Медленно, иногда сигналя, она повела машину сквозь толпу расходившихся с площади горожан. Они были совсем близко, и Мазур превосходно видел их лица: не враждебные вовсе, не злые и не хмурые, просто-напросто полные той самой восточной отрешенности, которой он навидался достаточно. Глаза без выражения, глядящие сквозь, физиономии не людей, а каменных статуй, равнодушно наблюдающих с курганов, как текут века, как на месте шумных городов появляется море, как сменяются эпохи... Его вдруг прошило пронзительное ощущение даже не отчужденности - собственной бестелесности, показалось на миг, что его нет вообще, что вместо него лишь прошиваемый взглядами беспрепятственно воздух. Ощущений было мерзейшее, и прошло оно не сразу. Это бесполезно, чуть ли не панически подумал он. Все бесполезно. Такие уж это люди, такой у них нрав. Наконец-то я догадался, в чем дело! Англичане были для них такими же призраками, по капризу природы облеченными в плоть и кровь. Место англичан заняли мы, и стали призраками - и так же случится с каждым, кто сюда заявится, неважно, будут это янки, саудовцы или, допустим невозможное, японцы... Все пройдет, а они, эти, останутся...
Выбравшись из толпы, Лейла нажала на газ. Машина понеслась по широкому проспекту, обгоняя возвращавшиеся с парада "Саладины", круто свернула с визгом покрышек.
Ехали недолго, машина остановилась у высоких железных ворот в довольно фешенебельном квартале, где до революции обитал народ не самый знатный и богатый, но безусловно зажиточный. Местечко было из оазисов - трава растет густо, кусты с неизвестными цветочками, пальмы...
Первое, что пришло Мазуру в голову - какая-нибудь революционная общага. Старые хозяева укрывшихся за высокими стенами особнячков либо успели смыться, либо угодили на казенные харчи к генералу Асади... либо на них с самого начала не стали переводить казенный харч.
Лейла привычно посигналила, и высокие ворота моментально распахнулись. Отворивший их человек привычно держался так, чтобы не перекрывать обзор второму, бдительно выдвинувшемуся сбоку с автоматом наизготовку.
- Охрана на объекте, я смотрю, поставлена отлично... - сказал Мазур, чтобы не сидеть чурбаном.
- Это не объект, - чуточку смущенно сказала Лейла. - Понимаешь... Я тут жила до революции, это дом...
- Отцовский? - догадался Мазур.
- Ну да. Мне его оставили. Все равно, как министру и члену совета, мне нужно было жить где-то в похожем месте, надежном с точки зрения безопасности... - она словно бы оправдывалась за то, что купалась в прежней буржуазной роскоши. Насколько Мазур ее знал, вполне искренне. - Ты не думай, я давным-давно сдала все отцовское золото, вообще все ценное, когда была кампания... Просто в совете решили, что мне лучше по-прежнему жить именно здесь...
- Да что ты, я все понимаю, - сказал Мазур торопливо.
Вылез вслед за ней. Человек с автоматом смотрел на него отрешенно и сторожко, как хорошо обученная караульная собака: прикажут - с места не сдвинется, прикажут - голову оторвет в три секунды. Привратник куда-то бесшумно испарился.
Шагая вслед за ней к дому по извилистой дорожке, обсаженной пышными кустами (давненько уж, сразу видно, не знавшими присмотра опытного садовника), Мазур сказал шутливым тоном:
- А эти стражи, надо полагать - ваши слуги с прежнего времени?
Лейла повернула к нему личико и сказала серьезно:
- Нет, это служба охраны. Люди Асади. Когда отец сбежал и стал присылать эти чертовы бумажки, где сулил за мою голову кучу золота, слуги пытались меня прикончить. Частью из-за золота, частью по дремучей отсталости и неприятию революции.
- Ого! - сказал Мазур. - И чем кончилось?
Лейла загадочно улыбнулась:
- Когда лакей, всю жизнь привыкший возиться с метелкой и кальяном, хватается за нож, у него это получается плохо...
И мимолетно коснулась черной кобуры на поясе, смутилась этого жеста, опустила глаза, но Мазур все равно многое понял. Впрочем, он с самого начала знал, что Лейла - девушка серьезная, как профессиональному революционеру и положено, и на мушку ей лучше не попадаться.
- Интересно, - сказал он. - А если твой отец вдруг объявится?
- Мы поговорим, - сказала Лейла, суровея лицом и вновь опуская руку на кобуру. - Расставим последние точки...
А что, и хлопнет запросто, подумал Мазур. Гражданская война - вещь сердитая. Можно вспомнить, как решительно и незамедлительно размежевалась фамилия Мазуров в семнадцатом году: в сторонке никто не прохлаждался, все мужчины подались кто в белые, кто в красные, и уцелевшие белые сгинули где-то в эмиграции, представления не имея, что самим своим существованием подпортят анкеты кое-кому из уцелевших красных, да и до самого К. С. Мазура в свое время холодным ветерком долетят отголоски...
В обширной прихожей, и в самом деле, не наблюдалось ни следа былой буржуазной роскоши, которая не могла ранее не присутствовать. Голые стены, голый каменный пол. Символом новых веяний и революционных реформ - пулемет на треноге, установленный так, чтобы при необходимости поливать подступы к главному входу.
Навстречу вышел еще один охранник, в отличие от тех двух у ворот одетый в форму, а не в гражданское. Отдал честь и самым почтительным образом о чем-то обстоятельно доложил. Лейла кивнула, отправила его с глаз долой короткой фразой. Показала на лестницу, и Мазур стал подниматься на полшага впереди нее.
- Ничего особенного, - сказала Лейла так, словно отвечала на его невысказанный вопрос. - Он говорил, что час назад проверил комнаты, как обычно, обоими детекторами.
- Мины искал? - усмехнулся Мазур.
- Микрофоны, - серьезно ответила Лейла. - Не сказать, что мне их подсовывают каждый день, но иногда "жучки" все же обнаруживаются. Враг ищет лазейки... Уже четырех охранников пришлось менять, но нет гарантии, что завтра опять кто-нибудь не предаст...
"А может, никто и не предает? - подумал Мазур скептически. - Молодая ты у нас еще, понятия не имеешь о хитросплетениях жизни, хотя и революционерка со стажем. Вовсе не факт, что все жучки тебе подсовывал враг. Друзья, бывает, ведут свои собственные игры. Единственный человек, которого не слушает генерал Асади - это наверняка генерал Асади и есть. А кроме него, есть еще и другие друзья, или, точнее, старшие братья. Но от этаких тонкостей тебя, роза аравийская, нужно беречь, чтобы не разуверилась ни в идеалах, ни в человечестве..."
Внизу, у подножия лестницы, появился давешний охранник в форме, негромко окликнул Лейлу и с явным возбуждением затараторил что-то, глядя отчего-то не на хозяйку, а на Мазура. Прилежно отдал честь и улетучился.
- Знаешь, что он сказал? - воскликнула Лейла. - Только что сообщили по радио... Ваши войска вошли в Афганистан. Никакого сопротивления. Дворец этого негодяя Амина взят штурмом, кем, пока не сообщают, но это и так ясно... - Она подняла на Мазура сияющие глаза. - Здорово! Американцев в очередной раз щелкнули по носу, а они, несомненно, готовы были туда вот-вот влезть... Стоит за это выпить?
- Безусловно, - сказал Мазур. - И что, никаких боев?
- Говорю тебе, никаких! Ни тени сопротивления. Нет, ну до чего здорово! Еще раз показали, что такое Советский Союз!
"Похоже, мы прем к Персидскому заливу, как асфальтовый каток, подумал Мазур, профессионально переваривая неожиданную новость. - А, собственно, почему бы и нет? Чем мы хуже других прочих? Никакого сопротивления - это хорошо. Это прекрасно просто. А впрочем, чего еще прикажете ждать? Что такое этот Афганистан? Горы, песок, племена... Ну, положим, англичанам там в свое время чувствительно намяли бока, но мы-то не англичане, да и времена не те... Точно, стоит выпить за взятый без выстрела Афганистан, тут она права..."
- Сюда. Вот здесь я и живу.
Комната была большая - из нее тоже, сразу видно, вычистили в свое время все следы презренной роскоши. Вряд ли в старые времена тут стояла солдатская железная койка и убогий стол казарменного вида. Да и книги классиков марксизма-ленинизма тут никак не могли стоять на виду: при султане такое не прощали даже отпрыскам богачей.
Лейла привычно расстегнула ремень с кобурой, повесила его на стул, придвинула Мазуру другой:
- Садись, а я пока посмотрю на кухне... Вино будем пить, или виски?
- Вино, пожалуй, - сказал Мазур, не раздумывая. - Рановато для виски...
Она вышла, а Мазур, пользуясь случаем, стал беззастенчиво разглядывать во все глаза девичью светелку. Вернее сказать, спартанскую спальню и одновременно кабинет министра революционного правительства. Ни единой женской мелочи, вообще никаких посторонних мелочей, даже косметичка запрятана куда-то с глаз долой - а ведь она должна существовать, единственное послабление, какое себе Лейла дает - пользуется хорошей косметикой с искусством девушки, проучившейся три года в Париже. Труды классиков на английском и французском, распечатанная коробка с пистолетными патронами - стандартные 9 РА - образцы плакатов и эскизы будущих монументов во славу революции и ее завоеваний, пишущая машинка, стопки газет, свежих и запыленных, ломких, россыпь карандашей и авторучек, печати на чернильных подушечках, пухлые папки, набитые какими-то официальными бумагами, связки брошюр на арабском, пустой автоматный магазин, бинокль на полочке...
Мазур ощутил нечто вроде зависти, смешанной с тоской. Он просто жил а девчонка горела, так, как ему никогда не придется гореть. Отсюда и зависть. А сожаление оттого, что он повидал мир и, увы, наблюдал не единожды, как подобные революции кончаются - страшно, печально, уныло, и все, абсолютно все утекает меж пальцев, как песок.
Но ведь должна же быть справедливость и целесообразность? Нельзя же все сводить к великой шахматной партии двух сверхдержав, никак нельзя, существуют же на свете идеалы и благая цель.
Среди всего этого делового хаоса он вдруг с превеликим удивлением обнаружил свою собственную фотографию, прислоненную к твердой картонной коробочке, в которой стояла бельгийская осколочная граната со вставленным взрывателем. На снимке он был в советской форме, с орденскими планками, с обеих сторон виднелись чьи-то плечи - слева советский контр-адмиральский погон, справа эль-бахлакский, тоже военно-морской и тоже адмиральский. Если присмотреться, ясно, что персону Мазура чуточку неровно вырезали короткими ножницами из какой-то групповой фотографии, сделанной, никаких сомнений, на одном из официальных приемов, где дружески перемешались хозяева и гости. "Ну, ничего, себе, - подумал он со смущенной гордостью. - Угодил на старости лет в предметы воздыхания арабской красавицы..."
Это было приятно, что греха таить, но и грозило нешуточными сложностями. Он был слишком взрослый, серьезный и засекреченный, чтобы угодить в предметы воздыхания...
За спиной у него тихонько звякнуло стекло. Лейла стояла в дверях и, не отводя от него глаз, медленно заливалась краской - увидела, что он разглядывает. Мазур моментально отвернулся и притворился, будто никакой фотографии не видел вовсе, но получилось, он сам чувствовал, насквозь фальшиво. Вскочил, взял у нее бутылку и бокалы, уместил на столе, с трудом отыскав свободное местечко. Обернулся, да так и не успел ничего сказать, потому что Лейла бросилась ему на шею и стала целовать так самозабвенно, что он растерялся и торчал, как столб, а она шептала, прижавшись:
- Сколько же можно тебе намекать... Глаз у тебя нет, что ли... Медведь славянский... Никто сюда не войдет, ну что ты стоишь...
Чуточку ошалев от этого напора, сущего вихря поцелуев и жалобного шепота - то ли смех сквозь слезы, то ли наоборот - Мазур осторожно ее обнял, а дальше уже было гораздо проще, гербовые пуговицы отутюженного френча расстегивались легко, а железная солдатская койка, вопреки его опасениям, совершено не скрипела, и пламенная революционерка куда-то исчезла, осталась нежная и покорная красавица, шептавшая на ухо певучие, незнакомые слова...
ГЛАВА ВТОРАЯ
АРАВИЙСКИЕ ТЕРНИИ
Вот и пришлось в кои-то веки побывать в роли джинна, подумал Мазур в ленивой расслабленности. Джинн без кувшина Кирилл ибн-Степан, исполнивший не самые замысловатые желания восточной красавицы. Этакий узко специализированный джинн...