с Владленом давно было условлено всячески пикироваться на людях. Упоминание о жене породило вопрос некой феминистически настроенной дамы:
— А правда ли, Виктор Климентьевич, что вы придерживаетесь домостроевских взглядов на семью? Во всяком случае, так вы заявили в недавнем интервью журналу «Женщина и время». Неужели ваша супруга согласна на подчиненное положение в семье?
— Ну, это смотря что считать подчиненным положением, — улыбнулся Виктор. — Да и что такое домострой? Это соблюдение порядка, необходимого для блага всей семьи. По-моему, основные наши беды происходят как раз из-за того, что мы не имеем порядка на всех уровнях — от семьи до государства. Моя жена это понимает.