Вышел из будки, из спертой духоты с надсадным запахом пыли и пота, и не мог несколько мгновений собраться с мыслями, отрешенно глядя на телефонистку, пока Аня не сказала мне мягко:
- Вы не волнуйтесь, я вас мигом соединю, как только позвонят...
- Спасибо, Аня, я вам буду регулярно звонить. Вот вместе с вами мы раскрутим эту историю...
- Ну, да, конечно, я ведь старый Шерлок Холмс, - усмехнулась Аня. - Да и вы на милиционера не похожи. Вы на артиста Филатова похожи, только ростом подлинней...
Я подумал, что она моложе меня лет на пятнадцать, но говорила она со мной не как молодая женщина, она не "ухаживалась", она говорила с ласковой снисходительностью матери, для которой все эти игры давно позади, хоть и симпатичны, но неинтересны - она вязала ползунки, и на лице ее желтели пятна будущих, иных, нестерпимо тяжелых и высоких забот.
- Аня, где у вас городская милиция?
- А вон, наискосок, через площадь дом двухэтажный, там вход с переулка.
- Анечка, я вам звоню через час.
С автостоянки постепенно разъезжались машины, урчали, готовясь в путь, автобусы, из - под брезентового фургона с надписью "Люди" разносились по площади развеселая гармошка, нестройное пение, клочья частушечных выкриков. Сумки, пакеты, авоськи с апельсинами.
Я пересек площадь и вошел в зеленый палисадник перед старым домом с красной стеклянной таблицей "Управление внутренних дел". На деревянном крылечке сидел милиционер и строгал ножом чурку.
- Я бы хотел поговорить с Зацаренным, - сказал я, поздоровавшись.
- А он у себя сейчас. Шестая комната - пройдете мимо дежурной части, налево по коридору...
Из-за приоткрытой двери раздавался громкий голос:
- Нет, нет, Семен Петрович, вы это не понимаете... У нас для этого нет возможностей... Да, что страда - в милиции всегда страда...
Слова были круглые, отчетливые, точно разделенные между собой цепочкой воздушных пузырей вылетали они из кабинета в сонную тишину пустого коридора и гулко лопались в неподвижном сумраке вокруг меня.
Я постучал и вошел в комнату, не дожидаясь ответа, - за столом разговаривал по телефону молодой капитан, и я удивился, что у такого юного блондинчика ярко выраженный командирский голос.
Он показал мне рукой на стул и зычно сказал в трубку:
- Нет, Семен Петрович, не могу, и не просите... Вы это не понимаете... На заметку возьмем обязательно, а практически пока обойдемся разговорами...
Я подумал, что от его голоса в телефонных проводах должно подскакивать напряжение. Юша Бутов сказал о нем интеллигентный милый человек, заместитель по розыскным делам Зацаренный.
Он бросил на рычаг трубку и поднял на меня голубые навыкате глаза.
- Слушаю вас... - И слова, как детские шарики, один длинный, а второй круглый, гулко ухнули надо мной.
- Моя фамилия Тихонов, я приехал из Москвы на похороны Николая Ивановича Коростылева и вот решил зайти к вам...
- Да, да, да, - закивал огорченно Зацаренный, - я в курсе дела. Очень печальная история. Уважаемый был человек. Только не знаю, чем мы вам можем быть полезны.
- Вы знаете о телеграмме, которую прислали Коростылеву?
Зацаренный на миг задумался, будто вспоминал, о какой телеграмме идет речь, потом сказал неопределенно:
- Да, я слышал об этой истории. Очень жаль, что такое еще случается в нашей жизни.
- А кроме человеческого сожаления по поводу таких прискорбных фактов, у вас нет каких - либо еще побуждений? - спросил я.
- Не понял, - шумно удивился Зацаренный, - что вы имеете в виду?
- Я имел бы в виду возбудить дело, например. Провести тщательное расследование, попробовать разыскать автора телеграммы.
Голубые выкаченные глаза Зацаренного полыхнули грустной усмешкой профессионала, обвыкшегося с человеческими горестями и умеющего отделить естественные эмоциональные всплески от разумно-прозаических условий жизни.
- Я вас понимаю, товарищ Тихонов, вашему горю сочувствую... Вы, видимо, близкий человек покойному?
- Близкий, - кивнул я. - Думаю, что был близкий...
- И мне понятно ваше справедливое желание наказать этого дурака, пославшего телеграмму... Но, к сожалению, это не в наших силах.
Органное рокотание голоса Зацаренного меня подавляло. Я робко спросил:
- Отчего же?
- Оттого, что смерть учителя Коростылева - я имею в виду общественный смысл - скорее напоминает несчастный случай, последствие стихийного бедствия, чем результат преступления...
- Очень интересная точка зрения, - заметил я.
- Боюсь, что нам надо признать этого неизвестного дурацкого хулигана чем-то подобным случайному удару молнии или упавшему с крыши на голову кирпичу, - развел руками Зацаренный, доверительно наклонился ко мне, и узкий луч заходящего в окне солнца ярко вспыхнул в голубой эмали университетского ромбика на правой стороне его мундира.
- Хочу обратить ваше внимание, - сказал я, - что ни молния, ни рухнувший кирпич не обладают злой волей. Иначе говоря, умыслом...
- В том-то и дело, - вздохнул Зацаренный. - Вы это не понимаете, что с точки зрения закона мы никогда не сможем доказать наличие умысла на убийство Коростылева у человека, отправившего телеграмму. Даже если допустить, что мы его найдем, а это весьма маловероятно, но и в этом случае он скажет нам, что просто хотел пошутить, что с него, дурака, возьмешь? Никогда такое дело через суд не пролезет, вернут его нам или прекратят совсем, а то и, глядишь, оправдают этого кретина, а нам в отчетность - брак!
- Боитесь отчетность испортить?
- Не боюсь! - отрубил Зацаренный. - А не хочу! Хорошая отчетность, с точки зрения демагогов, - забота службистов, карьеристов и бюрократов, а на самом деле хорошая отчетность - это зеркало нашей работы. И цифры в отчетности - отражение нашей жизни. Поэтому я и борюсь за хорошие цифры. У меня на сегодня три кражи не раскрыты и один грабеж, вчера в общежитии строителей драка приключилась - виноватых нет, сейчас на повестке дня непримиримый бой самогонщикам и алкоголикам. Вот это все реальные преступления, по которым я должен отчитаться. И за эту отчетность я болею и, как вы говорите, портить ее не хочу.
Я видел, что он устал от разговора со мной, а может быть, просто устал за день. Сегодня суббота, а он на месте. Вообще говорить таким гулким утробным голосом - это само по себе утомительная работа вроде целодневного раздувания мехов. Да я и не хотел заводиться.
- Мне приятно, что вы переживаете из-за нераскрытых краж и грабежа, сказал я - но непонятно, почему вы решили заранее, что телеграмму учинил дурак, кретин или глупый хулиган, а может быть, злодей?
Зацаренный с досадой, пожал плечами:
- Я вам уже объяснял, что существует понятие юридической процессуальной бесперспективности. Закон предусматривает такие случаи. - Он с досадой ткнул в стопку книг на столе. - Статья 108 Уголовно-процессуального кодекса гласит: "Дело может быть возбуждено только в тех случаях, когда имеются достаточные данные, указывающие на признаки преступления". Недвусмысленно ясно! Это закон!
- А мне неясно, - спокойно ответил я. - В научном комментарии к статье 108 указано, что для возбуждения уголовного дела достаточны данные, свидетельствующие о наличии преступного события, хотя бы они и не содержали указания на конкретного виновника. Мне не изменяет память?
Зацаренный растерянно помолчал, потом вперил в меня свои голубые буркатые глаза:
- Вы, что - тоже юрист?