Ефим Соломонович, опасаясь всё же за собственную шкуру, велел посадить Мурзина в омоновский уазик, и мы поехали следом, сопровождаемые любопытными взглядами местных жителей: в городе уже прошёл слух, что в «главном учреждении арестованы чеченские террористы».
В конце улицы Розы Люксембург, которая выходила на дорогу, ведущую по краю ущелья к вертолётной площадке и далее — через два усиленных блокпоста — к тоннелю и шоссе на Новороссийск, стояло уже оцепление — толпились омоновцы. А чуть поодаль — местные зеваки.
Глобин, который выдавал себя за грузина и потому разговаривал с грузинским акцентом, подошёл к группе офицеров, которые, как выяснилось, и командовали всей операцией. Там же находились Леопольд, зять Мурзина, и седой следователь Цвик.
Я и Мурзин остались возле машины, но мы оба хорошо слышали весь разговор.
— Почему затор? — спросил Ефим Соломонович, здороваясь со всеми за руку.
— Обнаружили беглеца, — невнятно сказал рослый полковник в милицейской форме со славянской, но слишком уж мальчишеской внешностью. Нелепая рыжая бородёнка, обрамлявшая его круглое лицо и маленький, красногубый, словно накрашенный рот, создавали впечатление чего-то игрушечного, невсамделишного. — Возможно, это именно тот человек, которым вы интересуетесь. Группу прочёса встретила автоматная очередь из подвала. Мы отошли, потому что беглеца надо брать живым.
— Только живым, — подтвердил Глобин, почесав себя за ухом. — Но почему это столпотворение, если там вооружённые бандиты?
— Совещаемся, нужен парламентёр… Этот дом — перестроенное караульное помещение. Перед ним овраг, за ним шоссе, а выше — лысая гора. Со стороны улицы — незастроенные участки. Так что подобраться незаметно и внезапно — исключено… В доме минимум двое…
— Сообщник из местных, — уверенно сказал Глобин и махнул мне рукой, предлагая подойти.
Когда я приблизился, он понизил голос так, что нас не могли слышать офицеры, руководившие операцией.
— Как думаешь, кого послать?
Я понимал всю нешуточность затеи.
— Кто может лично опознать человека, которого мы ищем? И кто занял в этом доме круговую оборону? А если это совсем другие лица?
Мои слова попали в цель. Глобин нахмурился:
— Ты, Пекелис, неглупый человек. Очень неглупый человек… Прохорова знает господин Цвик.
— Пусть идёт он. Вместе с Мурзиным, так мы проверим и этого человека. Ну, а для страховки я бы добавил к ним Леопольда.
Глобин прищурился.
— Леопольд — не то… Пойдёшь ты, как самое сильное звено в нынешнем раскладе!
На это, собственно, я и рассчитывал.
— Условия, которые мы должны предъявить человеку, если он окажется именно тем, кто нам нужен? — я спросил это с тяжёлым вздохом, но и с решимостью бывалого человека.
— Условия?..
Мне показалось странным, что важнейший вопрос застал Ефима Соломоновича врасплох.
Он проколебался пару секунд и выдавил с усмешкой, показав крупные, но редко посаженные зубы субъекта с неустойчивой психикой:
— Он должен добровольно сдаться… Мы обещаем ему жизнь и хорошие деньги за некоторые сведения, которые сегодня уже не составляют государственной тайны… Россия антисемитов проиграла историческое сражение. По крайней мере, триста лет ей придётся теперь стоять на коленях… А, может, и гораздо больше!..
Глобин поговорил вполголоса с командиром омоновцев, махнул нам рукой, и мы пошли.
Я чувствовал приподнятость духа и невесомость в теле, как при всяком ответственном предприятии.
Дом, к которому я повёл парламентариев, размахивая палкой с привязанным к ней белым носовым платком, находился на расстоянии 250–300 метров.
Мы прошли уже метров сто вдоль пустыря, называемого улицей Розы Люксембург, когда я обратил внимание на то, что господин Цвик тащит в руках тяжёлый портфель.
Позади осталось оцепление, и ветер дул нам в спину.
— Господин Цвик, что это Вы тащите?
— Вода и пища для окружённых. Это передал мне Глобин… Но мне кажется, это система акустического наблюдения…
Сказано это было неуверенным голосом, выдававшим страх. «Трусит?..» Я взглянул на Цвика. Он был бледен и едва держался на ногах.
— Павел Павлович, — обратился я к Мурзину. — Помоги товарищу. Он не знает, что несёт, и потому перепуган.
Мурзин шёл позади всех.
— Он не знает, а я знаю, — отвечал Мурзин в своей обычной манере. — Адскую машинку он тащит, вот что… Разве этих людей интересуют идеи? Их интересует только то, чтобы нигде не было никаких идей… Особенно честных и благородных…
Метров сто уже до дома оставалось. Мы взяли вправо и шли у каменистого ложа ничтожного горного ручья, в период дождей превращающегося в гудящую реку, по которой катятся тяжеленные камни.
Господин Цвик внезапно остановился и поставил портфель на асфальт.
— Да, это бомба, — обречённо сказал он. — Разве им жаль наших жизней?
— Что же ты, старая сука, молчал всю дорогу? — возмутился Мурзин.
Он снял с себя пиджак, обкрутил им портфель и, держа весь этот смертоносный груз у груди, стал спускаться к ручью.
— За мной, ребята, не отставать. Если они заметят подвох, нас до срока отпоют ангелы.
Я понял манёвр. Спустившись к ручью, Мурзин на самое короткое время пропал из виду для тех, которые, конечно же, тщательно наблюдали за нашим передвижением.
Вмиг портфель был пристроен в первую попавшуюся выемку невысокого берега, а пиджаком накрыт крупный камень.
Осторожно перейдя каменистое ложе ручья, мы оказались на выжженном солнцем поле уже в каких-нибудь шестидесяти метрах от дома, не подававшего, впрочем, никаких признаков жизни. Кстати, из дома могли видеть и, вероятно, видели оставленный портфель.
Я усердно изображал парламентёра. Мурзин тащил «портфель». Группу замыкал, спотыкаясь от своих переживаний, не понятный мне человек, в порыве страха раскрывший тайну, которую он, скорее всего, не имел права раскрывать.
«Знал ли он обо всём коварном замысле, так чётко обрисованном репликой Мурзина?..»
— Стоять на месте! — вдруг послышался окрик. — Куда идёте? Чего надо?
— Пстро, — обрадовано протянул Мурзин, узнав голос. — Скорее открывай хату! Мы парламентёры! Башку напекло, мать их в левую ноздрю!..
И в самом деле, дверь вскоре отворилась. Я шагнул в тёмное чрево дома вслед за Мурзиным, переступив через низкий порог…