— Припоминаю, я что-то слышала об этом. По телевизору.
«Еще б ты не слышала!» — подумал я.
Не знаю, почему я вдруг стал ей врать. Может быть, оттого, что она казалась такой безрадостной. И одинокой. Захотелось дать ей хотя бы что-то, о чем можно было бы говорить целую неделю… Если ей есть с кем говорить.
— Так как насчет человека по фамилии Мизелль? — спросил я бодро. — Работал тут такой в 56-м или в 57-м?
— Может быть, — сказала она. — А что он сделал?
— Я не знаю, делал ли он вообще что-нибудь, — ответил я. — Умер, наверно, — вот все, что я знаю.
Она захихикала.
— Наверно, допился до смерти.
— Хотя здесь он все ж работал — как инженер.
— Инженер! — она произнесла это слово как легкое ругательство. — Он был всего лишь чертежник, да и продержался только четыре недели. Мистер Коллинзон уволил его самолично. Это было одно из последних его дел, перед тем как он слег.
Я кивнул.
— А как насчет его жены, тоже Мизелль? Такая здесь работала когда-нибудь?
Она снова захихикала.
— Какой еще жены? У Билли Мизелля никогда не было жены. Он пропадал каждый вечер, гулял напропалую, а утром появлялся с опозданием, и от него несло, как от открытой бутылки с джином. И такие чудовищные враки рассказывал!.. Но с ним невозможно было удержаться от смеха, такой он был… ну, счастливый какой-то, просто счастливый. Ни с чего и от всего сразу.
— Когда он здесь работал? — спросил я.
— С 15 мая по 15 июня 1956 года.
— Как же вы так хорошо запомнили?
Она воспользовалась правой рукой, чтобы водрузить на место непослушный оранжевый локон.
— Билли Мизелль не из тех, кого забудешь, — сказала она, чуть улыбнувшись.
— А вы так и не были замужем, я прав? — спросил я.
— Совершенно верно. Я — мисс Мейз, если вы об этом.
— Так вы сказали — пил он много?
— Тогда все много пили. Хотя Билли еще больше остальных. Он был не пьяница, просто любил хорошо повеселиться.
— А чертежником-то он был толковым?
— Днем так очень хороший. Очень хороший и очень быстрый. Хотя с утра гроша ломаного не стоил.
— А как вы сами насчет выпить?
Она подняла свои выщипанные брови. Они были темно-коричневого цвета.
— Вы имеете в виду — в общем?
— В частности, — сказал я. — Я, в частности, думаю о пинте «J&B», которая лежит у меня в левом боковом кармане.
— Хм… прямо по соседству с магнитофоном?
Я ухмыльнулся.
— Именно так.
— Подождите, я возьму стаканы.
Она вытащила два зеленых пластмассовых стакана из ящика стола и поставила перед нами. Я хорошенько встряхнул бутыль и разлил в оба.
— А что если добавим немного газировки? — спросила она.
— Прекрасно.
В углу стояло сооружение с перевернутой горлышком вниз большой бутылью — весьма старомодный холодильник. Вода в бутыли забулькала, когда она наполняла наши стаканы. Вручив мне мой, она подняла свой и провозгласила:
— За старых перечниц!
— Ну что вы, вы еще совсем не старая, — сказал я.
Она выпила и еще раз пригладила волосы. Я подумал, что на ощупь они, должно быть, как ржавое железо.
— Пока держусь, — сказала она.
Я снова ухмыльнулся.
— Рядом с ухажером?
Она в самом деле покраснела.
— Да есть один старый дуралей, крутится рядом… Стоит одной ногой в могиле, но все хорохорится, в его-то годы. У него есть такой автомобильчик — багги для езды по песку. Нет, конечно, у него и нормальный есть, но заезжать за мной покататься он любит на своем дюнном багги.
— Звучит как анекдот.
— Знаю я, как это звучит, — сказала она. — Звучит чертовски смешно и наивно, но все ж лучше, чем шашки по доске передвигать! Вы их видели когда-нибудь?
— Кого?
— Наших старичков-боровичков? Должны бы видеть, как они собираются в Парке Мак-Артура и сидят, ждут, пока помрут. Старый Фред, по крайней мере, не такой.