Она покачала головой.
— Облысел уже, наверно. Или даже разжирел.
— Может, и нет, — сказал я.
— Нет, просто передайте ему привет. И все. Просто привет.
— «Фиби передает привет», — сказал я.
Она улыбнулась, — возможно, чуточку печально.
— Правильно. Фиби передает привет.
Я вышел и уже как раз спускался по ступеням к своей машине, когда у стоянки вдруг с визгом и скрежетом затормозил дюнный багги марки «Фольксваген» — с легким полосатым верхом и толстенными задними шинами. Веселый старикан, сидевший за рулем, сначала выбросил наружу свои голые загорелые ноги, а потом вылез и сам. На нем были клетчатые шорты, рубашка с коротким рукавом и белые подстриженные усики, и все это в странном соответствии с его элегантной короткой стрижкой. Вверх по лестнице он отправился широкими и легкими шагами. Когда он проходил мимо меня, я сказал:
— Как дела, Фредди?
Он остановился и ослепил меня белозубой улыбкой.
— Как нельзя лучше, сынок. Мы знакомы?
— Просто у нас, по-моему, есть общий друг.
— Фиби?
Я кивнул.
— Девочка что надо, а? — спросил он, что есть силы подмигнув мне.
— Море женственности, — ответил я.
Он ухмыльнулся во весь рот, снова подмигнул, повернулся и побежал дальше вверх, перепрыгивая через две ступеньки. Посмотрев ему вслед, я уже почувствовал себя усталым.
Я выехал со двора и по пути к Голливудскому шоссе сумел сделать всего лишь пару неверных поворотов. По нему я добрался до центра. Там я отыскал парковку в максимальной близости от Темпла и Бродвея.[11] То, что осталось от пинты Скотча, я решил оставить в отделении для перчаток. Служащий стоянки увидел это и сказал, цокая языком:
— Ай-яй-яй! Тут есть закон против этого.
— Я слегка простыл, — сказал я.
— Боже, это уж совсем нехорошо. И я тоже.
— Угощайтесь.
— Смеетесь?
— Ни капли! Только присмотрите, чтоб не стукнули, ладно? Она арендована.
— Ну, спасибо, приятель. Я только глоточек…
— Для вашей простуды.
— Вот-вот, — сказал он. — Только для простуды.
Я взял у него квитанцию и направился прямиком в новое хранилище Статистического Управления Лос-Анджелеса, которому в этом году едва исполнилось пять лет. Оно располагалось в самом центре, в здании Гражданского Центра на Северном Бродвее, 227.
В самом здании я нашел указатель, по которому выяснил, что мне нужна комната № 10. Комната находилась на первом этаже, а в ней за длинной стойкой я обнаружил миловидную маленькую блондинку, которую, казалось, вовсе не тяготило ее звание простого конторского служащего. Наоборот, она как будто даже гордилась этим обстоятельством и тем, что она знает о своей работе все, что необходимо знать. А работала она со свидетельствами о рождении.
Выслушав мои пространные объяснения того, насколько я важная персона, она сказала:
— Я, знаете ли, иногда читаю его колонку.
— Хорошо.
— Он как будто все время на что-то сердится, от чего-то досадует… Да?
— Обычно так.
— А я вот терпеть не могу быть сердитой все время.
— И я тоже.
— Чем я могу вам помочь?
— Я бы хотел посмотреть сведения о девушке по имени Конни Мизелль. Или, может быть, Констанции. Я скажу для вас «Мизелль» по буквам.
Я сделал это, и она спросила:
— Родилась в Лос-Анджелесе?
— Да.
— А вы знаете когда? Если вы скажете дату, будет быстрее.
— 21 мая 1946 года, — сказал я.
— Это займет минуту.
В действительности это заняло не меньше трех. Она вернулась с формуляром размером с письмо.
— Свидетельства о рождении относятся к записям публичного характера, — сказала она речитативом, так, как говорят, когда одно и то же приходится повторять раз за разом. — Я не могу дать вам копию этого, но я могу рассказать вам, какая информация здесь содержится.
— Замечательно, — сказал я. — Каково полное имя у ребенка?
Она заглянула в формуляр.
— Констанция Джин Мизелль.