— Ещё чего, юморист! — отрезала она, передёрнувшись от брезгливости. — Проваливай, иначе всё передам Боруху!
— Так он не против, чтобы ты заработала — осклабился Авен.
Она встала, чтобы уйти, он ухватил её толстенными ручищами, повалил и стал рвать на ней прозрачные трусы. Она сопротивлялась.
— Русская баба, — повторял, кряхтя от натуги, Авен, — не французское мыло, не смылится!..
И тогда она ударила его коленом в пучеглазую, небритую морду. Он вскрикнул и отвалился, держась за нижнюю челюсть. Сквозь толстые пальцы закапала кровь.
— Только притронься, слизняк, башку размозжу!..
Тут явился Борух: его очень интересовали итоги. Увидел компаньона, что сидел на стуле, промокая рот окровавленным полотенцем.
— Второй фронт, — хохотнул Борух. — Доблестные союзники не прорвались. Арденны!..
— Я эту твою… Жизель живой закопаю, — заматерившись, пригрозил Авен. — Уже досье собираю…
— Всё — по прейскуранту, господа, — неопределённо сказал Борух. — Надо было вначале расшпилить кошелёк, а ты привык расшпилять ширинку!..
После того случая она укрепилась в решении как можно скорее отделаться от Боруха, наверняка зная, что ничего от него не получит, что её просто облапошили, — ремесло, которым в совершенстве владели эти развратные типы.
Но то, что произошло, было вообще вершиной мерзости и вероломства…
Штенкель появился в сопровождении двух «секретарей» и напоминал скорее бегемота, нежели человека.
«Секретари», пучеглазые и наглые, сразу извлекли из авоськи бутылку шампанского и иностранную прозрачную коробку, в которой лучился серебряный кулон с искорками бриллиантов. Но, может быть, и обычных стекляшек.
— Знакомься, Мара, это мой старый друг Александр Сергеевич, почти Пушкин, — объявил Борух. — Да что там «почти»? Пушкин он и есть — властитель дум нынешнего и грядущего поколений!
— Это скромный привет для дамы твоего сердца, — сказал Штенкель, протягивая коробку с кулоном. — Как видишь, не скупимся, когда речь идёт о серьёзных делах…
В коротком разговоре, который произошёл между ней и Штенкелем, пока Борух и «секретари» накрывали на стол, выяснилось, что он видел её с Борухом и очень «заинтересовался её судьбою».
— Я открываю кабаре. Будут девочки — танцовщицы, но мне нужна хозяйка. Я буду платить хорошие деньги. Очень хорошие деньги. Если мы с тобой поладим, лучшего кадра мне и не нужно. А тебе — выбирать, учитывая — это между нами — что Борух поедет ставить ещё одну мою фирму в Испании и, как мне кажется, больше сюда не вернётся… Прокуратура уже заинтересовалась его связями. Мне был сигнал из Интерпола…
Она тотчас всё поняла… За два месяца, что она путалась с Борухом, она привыкла читать простейший ход мыслей каждого проходимца.
Говорить было не о чём, и Штенкель, по обыкновению людей его сорта, начал «хохмить» — чужими анекдотами маскировать свою тупость.
— Приезжают в Австралию два русских наркомана. Увидели кенгуру. «Гляди, Вань, — говорит один. — Тут впрямь настоящий рай. Если такие кузнечики, какими же должны быть коробочки мака!..» Гы-гы-гы, выпьем за кузнечиков! Кстати, прибросьте кулон, я очень хочу полюбоваться на вашу шею!..
Она не перечила, памятуя об обещании Боруху.
— А про советского полковника слыхали? Очень популярный анекдот у нас, в Североамериканских штатах… Одинокая Мария Ивановна решилась на старости лет связать свою судьбу с полковником. Жена у него умерла, дети выросли и разъехались — риска никакого.
Сыграли свадьбу.
Встречаю Марию Ивановну. Грустна.
— Что же так?
— Да вот, измучил меня Павел Кузьмич. Только лягу, стук в спальню. Открываю — отдаёт честь: «Разрешите исполнить супружеский долг!..» Исполнит — и уйдёт… Только угомонюсь после волнений, в себя приду, снова — тук-тук: «Разрешите исполнить супружеский долг?»
Я говорю:
— Ну, сколько же раз можно исполнять этот долг? Неужели пенсионер и спать не хочет?
— А разве я у Вас, уважаемая Марья Ивановна, сегодня был?
— Был! Уже в четвёртый раз приходишь!
— Извините, покорнейше, это у меня склероз!..
Отсмеявшись, Штенкель уточнил:
— Конечно, это было при Советах. Теперь русский полковник ведёт себя, как и американский, у которого половина счетов не оплачена и потому голые нервы: погладит промежность, пальчиком пощекочет и скажет: «Пойди новую порнокассету посмотри, я что-то очень устал… Грозят, что контракт сократят…»
Потом все пили и накачали Мару едва не до отключки. Возможно, она бы не поддалась, но уж слишком возмутила их бесцеремонность, и она совершила ещё одну глупость — стала перечить. А эти, которые хоть рубль заплатят, уже не переносят возражений.
Штенкель, притворяясь пьяным, полез лапаться, крича:
— Мы покорим весь мир! Все будут у наших ног!
Она высвободилась из объятий:
— Как же вы собираетесь покорить мир, если нисколько не интересуетесь самостоятельным миром женщины? Я уже не говорю обо всём прочем. Но женщина — тут надо остановиться. Если вы не будете считаться и с женщиной, ваше новое царство опять окажется на песке!
— Ты об эмансипации, что ли? — хохотнул Штенкель. — Всех, всех эмансипируем, чтобы любое общество представляло из себя бульон из козерогов в юбках и без оных! Массам обременительна семья и забота о детях, мы заберём все эти функции у масс, оставив им одну функцию: умножать наши сокровища!
— Какая убогость! — сказала она. — У вас от Пушкина только кучерявость, но и она не видна, потому что вы облысели ещё в прошлом веке. — Он разинул рот. — Разве можно, блин, так примитивно судить о мире и о массах? К кому бы вы ни пошли, к богу или к чёрту, вам без масс не осилить ни одной дороги!
Штенкель рассвирепел:
— И бог — вымысел, и чёрт — вымысел! Реален только наш интерес!.. А мы тебя, сука незаконнорождённая, дочь стукача, сейчас же пустим на сардельки для комнатных такс и бультерьеров!..
Выше, выше, и вот уже узкая и скользкая от наледи каменная площадка, на которой гудит шквалистый ветер, не позволяющий разглядеть, что там, впереди… Одно лишь неосторожное движение, и тугой ветер сталкивает очередную жертву в пропасть…
Он всю жизнь карабкался вверх по ступеням. И уже трижды сбрасывался вниз. Первый раз — когда случился взрыв в цехе, где собиралось Изделие. Это была диверсия, но раскрыть её не удалось, потому что погибли как раз те, кто мог бы пролить свет на реальные события.
Взрыв и пожар унесли жизни более сорока инженеров и рабочих. Страна не узнала о катастрофе, но вся отрасль горевала два года, в течение которых оставшиеся в живых пытались компенсировать ущерб и наверстать упущенное. Работали в две смены.
Второй раз — когда случилось покушение после закрытого совещания директоров-оборонщиков, где было принято почти единогласное решение: просить ЦК КПСС реорганизовать оборонную промышленность и рекомендовать Прохорова министром по делам вооружений с такими полномочиями, которые помогли бы отрасли делать своё дело, не вовлекаясь в политизацию, разрушавшую души оборонщиков — это было в августе 1991 года.
Его машину обстреляли близ государственной дачи из гранатомёта. Водитель был убит, а Алексей Михайлович отделался лёгким ранением; покушавшиеся замышляли, конечно, добить генерального директора, но помешал милицейский наряд, который сбился с дороги и случайно вынырнул на месте происшествия.
И третий раз — когда похитили Нину и убивали его в бетонированном коридоре…