— Классно бегаешь, — сказал Шеферд.
— Просто много практиковался, — промолвил Карпентер, растирая ноги.
— Знаешь, в старых тюрьмах бег использовали как наказание. А теперь это считается привилегией. Замечательный прогресс, правда?
Карпентер хмыкнул.
— Говорят, ты почти каждый день ходишь в спортзал? — спросил Шеферд.
— Почти каждый.
Шеферд выпрямился.
— Как тебе это удалось?
Карпентер сделал большой глоток из бутылки, продолжая смотреть на Шеферда. Тот выдержал его взгляд и дружелюбно улыбнулся, зная, что в этот момент его оценивают. Карпентер вытер губы полотенцем.
— Ты знаешь, как мне это удалось, — ответил он.
— Через Диггера?
— Нужные люди и сломанные ноги — хорошие помощники, — заметил Карпентер.
— В спортзал берут только по восемь человек из секции?
— Таковы правила.
— И Диггер может каждый день включать меня в список?
Карпентер усмехнулся:
— Спроси его сам. Но учти — мое место занято.
Шеферд наморщил лоб:
— Я не хочу, чтобы у тебя были из-за меня неприятности.
— На этот счет можешь не волноваться.
Карпентер подошел к велотренажеру и сел в седло. Когда он закрутил педалями, Шеферд устроился рядом.
Некоторое время они двигались в унисон, но гонки уже не было.
— Есть новости от жены? — поинтересовался Карпентер.
Шеферд покачал головой.
— Очевидно, теперь я услышу новости только от ее адвоката.
— Она выглядела очень рассерженной.
— На свободе все было бы по-другому, — промолвил Шеферд. — Если бы поговорить с ней без чертовых охранников... Обстановка настраивает ее против меня. Все эти замки, решетки, обыски, собаки на цепи.
— Я попросил детей ко мне не приходить, — поведал Карпентер. — Не хочу, чтобы они видели меня в тюрьме.
— А я жалею, что жена привела моего парня. Особенно если он видел меня в последний раз. Хорошенькое у него останется воспоминание. Папочка за решеткой, с дурацкой бляхой на груди.
— Ты его еще увидишь, — пообещал Карпентер. — У отцов есть свои права.
— Только не у тех, кого сажают на двадцать лет, — возразил Шеферд. — Когда я выйду, сын меня уже забудет.
Карпентер промолчал. Он снова отхлебнул из бутылки.
— Похоже, твое положение тебя мало беспокоит, — сказал Шеферд.
Карпентер пожал плечами.
— Не вижу смысла зря тратить нервы, — объяснил он. — Начнешь беситься — и вколют тебе успокоительное, посадив в камеру с картонной мебелью.
— Если мне дадут двадцатку, я повешусь.
— Привыкнешь.
— К чертям собачьим! — выругался Шеферд.
— Убьешь себя, и кому от этого станет легче?
— Ты рассуждаешь, как Эд Харрис. Я лучше сдохну.
Некоторое время они молча крутили педали. Шеферд хотел продолжить разговор, но боялся показаться чересчур навязчивым. Латиноамериканцы разделились на две группы и поднимали тяжести.
— Твоя жена молодец, — заметил Шеферд. — Все-таки пришла тебя проведать.
— Она знает, что это ненадолго.
— А если не выкрутишься?
Карпентер пренебрежительно фыркнул.
— Я не собираюсь выкручиваться. Когда дело дойдет до суда, будет уже поздно.
— Как же ты намерен отсюда выбраться?
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что если я что-нибудь не придумаю, мне крышка.