Совершенно ошеломленный, Конверс пытался выделить отдельные слова и фразы. Необходимо извлечь скрытый в них смысл! “Бристоль-Кемпински” – отель в Западном Берлине, это ему ясно. Но было в ее словах что-то еще, что должно было пробудить в нем воспоминания, их общие воспоминания. Но что именно?
“Я несколько лет не виделась со своим бывшим мужем…” Нет, это всего лишь ложь. “Он всегда был неуравновешенным человеком…” Не совсем ложь, но не это она пыталась ему сказать. “Мы, собственно, давно чужие люди… не поддерживаем никаких отношений…” Еще одна ложь, но и ее можно интерпретировать как: “Прекрати это!” Хотя едва ли. Что же тогда? Что-то сказанное перед этим… “Я – консультант…” Вот оно!
“Можно попросить мисс Карпентье? Говорит мистер Вислтой, Брюс Вислтой. Я – негласный консультант, средства от пота “Спрингтайм”, ваше агентство выполняет для нас один художественный заказ, и дело, по которому я звоню, – очень срочное, весьма срочное!” Все это произносилось взволнованным голосом.
Секретарша Вэл была особой весьма болтливой и любительницей посплетничать, поэтому, когда Джоэлу нужно было вызволить Вэл на часок или даже на целый день, он говорил по телефону примерно вот такое. И каждый раз это срабатывало. Если же какой-нибудь одержимый служебным рвением вице-президент (а таких было не меньше дюжины) желал узнать, куда она запропастилась, взволнованная секретарша тут же докладывала ему о срочном телефонном звонке какого-то клиента с заказом на огромную сумму. Этого оказывалось вполне достаточно для любого администратора-язвенника, все же остальное сводилось к профессиональному мастерству Валери. Она обычно заявляла, что все удалось утрясти, и никто, как правило, не стремился выяснить подробности, способные вызвать только новый прилив желчи.
Сейчас она подсказывала ему, что следует прибегнуть к этой испытанной тактике на случай, если полиция контролирует ее телефонные разговоры. Он сделал бы так в любом случае, но она все же решила предупредить его.
Телевизионное интервью завершилось, последние минуты его велись уже на голландском языке, на экране оставалось неподвижное изображение Валери. Неподвижное изображение! Значит, передача была предварительно записана. Когда же в таком случае ее записывали? Как долго Вэл в Берлине? Черт побери, и как это он умудрился не выучить ни одного иностранного языка? Незнание иностранных языков Вэл назвала национальным позором. Совершенно справедливо, она могла бы еще добавить, что в основе этого лежит присущее американцам высокомерие.
Конверс оглядел кафе в поисках телефона. Один из аппаратов висел на стене рядом с дверью в мужской туалет, но он не знал, как им пользоваться. И тут он снова услышал собственную фамилию.
– De Amerikaanse moodenaar Converse is advocaat en was piloot en de Vietnam-orloog. En andere advocaat Franz, een vriend van Converse… [145]
Джоэл машинально взглянул на экран телевизора и замер, ошеломленный и буквально парализованный. Это были хроникальные кадры, камера показала дверь какой-то конторы и остановилась на человеческом теле, навалившемся на стол. От головы, упавшей на деревянный полированный стол, будто извивающиеся змеи на голове ужасной Медузы, растекались во все стороны струйки крови. Господи! Да это же Рене!
И тут в верхнем левом углу экрана появилась фотография Маттильона, затем – совершенно неожиданно – выплыла еще одна фотография. Это был он, Amerikaanse moodenaar [146]Джоэл Конверс. Никаких пояснений не требовалось. Рене убит, и его убийцей объявлен он. Вот, значит, почему “Аквитания” распустила слух о том, что он направляется в Париж.
Он нес смерть, он нес ее всем своим друзьям – старым и новым: Рене Маттильон, Эдвард Биль, Эвери Фоулер… Нес он смерть и врагам – он не знал их имен и не знал их лично: человек в светло-коричневом плаще в подвале в Париже; охранник на берегу Рейна; летчик в поезде; наемник у подножия мусорной пирамиды на свалке с совершенно незапоминающимся лицом, а сразу же вслед за ним и шофер, который в общем-то довольно дружески относился к нему в каменном домишке с железными решетками на окнах; старуха, блестяще сыгравшая свою роль в шумном вагоне… Смерть… Так получилось, что он становился либо пассивным наблюдателем, либо палачом – и все это из-за ненавистной “Аквитании”. Жизнь снова возвращала его в прошлое, в затерянные в джунглях лагеря, куда он поклялся никогда больше не возвращаться. Как и тогда, только бы сохранить свою жизнь, а там пусть уже кто-то другой, более достойный, найдет правильное решение. В этот момент смерть была и самым верным его союзником, и самым злейшим его врагом. Он не способен взвалить на себя тяжкий груз ответственности, он к этому просто не готов. Хорошо бы провалиться в небытие, и пусть кто угодно принимает на себя это дело, возложенное на него в Женеве.
Господи! Запись передачи! Если это интервью записывалось двенадцать или двадцать четыре часа назад, то Вэл не могла получить отправленную из Бонна бандероль. Она ее и не получила! Иначе бы зачем ей лететь в Европу?
Боже мой! Потирая лоб, в полной рассеянности, Джоэл наспех допил остатки виски. Если пакет не попал в руки Натана Саймона, нет никакого смысла ему звонить. Можно не сомневаться: Саймон потребует, чтобы он сдался, и тут же попытается выяснить, откуда он звонит. Нат не станет нарушать закон, он может отчаянно бороться за своего клиента, но до этого клиент обязан подчиниться закону. Это было его религией, намного более важной, чем Библия; закон, считал он, признает право на ошибку, а потому он человечен и далек от метафизической косности. У Конверса начали дрожать руки – нужно обязательно все выяснить!
– Ваше филе, менеер.
– Что?
– Ваше филе, сэр, – повторил официант.
– Вы говорите по-английски?
– Да, конечно, – сказал мрачноватый лысый человек с холодной вежливостью. – Мы уже разговаривали с вами, но вы были очень возбуждены. Так уж действует этот район на мужчину, а?
– Послушайте… послушайте… – Подчеркивая каждое свое слово, Джоэл поднес ладонь ко рту. – Я хорошо вам заплачу, если вы закажете для меня телефонный разговор. Я… я не говорю ни по-немецки, ни по-французски и вообще ни на каком языке, кроме английского. Вы меня понимаете?
– Понимаю, менеер.
– Мне нужно поговорить с Западным Берлином.
– Это нетрудно, сэр.
– Вы сделаете это для меня?
– Да, конечно, менеер. У вас есть телефонная кредитная карточка?
– Да… нет. Я не хочу пользоваться ею.
– Понимаю.
– Я хочу сказать, я… я не хочу, чтобы разговор этот был где-нибудь зарегистрирован. У меня есть деньги.
– Понимаю. Через несколько минут закончится моя смена, менеер, и я подойду к вам. Мы закажем разговор, и я узнаю через оператора, сколько вам следует уплатить.
– Прекрасно.
– И… “хорошо вам заплачу”, да? Пятьдесят гульденов, да?
– Договорились.
Через двадцать минут в какой-то крохотной конторке официант вручил Конверсу телефонную трубку.
– Там понимают по-английски, менеер.
– Попросите, пожалуйста, мисс Карпентье, – задыхаясь от волнения, произнес Джоэл. Если сейчас послышится ее голос, он не уверен, что совладает с собой. На мгновение ему даже захотелось бросить трубку. Он не должен впутывать ее!
– Алло? – Это была она – та часть его жизни, которая умерла, а теперь ожила вновь. Тысячи картин пронеслись перед его глазами: счастье и горе, любовь и ненависть. Он не мог произнести ни слова – она! – Алло? Кто это?
– О… наконец-то я тебя разыскал. Прости, отвратительная слышимость. Это Джек Тальбот из… “Бостон грэфикс”. Как ты там, Вэл?
– Отлично… Джек. А как ты? С нашего ленча в “Фор сизонз”, если я не ошибаюсь, прошло около двух месяцев.
– Точно. Когда ты прилетела?
– Вчера вечером.
– Надолго?
– Нет, на денек. Все утро я проторчала на конференции, вечером предстоит еще одна. Если меня не ухайдокают, то ночью я вылетаю обратно. А как ты оказался в Берлине?
– Я, собственно, не в Берлине. Просто увидел тебя по бельгийскому телевидению. Я сейчас в… в Антверпене, но сегодня вечером собираюсь в Амстердам. Господи, как я тебе сочувствую, сколько на тебя свалилось! И кто бы мог подумать? Это я о Джоэле.
– Мне следовало бы предвидеть это, Джек. Он серьезно болен. Надеюсь, его скоро поймают. Это было бы всем на пользу. Он нуждается в помощи.
– Он нуждается в пеньковой петле, если тебя не рассердит такое заключение.
– Мне не хотелось бы обсуждать это.
– Ты получила эскизы, которые я выслал тебе, когда мы потеряли счет Джилетта? Я подумал, что это возместит вашу потерю.
– Эскизы?… Нет, Джек, я ничего не получала. Но тем не менее спасибо за заботу. “Господи!”
– О, а я-то надеялся, что ты уже нашла их в своей почте.
– В последний раз я вынимала ее позавчера. Но это не важно. Ты долго пробудешь в Амстердаме?
– Еще с недельку. Мне тут пришла в голову идея – а не проверить ли тебе здесь, на месте, кое-какие счета перед возвращением в Нью-Йорк?
– Конечно, неплохо бы, но едва ли что получится. Нет времени. Но если я все же решусь, то остановлюсь в отеле “Амстел”. А если нет, увидимся в Нью-Йорке. Угостишь меня ленчем в “Лютеце”, и мы посплетничаем о наших профессиональных секретах.
– У меня их полно. Только покупай. Береги себя, малышка.
– И ты себя… Джек.
Нет, она великолепна. Но пакет из Бонна она не получила.
Конверс рыскал по улицам, следя за тем, чтобы шагать не слишком быстро и не задерживаться подолгу на одном месте: нужно двигаться, наблюдать, искать тень – иначе его схватят. Сегодня вечером она будет в Амстердаме. Он знал это, это звучало в ее голосе, она велела звонить ему в отель “Амстел”. Почему она приехала? Что она думает обо всем этом? Внезапно перед ним возникло лицо Рене Маттильона. Резкое, как в фокусе, окруженное солнечным светом лицо-маска, маска смерти. Рене убит “Аквитанией” за то, что направил его в Амстердам. Подручные Джорджа Маркуса Делавейна не пощадят и Валери, если решат, что она прилетела к нему на помощь.
Он не будет встречаться с ней! Он не должен с ней встречаться! Это все равно что подписать еще один смертный приговор! Ее смертный приговор. Он и так уже взял у нее слишком много, не дав ничего взамен. И не может принять этот прощальный подарок – ее жизнь. И все же… И все же “Аквитания” продолжала существовать, и он действительно думал именно так, как сказал об этом по телефону Ларри Тальботу: его, Джоэла Конверса, жизнь ничего не значит, если речь идет об этом сборище генералов. Точно так же, как жизнь Престона Холлидея, или Эдварда Биля, или Коннела Фитцпатрика. Если Вэл способна помочь в борьбе с ними, его чувства не должны этому мешать – так говорил сидящий в нем адвокат. Очень может быть, что только она и может ему помочь, может сделать то, что недоступно ему. Она прилетит домой, получит пакет, отправится с ним к Натану Саймону и объяснит ему, что видела Джоэла, разговаривала с ним и… поверилаему.
Сейчас половина четвертого, примерно к восьми часам стемнеет. Значит, нужно продержаться еще часов пять. И каким-то образом заполучить автомобиль.
Он остановился посреди тротуара и поглядел вверх на сильно накрашенную, явно скучающую шлюху в окне второго этажа ярко раскрашенного кирпичного дома. Глаза их встретились, она улыбнулась ему усталой улыбкой и соединила большой и указательный пальцы правой руки – жест более чем откровенный.
А почему бы и нет? – подумал Конверс. За этим окном наверняка имеется какая-нибудь кровать – единственный бесспорный факт в этой весьма неопределенной ситуации.
“Консьержем” в заведении оказался человек лет пятидесяти, с румяным личиком постаревшего ангела. На отличном английском языке он объяснил Конверсу сложную систему оплаты, которая основывалась на двадцатиминутных сеансах; два сеанса оплачивались заранее, но если гость спускался вниз за пять минут до окончания срока первого сеанса, половина аванса ему возвращалась. “Ну и акула”, – подумал Конверс, разглядывая ряд будильников, пока какой-то весьма пожилой человек спускался по лестнице из номеров. Страж тут же схватил один из будильников и передвинул вперед минутную стрелку.
Джоэл быстро произвел мысленный подсчет, переводя гульдены в доллары: цена сеанса составляет приблизительно тридцать долларов. Он вручил изумленному “консьержу” эквивалент двухсот семидесяти пяти долларов, взял у него номерок от комнаты и двинулся к лестнице.
– Она ваш друг, сэр? – спросил пораженный хранитель очага, едва Конверс поставил ногу на первую ступеньку. – Старая любовь, наверное?
– Голландская кузина, с которой нас разлучили в детстве, – грустно отозвался Джоэл. – Нам есть о чем поговорить. – И, скорбно опустив плечи, он зашагал по лестнице.
– Слапен? – воскликнула женщина с растрепанными черными волосами и густо нарумяненными толстыми щеками. Она была изумлена не меньше своего стража внизу. – Вы хотите слапен?
– Перевод слабоват, но смысл передан верно, – ответил Конверс, снимая очки, кепку и усаживаясь на кровать. – Я очень устал, и вздремнуть было бы неплохо, но подозреваю, что придется ограничиться простым отдыхом. Читай какой-нибудь свой журнал. Я тебе не помешаю.
– В чем дело? Я что, некрасивая? Нечистая? Но и вы тоже – не картинка, менеер! Лицо все в синяках, глаза красные. Может быть, это вы нечистый!
– Просто я упал. Брось, я считаю, что ты прекрасна, я в восторге от этих пурпурных теней под глазами, но мне и в самом деле необходимо отдохнуть.
– Но почему здесь?
– Я не хочу возвращаться в свой отель. Там любовник моей жены. А он – мой босс.
– Amerikaans! [147]
– Ты прекрасно говоришь на нашем языке. – Джоэл снял ботинки и, блаженствуя, вытянулся на кровати.
– Ах, я начинала с Amerikaans мальчиками из колледжей. Одни разговоры и разговоры, потому что они всего боятся. А те, что все же залезали в постель… пуф! – и все. А потом опять разговоры, эти проклятые разговоры. А потом были ваши солдаты, и ваши матросы, и ваши бизнесмены. Почти все пьяные и хихикают как дети. И все время разговаривают. Двенадцать лет. Так я научилась разговаривать.
– Только не вздумай писать мемуары. Все они теперь стали небось сенаторами, конгрессменами или епископами. – Конверс закинул руки за голову и уставился взглядом в потолок. Здесь был хоть какой-то проблеск умиротворенности. Он начал понемногу насвистывать мотивчик, а потом сочинились слова: “Янки-Дудл прибыл в Голландию, а пистолетик-то пуст…”
– А вы смешной, менеер, – с хриплым смешком сказала проститутка и набросила на него снятое со спинки стула тонкое одеяло. – Вы очень забавный, но вы говорите неправду.
– Почему ты так думаешь?
– Будь у вашей жены любовник, вы бы его убили.
– Ничего подобного.
– Тогда это не ваша жена. Я видела много мужчин, менеер. Может, вы и хороший человек, но вы убили бы. Это написано у вас на лице.
– Придется об этом подумать, – сказал Джоэл, слегка смутившись.
– Спите, если хотите. Вы заплатили. Я посижу здесь. – Женщина подошла к стулу у стены и села на него с журналом в руках.
– Как тебя зовут? – спросил Конверс.
– Эмма, – ответила проститутка.
– Ты – хороший человек, Эмма.
– Нет, менеер, нет, я не хороший человек.
Конверс проснулся от чьего-то прикосновения, быстро сел на кровати и инстинктивно потрогал пояс, чтобы убедиться, что деньги на месте. Он так крепко заснул, что не сразу сообразил, где находится, и только спустя какое-то время увидел крикливо раскрашенную женщину, стоящую рядом с ним.
– Менеер, вы от кого-то прячетесь? – тихо спросила она.
– Что?
– По Лейдсеплейн ходят слухи. Людям задают вопросы…
– Что? – Конверс сбросил с себя одеяло и спустил ноги на пол. – Какие люди? Что за слухи?
– Хет-Лейдсеплейн – наш район. Здесь ходят мужчины и задают вопросы. Они разыскивают американца.
– А почему – здесь? – Джоэл передвинул руку с денежного пояса к торчащему из-под него револьверу.
– Те, кто не хочет, чтобы их видели, часто приходят сюда, на Лейдсеплейн.
А почему бы и нет? – подумал Конверс. Если это пришло в голову ему, то почему бы об этом не подумать и его врагам?
– У них есть его описание?
– Это – вы, – напрямик ответила проститутка.
– Ну и?… – Джоэл пристально смотрел ей в глаза.
– Им ничего не сказали.
– Не верится, что наш друг внизу оказался столь великодушным. Ему наверняка предлагали деньги.
– Ему их дали, – поправила его проститутка. – И пообещали дать еще за дополнительную информацию. Их человек сидит у телефона в кафе, немного ниже по улице. Когда ему позвонят, он приведет остальных. Наш… друг внизу думает, что вы тоже предложите ему деньги.
– Так, понятно… Аукцион. И в качестве лота – моя голова.
– Не понимаю…
– Не важно. Так о чем мы говорим? Сколько он хочет?
– Тысячу гульденов. Если вас возьмут, он получит больше.
– И все-таки наш друг выглядит слишком уж великодушным. Я бы подумал, что он ухватился за предложение и закроет свою лавочку.
– Он – хозяин этого дома. А кроме того, тот человек был немцем и говорил так, как будто отдавал приказы. Это сказал мне наш друг внизу.
– Он правильно угадал. Это и в самом деле солдат, да только из той армии, о которой Бонн не имеет никакого представления.
– Zo? [148]
– Ничего. Узнай, возьмет ли наш друг доллары?
– Конечно возьмет.
– Тогда я дам ему вдвое больше того, что предлагали они. Проститутка чуть замялась.
– А я, менеер?
– Прошу прощения?
– En? Как вы говорите… “ну и”?
– Ах, ты?
– Да, я.
– Для тебя у меня особая программа. Ты водишь машину? А может быть, знаешь кого-нибудь, кто водит?
– Я сама вожу, natuurlijk [149]. В плохую погоду я отвожу детей в школу.
– Боже… Я хотел сказать… Вот и прекрасно.
– Но тогда я так не крашусь, конечно. “О Господи! – подумал Конверс. – Опять эти вечные истории”.
– Я попрошу тебя взять напрокат автомобиль и подогнать его ко входу. А потом ты выйдешь, оставив в машине ключи зажигания. Сможешь ты это сделать?
– Ja [150], но все имеет свою цену.
– Триста долларов – восемь сотен гульденов: да – да, нет – нет.
– Пятьсот долларов – четырнадцать сотен, – возразила женщина. – Да – да, нет – нет. И сверх того – деньги на прокат машины.
Джоэл кивнул, расстегнул куртку и вытащил наружу рубаху. Рукоять короткоствольного револьвера с глушителем, заткнутого за пояс с деньгами, оказалась на виду. У проститутки вырвалось испуганное восклицание.
– Это не мой, – быстро сказал Конверс. – Хочешь – верь хочешь – нет, но я отобрал его у человека, который пытался убить меня.
Женщина продолжала смотреть на него испуганно, но не враждебно, скорее с любопытством.
– Этот человек, этот солдат не из немецкой армии, и те, что расспрашивают о вас, – они хотят убить вас?
– Да. – Джоэл расстегнул одно из отделений пояса и, не вытаскивая всю пачку, большим пальцем отсчитал нужное количество купюр. Вытащив деньги, он снова застегнул отделение.
– Вы сильно навредили им?
– Пока – нет, но надеюсь это сделать. – Конверс протянул ей деньги. – Здесь – для нашего друга внизу, а остальное – тебе. Подгони сюда машину, а по дороге купи карту Амстердама, на которой показаны все крупные магазины, отели и рестораны.
– Я могла бы сказать вам, где находится то, куда вам надо.
– Нет. Спасибо.
– Хорошо. – Проститутка понимающе кивнула и взяла деньги. – Это – плохие люди? – осведомилась она, пересчитывая деньги.
– Настоящие подонки, леди.
– Это они сделали такое с вашим лицом?
– Да. В основном они.
– Идите в politic.
– В полицию? Это не имеет смысла. Там меня не поймут.
– Они вас тоже ищут, – проговорила женщина.
– Но не за то, что я на самом деле сделал.
– Это не моя проблема. – Проститутка пожала плечами и направилась к двери. – Я потом скажу, что машину украли. Недалеко отсюда есть гараж, там меня знают. Я беру у них машину, когда ломается мой “пежо”, а мне нужно срочно попасть домой. Ох, эти kinderen [151]! Музыка, танцклассы!… Я вернусь через двадцать минут.
– Музыка?…
– Не смотрите на меня так, менеер. Я работаю здесь и знаю, как называется эта работа. Большинство людей занято тем же, но только называется это по-другому. Значит, двадцать минут. – Размалеванная женщина вышла и плотно затворила за собой дверь.
Без особого энтузиазма Джоэл подошел к раковине у стены и заметил, что на ней нет ни пятнышка, а под ней стоит банка с чистящим средством, бутылка с дезинфицирующей жидкостью и рулон бумажных полотенец. Ну что ж, вполне естественно. Уроки танцев и музыка были такой же частью жизни этой проститутки, как и постоянно ломающийся автомобиль, – все как у всех. Конверс погляделся в зеркало: да, женщина была права – он не картинка, но, чтобы рассмотреть все эти синяки, нужно тщательно присматриваться. Он поплескал на лицо водой, промокнул его, надел черные очки и постарался придать себе более презентабельный вид.
Итак, это случилось. Вэл прибыла сюда, чтобы разыскать. его, и, несмотря на жуткие обстоятельства их предстоящей встречи, что-то внутри него было готово петь – безгласный крик его воображения. Ему мучительно хотелось увидеть ее, прикоснуться к ней, услышать вблизи ее голос, и при этом он прекрасно понимал, как это неблагоразумно в его нынешнем положении. За ним охотятся, он болен, у него все плохо, – такого с ним не было, когда они жили вместе, и именно потому, что он превратился в то, кем он стал, он и разрешил ей разыскать его. Да, положение у него незавидное. Сейчас он – просто голодная собака, бродящая под дождем, он уже не соответствует той роли, которую играл в их общем представлении, имидже, как говорил Рене Маттильон. Рене… Телефонный разговор обрек его на смерть. “Аквитания”! И как после этого он может позволить Валери хотя бы приблизиться к нему? У Джоэла болезненно сжалось горло. Ответ все тот же: “Аквитания”. И еще осознание целесообразности своих действий. На улицах, в поездах, в кафе он тщательно продумывал каждый свой шаг, как продумывал тогда в джунглях свои маршруты: те реки и потоки, которыми он пользовался как водными туннелями, чтобы обойти врага. Сейчас он использует таким же образом автомобиль и карту Амстердама.
Конверс взглянул на часы – почти половина шестого. У него примерно два с половиной часа, чтобы найти отель “Амстел”, а потом несколько раз объехать его – необходимо изучить каждый фут земли вокруг здания, каждый светофор, каждый переулок, мост через канал… А затем предстоит обследовать маршрут до американского посольства или консульства. Это было частью его плана – единственная защита, которую он может предоставить ей, если, конечно, она будет следовать его указаниям. И еще расписание самолетов – тоже часть его плана.
Прошло двадцать минут, и он направился к двери – нужно быть поближе ко входу, когда Эмма, честная бюргерша, подгонит машину. Если ей не удастся припарковаться у обочины – не будет места, – он сойдет на тротуар и жестом попросит ее выйти из машины, и сам быстро сядет за руль, чтобы не мешать движению.
Конверс вышел из комнатушки и зашагал по лестнице, сопровождаемый стонами экстаза, доносящимися из-за закрытых дверей. “Почему бы девушкам не использовать магнитофонные записи? – мельком подумал он. – Нажал на кнопку – и читай журнал”. С лестничной площадки второго этажа он увидел сидевшего за конторкой владельца заведения с лицом постаревшего ангела. Тот разговаривал по телефону. Джоэл сжимал в руке сотню долларов, он собирался вручить их привратнику в качестве дополнительной благодарности за свою жизнь. Однако, поставив ногу на пол вестибюля, он уже не сомневался, что “консьерж” не заслуживает ничего, кроме клетки на реке Меконг. Увидев Конверса, румянолицый “ангел” побледнел, глаза его расширились от ужаса. Дрожащей рукой он торопливо повесил трубку и тут же попытался изобразить на своем лице улыбку.
– Неприятности, менеер! Всегда неприятности! – проговорил он неестественно высоким, писклявым голосом. – Вечно напутают что-нибудь, а я разбирайся! Хоть компьютер покупай.
Значит, ублюдок все-таки сделал это! Позвонил тому, кто сидел у телефона в кафе!
– Руки на стойку! – крикнул Джоэл.
Команда чуть запоздала – голландец успел выхватить из-под конторки пистолет. Конверс бросился вперед, сделал выпад вправо и, рванув пуговицы куртки, нашарил рукоять револьвера за поясом. “Консьерж” выстрелил, Джоэл откачнулся и ударился левым плечом о жиденькую переборку конторки, которая тут же завалилась. Конверс с размаху стукнул револьвером по вооруженной пистолетом руке голландца. Тот выронил оружие.
– Ты, ублюдок! – выкрикнул Джоэл, схватив привратника за грудки и рывком ставя его на ноги. – Подонок! Я что, мало тебе заплатил?
– Не убивайте меня! Пожалуйста! Я бедный человек, У меня много долгов! Они сказали, что хотят только поговорить с вами! Что тут плохого? Прошу вас! Не делайте этого!
– Пули на тебя жалко, сукин ты сын. – Конверс с размаху саданул голландца револьвером по голове и бросился к выходу. Улица была битком забита машинами, но тут загорелся зеленый свет, и машины ринулись вперед. Где же эта практичная Эмма?
– Theodoor! Dere kerel is onmogelijk! Hij wil… [152]– услышал он истеричный женский крик – по лестнице сбегала женщина с обнаженной грудью, в короткой прозрачной юбчонке, прикрывающей незаменимую в ее профессии часть тела. На предпоследней ступеньке она остановилась, увидела лежащего в бессознательном состоянии Теодора, учиненный в вестибюле разгром и завизжала. Джоэл подбежал к ней, левой рукой зажал ей рот, а правой прижал к ее плечу пистолет.
– Тихо! – прошептал Конверс, подталкивая женщину к перилам. Та опять попыталась закричать. – Заткнись! – сорвался на крик Конверс и зажал локтем шею проститутки так, что револьвер оказался у нее перед глазами. Она вскрикнула и злобно лягнула его в пах; вцепившись двумя пальцами ему в ноздри, царапаясь и извиваясь, проститутка изо всех сил пыталась освободиться. Что ему оставалось делать? Ручкой револьвера Конверс ударил ее в основание челюсти. Ярко накрашенные губы раскрылись, женщина обмякла.
Наверху захлопали двери. Послышались крики – сердитые, испуганные, вопрошающие.
Слов он не понимал, но интонация была ясна. Внезапно на улице, у двери, раздался автомобильный гудок. Конверс подбежал к двери и, держась правой рукой за дверную раму, – так, чтобы не было видно пистолета, – выглянул.
Это была Эмма в машине, застрявшей прямо посередине улицы. Конверс поспешно сунул револьвер под куртку и устремился к ней. Она тут же выбралась из машины, и у распахнутой дверцы они на мгновение встретились.
– Спасибо! – бросил он.
– Желаю удачи, менеер, – отозвалась она, пожимая плечами. – Думаю, она вам понадобится, но это уже не моя проблема.
Конверс бросился на сиденье, сразу же окинув взглядом панель управления, будто он приближался к звуковому барьеру и хотел в последний раз проверить показатели всех приборов. Да в общем-то так оно и было. Машина оказалась очень простой в управлении. Он перевел рычаг в положение “Д” и влился в поток машин.
Внезапно у окна правой дверцы возник человек огромного роста. Джоэл успел защелкнуть замок двери и, воспользовавшись образовавшимся прорывом в движущемся потоке, ринулся вперед. Убийца одной рукой ухватился за ручку дверцы, в другой у него появился невесть откуда взявшийся пистолет. Конверс попытался сбить человека, притираясь к борту стоявшего у обочины автомобиля, но безуспешно. Убийца поднял свой пистолет и поднес его к стеклу, целясь Конверсу в голову. Джоэл резко пригнулся, ударившись головой об оконную раму, и сунул руку под куртку. Выстрелом разнесло стекло, его осколки впились в кожу, чуть повыше головы: Но револьвер уже был у него в руке. Конверс прицелился в человека у стекла и нажал на спуск. Дважды.
Два глухих выстрела прозвучали в темном автомобиле, два отверстия появились в том стекле, которое еще не было разбито. Человек закричал, схватился обеими руками за горло, откачнулся и упал между двумя грузовиками. Конверс свернул направо, в широкий и пустой проулок. “Их человек сидит в кафе, немного ниже по улице… Он приведет остальных”, – вспомнилось ему. И вот теперь он свободен – на какое-то время. Мертвый не сможет рассказать, на каком автомобиле он уехал.
Конверс остановился в безлюдном месте, достал сигарету и, пытаясь унять дрожь в руках, зажег спичку. Сильно затянувшись, он провел рукой по лбу и принялся старательно удалять с лица осколки стекла.
Конверс медленно полз по улицам, осторожно, внимательно оглядываясь по сторонам, используя глаза и ноздри, словно первобытное животное, которому нужно выжить во враждебном окружении. Четырежды он проехал от отеля “Амстел” на Тульпплейн до американского консульства на городской площади Музеумплейн. Он изучил маршрут, запомнил боковые и параллельные улицы, ведущие в том же направлении. Под конец, двигаясь на запад, пересек Шеллингвудер-Бруг и поехал вдоль морского побережья, пока не наткнулся на какую-то заросшую травою пустошь у самой воды, место, которое позднее могло пригодиться. Потом он развернулся и направился в сторону Амстердама.
К половине девятого, когда небо окончательно потемнело, он был готов. Он тщательно изучил туристскую карту, включая инструкцию о том, как пользоваться местными телефонами: умение разбираться в инструкциях является второй натурой пилота.
Остановив машину напротив отеля “Амстел”, Конверс вошел в телефонную будку.
– Попрошу мисс Карпентье.
– Dank [153], – сказала телефонистка и тут же перешла на английский. – Одну минуточку… да, мефрау Карпентье прибыла всего час назад. Соединяю с ее номером.
– Спасибо.
– Алло?
Господи, нужно ли ему разговаривать с ней? Имеет ли он на это право? “Аквитания” – вот ответ на все его сомнения.
– Вэл? Это Джек Тальбот. Я решил позвонить – вдруг ты прилетишь. Очень рад, что не ошибся. Ну как ты, малыш?
– Совершенно измучена, а ты – жуткий человек. Я связалась с Нью-Йорком и по глупости упомянула о наших счетах в Амстердаме – жест вежливости со стороны некоего Джека Тальбота. И мне было приказано явиться в этот город каналов и потратить завтрашнее утро на то, чтобы послушать ваш пульс.
– А почему бы тебе не послушать мой персональный пульс?
– У тебя он слишком ровный. Однако угостить меня обедом ты можешь.
– С превеликим удовольствием, но сначала окажи мне одну услугу. Не можешь ли ты поймать такси и подобрать меня у нашего консульства на Музеумплейн?
– Что?… – Мгновенную паузу заполнил страх. – Почему, Джек? – прошептала она.
Конверс понизил голос:
– Я пробыл тут битых два часа, выслушал массу всяких глупостей, и, боюсь, терпение мое иссякло.
– Что… случилось?
– Чепуха какая-то. Сегодня истек срок действия моего паспорта, но вместо того чтобы продлить его, я получил добрую дюжину нотаций, а потом мне было сказано, чтобы я зашел завтра.
– И теперь тебе неловко просить их вызвать такси. Так, что ли?
– Вот именно. Знай я эту часть города, я бы хлопнул дверью и сам нашел машину, но я здесь никогда раньше не был.
– Ладно. Чуть подкрашусь и подберу тебя. Минут через двадцать, идет?
– Спасибо. Я буду стоять на улице. Если меня не окажется, подожди в такси, я долго не задержусь. Ты честно заработала свой обед, малышка. – Джоэл повесил трубку, вышел из кабины и вернулся к машине. Итак, ожидание началось, за ним последует наблюдение.
Десять минут спустя он увидел Вэл, и сердце его учащенно забилось, глаза затуманились. Она появилась из стеклянных дверей отеля “Амстел” с большой матерчатой сумкой в руках, шла она грациозной походкой танцовщицы – которой, без сомнения, могла бы стать, – как бы раздвигая перед собой пространство и говоря всем и каждому: “Вот она я, принимайте меня такой, как я есть, или не принимайте – ваше дело”. Когда-то он прежде всего любил ее за то, что она была личность. Но видимо, этого было недостаточно, и она ускользнула от него, потому что он не очень-то заботился о ней. В нем было мало любви и нежности. “Душевно опустошенный человек!” – крикнула она ему когда-то.
И он промолчал – сказать было нечего. Слишком торопливо, слишком яростно шагал он по жизни, страстно желая заполучить все, но упуская из виду нечто более существенное. Напор обуревавших его страстей он прикрывал иронией и пренебрежением, граничащим с грубостью, хотя пренебрежения в нем не было, а на высокомерие просто не хватало времени. Для близких людей, для Вэл не оставалось времени. Быть вместе – значит отвечать друг за друга; месяцы их совместной жизни превратились в год, потом в два, три, и он понял, что нет в нем этой необходимой ответственности. Он не любил себя и потому не хотел хитрить – ни перед собой, ни перед Валери: он мог только брать. И лучше было разойтись.
Ожидание кончилось, теперь все зависит от его наблюдательности. Швейцар “Амстела” подозвал для нее такси, она села и сразу же наклонилась вперед, отдавая распоряжение шоферу. Прошло двадцать секунд напряженного ожидания – его глаза внимательно обшаривали улицы и тротуары. Затем он включил фары и стал потихоньку двигаться. Ни один автомобиль не тронулся следом за ее такси, и все же ему хотелось еще раз убедиться в этом. Он вывернул руль вправо и оказался на улице, ведущей прямо к консульству. Через минуту он увидел, что такси Вэл свернуло в нужном направлении и пересекло канал. За ним следовали две машины, он постарался запомнить их, но вместо того чтобы двигаться за ними, продолжал ехать прямой – на всякий случай, если его засекли охотники из “Аквитании”. Три минуты спустя, после двух правых поворотов и одного левого, он выехал на Музеумплейн. Такси шло впереди, но других автомобилей не было видно.
Его стратегия сработала. Телефон Вэл мог прослушиваться, как прослушивался телефон Рене, и потому он исходил из худшего. Даже если людям из “Аквитании” сообщат, что эта Карпентье направляется к американскому консульству, чтобы подобрать своего делового партнера, они ни за что не подумают на Конверса: беглый убийца не решится показаться в таком месте – он ведь убил американцев.
Такси остановилось у обочины перед домом № 19 на Музеумплейн, в котором размещалось консульство. Конверс припарковался в середине квартала, снова ожидая и снова выслеживая. Проехало несколько машин, но ни одна из них даже не притормозила. Одинокий велосипедист, нажимая на педали, двигался вниз по улице – старик чуть притормозил, развернулся и поехал в обратном направлении. Да, его тактика сработала. За Вэл, сидящей в такси в шестидесяти ярдах от него, никто не следил. Теперь предстояло сделать последний шаг – подойти к ней, держа руку под курткой и сжимая в руке револьвер с глушителем.
Конверс вышел из машины и направился в ее сторону небрежной фланирующей походкой человека, который решил подышать воздухом перед сном. На улице было, вероятно, не менее десятка прохожих, преимущественно неторопливо прогуливающихся пар. Он осматривал их с тем же напряжением, с каким встревоженная кошка следит за своей соперницей, однако никто не проявлял ни малейшего интереса к стоящему у обочины такси. Конверс подошел к задней дверце и легонько стукнул в стекло. Валери тут же опустила его.
Какое– то мгновение они просто смотрели друг на друга, потом Вэл прижала руку к губам.
– О Господи! – прошептала она.
– Расплатись и пересядь в серую машину, она стоит в двухстах футах позади тебя. Последние три цифры на номерном знаке: единица, тройка, шестерка. Чуть позже я присоединюсь к тебе. – Он чуть тронул кепку, сделав вид, будто просто объяснил что-то заблудившейся туристке, и зашагал вдоль тротуара. Пройдя шагов тридцать, он повернулся и, поглядывая налево, пересек Музеумплейн – пешеход, который опасается транспорта, на самом же деле он пристально следил за одинокой женской фигурой, которая шла к автомобилю. Потом Конверс юркнул во мрак какого-то подъезда и затаился там, всматриваясь в каждую тень на противоположной стороне улицы. Ничего. Ни одной живой души. Он вышел из подъезда и, с трудом подавив в себе сумасшедшее желание броситься бегом, не торопясь прошагал весь квартал, пока не оказался напротив взятой напрокат машины. Здесь он вновь заставил себя остановиться, прикурить, зажимая в ладони огонек, и снова внимательно огляделся… Никого. Он бросил сигарету и, уже не в силах сдерживаться, бегом пересек улицу, распахнул дверцу и сел за руль.
Она была всего в нескольких дюймах от него, в тусклом свете он разглядел длинные темные волосы, обрамлявшие ее милое, настороженное, испуганное лицо с проницательными, широко открытыми глазами.
– Почему, Вэл? Почему ты это сделала? – В его вопросе слышался крик отчаяния.
– У меня не было выбора, – тихо ответила она, почти без всякого выражения. – Отъедем отсюда, прошу тебя.
Они ехали уже несколько минут. Ехали молча. Джоэл старался сосредоточить все свое внимание на управлении машиной, потому что больше всего на свете ему хотелось сейчас кричать. Да, да, ему хотелось схватить ее, хорошенько встряхнуть и потребовать: пусть она скажет, зачем ей понадобилось делать то, что она сделала, а потом в ответ на все ее объяснения закричать, что она просто дура – зачем она вернулась в его жизнь? Да нет, не в его жизнь – он ведь мертв! Но больше всего ему хотелось сжать ее в объятиях, прижаться лицом к ее лицу, благодарить ее и говорить о том, как он сожалеет о прошлом, а еще больше – о настоящем.
– Ты хотя бы представляешь себе, где ты едешь? – спросила Вэл, нарушив молчание.
– Машина эта у меня с шести часов, карта города тоже. Все это время я разъезжал по улицам и изучал то, что мне может пригодиться.
– Да, обстоятельность у тебя в крови.
– Я считал, что обязан был это сделать, – сказал он, оправдываясь. – Я ехал за твоим такси от самого отеля на случай, если бы кто-то решил последить за тобой. А кроме того, в машине я чувствую себя увереннее.
– Я совсем не хотела тебя обидеть.
Конверс взглянул на нее и в неверном свете уличных фонарей заметил: она смотрит на него пристальным, изучающим взглядом, неотрывно.
– Извини, похоже, в последние дни у меня расшатались нервы. И с чего бы это?
– Вот именно. Тебя ведь всего-навсего разыскивают на двух континентах и в восьми странах. Говорят, ты самый талантливый убийца со времен этого маньяка по имени Карлос.
– Нужно ли мне объяснять тебе, что все это – ложь?
– Нет, не нужно, – просто ответила Валери. – Это я и так знаю. Но тебе придется объяснить мне все остальное.
Он снова посмотрел на нее, пытаясь заглянуть ей в глаза, чтобы прорваться сквозь завесу, скрывающую от него ее мысли и побуждения. Когда-то это ему удавалось – в минуты любви или гнева. Однако сейчас ее чувства таились слишком глубоко. И все же он знал – любви в ее сердце не было. Было что-то еще, и адвокат, сидящий в нем, осторожно осведомился:
– Почему ты решила, что я непременно увижу тебя по телевизору? Я чуть не пропустил эту передачу.
– О телевидении я и не думала, я рассчитывала на газеты. Я знала, что мою фотографию распечатают на первых полосах по всей Европе, а твоя память, подумала я, еще не совсем атрофировалась, и ты узнаешь меня. К тому же газетчики любят сообщать адреса и названия отелей – они считают, что это придает достоверность их репортажам.
– Но я ведь не читаю ни на каком языке, кроме английского.
– Нет, с памятью у тебя все-таки не в порядке. Мы трижды ездили с тобой в Европу – два раза в Женеву и раз в Париж, – и ты ни разу не садился за утренний кофе без номера “Геральд трибюн”. Даже на лыжной прогулке в Шамони, куда мы махнули из Женевы, ты орал на меня и на официанта до тех пор, пока тот не принес тебе к завтраку “Трибюн”.
– О тебе был репортаж в “Трибюн”?
– Да, был, и со всеми подробностями. Не считая классовых битв, это типично их тема. Я надеялась, что ты прочтешь его и сообразишь что к чему.
– Ты наверняка сказала газетчикам, что мы не виделись уже несколько лет и, конечно, о том, что не говоришь ни по-французски, ни по-немецки. И ни на каком другом языке.
– Совершенно верно. Это своего рода прикрытие. Многие из тех, кто говорят на нескольких языках, постоянно делают такие заявления. Общепринятая практика, я бы сказала: сокращает разговоры, сводит их к основным пунктам и исключает неверное цитирование.
– Я забыл, что работа с прессой – твоя профессия.
– Однако навел меня на эту мысль Роджер.
– Отец?
– Да. Он прилетел из Гонконга несколько дней назад, и какой-то голодающий клерк с авиалинии сообщил газетчикам номер его рейса. В аэропорту Кеннеди он попал в самую гущу репортерского блицкрига. До этого он два дня не читал газет, не слушал радио и не смотрел телевизор. Роджер в панике позвонил мне. Ну вот я и решила использовать его опыт и заранее позаботилась о том, чтобы средства массовой информации в Западном Берлине узнали о моем прибытии.
– А как отец? Он наверняка в полной растерянности.
– Ничего, справляется. Так же как и твоя сестра. Похуже отца, но ее выручает муж. Он оказался лучше, чем ты о нем думал, Конверс.
– Ну и как они восприняли всю эту историю?
– Они сбиты с толку, обозлены и ошеломлены. Они изменили номер телефона, все разговоры ведут через адвоката и, кстати, постоянно защищают тебя. Едва ли ты когда понимал это, но они любят тебя, хотя ты, по-моему, и не подавал им для этого никакого повода.
– Мне кажется, мы совсем рядом с домом, – заметил Джоэл, когда они въехали на Шеллингвудер-Бруг. – Я имею в виду наш бывший дом. – Они ехали по мосту под мерцающими фонарями, темными пятнами отражавшимися в воде. Валери промолчала, это было на нее не похоже – она не любила оставлять без ответа брошенный вызов. Наконец он не выдержал: – Но почему, Вэл? Я уже спрашивал тебя – мне нужно знать! Почему ты прилетела?
– Прости, я задумалась, – сказала она, оторвав от него взгляд и уставившись в ветровое стекло. – Пожалуй, лучше я скажу это сейчас, пока ты занят машиной и мне не нужно на тебя смотреть. Выглядишь ты ужасно, лицо твое красноречиво свидетельствует о том, через что тебе пришлось пройти, а впрочем, я и не хочу смотреть на тебя.
– Я огорчен, – заметил Конверс, искренне стараясь смягчить впечатление от своей внешности. – Звонила Хелен Герли Браун, хочет сфотографировать меня для “Космополитен”.
– Прекрати! Совершенно не смешно, и ты это знаешь.
– Сдаюсь. Ты никогда меня правильно не понимала.
– Я всегда понимала тебя правильно, Джоэл! – бросила Валери, не глядя на него. – Не паясничай. У нас нет на это времени, как и на твои саркастические замечания. Мне всегда было немного грустно наблюдать, как ты отшиваешь всех, кто хочет с тобой поговорить, но теперь с этим покончено.
– Рад это слышать. В таком случае – говори! Какого черта ты впуталась в это?
Их сердитые взгляды встретились, они как бы снова узнали друг друга и о чем-то вспомнили – возможно, о том, что любили друг друга. Она отвернулась, а Конверс, съехав с моста, направил машину на дорогу, идущую вдоль моря.
– Хорошо, – сказала Валери, снова овладев собой. – Изложу, как сумею. Дело в том, что я и сама не очень-то уверена, слишком уж тут много всяких осложнений… Может быть, ты никудышный муж и холоден как лед, когда речь идет о чужих чувствах, но ты – совсем не то, за что пытаются тебя выдать. Ты не убивал всех этих людей.
– Я это знаю. И ты знаешь, как ты сама сказала. Но все же – зачем тебе понадобилось прилетать сюда?
– Потому что я должна была это сделать, – сказала Вэл очень твердо, продолжая глядеть на освещаемую фарами дорогу. – Позавчера вечером, посмотрев последние известия – а твоя фотография была на каждом канале, и она так отличалась от фотографий прошлых лет, – я ходила по берегу и думала о тебе. Это были неприятные, но честные мысли… Ты провел меня по моему собственному аду, Джоэл. Тебя вечно одолевало твое страшное прошлое, а я старалась относиться к тебе с пониманием, потому что знала, что ты пережил. Но ты никогда не пытался понять меня.У меня тоже были свои стремления, но они казались тебе мелкими, недостойными внимания… Ладно, думала я, в один прекрасный день все это пройдет, ночные кошмары кончатся, и он вдруг посмотрит на меня и скажет: “Эй, послушай, да ведь это ты”. Ночные кошмары кончились, но ничего не изменилось.
– Подчиняюсь логике оппонента, – с болью согласился Конверс. – И все-таки я не понимаю…
– Я нуждалась в тебе, Джоэл, но ты не замечал этого. Ты был чертовски мил, даже когда – я это знала – говорил не то, что чувствовал. Ты был хорош в постели, но все твои интересы были сосредоточены на себе самом, только на себе.
– Опять согласен, мой просвещенный коллега. Ну и?…
– Я вспомнила, что сказала себе в тот вечер, когда ты ушел из нашей квартиры. Я пообещала себе, что, если близкий мне человек будет нуждаться во мне так, как я нуждалась тогда в тебе, я не уйду. Назовем это самым торжественным обязательством из всех, какие я давала себе в жизни. Вся ирония в том, что человеком этим оказался ты. Ты не сумасшедший и не убийца, но кому-то нужно, чтобы тебя считали и тем и другим. И тот, кто это делает, делает это весьма убедительно. Даже друзья, знающие тебя многие годы, верят всему этому. А я не верю и поэтому не могу уйти от тебя.
– О Господи, Вэл…
– Никаких обязательств, Конверс. И никаких любовных ворковании с постелью в конце. Это исключено. Я прилетела не утешать, а чтобы помочь тебе. И здесь я могу это сделать. Тут мои корни, они уходят вглубь, на несколько поколений. Может быть, они и привяли, но они были – были! – и они должны тебе помочь. На этот раз тынуждаешься во мне. Странный поворот судьбы, не так ли, мой друг?
– Да уж, ничего не скажешь, – отозвался Джоэл, поняв только последние ее слова и продолжая мчаться в направлении заброшенного поля. – Погоди немного, – добавил он. – Меня не должны видеть в городе, и тебя тоже, особенно со мной.
– На твоем месте я бы так не беспокоилась. Мы под охраной друзей.
– Что? Каких… друзей?
– Не отвлекайся от дороги. Перед “Амстелом” были люди, разве ты не заметил?
– Были, конечно. Но никто не сел в машину и не поехал за тобой.
– А зачем им это? На улицах были другие – и за каналом и у консульства.
– Да о чем это ты, черт побери?
– Ну, хотя бы старик на велосипеде.
– Я его видел. Неужели он…
– Об этом после. – Валери передвинула большую матерчатую сумку и поудобнее вытянула свои длинные ноги. – Возможно, они сопровождают нас и сейчас, но делают это незаметно.
– Да кто же вы в таком случае, леди?
– Племянница Гермионы Гейнер. Это – мамина сестра. Ты никогда не знал моего отца, но если бы знал, он непременно просветил бы тебя относительно роли моей мамаши в войне, но и он тут же заткнулся бы при одном упоминании о моей тетке. Даже по мнению французов, она заходила слишком далеко. А голландское и немецкое подполье работали вместе. Как-нибудь на досуге я тебе расскажу об этом.
– На досуге!… Нас сопровождают!…
– В этом деле ты новичок и не увидишь их.
– Черт!
– Очень выразительно.
– Ну ладно, ладно… А как отец?
– Справляется. Он сейчас отсиживается у меня.
– В Кейп-Энн?
– Да.
– Я послал туда бандероль. “Эскизы”, как я сказал тебе по телефону. Там все! Перечислены имена, проанализированы причины… Все!
– Я уехала три дня назад. К тому времени пакет еще не пришел. Но ведь там сейчас Роджер. – Валери побледнела. – О Господи!
– Что такое?
– Я так и не смогла ему дозвониться. Я звонила позавчера, вчера и, наконец, сегодня!
– Будь оно все проклято! – Вдалеке показались огни приморского кафе. Джоэл заговорил отрывисто, повелительным тоном: – Сделай что угодно, но дозвонись. А потом вернись и скажи, что с ним все в порядке, понимаешь?
– Да. Я и сама хочу в этом убедиться.
Конверс притормозил у входа в кафе, отлично сознавая рискованность своего поступка, но в данный момент ему было наплевать на все. Валери выскочила из машины, открыла сумочку и вытащила телефонную кредитную карточку. Если в кафе есть телефон, она позвонит – ничто ее не остановит, подумал Джоэл. Он закурил, но дым показался ему кислым, в горле першило.
Пытаясь выбросить все из головы, он перевел взгляд на темную поверхность воды, взглянул на огоньки, мелькающие на далеком молу. Что он наделал? Отец знает его почерк, он тут же вскроет конверт и примется названивать Натану Саймону, а потом… Последствия могут быть самые ужасные. Вэл по содержанию материалов сразу сообразила бы, что по телефону о них лучше не говорить, но Роджер этого не поймет. Кипя от ярости, он сразу же все выложит. И если линия прослушивается… Да где же Вэл? Что она копается?
Конверс больше не мог усидеть на месте. Рванув ручку дверцы, он выскочил из машины, и ноги сами понесли его в кафе. Но у входа он резко остановился. В дверях показалась Валери, жестами предлагая ему вернуться. По щекам ее катились слезы.
– Сядь в машину, – сказала она, подходя к нему.
– Нет. Скажи, что произошло. Ну?…
– Джоэл, прошу тебя, вернись в машину. Пока я разговаривала по телефону, за мной следили двое каких-то типов. Я говорила по-немецки, но они поняли, что я звоню в Штаты, и видели, что я очень расстроена. Боюсь, они узнали меня. Нам нужно убираться отсюда.
– Что случилось?
– В машине. – Склонив голову набок, так, что ее темные волосы упали на плечо, Валери смахнула слезы и направилась мимо Конверса к автомобилю. Открыв дверцу, она уселась на сиденье.
– Черт бы тебя побрал!
Конверс, весь дрожа, подбежал к машине, вскочил за руль и захлопнул дверцу, одновременно нажав на педаль газа. Вывернув руль, он устремился вперед с такой силой, что гравий вырвался из-под буксующих колес, и не снимал ногу с акселератора до тех пор, пока темный пейзаж за окнами не слился в одну мелькающую полосу.
– Потише, – сказала Вэл, спокойно, не повышая голоса, – так ты только привлечешь к нам внимание.
Конверс сбросил газ, хотя и не сразу – в захлестнувшей его панике он с трудом уловил смысл ее слов.
– Он мертв, верно?
– Да.
– О Боже! Как это произошло? Что тебе сказали? С кем ты разговаривала?
– С соседкой. Имя ее не важно. Мы всегда оставляем ключи друг другу. Она решила вынимать почту и приглядывать за домом, пока полиция не разыщет меня. Поэтому она как раз была у меня, когда я позвонила. Я спросила насчет большого конверта, присланного из Германии, но в почте его не оказалось.
– А почему полиция? Что случилось?
– Ты знаешь, мой дом стоит на самом берегу. Примерно в сотне ярдов от дома тянется скалистый мол. Не очень длинный и не очень большой. Такая отметина, оставленная с тех времен…
– Да говори же ты о деле!… – Джоэл вцепился в руль.
– Говорят, вчера вечером он вышел прогуляться перед сном, пошел по молу и поскользнулся на мокрых камнях. На голове у него огромный синяк. Сегодня утром тело его прибило к берегу.
– Вранье! Все вранье! Его подслушивали! За ним следили!
– Подслушивали мой телефон? В самолете я думала об этом.
– “Думала – не думала”! Я убил его! Будь все проклято, я сам убил его!
– Не более, чем я, Джоэл, – тихо произнесла Вэл. Она коснулась его руки и, заметив слезы в его глазах, вздрогнула. – Я очень его любила. Мы с тобой разошлись, но он по-прежнему был моим близким другом, может быть – самым близким.
– Он называл тебя Вэлли, – сказал Джоэл, задыхаясь, пытаясь поглубже спрятать боль. – Сволочи! Сволочи!
– Хочешь, я сяду за руль?
– Нет!
– Насчет телефона. Я хотела спросить у тебя – по-моему, только полиция, или ФБР, или кто-нибудь в этом роде могут получить разрешение на прослушивание телефона.
– И такое разрешение они, конечно, получили! Именно поэтому я не мог тебе звонить. Я собирался звонить Нату Саймону.
– Но ведь ты говоришь не о полиции или ФБР. Ты говоришь о ком-то другом и о каких-то других людях.
– Да. Никто не знает, кто они и где они. Но они есть. И они делают все, что им заблагорассудится. Господи! Даже отца!… Вот что самое страшное.
– И именно об этом ты мне и расскажешь, не так ли? – сказала Валери, беря его за руку.
– Да. Еще несколько минут назад я не собирался рассказывать тебе всего, лишь кое-что, чтобы ты убедила Натана прилететь сюда, – пусть он сам увидит: я – в здравом уме и рассудке. Но теперь слишком поздно: они перекрывают все выходы. Пакет у них в руках – это все, что у меня было!… Прости меня, Вэл, но я собираюсь рассказать тебе все. Клянусь Богом, я не хотел этого – ради тебя же, – но, как и у тебя, у меня нет другого выхода.
– Я приехала сюда затем, чтобы тебе не нужно было искать другие выходы.
Конверс въехал на заброшенное поле у самого берега и остановил машину. Трава была высокой, полная луна стояла над заливом, вдали поблескивали огни Амстердама. Они вышли из машины, и он повел ее в самое темное место. Держа Валери за руку, он вдруг понял, что не держал ее за руку уже целые годы. Прикосновения, пожатия… Когда-то это было частью его – их – жизни. Но он тут же отбросил эту мысль – сейчас он посланец смерти.
– Думаю, здесь, – сказал он, отпуская ее руку.
– Хорошо. – Валери опустилась на мягкую траву с изяществом танцовщицы. – Как ты? – спросила она.
– Ужасно, – ответил Джоэл, глядя в темное небо. – Я знаю, что говорю: это я убил его. Многие годы я – нет, мы оба – пытались наладить отношения, а все кончилось тем, что я убил его. Если бы я оставил его в покое, предоставил его самому себе, не пытался вылепить из него кого-то, кого мне хотелось видеть, он бы наслаждался сейчас штормом где-нибудь за тысячи миль отсюда, рассказывал бы свои байки и все вокруг смеялись. И он бы не оказался вчера в твоем доме в Кейп-Энн.
– Джоэл, не ты заставил его вернуться из Гонконга!
– О, черт, конечно, я не просил его и не приказывал, если ты это имеешь в виду. И все же это так. После смерти матери между нами был как бы заключен молчаливый уговор: “Стань же ты, наконец, взрослым, отец. Летай куда угодно, но не исчезай надолго, люди волнуются. Стань ответственным человеком!” Господи, каким же гнусным святошей я был! А кончилось тем, что я убил его!
– Это не ты убил его! Это сделали другие! А теперь расскажи мне о них.
Конверс сглотнул и отер слезы с глаз.
– Ты права – сейчас нет времени, даже на старого Роджера.
– Потом найдется время на все.
– Если это “потом” будет, – сказал Джоэл, тяжело дыша и пытаясь взять себя в руки. – Ты уже знаешь насчет Рене, не так ли?
– Да, я прочла об этом вчера. И мне стало плохо… Ларри Тальбот сказал, что ты встречался с ним в Париже. Что даже Рене считал, что ты не в себе, точно так же, как Ларри – после разговора с тобой. И Рене был убит из-за того, что виделся с тобой. Ларри просто с ума сходит.
– Рене был убит не поэтому. Давай поговорим о Ларри. В первый раз, когда я позвонил ему, мне нужно было выудить у него кое-какие сведения, не задавая прямых вопросов. Его использовали, чтобы выйти на меня, но он ни о чем не догадывался. Скажи я ему об этом, в нем взыграло бы его шотландское упрямство, и его просто пристрелили бы на улице. Но потом я сам чуть не попал в такую же ситуацию. Когда я последний раз с ним разговаривал, я только что убежал от тех, кому удалось меня захватить, – я был измучен, испуган и говорил с ним совершенно откровенно. Я рассказал ему все.
– Он говорил об этом, – прервала его Вэл. – Но он считал, что ты заново переживаешь свое северо-вьетнамское прошлое. Есть какой-то специальный термин для этого.
Конверс покачал головой, и из его горла вырвался короткий смешок.
– Нужные термины всегда найдутся. Конечно, какое-то сходство с моим прошлым было, и я наверняка упомянул об этом, но всего лишь сходство, не более того. Ларри меня не слушал. Он слышал только то, что подтверждало мнение других обо мне, то, что он сам считал правдой. Он держался дружески, но это было притворством. Он вел себя как адвокат, который старается внушить своему клиенту, что он болен, и для всеобщего блага ему лучше сдаться. Когда я это сообразил, мне стало ясно, что он выдаст меня, – адрес-то я ему сказал, – думая при этом, будто совершает благое дело. Я понял: надо поскорее убираться оттуда. Поэтому я наскоро согласился с ним, повесил трубку и бежал… Мне повезло. Через двадцать минут я увидел у гостиницы машину с двумя моими намечавшимися палачами.
– Ты уверен?
Джоэл кивнул.
– На следующий день один из них официально засвидетельствовал, будто видел меня на мосту Аденауэра вместе с Уолтером Перегрином. А меня и рядом с этим мостом не было, по крайней мере, я так считаю, потому что понятия не имею, где этот мост находится.
– Я прочитала об этом в “Тайме”. Показания дал один армейский офицер, некий майор Уошбурн из посольства.
– Правильно. – Конверс сорвал длинный стебель и стал мять в руках. – Они великолепно умеют манипулировать средствами массовой информации – газетами, радио, телевидением. Любая ложь, подсунутая ими, сразу же приобретает характер бесспорной истины, ибо подтверждается официальными источниками; Нас выводят из игры, а вернее – просто убивают. При этом они так же поступают и со своими подручными. Люди для них – просто фигурки в шахматной игре. Главное для них – выиграть. Ведь игра эта – самая крупная в современной истории. И самое ужасное в том, что они действительно могут выиграть.
– Джоэл, да понимаешь ли ты, о чем говоришь? Американский посол, главнокомандующий силами НАТО, Рене, твой отец… ты.Убийцы в посольстве, манипулируемая пресса, ложь, исходящая из Вашингтона, Парижа, Бонна… Все это придает происходящему статус официальности. Судя по твоим описаниям, это что-то вроде Anschluss [154], адский захват политической власти?
Конверс оглядел освещенное луной поле, легкий бриз шевелил высокую траву.
– Именно об этом и идет речь. Все это задумано одним человеком, а проводится горсткой других, и все они убеждены в правоте своего дела и настойчивы в достижении своей цели, как могут быть настойчивы истинные профессионалы. Но самое главное – все они фанатики и убийцы, выступающие за дело, которое они, ни много ни мало, считают святым. Они завербовали и продолжают вербовать повсюду своих единомышленников – потерпевших крушение профессионалов, которые не знают, где приложить свои силы. Они хватаются за всевозможные теории и прожекты, навязывают всем миф о своем умении, дисциплинированности и самоотверженности. И все это для того, чтобы прийти к власти и отстранить неумелых, недисциплинированных, коррумпированных и потворствующих коррупции одновременно. Они слепы – они не видят ничего, кроме своего искаженного образа. То, что я говорю, похоже на краткий отчет. Это потому, что я мало спал, но много думал.
– Суд должен выслушать все показания, Джоэл, – сказала Валери, теперь уже глядя ему в глаза. – Мне не нужно краткое резюме, я хочу услышать все, с самого начала.
– Ладно. Все началось в Женеве…
– Я так и знала, – прошептала Валери.
– Что?
– Нет, ничего. Продолжай.
– С человека, которого я не видел двадцать три года. Тогда у него было одно имя, а в Женеве он появился под другим. Он объяснил, как это получилось, но в общем-то это значения не имело. Хотя что-то жутковатое в этом чувствовалось… Тогда я еще не понимал, насколько это жутко на самом деле, как о многом он умолчал, сколько лжи было в его словах – и все для того, чтобы манипулировать мною. Самое ужасное, что делалось все из самых лучших побуждении. Им был нужен такой человек, как я. Им.Я до сих пор не знаю, кто они такие, знаю только, что они существуют… И всю свою оставшуюся жизнь – не знаю, сколько мне отпущено, – я всегда буду помнить слова, которыми Холлидей, тот человек в Женеве, объяснил основную причину своего приезда в Женеву. “Они вернулись, – сказал он. – Генералы вернулись”.
Джоэл рассказал ей все, возвращаясь к отдельным деталям и подробностям, стараясь ничего не пропустить. Начался последний отсчет времени. Через несколько дней, в лучшем случае через неделю или две, повсюду начнутся вспышки насилия – вроде тех, какие происходят сейчас в Северной Ирландии. “Аккумуляция, – говорят они. – Резкое ускорение!” И при этом никто ничего не знает: где, когда и против кого это будет направлено. Задумал все это маньяк по имени Джордж Маркус Делавейн, а другие влиятельные маньяки пошли за ним, послушно выполняя его приказы, и вот они уже заняли исходные позиции, с которых бросятся теперь на захват власти. И так – повсюду!
Джоэл закончил рассказ, холодея от ужаса, потому что прекрасно понимал: если ее схватят люди “Аквитании”, наркотики, введенные ей, заставят ее рассказать все – для нее это равнозначно смертному приговору. Он и сказал ей это, страстно желая сесть к ней поближе, обнять ее, сказать, как ненавидит себя за то, что поступил так, как, он знал, должен был поступить. Но он не сделал ни малейшего движения в ее сторону, ее глаза запрещали ему это – она продумывала ситуацию, оценивала все ее аспекты.
– Иногда, – тихо заговорила она, – во время ночных кошмаров, или когда ты слишком много пил, ты говорил об этом Делавейне. Ты дрожал, закрывал глаза и время от времени вскрикивал. Ты ненавидел этого человека. И до смерти боялся его.
– Он стал причиной многих смертей, бесполезных смертей. Мальчишки… просто дети, одетые в форму взрослых людей, они понятия не имели, что “гунг-хо” означает “найти и уничтожить”, а их разносило в клочья.
– А не может так быть, что ты – как они это называют? – заново переживаешь свое прошлое?
– Если ты этому веришь, я сейчас же отвезу тебя в “Амстел”, а завтра ты улетишь домой и вернешься к своим мольбертам. Я – не сумасшедший, Вэл. Я здесь, перед тобой, и все это происходит на самом деле.
– Хорошо, но я должна была задать тебе этот вопрос. Ты не видел себя в те ночи, а я видела. Ты либо валился на постель как мертвый, либо напивался до того, что не соображал, где находишься.
– Это случалось нечасто.
– Прими мою благодарность, но каждый раз, когда это происходило, ты был там. И мучился при этом.
– Вот поэтому меня и разыскали в Женеве, а потом – завербовали.
– И этот Фоулер, или Холлидей, нашел нужные слова. Твои собственные.
– В этом ему помог Фитцпатрик. Он тоже считал, что заботится об общем благе.
– Да, я знаю, ты уже говорил об этом. А как ты думаешь, что с ним случилось? С Фитцпатриком, я имею в виду.
– Целыми днями я ломал голову над тем, что бы такое придумать, чтобы они оставили его в живых. Но… тщетно. Для них он еще опаснее меня. Он работал в тех сферах, под которые они подкапываются, он отлично разбирается во всех заказах Пентагона и знает порядок экспортных операций настолько хорошо, что способен пригвоздить их, набрав всего лишь половину необходимых в таких случаях доказательств. Они убили его.
– Он тебе нравился, да?
– Да, он мне нравился, и более того – я чуть ли не завидовал ему. У него быстрый восприимчивый ум и, кроме того, чертовски богатое воображение, и он не боялся им пользоваться.
– Он очень похож на одного человека, за которого я когда-то выходила замуж, – заметила Вэл.
Конверс быстро взглянул на нее, но тут же перевел взгляд на воду.
– Если я выберусь из всего этого живым – в чем я очень сомневаюсь, – я открою охоту. Выясню, кто это сделал, кто спустил курок. И не будет никакого суда, никаких свидетелей обвинения или защиты, смягчающих или иных обстоятельств. Только я и пистолет.
– Мне грустно это слышать, Джоэл. Я всегда восхищалась твоими принципами. Они были непреложными и глубокими, как и твое уважение к закону. Никаких амбиций, никакого самомнения, когда речь шла о законе. Для тебя это было основой всего. Ты мог спорить с законом, словно ребенок, который, споря с родителями, в глубине души знает, что родительская власть – это абсолют. То, чего у тебя никогда не было по отношению к твоему отцу, по его собственному признанию.
– Не очень-то тактичное замечание.
– Прости, но он сам однажды сказал об этом. И все же извини меня.
– Да нет, все в порядке. У нас ведь откровенный разговор. Нам нечасто случалось так говорить в последние годы не правда ли?
– Не думаю, что тебе очень хотелось этого.
– Ты права. Однако оставим прошлое. Вернемся в настоящее.
– Но ведь ты можешь отрицать почти все! У них нет доказательств, одни слова! Я так и заявила Ларри: они утверждают, будто ты был там-то и там-то, что ты сделал то одно, то другое, но тебя не было там, где, по их словам, ты был, и ты не делал того, что, по их утверждению, ты сделал! Ты же юрист, Конверс. Ради всего святого, очнись и защищайся!
– Да меня и близко не подпустят к залу суда, неужели ты не понимаешь? Где бы и когда бы я ни объявился, там всегда будет некто, имеющий приказ убить меня даже ценою собственной жизни – учитывая возможные последствия, жертва, с их точки зрения, совсем незначительная. Я хотел воспользоваться теми материалами, что были в конверте, – получить такую информацию можно было лишь из правительственных источников. Это позволяет предположить, что у меня имеются союзники где-то в Вашингтоне. Имея на руках эти документы, я мог бы пробиться на самый верх и с помощью Натана убедить их выслушать меня, убедить их, что я не сумасшедший. Но без этого конверта даже Натан не сможет мне помочь. Более того, он потребует, чтобы я отдал себя в руки властей, уверяя, что обеспечит мне полную безопасность. Но ни о какой безопасности не может быть и речи. Их люди сидят в посольствах, на военно-морских и прочих базах, в Пентагоне, в полиции, в Интерполе и в госдепе. На них работают нищенки в поездах и чиновники с атташе-кейсами в руках. Их трудно обнаружить, но они есть. И они не могут себе позволить оставить меня в живых. Я ведь выслушивал их программу из первых уст.
– Патовое положение, – тихо констатировала Вэл.
– Вот именно, – согласился Конверс.
– В таком случае нам придется прибегнуть к услугам третьих лиц.
– Что?
– Нужно обратиться к человеку, которого в этих верхах выслушают. К человеку, чье участие в этом деле заставит людей из Вашингтона, взваливших на тебя эту ношу, обнаружить себя.
– Кого же ты имеешь в виду? Иоанна Крестителя, что ли?
– Нет, не Иоанна. Сэма. Сэма Эббота.
– Сэма? Господи, именно о нем я думал еще в Париже! Но как ты…
– Точно так же, как и ты. У меня было достаточно времени на размышления: в Нью-Йорке, в самолете, прошлой ночью… Я вспомнила о нем после встречи со своей тетушкой в Берлине.
– Твоей тетушкой?
– Чуть позже я расскажу о ней… Я понимала, что, если ты жив, значит, у тебя имеются веские основания скрываться, не выступать открыто с опровержением всех этих безумных обвинений. Иначе твое поведение было бы нелогичным, а это на тебя не похоже. Если бы ты был убит или схвачен, информация об этом сразу же появилась на первых полосах газет, на телеэкранах – везде. А поскольку ничего подобного нет, я решила, что ты жив. Но в таком случае почему ты все время убегаешь и прячешься? И тогда я подумала: “Боже мой, если Ларри Тальбот не верит ему, то кто же поверит?” Если не верит Ларри, значит, и люди его круга, все твои друзья и те, с кем ты общался, убеждены, что ты и в самом деле маньяк, о котором говорит вся Европа. Рядом с тобой никого, а ты нуждаешься в помощи, в человеке, который способен ее оказать. Нет, не во мне, клянусь Богом. Я – твоя бывшая жена, и к тому же я не обладаю достаточным весом, здесь нужен человек с солидной репутацией. Я перебирала в памяти всех наших знакомых, всех, о ком ты рассказывал. И постоянно всплывало одно имя: Сэм Эббот. Сейчас он – бригадный генерал, если верить газетам полугодовой давности.
– Да, Сэм – Человек с большой буквы, – сказал Джоэл, одобрительно кивая. – Его сбили и взяли в плен через три дня после меня, а потом нас обоих перебрасывали из одного лагеря в другой. Однажды мы сидели в соседних камерах и перестукивались азбукой Морзе, пока меня не увезли. И в авиации он остался потому, что знал: там он будет на своем месте.
– Он всегда прекрасно к тебе относился, – с чувством сказала Вэл. – Говорил, что в лагерях ты, как никто другой, поддерживал моральный дух заключенных, что твой последний побег вселил во всех надежду.
– Ерунда это. Я был просто бунтарь – так меня так и называли – и потому мог позволить себе идти на риск. Сэму было потруднее. Он спокойно мог бы сделать то же, что и я, но он был старшим по званию и боялся, что оставшиеся могут пострадать. В отличие от меня, он держался вместе со всеми.
– Он говорил другое. Уверена, что это из-за него ты не переносил мужа своей сестры. Помнишь, как Сэм прилетел в Нью-Йорк, а ты попытался свести его с Джинни? Мы все обедали тогда в ресторане, явно превосходившем наши финансовые возможности.
– Джинни до смерти его напугала. Позднее он говорил, что, если бы она стояла во главе Сайгона, он бы никогда не пал. Но Сэм не собирался до конца своей жизни все снова и снова начинать эту войну.
– А у тебя нет любимого зятя. – Валери улыбнулась, но улыбка тут же исчезла с ее лица, она наклонилась к Джоэлу: – Я свяжусь с Эбботом. Я разыщу его и расскажу ему все, что ты мне рассказал. И прежде всего скажу, что ты ничуть не безумнее, чем я или он. Ты оказался игрушкой в руках неизвестных тебе людей, они лгали тебе ради того, чтобы ты взялся за работу, которую они сами не могут или боятся выполнить.
– Ты несправедлива к ним, – сказал Конверс. – Если бы они затеяли возню вокруг госдепартамента или Пентагона, то сразу разразилась бы эпидемия несчастных случаев… Нет, они действовали правильно. Начинать поиски нужно было где-то здесь и отсюда добираться до истоков. Это – единственно правильный путь.
– И если ты можешь говорить это после всего случившегося с тобой, ты нормальнее любого из нас. Сэм сразу оценит это. И поможет.
– Да, он мог бы помочь, – раздумчиво произнес Джоэл, срывая новый стебель. – Но ему придется соблюдать предельную осторожность – никаких обычных каналов связи, но он может это организовать. Три-четыре года назад – сразу после нашего развода – он узнал, что я на несколько дней прилетел в Вашингтон, и тут же позвонил мне. Мы пообедали, а потом здорово выпили. В результате он остался на ночь у меня в номере. Тогда мы и разговорились, пожалуй даже слишком откровенно. Я распространялся о себе, о тебе, а Сэм – о том, что он потерпел новое основательное крушение своих надежд.
– Значит, вы по-прежнему близки. Это же было не так давно.
– Я не об этом хочу сказать – о его службе. Он изо всех сил добивался, чтобы его включили в работу по программе НАСА, но его отвергли – он, дескать, незаменим на своем месте. Ему нет равного, когда речь идет о высотных полетах или маневрах на сверхзвуковой скорости. Он может взглянуть на самолет и тут же, без всяких расчетов, сказать, на что способна эта машина.
– Не понимаю.
– Где бы он ни находился, его постоянно вызывают в Вашингтон в качестве консультанта Национального совета безопасности и ЦРУ относительно возможностей новой советской или китайской техники.
– Какой техники?
– Их самолетов, Вэл. Он работал в Лэнгли и в десятках других засекреченных мест в Вирджинии и Мэриленде: оценивал фотографии, доставляемые агентами, опрашивал перебежчиков, особенно летчиков, механиков, техников… Он знает тех людей, на которых мне нужно выйти, он работал с ними.
– Ты имеешь в виду разведывательную службу или, говоря точнее, службы?
– Не только разведывательные службы, – уточнил Джоэл. – Людей, которые скрываются в тени на всех твоих полотнах. Люди эти натасканы на то, чтобы убирать без лишнего шума подонков типа Делавейна, используя для этого технику и приемы, о которых мы с тобой ничего не знаем: наркотики, проституток, молоденьких мальчиков. К их помощи и нужно было прибегнуть с самого начала. Не ко мне – к ним. Они убивают, руководствуясь целесообразностью, и оправдывают убийство высшими государственными интересами. Боже, как же я когда-то их ненавидел! Непримиримый адвокат во мне требовал, чтобы они все были подотчетны в своих действиях. Но теперь мистер Простак изменился, полностью изменился, потому что он видел врага: этот враг не такой, как мы, и мы – не такие, как я думал раньше. Если требуется гаррота, чтобы удушить рак, когда отступает официальная медицина, дайте мне провод, и я пойду читать инструкцию по его применению.
– Я думала, ты ненавидишь фанатиков.
– Ненавижу. Да, да… конечно, ненавижу.
– Итак, Сэм, – вернулась к теме Валери. – Завтра я возвращаюсь домой и сразу разыскиваю его.
– Нет, – возразил Конверс, – я хочу, чтобы ты улетела сегодня же вечером. Ты вечно таскала в сумочке свой паспорт. Надеюсь, он у тебя с собой?
– Конечно. Но мне еще нужно…
– Я не хочу, чтобы ты возвращалась в “Амстел”. Тебе нужно срочно убраться из Амстердама. Есть ночной рейс компании КЛМ на Нью-Йорк в двадцать три сорок пять.
– Но мои вещи…
– Это ерунда. Позвонишь в отель из Штатов. Переведешь им телеграфом деньги и скажешь, что пришлось срочно улететь. Они все перешлют.
– Ты серьезно?
– Как никогда в жизни. Думаю, тебе следует знать правду о Рене. Он был убит не из-за нашей встречи в Париже, тогда его не тронули. Но четыре дня назад я позвонил ему из Бонна, и мы с ним подробно обо всем поговорили. Он мне поверил. Его застрелили потому, что он направил меня сюда, в Амстердам, чтобы я связался с человеком, который мог бы помочь мне вылететь в Вашингтон. Теперь это исключено, но дело не в этом. Сейчас дело в тебе. Ты прилетела и увиделась со мной, и те, кто ищет меня по всему городу, рано или поздно узнают об этом, если уже не узнали.
– Я нигде не говорила, что собираюсь в Амстердам, – перебила его Валери. – В отеле “Кемпински” я намеренно сказала, что улетаю прямо домой, и попросила переадресовывать все звонки в Нью-Йорк.
– Ты зарезервировала билет?
– Да, конечно. Но не выкупила.
– Хорошо, но все же недостаточно, чтобы перехитрить их. Люди Делавейна весьма предприимчивы. У Ляйфхельма налажена связь со всеми аэропортами и таможнями Западной Германии. Они наведут справки по своим каналам. Сегодня нам, может быть, и удалось оставить их в дураках, но это не повторится. Не удивлюсь, если уже сейчас какой-нибудь немец поджидает тебя в “Амстеле” и даже в твоем собственном номере. Пусть он думает, что ты еще в городе и вот-вот вернешься.
– Если кто-нибудь войдет в мой номер, его ждет неприятный сюрприз.
– Как это понимать?
– Там его поджидает один старик с очень долгой памятью. Ему даны инструкции, которые мне не хотелось бы повторять.
– Проделки твоей тетушки?
– Она видит все только черным или белым, не признавая полутонов. Для нее человек либо враг, либо друг. А тот, кто собирается навредить дочурке ее покойной сестры, враг вдвойне. Ты не знаешь этих людей, Джоэл. Они живут прошлым, они ничего не забыли. Они стары и далеко не те, что были раньше, но они помнят, какими они были и почему они делали то, что делали. Тогда для них все было просто. Черное и белое, добро и зло. И с этими воспоминаниями они и живут. Выглядит это жутковато, но с тех пор в их жизни не случилось ничего более значительного и важного. Иногда я думаю, они все предпочли бы вернуться в прошлое, в те дни ужаса и кошмара.
– А все-таки что насчет твоей тетки? После того, что говорилось обо мне в газетах и по телевидению, она все еще верит тебе? И не задает вопросов? Ей достаточно того факта, что ты – дочь ее сестры?
– О нет, она задала мне один деликатный вопрос, и я на него ответила. Этого оказалось достаточно. Впрочем, должна предупредить тебя: она странная, очень странная, но она сделает все, что необходимо, а это сейчас – самое главное.
– Хорошо… Значит, ты улетаешь сегодня?
– Да. – Валери кивнула. – Это разумно. В Нью-Йорке я могу сделать больше, чем здесь. А сейчас, судя по всему, важен каждый час.
– Очень важен. Спасибо… С поисками Сэма могут возникнуть трудности. Я не знаю, где он в данный момент, а эти службы не очень-то любят помогать женщинам в розыске офицеров, особенно высокого ранга. Нередко возникают всякие осложнения: любовная связь за тридевять земель, ребенок, о появлении которого он и не подозревал и который, скорее всего, не его, – вот они и проявляют крайнюю сдержанность.
– Я не стану расспрашивать, где он находится. Скажу, что я родственница, которую он разыскивает, а я все время в разъездах. Если он хочет, пусть позвонит мне в такой-то отель в ближайшие двадцать четыре часа. Это они наверняка передадут генералу.
– Наверняка, – согласился Джоэл. – Но называть свое имя рискованно. И для тебя, и для Сэма.
– Я придумаю код, который он легко расшифрует. – Валери сосредоточенно уставилась в землю. – Назову фамилию типа Паркетт, только женского рода. Что-то связанное с Карпентье – пол, дерево. А для полной уверенности назовусь Вирджинией, тогда он обязательно вспомнит Джинни, а значит, и тебя. Итак, Вирджиния Паркетт, а он уж сообразит.
– Почти наверняка. Но могут сообразить и другие. Если ты сегодня не объявишься в гостинице, Ляйфхельм проверит все аэропорты. Тебя могут ждать в аэропорту Кеннеди.
– Тогда я собью их со следа в аэропорту Ла-Гуардиа. Сниму номер в мотеле, где я обычно останавливаюсь, летая в Бостон, зарегистрируюсь там и незаметно смоюсь.
– Когда ты успела все это продумать?
– Я уже говорила тебе: мои корни уходят в прошлое, я с детства слышала подобные истории… Ну а как же ты?
– А я исчезну. Я уже здорово поднаторел в этом искусстве. К тому же я могу платить за все, что мне потребуется.
– Как ты сказал: “Хорошо, но недостаточно…” Чем больше ты будешь тратить, тем заметнее будет твой след. И они обязательно на него выйдут. Тебе тоже нужно скрыться из Амстердама.
– Конечно, чего уж проще. Незаметно проскользну через несколько границ, доберусь до Парижа и поселюсь в своем номере в “Георге V”. Маршрут довольно рискованный, но помогут хорошие чаевые, перед которыми не устоит ни один француз.
– Не паясничай.
– Куда уж там. Мне бы отдельный туалет и душ или хотя бы самую плохонькую ванну. Отели, которыми мне приходилось довольствоваться, не рекламируются ни в одном путеводителе.
– Да, скажу тебе: даже тут, на свежем воздухе, чувствуется, что ты не принимал душ уже Бог знает сколько времени.
– Ох, бойся жены, критикующей гигиенические склонности мужа. Это грозит осложнениями.
– Брось, Джоэл, я тебе не жена… И мне нужно будет каким-то образом держать с тобою связь.
– Дай подумать. Я теперь стал очень изобретательным. Что-нибудь соображу. Я, например, мог бы…
– Я уже сообразила, – прервала его Вэл. – Перед тем как лететь сюда, я переговорила с теткой.
– Прямо из дома?
– Нет, из одного отеля в Нью-Йорке, где я зарегистрировалась под чужим именем.
– Вот, оказывается, когда ты уже думала о своем телефоне…
– Не в том смысле, в каком ты… Я рассказала ей о том, что, по-моему, произошло и что я намерена предпринять. Вчера вечером она навестила меня в Берлине. Ворвалась как ураган, как может ворваться только она, но в конечном счете она согласилась помочь. Она спрячет тебя. И другие тоже.
– В Германии?
– Да, она живет на окраине Оснабрюка. Для тебя это – самое безопасное место, потому что никому не придет в голову искать тебя там.
– Но как я попаду обратно в ФРГ? Я ведь едва оттуда выбрался! Не говоря уже о людях Делавейна, мои фотографии развешаны во всех пограничных пунктах.
– Сегодня после полудня, после твоего звонка, я разговаривала с тетей Гермионой – звонила из автомата; у нее гостил какой-то друг, но она тут же начала вести подготовительную работу. Когда я несколько часов спустя прилетела сюда, в аэропорту меня встретил старик, тот самый, у которого ты сегодня переночуешь. Кажется, ты его уже видел: он проезжал до Музсумплейн на велосипеде. Он отвез меня в дом на Линденграхт, откуда я позвонила тетке; телефон этот, как они сказали, unaangeroerd, то есть “чистый”, “непрослушивающийся”.
– Господи, они все еще живут в сороковых годах.
– С тех пор не так уж многое изменилось, тебе не кажется?
– Да, пожалуй, ты права. И что же сказала твоя тетка?
– Только передала тебе инструкции. Завтра после обеда ты пойдешь на центральный железнодорожный вокзал – в это время там всегда толчея – и будешь прохаживаться у справочного киоска. Тебя окликнет женщина. Она скажет, что узнала тебя – вы встречались в Лос-Анджелесе; Во время разговора она вручит тебе конверт, в нем будут паспорт, письмо и железнодорожный билет.
– Паспорт? Каким образом?
– Единственное, что им потребовалось, – твоя фотография. Но я уже предвидела это, когда расставалась с твоим отцом на Кейп-Энн.
– Предвидела?
– Я же говорила тебе – я слушала эти истории всю мою жизнь: о том, как они переправляли через границу евреев, цыган и сбитых над Германией летчиков… Изготовляли фальшивые документы, фотографии… Они довели это дело до совершенства.
– И ты захватила мою фотографию?
– Это казалось мне вполне логичным. Роджер тоже так думал. Ты же помнишь, он участвовал в той войне.
– Так… а фотография?
– Я разыскала ее в альбоме. Помнишь, как ты обгорел на Виргинских островах, из упрямства пролежав целый день на солнце?
– Еще бы! А ты заставила меня нацепить к обеду галстук. Я тогда головой не мог шевельнуть.
– Я хотела преподать тебе урок. И снимала с близкого расстояния, хотела, чтобы ты видел потом свои муки.
– Но тем не менее, Вэл, это – мое лицо.
– Фотография сделана восемь лет назад, загар смягчил твои черты. Для паспорта такая фотография сойдет.
– А мне не нужно заучить при этом какую-нибудь “легенду”?
– Если тебя задержат и начнут задавать вопросы, ты все Равно засыплешься. Но тетка считает, что до этого не дойдет.
– А почему она так уверена?
– Все дело в письме. В нем изложена цель твоей поездки.
– И какова же она?
– Паломничество в Берген-Бельзен, а затем – в Освенцим и Бжезинку в Польше. Написано письмо на немецком, ты должен вручать его каждому, кто тебя остановит, потому что ты говоришь только на английском.
– Но почему вдруг…
– Ты – пастор, – прервала его Валери. – Паломничество финансируется “Объединением христиан и евреев во имя покаяния и мира во всем мире” со штаб-квартирой в Лос-Анджелесе. Редко какой немец осмелится придраться к человеку с таким письмом. Я принесла для тебя темный костюм твоего размера, соответствующую шляпу и туфли, а также клерикальный воротничок. Инструкции ты получишь вместе с железнодорожным билетом. Потом сядешь в северный экспресс на Ганновер, где тебе якобы предстоит пересесть на поезд, следующий в Целле, но, доехав до Оснабрюка, ты сойдешь. Там моя тетка будет поджидать своего пастора. А я тем временем уже буду в Нью-Йорке и попытаюсь связаться с Сэмом.
Конверс покачал головой.
– Вэл, все это очень здорово, но ты меня не слушала. Люди Ляйфхельма уже видели меня, и как раз на этом самом вокзале. Они знают, как я выгляжу.
– Они видели бледного, заросшего бородой человека со следами побоев на лице. Побрейся сегодня же.
– И сделай небольшую косметическую операцию.
– Не обязательно. А вот крема не жалей. Наложи на лицо и руки слой “моментального загара”, да потолще – я уложила его вместе с вещами. Так ты станешь больше похож на свою фотографию в паспорте, а заодно крем прикроет синяки. Ну а черная шляпа и клерикальный воротничок довершат остальное.
Джоэл ощупал лицо – болело значительно меньше.
– Помнишь, когда ты упала и ударилась о столик в прихожей? Не забыла тот синяк?
– Еще бы! Я была тогда в панике, ведь на следующий день предстояла презентация. Ты тогда сходил и купил мне грим.
– Точно такую же штуку я купил сегодня утром. Помогло.
– Я рада.
Сидя очень близко под лунным светом, заливающим поле, они молча взглянули друг на друга.
– Мне очень жаль, что все так сложилось, Вэл. Я не хотел, чтобы ты участвовала во всем этом. Будь хоть какая-нибудь возможность обойтись без тебя, я бы ни за что не пошел на это.
– Знаю. Но мне это безразлично. Я здесь потому, что дала себе обещание, можно сказать – обет. Не тебе, Джоэл, поверь мне.
– Но это я спровоцировал тебя на эту клятву. А поскольку ты была пострадавшей стороной, то ее нельзя считать правомочной.
– Это – юридическое крючкотворство, – сказала Вэл, подгибая ноги и глядя вдаль. – Но есть и другие причины: все, что ты рассказал, приводит меня в ужас, нет, не отдельный факт А или B и не то, что кто-то с кем-то вступил в преступный сговор. Я пейзажист, и частности меня не интересуют. Но я напугана до смерти, потому что многое из сказанного тобой затрагивает меня лично. Я легко могу представить себе, как эти люди – эта “Аквитания”, – придя к власти, установят контроль над нашими судьбами и превратят всех нас в покорное стадо. Господи, Джоэл, и мы еще будем встречать их с распростертыми объятиями!
– Что-то я не вижу здесь смысла.
– Значит, ты – слепой. И не думай, что так чувствуют только женщины, да еще одинокие женщины, вроде меня. Подавляющее большинство людей на наших улицах, те, кто зарабатывает себе на жизнь, выплачивает ссуды, платит за квартиру, покупает дом или автомобиль, то есть все, живущие нормальной, обычной жизнью, чувствуют то же, что и я. Нам до тошноты надоело творящееся вокруг нас! То нам заявляют, что в любую секунду мы можем погибнуть в ядерной войне, если не будем платить все новые и новые налоги, которые идут на создание еще больших бомб. То нам толкуют о загрязнении питьевой воды или о том, что нельзя покупать какие-то товары, потому что они могут оказаться отравленными. Исчезают дети, а людей убивают по пути в магазин за бутылкой молока. Наркоманы и всевозможные подонки с ружьями и ножами грабят и убивают на улицах. Я живу в маленьком городке и не выхожу из дому после наступления сумерек, но, живи я в большом городе – любом большом городе, – я испуганно озиралась бы по сторонам и среди бела дня. И будь я проклята, если решусь сесть в лифт, когда он не набит до предела… Мне это не по средствам, но я установила систему сигнализации в доме, который мне не принадлежит, потому что однажды перед моими окнами появилась какая-то лодка и до утра простояла там на якоре. В своем воображении я уже видела, как какие-то люди подползают ночью к моему дому и врываются в него. Нам всюду чудятся страхи – на морском берегу, на городских улицах и даже в поле, как сейчас. Мы перепуганы! Мы больны – от всевозможных проблем, от царящего повсюду насилия. Пусть придет кто угодно, лишь бы положить конец всему этому, – я даже не уверена, что нам не безразлично, кто это будет. И если люди, о которых ты говоришь, намереваются усугубить весь этот ужас, то, поверь мне, они отлично знают что делают. После этого им остается только выйти на сцену и напялить на себя корону – до голосования дело не дойдет… И все же перспектива эта – еще более ужасная, чем то, о чем я только что говорила. Именно поэтому ты сейчас и отвезешь меня в аэропорт.
– Как я мог позволить тебе уйти? – прошептал Джоэл скорее себе, чем ей.
– Перестань, Конверс. С этим покончено. Мы разошлись.
С автостоянки у амстердамского аэропорта Шифол Джоэл следил за тем, как самолет, набрав скорость, взмыл в ночное небо. Пока все идет по плану. Всего несколько минут назад он подъехал к переполненной людьми платформе, и Вэл вышла из машины, оставив ему адрес квартиры, которая станет его прибежищем на эту ночь. Они договорились: в подтверждение того, что ей удалось приобрести билет, она выйдет из стеклянных дверей, посмотрит на часы и вернется в вокзал. Если билеты распроданы, она пройдет сотню ярдов к стоянке автомобилей, где он будет ждать ее. Вэл вышла, взглянула на часы и вернулась в аэровокзал. Одна его часть почувствовала огромное облегчение, другая – ощутила холодную ноющую пустоту в сердце.
Огромное серебристое тело самолета подалось чуть влево и постепенно исчезло из глаз, и только огоньки его еще некоторое время продолжали светиться в черном небе.
Джоэл стоял обнаженный перед зеркалом в маленькой ванной комнате в квартире на Линденграхт. Машину он бросил кварталах в двадцати от дома и добирался сюда пешком. Старик, хозяин квартиры, был очень мил и говорил, хотя и запинаясь, на довольно чистом английском, но Джоэлу так и не удалось поймать его взгляд. Мысли старика блуждали, очевидно, в каком-то ином месте и ином времени.
Джоэл осторожно побрился, а потом долго стоял под душем – значительно дольше, чем это приличествовало гостю. Выйдя из-под душа, он щедро натер темно-красной жидкостью лицо, шею и руки, отчего буквально в несколько секунд кожа его приобрела цвет бронзового загара. Оттенок был более естественным, чем когда он пользовался этим кремом раньше. Грим скрыл царапины, и лицо выглядело почти нормально. Теперь придется отказаться от темных очков – они будут только привлекать к нему внимание, особенно тех, кому поручено выслеживать его. Он еще раз вымыл руки, следя за тем, чтобы не осталось пятен на пальцах.
Послышался прерывистый звук звонка, и он замер, затаив дыхание, потом быстро завернул кран и стал прислушиваться, поглядывая на пистолет, лежавший на узенькой полочке под зеркалом. Звонок повторился и оборвался. Потом до него донесся голос старика хозяина, он разговаривал по телефону. Джоэл надел коротковатый халат, лежавший на кровати в его маленькой и безукоризненно чистой спальне, сунул пистолет в карман и направился по темному узкому коридору к “кабинету” старика, заваленному старыми журналами, книгами и отдельными газетными номерами, в которых красным карандашом были обведены статьи, повествующие о былых кровавых подвигах. На стенах висели гравюры и фотографии давно прошедших военных свершений, включая и человеческие трупы в самых различных позах. Каким-то странным образом это напомнило Конверсу “Непорочное знамя” в Париже, только здесь была представлена не слава войны, а ужас смерти. “Тут все честнее”, – подумал Джоэл.
– Ах, менеер, – сказал старик – огромное кожаное кресло целиком поглощало его щуплую фигурку; телефон стоял на полу рядом с ним. – Здесь вы в безопасности, в полной безопасности! Это Кабел, Кабел, natuurijk, подпольная кличка. Он ушел из отеля и сообщал о ходе операции. – Тощий голландец, которому было уже за семьдесят, с трудом выбрался из кресла и, выпрямившись во весь рост, расправил плечи – выживший из ума старик, играющий в солдатики. – Операция “Оснабрюк” развивается по плану! – выкрикнул он, как бы докладывая командиру. – Как и предвидела наша подпольно-разведывательная служба, противник попытался просочиться на интересующий нас объект, но был там скомпрометирован.
– Был – что?
– Был предан казни, менеер. С помощью провода, наброшенного сзади на шею. Шея сломана, следов борьбы нет. Улики с места компрометации убраны.
– Что вы сказали?
– Кабел очень силен для своего возраста, – сказал старик, усмехаясь, его увядшее лицо покрылось тысячью морщин, он расслабился. – Труп он вынес через пожарный выход сначала в переулок, а потом затащил в подвал и уложил у отопительных печей. Сейчас лето, значит, обнаружат его только через несколько дней – по запаху.
Конверс слушал эту речь, почти не вникая в ее смысл, внимание его привлекло одно слово: “компрометация”. Оказывается, в этом странном лексиконе, сохранившемся с давно ушедших времен, оно означало приведение в исполнение смертного приговора. Казнь… смерть… убийство!…
“Что сказали бы вы о компрометации некоторых весьма весомых фигур в отдельных правительствах?…” – слова Ляйфхельма.
“Это не сработает” – его слова.
“Вы не учитываете элемента внезапности. Аккумуляция! Резкое ускорение!” – это слова Хаима Абрахамса.
“О Господи! – подумал Джоэл. – Так, значит, вот о чем толковали генералы “Аквитании”? Убийства! Вот откуда неодобрительные взгляды в сторону израильтянина и его неожиданное отступление: “Это всего лишь мое соображение… Я даже не уверен, что это применимо”.
“Аккумуляция, резкое ускорение” – следующие одно за другим убийства национальных лидеров по всему миру, а также президентов и премьер-министров, вице-президентов и министров, обладающих властью мужчин и женщин. И тогда – правительства этих стран в состоянии хаоса. И все это – в течение нескольких часов, прямо на улицах, в состоянии всеобщей истерии и паники, когда смешаются жертвы и убийцы, и только командиры, призванные восстановить порядок, смогут удержать контроль над ситуацией. И этот день близится. Убийства!
Он должен вернуться в Германию. Он должен добраться до Оснабрюка и ждать звонка Вэл. Необходимо срочно оповестить Сэма Эббота.
Руками в наручниках, прикованных к общей цепи, – правое раненое предплечье обмотано грязной повязкой, – Коннел Фитцпатрик ухватился за подоконник маленького зарешеченного окна и выглянул наружу – на огромном бетонном плаце для парадов царила лихорадочная активность. На следующее утро после его пленения ему вместе с другими заключенными позволили заниматься на этом плацу физическими упражнениями – приятная возможность побыть один час вне бетонных бараков, а это, как он догадывался, и были самые настоящие бараки, принадлежащие заправочной станции для подводных лодок. Стапели, тянувшиеся вдоль берега, и подъемные механизмы были слишком малы для современных атомных чудовищ – “трайдентам” было бы слишком тесно у железобетонных пирсов; по-видимому, решил он, эта база обслуживала когда-то германский подводный флот.
Однако теперь она использовалась для подготовки грандиозного выступления против правительства ФРГ, как, впрочем, и большинства остальных законных правительств Запада. Это была тренировочная площадка “Аквитании”, где отрабатывалась ее стратегия и проводилась завершающая подготовка к массовым выступлениям, которые должны подвигнуть приспешников Делавейна к захвату власти из рук парализованных гражданских властей. Ставка делалась на убийства, наглые и открытые, которые должны были вызвать волну насилия.
На плацу команды из четырех-пяти человек каждая действовали то вместе, то рассредоточившись в толпе, насчитывающей, возможно, не меньше сотни человек. В конце площадки возвышалась бетонная платформа высотой семь и шириной примерно тридцать футов, на которой были выставлены в ряд манекены – одни стояли, другие сидели на стульях, глядя перед собой безжизненными стеклянными глазами. В центре каждой фигуры – и женской, и мужской – находился кружок из пуленепробиваемой сетки, за которым по команде инструктора зажигался яркий желтый свет, хорошо видимый в лучах послеполуденного солнца. Это указывало, какой манекен должен стать мишенью для данной команды. Попадания фиксировались на табло с помощью электронных устройств на высокой каменной кладке за каждой фигурой на платформе: красный свет – смерть, синий – ранение. Красный считался положительной отметкой, синий – нет.
Из репродуктора доносились визгливые команды, в которых менялись только цифры. Команды отдавались на девяти языках, из которых Коннел понимал четыре. Слова были одни и те же:
“Тридцать дней до часа “икс”! Главное – точность! Спасение – в поражении цели! Промах – смерть!…”
“Одиннадцать дней до часа “икс”! Главное – точность!…”
“Восемь дней до часа “икс”! Главное…”
Каждый из команды стрелял по своей цели, разнося на куски муляжные черепа и превращая в решето муляжные грудные клетки и животы, иногда он действовал индивидуально, иногда – в составе своей команды. Каждое точное попадание сопровождалось одобрительными возгласами зрителей. Выстрелившие тут же сливались с толпой, на смену им выкупала новая команда из бывших зрителей – процесс убийства отрабатывался с последовательностью и быстротой. Так оно и шло – час за часом, толпа реагировала на “убийства” криками одобрения, после чего оружие перезаряжали для стрельбы по ярко окрашенным манекенам. Примерно каждые двадцать минут безжизненные фигуры, разнесенные на куски, заменялись новыми. Не хватало только потоков крови и массовой истерии.
В бессильном гневе Коннел изо всех сил рванул наручники, но зубчатые браслеты только сильней впились в плоть, ссадины покраснели, на запястьях проступили синяки. Ничего не сделать, отсюда не вырваться! Он узнал секрет “Аквитании”! Загадка их стратегии у него перед глазами! Убийства! Повсеместные убийства политических деятелей в девяти странах – и теперь оставалось всего восемь дней! По-видимому, через восемь дней намечалось какое-то событие, настолько значительное, что должны были собраться государственные деятели со всего мира. Что это за событие, он не знал, но другие-то знают – только бы добраться до них! Его мучило осознание того факта, что он ничего не может сделать – ровным счетом ничего!
Фитцпатрик отвернулся от окна – руки и рана болели, запястья сводило от боли – и оглядел полный заключенных барак: сорок три человека, которые всеми силами старались держаться, но тем не менее быстро опускались. Одни безучастно лежали на своих койках, другие тоскливо глядели в окна; несколько человек, собравшись группками, тихо переговаривались у голых стен. Все, как и он, были скованы наручниками, и у всех был жалкий вид, впрочем, и он сам выглядел не лучше. Скудный рацион и изнурительные физические упражнения быстро лишали их и моральных и физических сил. Перешептываясь друг с другом, если позволяло знание языка, они пришли кое к каким выводам, однако подлинный смысл их пребывания в плену все еще ускользал от них. Они были частью какой-то непонятной стратегии, и только Коннел знал, кто был ее автором. Поначалу он пытался объяснить это остальным, но встречал только непонимающие тревожные взгляды.
Существовало несколько общих для всех заключенных черт. Во-первых, все пленники были офицерами среднего или высшего командного состава. Во-вторых, все они были холостяками или разведенными, бездетными и не имели связей, требующих постоянного общения. И наконец, последнее – все они находились в отпусках сроком от тридцати до сорока пяти дней, и только один из них был, подобно Коннелу, в отпуске по семейным обстоятельствам. Здесь явно просматривалась какая-то система, но какая?
Правда, была еще одна нить, но и она никуда не вела. Каждый второй или третий день заключенным вручали открытки с изображением самых разных мест, преимущественно курортов Европы и Северной Америки. К открыткам прилагались тексты и имена адресатов, в которых они с удивлением узнавали своих сослуживцев. Тексты были составлены таким образом, что производили впечатление обыкновенных отпускных весточек. Там было что-то вроде: “Отлично провожу время”, “Жаль, что тебя здесь нет”, “Уезжаю” (и адрес нового курорта). Отказавшихся писать такие открытки для начала лишали жалкой пищи, потом выгоняли на плац и гоняли до тех пор, пока они не падали от усталости.
Заключенные пришли к выводу, что скудость рациона преследует вполне определенную цель: все они – тренированные и компетентные офицеры и, будучи в хорошей форме, могли бы организовать побег или по меньшей мере доставить много серьезных неприятностей. Но дальше этого их выводы не шли.
Все, кроме Коннела, находились здесь от двадцати двух до тридцати четырех дней. При подобном режиме, с частыми наказаниями и на голодной диете, такой срок заключения привел к серьезным физическим и психическим нарушениям. Не зная за собой никакой вины, они оказались в концентрационном лагере особого типа где-то на заброшенном острове.
– Que pasa? [155]– спросил как-то заключенный по имени Энрико.
– Afuera en el campo de maniobras es lo mismo [156], – ответил Фитцпатрик, кивая в сторону окна, и продолжал по-английски: – И при этом они чувствуют себя не то героями, не то мучениками, а возможно, и тем и другим вместе.
– Это сумасшествие! – воскликнул испанец. – У них какое-то массовое помешательство! К чему они готовятся?
– Они готовятся угробить немалое число важных людей через восемь дней, считая с сегодняшнего. Намечаются какие-то международные празднества, какой-то юбилей или что-то в этом роде. Что, черт побери, должно произойти через восемь дней?
– Я всего лишь майор из Сарагосы. Докладываю о деятельности баскских сепаратистов и читаю свои книги. Что я могу знать о подобных вещах? Такие события не докатываются до Сарагосы – довольно захудалого городишки, хотя сейчас я согласился бы вернуться туда даже капралом.
– Быстро! К стене!
Четверо охранников ворвались в барак, за ними следовали другие, повторяя на разных языках ту же команду. Шла очередная проверка наручников и общей цепи, которая проводилась ежечасно днем и не менее четырех раз за ночь. Малейшая попытка сломать или расшатать цепь или наручники влекла за собой суровое наказание. Приговор был един для всех: бег нагишом, предпочтительно под дождем, до полного изнеможения, после чего виновного оставляли валяться там, где он упал, лишая в течение полутора суток пищи и воды. Из сорока трех заключенных двадцать девять, преимущественно самых сильных, уже подверглись подобным наказаниям, а некоторые из них – дважды и даже трижды, после чего у них почти не осталось сил. Коннелу удалось испытать это всего один раз, по-видимому благодаря своему двуязычному стражу, итальянцу, который, кажется, оценил тот факт, что americano [157]не поленился выучить italiano [158]. Этот уроженец Генуи, грубый, циничный, бывший парашютист, а возможно и каторжанин, считал, что за пребывание на этой помойке он будет достойно награжден. Как большинство людей из этой части света, он испытывал подсознательное влечение к иностранцу, который имеет хоть какое-то отношение к его bella Italia, belissima Roma [159].
Из коротких отрывистых бесед с ним Фитцпатрик и почерпнул все свои сведения – навыки юриста, военного юриста, позволили ему избрать с ним правильную линию поведения: итальянец был для него своего рода “свидетелем противной стороны”.
– А тебе лично для чего все это? Вы ведь для них просто мусор!
– Мне пообещали… Они хорошо платят за то, что я учу их тому, что сам умею. Без таких, как я, – а таких здесь много – дело у них не выгорит.
– Какое дело?
– А это уж пусть рассказывают они сами. Я, как вы говорите, человек наемный.
– Тебя наняли, чтобы учить убивать?
– И незаметно ускользать после этого. Так мы здесь и живем, большинство из нас.
– Но на этом можно и все потерять.
– Большинству из нас нечего терять. Нас использовали и выбросили.
– Эти люди сделают с вами то же.
– Тогда мы снова пойдем убивать. Это мы умеем, синьор.
– А вдруг их противники найдут это место?
– Никогда не найдут. Не могут.
– Почему?
– Об этом острове все давно забыли.
– А если все-таки его обнаружат?
– Это невозможно! Самолеты тут не пролетают, суда не подходят. А если бы попробовали, мы бы сразу узнали.
– Ты хоть представляешь, что здесь было раньше?
– А что?
– Подводные лодки. А вдруг они окружат ваш остров?
– В таком случае, americano, наш custode – как это называется по-вашему?…
– Начальник охраны.
– …он все взорвет. Все на этой стороне острова будет fumo – дым, больше ничего. Это часть нашего contralto [160]. Мы понимаем.
– А начальник охраны, the custode, это крупный немец с короткими седыми волосами, верно?
– Хватит болтать. Получайте свою порцию воды и идите.
– У меня есть для тебя информация, – прошептал Коннел, когда охранник осматривал его наручники. – Моя информация гарантирует тебе награду, а мне, возможно, спасет жизнь.
– Какая еще информация?
– Не здесь. И не сейчас. Приходи ночью; все заключенные сразу засыпают от усталости, не дойдя до своих коек. Я не буду спать. Выведи меня наружу, там и поговорим, но приходи один. Такой информацией тебе ни с кем не захочется делиться.
– Я что, по-вашему, дурак? Приходить одному в барак, полный обреченных?
– А что может сделать любой из нас? Что могу сделать я? Я буду сидеть у двери; едва я выйду, ты, без сомнения, приставишь мне к виску пистолет. Умирать я не собираюсь, поэтому и хочу переговорить с тобой.
– Вы все умрете. И Господь примет ваши души.
– Ты – buffone, дурак! А мог бы иметь состояние, вместо пули в затылок.
Итальянец настороженно взглянул на Фитцпатрика, потом огляделся вокруг – проверка подходила к концу.
– Я слишком мало знаю, чтобы согласиться на это.
– Двое ваших охранников – предатели, – прошептал Коннел.
– Che cosa? [161]
– Пока я больше ничего не скажу, встретимся ночью.
Лежа в темноте, Фитцпатрик напряженно прислушивался к звукам, доносившимся снаружи. Пот заливал его лицо. Вокруг него стонали во сне голодные, измученные люди. Мысли о собственных мучениях он постарался загнать как можно глубже – сейчас нужно думать о другом. Только бы добраться до воды. Конечно, скованные руки осложнят задачу, но не остановят его – он может плыть и без помощи рук, а потом подвернется бухточка или пологий берег, и он выберется на сушу. Иного выбора у него нет. Он должен сделать эту попытку. Придется позаботиться и о том, чтобы его итальянский охранник не успел поднять тревогу.
Засов с наружной стороны двери тихо отодвинули! Занятый своими мыслями, Фитцпатрик не расслышал шагов. Он встал и тихо, на цыпочках, пошел по проходу, расслабив руки, но держа цепь натянутой, чтобы она не звякнула: у некоторых заключенных малейший шум вызывал галлюцинации. Чутье подсказало ему, что он сам должен толкнуть дверь – охранник наверняка стоит немного в стороне с оружием на изготовку.
Так оно и оказалось. Итальянец махнул в сторону Коннела пистолетом, дав знак, чтобы он прошел вперед, а сам боком шагнул к двери и задвинул засов. Через несколько минут они были уже в тени перед бараком. Отсюда виднелись контуры заправочной станции, у опор которой плескались океанские волны.
– Давайте теперь поговорим, синьор, – сказал охранник. – Кто эти предатели и почему я должен вам верить?
– Сначала пообещай мне, что сообщишь своему начальству, кто рассказал тебе о них. До этого я не произнесу ни звука.
– Пообещать вам, americano? – тихо рассмеялся итальянец. – Хорошо, amigo, даю честное слово.
Тихий циничный смех охранника быстро оборвался. Коннел цепью наручников зацепил за ствол пистолета, перехватил его и вывернул из рук хозяина. Пистолет упал в траву. Коннел, схватив одно из звеньев тяжелой цепи, ударил охранника в лицо, одновременно всадив ему колено в пах. Он молотил стальными наручниками по черепу итальянца до тех пор, пока глаза того не расширились, потом они закрылись, и он потерял сознание. Фитцпатрик присел, пытаясь сориентироваться.
Прямо перед ним, далеко вдаваясь в море, тянулся длинный пирс. Вскочив, он помчался к нему, бриз, дующий с моря, будто подгонял его: быстрее, быстрее!… Через несколько секунд откроется путь к свободе!
Он бросился в воду – у него хватит сил на все, теперь он доплывет куда угодно. Он свободен!
Внезапно его ослепил яркий свет прожекторов. Вокруг него засвистели пули, вздымая мелкие фонтанчики брызг, но ни одна не тронула его, не разнесла в клочья его череп. И тут из скрытого ночным мраком громкоговорителя прозвучали слова:
– Везет тебе, заключенный номер сорок третий. Возможно, нам еще потребуется твой почерк или твой голос по телефону. Иначе ты бы уже кормил собой рыб Северного моря.
Из яркого послеполуденного солнечного дня Джоэл вошел в похожий на пещеру центральный железнодорожный вокзал Амстердама. Темный костюм и шляпа вполне подошли ему, клерикальный воротничок и ботинки жали, но терпеть было можно. От маленького чемоданчика (необходимый аксессуар его нового облика) он может избавиться в любое время – в нем лежали вещи, которые вряд ли ему пригодятся. Его deja vu [162]не оставляло никаких иллюзий, а потому он двигался осторожно, продумывая каждое движение, наблюдая, изучая лица. Он был готов к тому, что в любой момент к нему могут броситься люди с намерением убить его.
Однако на его свободу никто не посягал, но если бы такое и произошло, ему не в чем было себя упрекнуть – он сделал все, что мог: четким, ровным почерком написал самый полный в своей адвокатской практике отчет, тщательно выстраивая цепь логических доказательств. Восстанавливая по памяти наиболее существенные данные всех досье, он подкреплял ими свои выводы, тщательно взвешивая каждое утверждение, безжалостно отбрасывая все, что могло бы показаться продиктованным эмоциями.
Целую ночь он мысленно расставлял все по своим местам, а утром засел за написание своего отчета, сопроводив его личным письмом, которое должно было рассеять любые сомнения относительно его психики. Он был пешкой, которой манипулировали испуганные невидимки, они обеспечили его необходимыми денежными средствами и, вероятно, знали, что они делают. Несмотря на все случившееся, он принял избранную ими тактику – по-видимому, не существует иных способов добиться намеченной цели. Работу эту он завершил всего час назад и уложил написанное в конверт, который принес ему старик. Хозяин квартиры заверил его, что пакет будет отправлен сразу же после ухода Конверса. Письмо это Джоэл адресовал Натану Саймону.
– Ах, какая приятная встреча! Пастор Уилкрист! Я не ошиблась?
Конверс резко обернулся, почувствовав прикосновение чьей-то руки. Слова эти пронзительно выкрикнула сухонькая, сутуловатая женщина семидесяти с лишним лет. На ее сморщенном лице горели яркие живые глаза. Она была в черной монашеской рясе, а голову ее покрывал монашеский капюшон.
– Да, это я, – отозвался он, совершенно пораженный, и бросил быстрый взгляд вокруг. – Приветствую вас, сестра!
– А ведь вы не узнали меня, пастор, – столь же громко и с сильным акцентом продолжала женщина. – Нет, нет, не возражайте, я вижу, вы не представляете, кто я такая!
– Я мог бы догадаться, сестра, если бы вы говорили чуточку потише, – вполголоса заметил Джоэл, наклоняясь к ней и пытаясь изобразить на своем лице улыбку. – На нас обращают внимание, леди.
– Эти святоши всегда приветствуют друг друга именно так, – невозмутимо возразила старушка, глядя на него открытым, слишком уж ясным взглядом. – Они хотят походить на нормальных людей.
– Давайте отойдем в сторонку и спокойно поговорим. – Конверс взял женщину под руку и повел ее к выходу, где толпилось много людей. – У вас есть что-нибудь для меня?
– А откуда вы?
– Откуда я? Что вы хотите сказать?
– Таковы правила. Я должна быть уверена.
– В чем?
– В том, что вы – не подставное лицо. Мы не дураки, менеер. Ну, так вы откуда? Быстро! Колебания расцениваются как ложь.
– Минуточку! Вам ведь сказали, что я буду здесь, дали мое описание. Что же вы еще хотите?
– Знать – откуда вы.
– Господи! Да скольких же загорелых пасторов вы собирались встретить у справочного бюро?
– Загорелые пасторы – не такая уж редкость. Некоторые пасторы сейчас плавают, другие играют в теннис. Сам Папа Римский, говорят, катался в горах на лыжах! Видите ли, я – ревностная католичка и знаю все эти вещи.
– Вам же меня описывали! Я подхожу под это описание?
– Все вы одинаковы. Я исповедовалась на прошлой неделе, и исповедник оказался совсем дрянным человеком. Заявил, что для моего возраста у меня слишком много грехов, а его дожидаются другие. Не слишком-то он терпелив для служителя Господа.
– Я не лучше его.
– А потому я и говорю, что все вы одинаковы.
– Я вас очень прошу, – сказал Джоэл, не сводя глаз с толстого узкого конверта в руках у женщины и понимая, что, попытайся он силой вырвать его, она поднимет крик. – Я должен попасть в Оснабрюк, и вы это знаете!
– Вы из Оснабрюка? – “Сестра” прижала конверт к груди, сгорбившись еще сильнее и как бы защищая святыню.
– Нет, не из Оснабрюка! – Конверс попытался припомнить слова Вэл: он – священник, отправившийся в паломничество… Освенцим и Берген-Бельзен из… из… – Я из Лос-Анджелеса! – хрипло прошептал он.
– Ja, goed [163]. Из какой страны?
– Господи!
– Из какой?
– Из Соединенных Штатов Америки.
– Goed [164]. Пожалуйста, менеер. – Старуха вручила ему конверт, на этот раз сладко улыбаясь. – Мы все должны выполнять свой долг, не так ли? Ступай с Богом, мой брат во Христе… А мне понравился этот наряд. Я раньше выступала на сцене, поверите? Обязательно оставлю себе эту рясу. Все мне улыбаются, а какой-то джентльмен – он вышел из одного из этих грязных домов – даже дал мне пятьдесят гульденов.
Старушка направилась прочь, оглянулась, еще раз улыбнулась и, заговорщицки подмигнув, показала ему пинту виски, спрятанную под монашеским одеянием.
Возможно, это была та же самая платформа, к которой прибыл его поезд двадцать четыре часа назад, а возможно – и нет, но страх его обуял тот же самый. Он приехал как безобидный рабочий, с бородой, бледный, с покрытым синяками лицом, а уезжал в облике пастора, гладко выбритого, загорелого, одетого соответственно своей профессии, направляющегося к местам покаяния и скорби. Бесследно исчез взбешенный адвокат из Женевы, жалкая марионетка в Париже, попавшийся на крючок простачок из Бонна. Теперь он всего лишь преследуемый, и, чтобы выжить, он должен подкрасться к охотникам раньше, чем они подкрадутся к нему, а это означает, что он должен заметить их до того, как они увидят его. Этот урок он усвоил еще восемнадцать лет назад, но тогда глаза его были острее, а тело крепче. Этот разрыв между тем, что есть, и тем, что было, ему придется восполнить другими способностями, которые он успел развить. Главное – максимальная сосредоточенность при видимой беззаботности. Теперь у него есть это качество, поэтому он и увидел того человека.
Он стоял у бетонной колонны в начале платформы, читая нераскрытое расписание поездов при очень слабом освещении. Конверс окинул его рассеянным взглядом – так же, как он смотрел на всех окружающих, – затем, через несколько секунд, вновь взглянул на него. Что-то в нем было странное. Может быть несколько причин, почему человек вышел из хорошо освещенного вагона и стоит на платформе, читая расписание: последняя сигарета, которую ему захотелось выкурить на открытом воздухе, ожидание кого-то, но едва ли можно прочитать мелкий шрифт, небрежно держа расписание чуть ли не у пояса и не глядя в него. Все равно что читать телефонный справочник в машине, застрявшей в туннеле Линкольна, – это потребовало бы значительных усилий, а этот человек их не выказывал.
Конверс продолжал идти по платформе. Так он подошел к двум открытым дверям – в конце одного и в начале другого вагона. Тут он намеренно зацепился чемоданчиком за перила, что позволило ему повернуться лицом к идущей вслед за ним паре и еще раз незаметно взглянуть на того человека. Затем он извинился и вежливо пропустил эту пару, они, в свою очередь, вежливо улыбнулись, увидев его воротничок, и кивнули: все в порядке. Однако за это время Конверс успел заметить, как тот человек у колонны смял расписание – ненужный реквизит – и сосредоточился на нем. Этого было достаточно.
Конверс небрежно вошел во вторую дверь. Оказавшись вне поля зрения человека у колонны, он быстро прошел в вагон и, сделав вид, что споткнулся, упал возле первого сиденья – духовное лицо, поверженное наземь мирским грузом, – снова извинился перед идущими за ним и взглянул в окно поверх сидящих пассажиров, которые наверняка разглядели сначала его воротничок, а уж потом обратили внимание на лицо.
Человек у колонны, бросив расписание, яростно махал кому-то рукой. Через несколько секунд рядом с ним оказался второй мужчина; коротко переговорив, они разделились: первый направился к передней двери вагонов, а второй – к той, в которую только что вошел Джоэл.
Его засекли. Он оказался в ловушке.
Валери расплатилась с шофером и вышла из такси, поблагодарив швейцара за помощь. Это был второй за последние два часа отель. Она резервировала отели заранее и меняла их, чтобы сбить со следа тех, кто захочет проследить за ней. Из аэропорта Кеннеди она добралась на такси до аэропорта Ла-Гуардиа, взяла там билет на утренний рейс в Бостон и зарегистрировалась в мотеле аэропорта под фамилией Карпентье. Уплатив шоферу, она попросила его вернуться за ней через тридцать минут и стать у бокового входа, затем начала обзванивать отели Манхэттена – не найдется ли для нее номер в такой поздний час. Номер нашелся. “Сент-Регис” будет рад встретить миссис Де-Пину, которая по срочным делам прилетела в Нью-Йорк из Тулсы, штат Оклахома.
В круглосуточно работающем магазине в аэропорту Шифол Вэл купила дорожную сумку и заполнила ее туалетными принадлежностями и кое-какой одеждой, которую нашла на слишком ярких полках. Как-никак лето, жара, а кроме того – нужно же что-нибудь предъявить таможенникам.
Приехав в отель, она написала в регистрационной карточке, что проживает в Тулсе по Черривуд-Лейн, без номера дома – улицу эту она помнила со времен своего детства в Сент-Луисе. Оттуда же она взяла и фамилию – Де-Пина; это была их соседка, лица ее она уже не помнила – унылая, вечно брюзжащая женщина, ненавидевшая все иностранное, включая и родителей Валери. Итак, “миссис Р. Де-Пина”. Откуда появилось “Р”, она не знала, возможно, из-за Роджера – для равновесия.
В номере она сразу же включила радио и нашла последние известия – привычка, приобретенная ею еще в период замужества, – а сама принялась распаковывать вещи. Потом разделась, приняла душ, простирнула нижнее белье и надела просторную футболку – еще одна недавно приобретенная привычка. Такие футболки заменяли ей теперь халаты и утреннюю одежду на Кейп-Энн.
Вэл подавила в себе желание заказать в номер чай – не стоит привлекать внимание прислуги к обитательнице номера 714, пожелавшей выпить чаю в три часа ночи. Усевшись в кресле, она принялась бездумно смотреть в окно, пожалев о том, что бросила курить, сигарета помогла бы ей сосредоточиться. Она должна отдохнуть, но прежде всего ей нужно хорошенько подумать, как-то сорганизоваться. Она оглядела комнату, взгляд ее остановился на сумочке, которую она положила на ночной столик. Хорошо хоть теперь есть деньги. Джоэл настоял, чтобы она рискнула пронести через таможню больше положенных по правилам пяти тысяч долларов. Она плотно свернула еще две с половиной тысячи и положила их в бюстгальтер. Джоэл прав: ей нельзя пользоваться кредитными карточками или чем-нибудь, на чем пришлось бы ставить свою фамилию.
Внимание ее привлекли два телефонных справочника на полке у столика. Она встала, подошла к кровати и, усевшись на краешек, вытащила оба тома. На одном значилось: “Округ Нью-Йорк. Деловые телефоны”, на втором – “Манхэттен” и в левом верхнем углу на голубой полосе по диагонали стояло: “Государственные учреждения. См. синие страницы”. С этого ей, видимо, и следует начать. Вэл положила первый справочник на место, а второй отнесла на письменный стол, раскрыла страницы синего цвета и начала поиски. “Управление ВВС… Штаб-квартира ПВО”. Дом номер 800 по Йорк-стрит в Денвере, штат Колорадо. Не совсем то, что ей нужно, но там можно навести справки. Она выписала номер на фирменной бумаге отеля.
Внезапно Вэл непроизвольно повернулась к приемнику. Она услышала:
“…А теперь последние сообщения о ходе поисков американского адвоката Джоэла Конверса, имя которого связано с одной из самых трагических историй последнего десятилетия. Бывший пилот морской авиации, награжденный за храбрость во вьетнамской войне, дерзким побегом которого восхищалась вся страна, чьи высказывания о тактике и методах ведения войны вызвали шок в военных кругах и, по мнению многих, привели к изменению политики Вашингтона в Юго-Восточной Азии, все еще разгуливает на свободе, несмотря на объявленную на него охоту, которая ведется, разумеется, не на того героя, каким он был, а на того обезумевшего убийцу, каким он стал. По общему мнению, он все еще находится в Париже. Неофициальный, но весьма авторитетный источник в Сюрте сообщил, что в конторе убитого французского адвоката Ре не Маттильона обнаружены отпечатки пальцев Конверса. Это подтверждает версию французских властей о том, что Конверс убил французского коллегу в отместку за сотрудничество последнего с Интерполом и Сюрте. Руководство операцией по задержанию преступника осуществляется теперь из Парижа. Мы будем держать вас в курсе событий…”
Вскочив с места, Валери подбежала к приемнику и яростно нажала сразу на несколько кнопок. Потом с минуту простояла в неподвижности, дрожа от бессильной ярости и… страха. И было в ее чувствах что-то еще, что она не могла да и не хотела определять. Не до того! Сейчас ей нужна полная собранность.
Она легла на постель и уставилась в потолок, по которому скользили полосы света, отбрасываемые проходившими по улице машинами. Пытаясь отвлечься, она прислушивалась к звукам ночного города, но ничто не приносило успокоения – неотвязные мысли будоражили ум и прогоняли сон. В самолете ей тоже не удалось поспать, время от времени она погружалась в дрему, но тут же просыпалась от какого-то смутного кошмарного видения, да и болтанка над Северной Атлантикой мешала уснуть. Ей сейчас нужен сон… ей сейчас нужен Джоэл. Первое, наконец, пришло, второе было недосягаемо.
Ее сон прервал какой-то резкий звук, сопровождаемый потоком солнечного света, этот поток продолжал слепить ее и тогда, когда она, сбросив простыню, спустила ноги на пол. Звонил телефон. Неужели телефон? Она взглянула на часы – двадцать пять минут восьмого, солнечный свет струился в окно, телефон настойчиво звенел, пронзая сонный туман, но не проясняя сознания. Телефон? Каким образом?… Почему? Она сняла трубку и сжала ее изо всех сил, пытаясь сосредоточиться, перед тем как заговорить.
– Алло?
– Миссис Де-Пина? – спросил мужской голос.
– Да.
– Мы надеемся, у вас все в порядке?
– Вы что, всегда поднимаете своих гостей в семь утра, чтобы узнать, удобно ли они устроились?
– Простите великодушно, но мы о вас беспокоились. Это миссис Де-Пина из Тулсы, штат Оклахома?
– Да.
– Мы вас разыскивали всю ночь… с половины второго, когда вы прилетели из Амстердама.
– Кто вы? – спросила Вэл, каменея от ужаса.
– Некто, кто хочет вам помочь, миссис Конверс, – сказал голос уже более спокойным и дружеским тоном. – Ну и задали же вы нам гонку. Мы подняли с постели сотни полторы женщин, снявших номера после двух часов ночи… “Самолет из Амстердама” был чем-то вроде пароля. Вы – единственная, кто не спросил, о чем это я говорю. Поверьте, мы в самом деле хотим вам помочь, миссис Конверс. У нас с вами одна цель.
– Да кто же вы?
– Ну, скажем так: правительство Соединенных Штатов. Оставайтесь на месте. Я буду у вас через пятнадцать минут.
“Черта с два – правительство Соединенных Штатов!” – содрогнувшись, подумала Валери, вешая телефонную трубку. У правительства Соединенных Штатов нашлись бы иные пути заявить о себе. Нужно убраться отсюда! Что значит через пятнадцать минут? Ловушка? А может, внизу уже сидят люди и ждут, не появится ли она? Выбора у нее нет!
Валери вбежала в ванную комнату, схватила со стула дорожную сумку и побросала в нее свои вещи. В считанные секунды оделась, кинула в сумку все остальное, схватила со стола ключ от номера, бросилась к двери и – остановилась. Господи! А номер телефона? Она снова устремилась к письменному столу, схватила лежащий рядом с раскрытым телефонным справочником листок и быстро засунула его в сумочку. Потом в смятении оглядела номер – не забыла ли чего-нибудь еще? Нет. Она вышла из номера и быстро зашагала к лифтам.
С ума можно сойти! Этот лифт останавливался почти на каждом этаже, входили мужчины и женщины, большинство мужчин с кругами под глазами, у некоторых женщин усталый, отрешенный взгляд. Одни, по-видимому, знали друг друга, другие просто кивали, устремляя взгляды на прикрепленные к блузкам и пиджакам пластиковые карточки с фамилиями. “Должно быть, проходит какая-то конференция”, – решила Валери.
Двери лифта открылись. Нарядный вестибюль справа был заполнен людьми, они шумно обменивались приветствиями, перебрасывались вопросами, что-то обсуждали. Осторожно поглядывая по сторонам – не следит ли кто-нибудь за ней, – Валери прошла через расписанную золотой краской арку в основной вестибюль, где на стене висел большой, обрамленный золотой рамкой плакат, написанный крупными черными буквами:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ДРУЗЬЯ МИКМАКА.
Затем следовало расписание:
Завтрак в буфете: 7.30 – 8.30
Региональные заседания: 8.45 – 10.00
Симпозиум по рекламе: 10.15 – 11.00
Перерыв
Записывайтесь на экскурсии по городу!
– Привет, красотка, – сказал коренастый красноглазый мужчина, стоящий рядом с Вэл. – Значит, так ничего и не скажешь?
– Что?
– Мы все помечены, принцесса!
У Валери остановилось дыхание, она уставилась на мужчину и, зажав покрепче ручку дорожной сумки, приготовилась швырнуть ее ему в лицо и броситься к стеклянной двери примерно в тридцати футах от нее.
– Не понимаю, что вы имеете в виду.
– Имя, принцесса! Где твой микмаковский дух? Как я могу пригласить тебя на завтрак, если не знаю твоего имени?
– О… моя карточка. Прошу прощения.
– Ну а какой регион, прекрасное создание?
– Регион? – Валери наконец поняла и улыбнулась. – Я новенькая, меня только вчера наняли. Сказали, что все инструкции будут лежать на конторке, но я никак не могу туда пробиться. Конечно, будь у меня такие плечи, как у вас, я бы оказалась там еще до того, как меня уволят.
– Тогда держись, принцесса! – Спина торговца-тяжеловеса оказалась прекрасным защитным экраном, она успешно добралась до конторки, и мужчина, довольный, заворчал – лев, отмечающий свою победу. – Эй, приятель! Эта леди старается обратить на себя твое внимание. Мне нужно еще что-нибудь сказать? – И торговец, сложив руки на животе, улыбнулся Вэл.
– Нет, сэр, да, мэм? – сказал ошеломленный клерк: еще бы – активность была проявлена не законторкой, а передней.
Валери наклонилась вперед, чтобы клерк мог ее услышать, и достала из сумочки три бумажки по пятьдесят долларов.
– Этого должно хватить. Я прибыла сегодня ночью и ничего не заказывала в номер. Сдачу оставьте себе.
– Спасибо, мэм.
– Я хотела бы попросить вас об одолжении.
– К вашим услугам, мэм.
– Моя фамилия – миссис Де-Пина, конечно, вы знаете это и по ключу.
– И что вам угодно, мэм?
– Я приехала навестить подругу, которой только что сделали операцию. Не могли бы вы сказать, где находится… Ливанский госпиталь?
– Ливанский?… Кажется, где-то в Бронксе. На Гранд-Конкорс. Любой шофер такси должен это знать, мэм.
– Моя фамилия миссис Де-Пина.
– Конечно, миссис Де-Пина. Благодарю вас.
Валери повернулась к коренастому красноглазому торговцу и снова улыбнулась.
– Извините. Похоже, я попала не в тот отель и не в ту компанию, представляете? Но все было чудесно. Благодарю за помощь.
Она повернулась и быстро стала проталкиваться сквозь толпу к вертящейся двери.
Улицы только начинали пробуждаться. Валери быстро зашагала по тротуару, но почти тут же остановилась перед маленькой книжной лавкой, решив переждать в ее дверной нише. В историях, которые она слышала в раннем детстве, полагалось не только оставлять о себе ложные сведения, но еще и знать внешность врага – зачастую это оказывалось самым важным.
Ко входу в “Сент-Регис” подъехало такси, и задняя дверца его распахнулась прежде, чем машина остановилась. Валери хорошо видела пассажира, который протянул через спинку переднего сиденья руку с оплатой за проезд и, не дожидаясь сдачи, бегом бросился к стеклянным дверям. Он был без шляпы, с непричесанными волосами, в светлой куртке и голубых джинсах. Вот он, враг. Валери знала это и принимала как должное. Но чего она не могла принять, так это – его возраст. Ему было чуть больше двадцати лет, просто мальчишка. Однако лицо его было решительным и злобным, а глаза сверкали в лучах утреннего солнца холодным стальным блеском. “Выкормыш гитлерюгенда”, – подумала Вэл, выходя из дверной ниши.
Мимо нее в сторону отеля пронеслась машина, а еще через несколько секунд она услышала резкий скрип тормозов и замерла в ожидании глухого удара. Она оглянулась, как оглянулся бы любой пешеход, услышавший на улице неожиданный истерический вскрик. Оказывается, это вскрикнула она. В пятнадцати футах от нее затормозил коричневый седан с надписью на дверцах: “Армия США”. Из нее быстро выбрался офицер в форме и уставился прямо на нее.
Валери бросилась бежать.
Конверс сидел у самого прохода в середине вагона. Ладони у него вспотели, он явственно ощутил это, листая страницы маленького черного молитвенника. Молитвенник лежал в конверте с паспортом и рекомендательным письмом с инструкциями, в которых в числе прочего содержались некоторые биографические данные отца Уильяма Уилкриста, если таковые ему понадобятся. Внизу страницы был строгий приказ: “Зафиксировать в памяти, порвать и спустить в туалет до таможни в Ольденцаале”.
Инструкции содержали массу совершенно бесполезных деталей, способных только запутать его. Все было очень просто: ему следует сойти с поезда в Оснабрюке, пройдя перед этим с независимым видом в головной вагон через двадцать минут после станции под названием Раине, оставив чемоданчик на месте, как будто он собирается вернуться. Были подробно описаны и прочие действия, которые ему предстояло совершить. Детали его предполагаемой пересадки в Ганновере на поезд, следующий в Целле, и последующего утреннего продвижения к северу на Берген-Бельзен спокойно могли бы уложиться в одно предложение, все остальное – обоснование подобных действий и рассказ о прошлых заслугах – вообще не относилось к делу. Однако некоторые детали биографии пастора Уильяма Уилкриста могли пригодиться, и Джоэл запомнил их, перечитав дважды. Уилкрист – тридцати восьми лет, выпускник Фордэма, защитил диссертацию по теологии в Католическом университете Вашингтона и получил приход в церкви Святого Игнатия в Нью-Йорке. Он – “священник-активист” и в настоящее время приписан к церкви Святого Причастия в Лос-Анджелесе. Но, как сказала Валери, если бы его спросили о чем-то еще, он бы наверняка попался.
“Впрочем, я и так попался”, – думал Джоэл, уставясь в затылок сидящего в начале вагона мужчины, того самого, что присоединился к стоявшему у бетонной колонны человеку. Можно не сомневаться, что первый в данный момент точно так же смотрит в его затылок со своего места в задней части вагона, размышлял Конверс, переворачивая очередную страницу. Вообще-то шансов у него почти никаких, однако в его пользу говорил тот факт, что преследователей своих он знал, а им это пока неизвестно. Кроме того, как это бывало и в прошлом, отчаяние придавало ему силы.
Поезд шел на север, затем повернул на восток; до Ольденцааля было еще две остановки, а после этого, как он полагал, они пересекут Рейн и окажутся в Западной Германии. Они постояли в Девентере и тронулись дальше. Теперь оставалась только одна станция – город Хенгело. Объявили следующую остановку. Джоэл поднялся с места, опередив тех, кто собирался здесь выйти, и пошел в конец вагона. Проходя мимо человека, который стоял у колонны на амстердамском перроне, он заметил, что тот продолжает старательно смотреть перед собой и сидит так напряженно, что даже покачивание вагона не может изменить его позы. До чего же похож на неуверенного в себя свидетеля в зале суда или сомневающегося в своей правоте делового партнера в конференц-зале! Человек этот, по-видимому, боялся, что провалит задание, а может, людей, которые направили его в Амстердам, но, как бы там ни было, он явно испуган, и это нужно использовать.
Он карабкался по земляной стене, цепляясь за едва заметные углубления, прорытые им во время долгих ночей. Вдалеке виднелась ограда из проволочной сетки, шел дождь, патрули были раздражены и напуганы – напуганы непонятными ночными звуками. Но ему безразлично, что это за звуки. Ему важно только одно – подобраться к ограде!
Попасть в Оснабрюк… но без этого эскорта.
Туалет был свободным; он вошел внутрь, достал листок с инструкциями, сложил его в несколько раз, разорвал на мелкие кусочки и бросил их в унитаз, одновременно нажимая ногой на педаль. Клочки бумаги исчезли в потоке воды, а он повернулся к двери и стал ждать.
Прозвучало новое объявление, и поезд начал замедлять ход, в нескольких дюймах от двери слышался топот ног. Поезд остановился. Казалось, Джоэл ощущает вибрацию движущихся тел – уверенных в себе людей, думающих о доме и, без сомнения, о каком-нибудь голландском эквиваленте вечернего мартини. Вибрация прекратилась, все звуки стихли. Конверс чуть приоткрыл дверь и выглянул в щелку. Напряженно сидевшего охотника на его месте не было. Пора!
Проскользнув в дверь, Джоэл быстро миновал переход между двумя вагонами и, извиняясь перед идущими навстречу пассажирами, пошел по вагону. В последнем ряду он увидел свободное место – точнее, два места, обращенные в сторону платформы, – и уселся у окна, прикрыв лицо рукой, но продолжая глядеть в щелочку между пальцами.
Охотник “Аквитании”, настроенный весьма решительно, метался по платформе. Он даже остановил трех человек, которые прошли мимо него, – последовал поток быстрых извинений. Потом, исчерпав, по-видимому, все свои возможности, снова забрался в поезд, теперь его лицо можно было сравнить разве что с картой, изборожденной долинами беспокойства.
“Ну давай же, – думал Конверс, – я хочу, чтобы ты занервничал еще больше. Как те патрули задолго до тебя”.
Проехав Ольденцааль, поезд пересек Рейн, с лязгом прогремев по мосту – торжествующие тимпаны, за которыми вступят победные литавры. Охотник с грохотом распахнул переднюю дверь, быстро огляделся вокруг и вернулся к своему компаньону, а возможно, всего лишь к сиротливо лежавшему на полке чемодану. Голова Джоэла, усевшегося как можно глубже на новом месте, оказалась перед ним. Несколько минут спустя в дело вступили литавры в виде Sonderpolizei – дюжина одетых в военную форму людей проводила пограничную проверку, они тщательно всматривались в каждое мужское лицо, сопоставляя его, по-видимому, с имеющимся у них описанием. Ничего не скажешь, они были предельно вежливы, но тем не менее пробуждали неприятные воспоминания о давно прошедших временах.
Конверс вручил одному из них паспорт вместе с письмом, взывавшим к совести немцев. Полицейский, сделав скорбную мину, сочувственно покивал, вернул бумаги и перешел к следующему пассажиру. Люди в форме вышли из вагона. Прошло примерно четверть часа. В стекло переднего вагона Джоэл видел, как через несколько рядов за ним двое охотников встретились и снова разделились. Один пошел в голову, а второй – в хвост поезда. Пора!
Джоэл поднялся с места, вышел в проход, чуть пригнулся и, точно следуя разработанному плану, посмотрел в темное окно – обычное, ничего не значащее движение. Но он будет стоять так до тех пор, пока один из охотников не заметит его. На это потребовалось не более десяти секунд. Когда Конверс чуть повернул голову, как бы пытаясь прочитать промелькнувшую за окном надпись, он краешком глаза заметил фигуру, мелькнувшую за застекленной верхней частью передней двери. Джоэл выпрямился. Человек за стеклом сразу же скрылся. Именно этого Джоэл и ждал, теперь пора действовать.
Он повернулся и двинулся в хвост вагона, вышел в дверь и пересек лязгающую площадку перехода между вагонами, оказавшись в следующем вагоне. Не останавливаясь, он пошел дальше. На одной из площадок между вагонами он оглянулся и увидел то, что ему требовалось, – человек следовал за ним. Часовой покинул свое убежище и вышел под дождь. Еще несколько секунд – и он у забора из колючей проволоки.
Джоэл почти пробежал по третьему вагону, чувствуя, что пассажиры с изумлением наблюдают за бегущим священником. Многие поворачивались, чтобы увидеть, чем вызвана эта спешка, но, ничего не обнаружив, недоуменно пожимали плечами. Он добежал до двери, открыл ее и остановился в темноте, пораженный тем, что он увидел, тем, что физически ощутил. Перед ним вместо обычной двери, ведущей в следующий вагон с застекленной верхней частью, виднелась сплошная массивная деревянная дверь, на которой посередине, над большой стальной ручкой виднелась надпись: “Фрахт”. И тут снова заговорил динамик:
– Bad Bentheim! Nachtse Station, Bad Bentheim! [165]
Поезд замедлял ход, подъезжая к первой из двух оставшихся до Оснабрюка остановок. Джоэл стал в самый темный угод и, уверенный, что свет, отражаясь от стеклянной панели, не позволит его увидеть, осторожно выглянул через стекло оставшейся за ним двери. То, что он увидел, поразило его, но не тем, что там делалось, а именно полным отсутствием всякого действия. Его преследователь спокойно уселся на одно из свободных мест лицом к передней двери – ну просто обычный пассажир, который наконец-то нашел удобное местечко и теперь доволен всем на свете. Поезд остановился, и пассажиры, которым предстояло здесь сойти, выстроились в цепочку у передней двери… только у передней!
Над последней дверью и в самом деле была какая-то надпись, но поскольку он не мог ее прочитать, то просто вышел в нее, только теперь заметив, что на ней не было даже ручек. Теперь он понял: непонятная надпись сообщала о том, что выхода здесь нет. Если раньше перед ним была ловушка, то теперь он был в клетке, которая уже начала двигаться. Передвижная тюрьма, из которой нет выхода. Конверс нашарил в кармане рубашки пачку сигарет. Теперь он у самого забора из колючей проволоки.Нужно думать.
Что это – какой-то скрежет? Да, ключ в замке… Тяжелая деревянная дверь с надписью “Фрахт” отворилась, в ней появился толстый человек с выпирающим вперед животом.
– “Eine Zigarette fur Sie…” – посмеиваясь, пропел железнодорожник, пересекая короткий темный переход к двери вагона. – Dann ein Whisky, ja? [166]– добавил он.
Немец собирался пропустить рюмочку. Дверь в свое царство он только притворил, но не запер на ключ, считая, по-видимому, что в нем нет ничего ценного. Джоэл толкнул тяжелую дверь и вошел, прикидывая, что может произойти. А что-то обязательно должно произойти, едва только сторож пройдет мимо охотника, направляясь за своим ein Whisky.
В вагоне Конверс обнаружил с полдюжины запечатанных ящиков и примерно десять клеток с животными – в основном с собаками, было там и несколько клеток с кошками, которые сидели по углам и выпускали когти при каждом взрыве собачьего лая. Освещалось это царство единственной электрической лампочкой без абажура в конце вагона, свисавшей с потолка на толстом кабеле перед загородкой из проволочной сетки – тоже клетка своего рода, – отделявшей стража от его “пассажиров”.
Конверс спрятался за ящиком прямо у самой двери и достал из-под своего строгого священнического одеяния револьвер с глушителем.
Дверь начала приоткрываться – очень осторожно, дюйм за дюймом; прежде всего появился пистолет, за ним – сжимающая его рука и, наконец, человек – охотник, пеший солдат “Аквитании”.
Не доверяя своему искусству, Джоэл выстрелил дважды. рука с пистолетом ударилась о косяк приоткрытой двери, оружие выпало на пол, а по руке потекли струйки крови. Конверс выскочил из-за ящика.
Часовой в его власти, а вместе с ним – и кусок забора из колючей проволоки! Теперь можно перебраться через него! Брошенный им камень разбил стекло в бараке! Пулеметное стаккато было направлено туда, где его уже не было! Секунды, всего только секунды – и он на свободе!
Джоэл припечатал противника к полу, сжимая его горло и упираясь коленом в грудь, – стоило придавить чуть посильнее, и солдат “Аквитании” был бы мертв. Он прижал револьверный ствол к виску своего врага.
– Говоришь по-английски?
– Ja! – едва слышно прохрипел немец. – Ich spreche Englisch! [167]
– Что?
– Я… говорю по-английски.
– Каков был приказ?
– Следить за вами. Только следить. Не стрелять! Я – Angestellte! [168]Я ничего не знать!
– Что?
– Меня наняли!
– “Аквитания”?
– Was?…
Этот человек не лгал, слишком уж откровенный ужас стоял в его глазах. Конверс приставил револьвер прямо к глазу немца так, что перфорированный цилиндр глушителя закрыл всю глазницу.
– Ты скажешь мне совершенно точно, что вам было приказано. Если солжешь, я размозжу тебе череп. Ну, говори!
– Следить за вами!
– И?…
– И если вы сойдете с поезда, сразу же позвонить в Polizei. Все равно, где бы вы ни сошли. Потом… потом убить вас до прихода полиции. Но я бы не стал этого делать! Не стал, клянусь Богом! Я – добрый христианин. Я даже люблю евреев! Я – безработный, майн герр!
Джоэл с силой опустил револьвер на череп наемника – патруль готов! Можно карабкаться на забор! –и, оттащив его за ящик, снова принялся ждать. Трудно было сказать, сколько он так просидел: учащенные удары сердца мешали правильно рассчитать время, охранник вернулся – скорее пьяный, чем трезвый, – и укрылся в своей проволочной загородке, где висела одинокая лампочка.
Но в клетках было неспокойно. Запах человеческой крови и пота привел собак в неистовство: как известно, злоба и страх – близкие родственники. Через несколько минут железнодорожный вагон с пометкой “Фрахт” превратился в сумасшедший дом: собаки лаяли и рычали, бросались на стены клеток, кошки, выгнув спины, шипели и злобно мяукали. Удивленный и испуганный, охранник, бросив якорь в своем укрытии, то и дело прикладывался к бутылке, недоуменно взирая на клетки широко раскрытыми глазами в опухших глазницах. Пару раз он даже взглянул на висевший под стеклом на стене прямо у него над головой рычаг тормоза. Ему достаточно было бы только приподнять стеклянную дверцу и потянуть за него.
– Rheine! Nachste Station Rheine! [169]
Последняя остановка перед Оснабрюком. Перед тем, как немец, возможно, придет в себя и, если Джоэл не будет в этот момент на него смотреть, наверняка закричит, и тогда сработает рычаг срочного торможения. Кроме того, всего за несколько вагонов от него был и еще один человек, которого тоже наняли, чтобы убить его. Если оставаться на месте, западня захлопнется. Нужно сойти с поезда.
Поезд остановился, и Конверс побежал к двери, что привело в исступление сидящих в клетках животных. Он отодвинул засов, отворил тяжелую дверь и бросился в вагон. Там он не таясь понесся по проходу (священнослужитель, спешащий оказать кому-то последнюю услугу) и, извиняясь перед готовящимися к выходу пассажирами, пробрался вперед – нужно сойти с поезда прежде, чем будет обнаружено бесчувственное тело и прозвучит сигнал тревоги. Конверс добрался до выхода и прямо со второй ступеньки спрыгнул на платформу, наспех огляделся и укрылся в тени станционного здания. Вскоре ему снова придется бежать.
Он был свободен. Он был жив. Но все еще за много миль от старухи, поджидающей пастора.
Валери продолжала бежать, боясь оглянуться. Но потом взяла себя в руки и все-таки оглянулась – армейский офицер о чем-то спорил со своим шофером. Она побежала дальше и через несколько секунд, добравшись до Мэдисон-авеню, оглянулась еще раз, стараясь не поддаваться панике. Под раздраженные сигналы водителей Валери быстро пересекла улицу на красный свет.
В тридцати футах от нее у обочины остановилось такси, седовласый пассажир медленно, будто не желая признавать, что утро уже вступило в свои права, выбирался из машины. Вэл снова нырнула в движущийся поток, обежала вокруг машины, распахнула левую дверцу и забралась внутрь, не дожидаясь, когда седой пассажир получит, наконец, сдачу.
– Эй, леди, вы в своем уме? – набросился на нее чернокожий водитель. – Вы что, не знаете, с какой стороны садятся? Любой автобус может расплющить вас в лепешку!
– Извините! – закричала Вэл, не в силах сдержаться, и вжалась в заднее сиденье. “Какого черта! Пусть думает, что хочет”. – За мной гонится муж, – сказала она, – а я не хочу, чтобы меня снова избили! Он… он офицер, служит в армии.
Седовласый выскочил из машины со скоростью десятиборца. Водитель обернулся и посмотрел на нее. На его крупном лице появилось выражение недоверия и любопытства.
– Это правда?
– Меня все утро рвало от вчерашнего.
– И он – офицер? Армейский офицер?
– Да. И пожалуйста, поедемте скорее! – Вэл еще ниже опустилась на сиденье. – Он уже на углу! Переходит улицу! Сейчас он увидит меня!
– Без паники, мэм, – спокойно отозвался шофер и, перегнувшись через спинку переднего сиденья, защелкнул запоры обеих задних дверей. – Глядите-ка, и в самом деле! Несется по переходу как сумасшедший! И сколько же на нем всяких побрякушек! Любят они это дерьмо, простите, мэм. Хлипковатый он у вас, а, мэм? Хотя большинство подлецов такими и бывают. Знаете, мэм, они стремятся к компенсации, есть такой психиатрический термин.
– Да поедем же!
– Закон, мэм, все предусматривает. Долг каждого водителя такси обеспечивать безопасность своего пассажира… Я отслужил свое в пехоте, мэм, и уже чертовски давно поджидаю такого случая, как этот. Чтобы были законные основания и прочее. Если что, вы ведь не откажетесь от своих слов? – Шофер выбрался из машины. Комплекция его оказалась под стать лицу – это был очень крупный мужчина. Вэл в ужасе следила, как чернокожий таксист обошел спереди машину, вышел на тротуар и окликнул военного:
– Эй, капитан! Идите-ка сюда, на тротуар! Ищете очень красивую леди? Может быть, свою женушку?
– Что? – Офицер подбежал к чернокожему.
– Простите, сэр, что я не могу отдать вам честь – форма валяется у меня на чердаке, хотя никакого чердака у меня нет. Разрешите доложить: операция “настигнуть противника и уничтожить его” успешно завершена. Пожалуйте в мой джип, сэр!
Офицер бросился было к задней дверце такси, но шофер перехватил его за плечо, развернул, ударил сначала в солнечное сплетение, потом двинул коленом в пах и завершил “обработку”, всадив огромный кулак в лицо офицера. Капитан с залитым кровью лицом рухнул на тротуар. У Вэл перехватило дыхание, а шофер, обежав вокруг машины, сел за руль, захлопнул дверцу и нажал на газ; машина влилась в общий поток.
– Бозенька, Бозенька! – произнес шофер, имитируя негритянский акцент. – Вот теперь все хоросо, прошто здорово! Как насчет адреса, мэм? Счетчик уже щелкает.
– Я… я и сама не знаю.
– Тогда начнем по порядку. Куда вы хотите попасть?
– К телефону-автомату… Почему вы это сделали?
– Это уж мое дело, не ваше.
– Но вас же могли арестовать!
– За что? За то, что защищаю своего пассажира? Плохой парень бросился к моему мотору с плохими намерениями, очень-очень плохими. А потом… вокруг не было ни одного копа.
– Думаю, вы побывали во Вьетнаме, – сказала Вэл после непродолжительного молчания, поглядывая на пышную шапку черных волос впереди.
– О да! Сподобился этой чести. Живописнейшие места, мэм.
– А что вы скажете о генерале Делавейне? О генерале Джордже Маркусе Делавейне?
Такси вильнуло к обочине и остановилось так неожиданно, что Валери швырнуло на спинку переднего сиденья. Черноволосая голова резко повернулась к ней, в угольно-черных глазах смешались страх и ненависть, такое выражение Валери видела иногда в глазах Джоэла, когда он просыпался от ночных кошмаров. Шофер проглотил слюну, пронзительный взгляд чуть смягчился, страх ушел. Снова повернувшись к рулю, он ответил очень просто:
– Я редко думаю о генералах, мэм. Так куда мы едем, миссис? Счетчик работает.
– Не знаю… Телефон… Мне нужно позвонить по телефону. Вы подождете, пока я позвоню?
– А деньги у вас есть? Или капитан отобрал все? Моя благотворительность имеет свои границы, леди. Я не получаю компенсации за славные подвиги.
– У меня есть деньги. Я вам хорошо заплачу.
– Покажите хоть одну бумажку.
Валери порылась в сумочке и достала стодолларовый банкнот.
– Этого хватит? – спросила она.
– Этого хватит с избытком, но не повторяйте подобных номеров с первым встречным таксистом. Быстро попадете в морг на должность покойницы.
– Я в это не верю.
– Значит, вы из великодушных и свободомыслящих? Ну-ну, когда-нибудь вас еще зажмут в угол вот такие свободомыслящие. А по мне – пусть они все горят синим пламенем! Вас-то, понятно, никогда ничего не достает. Парочка изнасилований в вашем шикарном пригороде – и тут же начинаются всякие дискуссии, стибрят горсть серебра или драгоценностей – страховая компания все покроет! А наша страховка – пистолет под подушкой. И да поможет Бог тому, кто попробует отнять его у меня.
– Пожалуйста, телефон-автомат.
– Счетчик оплачиваете вы, леди.
Они остановились у телефонной будки на углу Мэдисон и Семьдесят восьмой улицы. Валери вышла и достала листок с телефоном ВВС. Опустив монетку, набрала номер.
– ВВС, группа личного состава, Денвер, – послышался голос дежурной.
– Не могли бы вы помочь мне, мисс, – сказала Вэл, следя через стекло будки, не появится ли среди машин коричневый седан с надписью “Армия США”. – Я разыскиваю одного офицера, собственно, он – мой родственник…
– Минуточку. Переключаю вас на другой номер.
– Личный состав, Денвер, – отозвался голос, на этот раз мужской. – Сержант Поттер.
– Сержант, я разыскиваю одного офицера, – повторила Валери. – Он мой родственник и передал через тетку, что ему нужно срочно со мной связаться.
– Он служит в Колорадо, мэм?
– Я не уверена.
– Так где: в Спрингсе? В академии? В Лаурифилд или, может быть, в Шайеннских горах?
– Я не уверена, что он служит в Колорадо, сержант.
– Тогда почему вы звоните сюда?
– Ваш телефон был в справочнике.
– Понятно. – Сержант помолчал, а когда заговорил, его голос звучал подобно записывающему аппарату. – Офицер этот сообщил, что разыскивает вас?
– Да.
– И не оставил ни адреса, ни телефона?
– Может, и оставил, но тетка потеряла его. Она у нас довольно старенькая.
– Порядок розыска таков, мисс. Вы должны подать письменное заявление в ЦЛС – Центр личного состава – на военно-воздушную базу Рэндолф в Сан-Антонио, штат Техас. В нем вы изложите свою просьбу, указав фамилию и звание офицера. Заявление будет рассмотрено в установленный срок.
– У меня нет на это времени, сержант! Я постоянно в разъездах. Даже сейчас я звоню вам из аэропорта.
– Весьма сожалею, мисс, но таковы правила.
– Никакая я вам не “мисс”, а мой кузен – генерал, и ему в самом деле нужно поговорить со мной! Я просто хочу знать, где он, а если вы не можете сказать мне этого, позвоните ему сами и назовите мое имя и фамилию. Я перезвоню вам через некоторое время и сообщу номер телефона, по которому он сможет меня найти. Так, я полагаю, не будут нарушены никакие ваши правила. Поверьте мне, дело срочное.
– Генерал, мэм?
– Да, сержант Портер. Генерал Эббот.
– Сэм Эббот? Простите, я хотел сказать, генерал Сэмюэл Эббот?
– Он самый, сержант Портер.
– Поттер, мэм.
– Постараюсь запомнить.
– Ну что ж, здесь нет никакой тайны, мисс… мэм. Любой и каждый знает, где находится генерал Эббот. Он известный офицер, о нем часто пишут в газетах.
– Так где же он, сержант? Я лично передам ему, что вы пошли навстречу – ему и мне.
– Военно-воздушная база Неллис, штат Невада, мэм, совсем рядом с Лас-Вегасом. Он командует эскадрильями ускоренной подготовки. Все командиры эскадрилий проходят курс повышения летного мастерства. Это такой человек… Не будете ли вы любезны назвать свою фамилию?
– О Господи! Объявляют посадку на самолет! Спасибо, сержант! – Валери повесила трубку, продолжая оглядывать улицу и одновременно пытаясь решить, что ей делать – позвонить
Сэму сейчас или попозже. И внезапно она сообразила, что не может позвонить: все разговоры по кредитной карточке фиксируются: кто звонит, откуда и куда. Она вышла из кабинки и вернулась в такси.
– Леди, если не возражаете, я бы предпочел убраться отсюда, – сказал шофер с плохо сдерживаемой тревогой в голосе.
– А в чем дело?
– У меня в машине есть приемник, работает на частотах полицейской патрульной службы – так, на всякий случай, мало ли что может случиться поблизости. Ну и вот, только что сообщили: на углу Мэдисон и Пятьдесят пятой армейский капитан был избит чернокожим шофером такси. Машина скрылась в северном направлении. К счастью, они не знают ни номера, ни названия фирмы, но описание довольно точное:
“Черномазый подонок с кулаком шестидесятого размера”. Вот так эти сукины сыны представили дело.
– Поехали, – сказала Вэл. – Мне очень неприятно это говорить, но в данный момент мне нельзя быть замешанной в скандале, это – чистая правда. – Такси рванулось вперед и свернуло на Восемьдесят первую улицу. – А… мой муж… он что, выступает в качестве пострадавшего? – спросила она, вдруг встревожившись.
– Нет, здесь я чист, – ответил шофер. – Видно, он и в самом деле изрядно колотил вас. И теперь предпочел просто смыться. Воздай ему, Господь, за его доброе белое сердце. Так куда мы?
– Никак не соображу.
– Счетчик в вашем распоряжении.
Нужно попасть в Лас-Вегас, но возвращаться в аэропорты Кеннеди или Ла-Гуардиа опасно. Такое ее действие легко предсказуемо. И тут она припомнила. Примерно пять-шесть лет назад они с Джоэлом проводили уик-энд у друзей в Шарт-Хиллс, штат Нью-Джерси; позвонил Натан Саймон и сказал, что Джоэлу придется немедленно лететь в Лос-Анджелес, потому что в понедельник им предстоит вести переговоры. Джоэл улетел тогда из аэропорта Ньюарк.
– Вы можете отвезти меня в Ньюарк?
– Хоть на Аляску, леди, но и в Ньюарке должен быть какой-то адрес.
– Аэропорт.
– Это уже лучше. Можно даже сказать – самое лучшее. В Ньюарке у меня братец, и, надо думать, он все еще жив-здоров. С Шестьдесят шестой я махну через парк, а потом – к туннелю Линкольна. Не возражаете, если я снова послушаю приемник?
– Валяйте.
Шофер нажал кнопку, и послышался ясный четкий голос:
“Инцидент на углу Пятьдесят пятой и Мэдисон снимается с контроля. Десятый участок отменил розыск, поскольку пострадавший отказался от сотрудничества и не назвал себя. Всем патрульным машинам нести обычную службу. Мы никому не навязываемся со своей помощью. Так-то, братцы”.
– Да, теперь он и мой брат! – с облегчением закричал шофер, выключая радио. – Вы слышали: “Инцидент снимается с контроля”? Так говорили и во Вьетнаме, даже на больших пресс-конференциях, когда подсчитывались потери. Если подумать, и он мог бы там оказаться, не с прессой, конечно, а просто как потеря. И когда же они хоть чему-нибудь научатся?
Валери наклонилась к переднему сиденью:
– Я спрашивала вас о… Вьетнаме. О генерале Делавейне. Расскажите что-нибудь о нем.
Прошла почти целая минута, пока чернокожий шофер вновь заговорил, и, когда он, наконец, нарушил молчание, голос его звучал тихо, даже отрешенно.
– Моя водительская карточка у вас перед глазами, леди. Я везу вас в аэропорт Ньюарка, за это вы платите, и не требуйте у меня ничего сверх этого.
Остальную часть пути они проделали молча, ощущение давящего страха наполняло машину. “О Боже, – думала Вэл. – И это по прошествии стольких лет…”
В туннеле и на Турнпайке они попали в густой поток транспорта – начинался уик-энд, и отдыхающие устремились в Джерси, к морскому побережью. На дороге в аэропорт вообще творилось что-то несусветное: через каждые четверть мили приходилось останавливаться или менять полосу движения. Наконец они дотащились до парковочной площадки, и Валери вышла. Она уплатила шоферу сто долларов сверх того, что было на счетчике, и поблагодарила его.
– Вы были более чем любезны и здорово меня выручили. Не знаю, почему вы это сделали, но я всегда буду помнить об этом.
– Я вам уже говорил: это – мое дело. У меня есть на то причины.
– Мне бы хотелось сказать вам что-нибудь, что-нибудь такое, что помогло бы вам.
– Не стоит и пытаться, леди. Зелененькой вполне достаточно.
– Нет, не думаю.
– Вполне хватит. Если, конечно, не подвернется чего-нибудь получше, но такого в моей жизни не случается… А вы, миссис, поосторожней. Мне почему-то кажется, у вас проблемы посложнее моих. Вы успели наговорить слишком уж много, но я, конечно, ничего, ничего не запомнил.
Валери вошла в здание аэровокзала. Очереди перед кассами выглядели удручающе, но прежде всего нужно было выяснить, к какой из них присоединиться. Наведя справки, она через двадцать минут стояла к нужному окошку, а еще через час получила билет на Лас-Вегас на рейс двенадцать тридцать пять. До посадки оставался целый час. Настала пора убедиться, имеет ли ее затея какой-нибудь смысл, можно ли рассчитывать на Сэма Эббота или она просто с отчаяния ухватилась за эту идею – прошло уже немало времени, и человек мог измениться. Валери разменяла двадцать долларов на двадцатипятицентовики, надеясь, что этого хватит. Потом спустилась эскалатором на первый этаж и направилась к телефону в дальнем конце широкого коридора за магазинами. Справочная служба Невады сообщила ей номер коммутатора авиабазы Неллис. Набрав его, она попросила соединить ее с бригадным генералом Сэмюэлом Эбботом.
– Я не уверена, что он уже пришел, – ответила телефонистка.
– О! – Валери совершенно забыла, что разница во времени составляет три часа.
– Минуточку, он здесь. Сегодня у него утренние полеты.
– Кабинет генерала Эббота.
– Пожалуйста, попросите к телефону генерала. Фамилия моя Паркетт. Мисс Вирджиния Паркетт, будьте любезны.
– Могу я спросить, по какому делу? – осведомилась секретарь. – Генерал очень занят, он как раз собирается на летное поле.
– Скажите, что звонит кузина, с которой он давно не виделся. У нас в семье горе.
– О, очень сочувствую.
– Пожалуйста, передайте ему, что я у телефона. Прошло столько лет… он может не вспомнить моего имени. Тогда напомните ему, что в былые времена мы с ним недурно обедали в Нью-Йорке. Дело действительно срочное. Я предпочла бы, чтобы звонил кто-нибудь другой, но… жребий пал на меня.
– Да… да, конечно, я понимаю.
Валери казалось, что она очутилась в последнем круге ада. Наконец послышался щелчок, а затем – голос, который она сразу узнала.
– Вирджиния… Паркетт?
– Да.
– Джинни из Нью-Йорка? Обед – тоже в Нью-Йорке?
– Да.
– Вы – жена, а не сестра.
– Да!
– Дайте мне ваш номер. Я перезвоню через десять минут.
– Это – телефон-автомат.
– Оставайтесь на месте. Продиктуйте его номер. Она назвала ему номер и повесила трубку, раздумывая над тем, правильно ли она поступила, – впрочем, разве у нее был какой-нибудь выбор? Она сидела в пластиковом кресле у телефона, поглядывая на эскалаторы, на людей, входящих и выходящих из магазинов, жующих что-то в баре. На часы она старалась не смотреть. Прошло двенадцать минут, зазвонил телефон.
– Да?
– Валери?
– Да.
– Мне пришлось выйти из кабинета, чтобы не мешали. Где вы? Судя по коду, это где-то в Нью-Джерси.
– Аэропорт в Ньюарке. В двенадцать тридцать пять я вылетаю в Лас-Вегас. Мне необходимо срочно увидеться с вами.
– Я уже пытался звонить вам. Ваш номер дала мне секретарша Тальбота.
– Когда?
– Два дня назад. Я был в Мохавской пустыне на маневрах и до того замотался, что даже не включал радио – газет у нас там не было. К телефону подошел какой-то мужчина, и. когда он сказал, что вас нет дома, я повесил трубку.
– Это был Роджер, отец Джоэла. Он мертв.
– Я знаю. Говорят, самоубийство.
– Нет!… Я его видела, Сэм. Я видела Джоэла! Это все вранье!
– Об этом нам и нужно поговорить, – сказал генерал. – Позвоните мне, когда прилетите. Под той же фамилией. Мне не стоит появляться в аэропорту – там меня слишком многие знают. Я подумаю, где мы можем встретиться.
– Спасибо, Сэм! Спасибо! – с чувством сказала Валери. – Вы – единственное, что у нас осталось.
– У нас?
– В настоящее время – да. А я – единственное, что осталось у него.
Забившись в самый темный угол вокзала, Конверс следил, как отходит поезд на Оснабрюк, как огромные колеса, постанывая от напряжения, набирают скорость. Он все ждал, что тишину ночи распорют свистки, поезд остановится, и полупьяный проводник с криком выбежит из товарного вагона. Ничего подобного не произошло. Почему? Может быть, проводник не просто пьян, а пьян в стельку? Может быть, шум, поднятый животными, заставил его искать утешения в бутылке и укрепил в решении не выходить из собственного загона? Или бесчувственное тело показалось ему темным пятном и он не обратил на него внимания?
И вдруг Джоэл увидел, как по предпоследнему вагону дважды пробежал человек, заглядывая под сиденья, потом его лицо прижалось к стеклу. Через мгновение мужчина высунулся из верхней открытой половинки вагонной двери, в буквальном смысле прижав пистолет ко лбу, и, морщась от станционных огней, стал вглядываться в темноту.
Наконец убийца решился. Он ухватился за перила, перенес ноги через нижнюю часть двери и грохнулся на землю, стараясь откатиться подальше от набирающего скорость поезда. Охотник из “Аквитании” был в панике: он боялся упустить свою жертву, боялся провалить задание.
Конверс юркнул за угол и побежал вдоль затененной стены здания к автостоянке. Сошедшие с поезда пассажиры рассаживались по своим машинам, и лишь две пары оживленно болтали. видимо ожидая, когда их подберут. К ним и в самом деле свернул автомобиль, мужчины замахали руками, и вся четверка со смехом отъехала. Стоянка опустела, да и станционное здание закрылось на ночь. Одинокий фонарь на крыше освещал пустынную площадку, и высокие зеленые деревья, обрамлявшие ее, казались в этом освещении непреодолимой стеной.
Держась по-прежнему в тени, Джоэл перебегал от одного укрытия к другому, пока не оказался под массивной аркой у задней стены здания.
Там он прижался спиной к стене и замер, держа револьвер в руке и раздумывая, стоит ли его использовать, даже если представится такой шанс. Он знал: то, что случилось в поезде, простое везение – ему не сравниться с профессиональным убийцей. Тем более, он уже не тот молодой человек в джунглях, каким был целую жизнь назад. Но стоило ему об этом подумать, как воспоминания превратились в руководство к действию.
Конверс выскользнул из-под арки и бросился к углу здания. Грохнул выстрел, и пуля ударилась в стену слева от его головы. Он бросился вправо, перекатился по гравию, встал и метнулся в сторону от освещенного пространства. Еще три пули просвистели, вспоров гравий у самых его ног. Он добрался до темной стены зелени и нырнул в кусты, вдруг неожиданно осознав, что ему нужно сделать.
– Ox! О-ox! – вскрикнул он.
Джоэл пополз, изо всех сил продираясь сквозь сплетение зелени, и быстро оказался примерно в десяти футах от того места, на котором издал свои крик; затем он встал на колени и затих, вглядываясь в пробивающийся за кустами свет.
Все произошло как тогда, в джунглях, когда трое мальчишек в форме безжалостно убили другого мальчишку. Перепуганные люди сосредоточивают свое внимание на том месте, откуда до них доносится последний звук. Охотник “Аквитании” крадучись появился из темноты у края железнодорожной платформы, твердо держа пистолет обеими руками. Он направился прямо к тому месту, маленькому пятачку в зарослях, откуда слышались стоны.
Пошарив по земле, Конверс нашел камень величиной с кулак, схватил его и, затаившись, стал ждать. Сердце колотилось теперь где-то в горле. Его преследователь был в пределах восьми футов от зеленой стены. Джоэл бросил камень так, чтобы он упал справа от него.
Камень довольно громко ударился о землю, солдат “Аквитании” присел и выстрелил в том направлении – два… три… четыре раза. Конверс поднял свои револьвер и дважды нажал на спуск. Человек развернулся было в его сторону, но вырвавшийся крик застрял у него в горле, и он, схватившись за живот, упал.
Думать, переживать, размышлять было некогда. Джоэл прокрался к своему несостоявшемуся палачу, схватил его под мышки и затащил в кусты. Здесь он остановился и, приложив пальцы к шейной артерии упавшего, убедился – выведен из строя еще один солдат “Аквитании”, военной конфедерации Джорджа Маркуса Делавейна.
Вокруг ни души, иначе бы уже раздавались крики и слышался топот бегущих ног, кто-то наверняка вызвал бы полицию, и она уже успела бы прибыть на место. Далеко ли отсюда до Оснабрюка? А ведь он читал расписание и пытался рассчитать время, но все произошло так быстро и в такой жесткой форме, что ему просто не удалось сосредоточиться на прочитанном. Впрочем, он знает, что до Оснабрюка менее часа езды. Однако как же он объяснится на станции? О Боже, как?
Джоэл поднялся на платформу и увидел вывеску “Раине”. Это уже кое-что – он ведь считал только остановки, а не названия. И тут он увидел… Неужели свет? Вдали, довольно высоко над землей, что-то виднелось. Вышка железнодорожного диспетчера! Он видел их во множестве в Швейцарии, Франции… Они точками испещряли европейский ландшафт, контролируя поезда, которые проносились по их сектору.
Джоэл побежал по путям, неожиданно подумав: а как же он сейчас выглядит? Шляпа его затерялась, одежда в грязи, но клерикальный воротничок на месте, следовательно, он все еще пастор и им останется.
Джоэл добрался до основания лестницы, ведущей в будку, отряхнул одежду и кое-как пригладил волосы, потом, собравшись с духом, стал подниматься по железным ступеням. Наверху обнаружилось, что железная дверь будки заперта, но в ней имеется окошечко, забранное толстым бронированным стеклом, – дань предосторожности перед разгулом терроризма: скоростные поезда – мишень весьма уязвимая. Конверс разглядел, что внутри было трое мужчин, склонившихся над электронными панелями. Он постучал в металлическую фрамугу. Старший из мужчин оторвался от зеленого экрана и подошел к двери. Он взглянул в окошечко и перекрестился, однако его религиозности не хватило на то, чтобы открыть дверь. Вместо этого из переговорного устройства над дверью послышался голос:
– Was ist los Hochwurden? [170]
– Я не говорю по-немецки. Вы говорите по-английски?
– Englander? [171]
– Ya… [172]
Пожилой человек, обернувшись к остальным, что-то спросил. Сначала оба отрицательно покачали головой, но потом один из них поднял руку и подошел к двери:
– Ich spreche… немного, мистер энглэндер. Nicht входить сюда, verstehen [173]?
– Мне нужно позвонить в Оснабрюк! Меня там ждет женщина… фрау!
– О! Eine Frau? [174]
– Нет, нет! Вы не поняли! Кто-нибудь здесь поблизости говорит по-английски?
– Sie sprechen Dentsche? [175]
– Нет!
– Warten Sie [176], – сказал третий. Последовал быстрый обмен фразами. Тот, который “немножко” говорил по-английски, снова повернулся к двери.
– Eine Kirche, – сказал он, тщательно выговаривая слова. – Церковь! Ein Pfarrer, священник! Er spricht nur Englisch. Dril… t’ee strattes… there! [177]– Немец указал пальцем влево; Джоэл оглянулся. В отдалении виднелась улица. Он понял: где-то в трех кварталах отсюда есть церковь, а там священник, который говорит по-английски, и, возможно, – телефон.
– Поезд на Оснабрюк. Когда? – Джоэл указал на часы. – Когда? Оснабрюк?
Мужчина взглянул на панель перед собой. Он повернулся к Джоэлу и, улыбнувшись (Джоэл не понял чему), произнес:
– Zwolf Minuten, Hochwiirden! [178]
– Что?
– Zwolf… Твенацать.
– Двенадцать?
– Ja!
Конверс благодарно кивнул и загрохотал по железным ступенькам вниз. Оказавшись на земле, он побежал в сторону уличных фонарей. А затем помчался прямо посередине улицы, хватаясь за грудь и в тысячный раз давая себе слово бросить курить. Когда-то он убедил Вэл отказаться от сигарет, носам почему-то не последовал своему совету. Считал себя неуязвимым – вот почему. А может, заботился о ней больше, чем о себе? Хватит! Где же эта проклятая церковь?
Похоже, вон там, справа. Маленькая церквушка с глупыми башенками, а рядом – крохотный домик, явно обитель местного священника. По короткой дорожке Джоэл подбежал к двери с аляповатым распятием в центре – Иисус из рейнского камня – и постучал. Дверь отворил сияющий благостной улыбкой толстяк с остатками седых, но тщательно прилизанных волос.
– Ah, Guten Tag, Herr Kollege [179].
– Простите, пожалуйста, – задыхаясь, проговорил Конверс, – я не говорю по-немецки. Мне сказали, что вы знаете английский.
– О да, надеюсь, что так. Я проходил послушничество на вашей родине. Входите, входите, коллега! Визит собрата по служению Господу не грех отметить рюмочкой шнапса. “Немножко винца” – так, кажется, говорят у вас. Да, да! У вас на родине ценят понимание и сочувствие. Боже мой, вы такой симпатичный молодой человек!
– Не такой уж и молодой, отец мой, – проговорил Джоэл, входя.
– Все относительно, не так ли? – Немецкий священник нетвердой походкой вошел в комнату, несомненно служившую ему гостиной. На стенах висели фигурки святых, дешевые каменные изображения на черном вельвете, в большинстве своем женского пола. – Что вы предпочитаете? Есть шерри и мускатель, а для столь редкого гостя найдется и портвейн, я приберегаю его как раз для подобных случаев… Кто направил вас ко мне? Этот новичок из Ленгериха?
– Я нуждаюсь в помощи, отец.
– Господи, а кто в ней не нуждается? Или вы желаете исповедаться? Тогда, ради Бога, давайте подождем до утра. Я люблю моего Господа Бога всей душой, а все мои плотские грехи – они от сатаны. Да, да, я тут ни при чем! Архангел тьмы – вот кто виноват!
Хозяин дома был пьян. Споткнувшись о подушечку для коленопреклонения, он растянулся на полу. Конверс поднял его и заботливо усадил в кресло рядом со столь желанным ему телефонным аппаратом.
– Пожалуйста, поймите меня, отец мой. Или, вернее, не поймите меня ложно. Мне необходимо связаться с женщиной, которая ждет меня в Оснабрюке. Это очень важно!
– Женщина? Сатана! Люцифер с огненными глазами! Или вы считаете себя лучше меня?
– Нисколько. Очень прошу вас. Я нуждаюсь в помощи. Потребовалось не менее десяти минут, чтобы священник сменил гнев на милость и взялся за телефон. Он назвал себя слугой Господа, и через несколько мгновений Джоэл расслышал слова, которые позволили ему, наконец, вздохнуть свободнее.
– Frau Geyner? Es tut mir leid… [180]– Старый священник и старая женщина проговорили несколько минут, из которых последние тридцать секунд священник только кивал. Повесив трубку, он повернулся к Конверсу: – Она ждала вас. – Священник удивленно нахмурился. – Она почему-то решила, что вы сошли на товарной станции… С чего это вдруг?
– Я ее понимаю.
– А я – нет. Впрочем, дорогу она знает и заберет вас минут через тридцать… Ваш визит отрезвил меня, отец. Надеюсь, я не проявил какой-нибудь бестактности?
– Ну что вы! – воскликнул Джоэл. – Вы помогли человеку в трудную минуту, что же здесь может быть плохого?
– Давайте выпьем. Забудем о шнапсе и о “стаканчике вина”, все это ерунда, не так ли? У меня в холодильнике хранится бутылка виски. Вы ведь американец, не так ли?
– Да, стаканчик виски был бы весьма кстати.
– Прекрасно! Тогда пожалуйте в мою скромную кухню. Вот сюда. И не забудьте опустить занавески, мой дорогой мальчик. Для прихожан это было бы слишком. Не так ли? И все же, как бы оно там ни было, я – хороший человек. Я верю в это. Я несу людям утешение.
– Нисколько в этом не сомневаюсь.
– Где вы обучались, отец?
– Католический университет в Вашингтоне, – ответил Конверс, довольный собой, – как здорово, что он так быстро нашелся с ответом.
– Боже мой, а ведь и я там учился! – воскликнул прелат. – Ну, погоняли же они меня, представляете? А помните этого, как его звали…
“О Господи!” – подумал Джоэл.
Фрау Гермиона Гейнер наконец прибыла и взяла Конверса в оборот. Это была маленькая женщина, немного старше, чем предполагал Джоэл, с увядшим лицом и большими яркими глазами, источавшими электричество, этим она напомнила ему “монашку” с амстердамского вокзала. Он сел в автомобиль, она закрыла за ним дверцу и защелкнула ее на запор. Потом уселась за руль, и машина понеслась, в считанные секунды набрав скорость шестьдесят миль в час.
– Не знаю, как и благодарить вас за все, что вы для меня делаете, – сказал Конверс, устраиваясь на сиденье.
– Ерунда! – воскликнула старуха. – Я лично разыскивала летчиков, сбитых над Штуттгартом и Мангеймом! Я плевала на солдат и прорывалась через все преграды. И я ни разу не засыпалась! Эти скоты не смели меня тронуть!
– Я хотел только сказать, что обязан вам жизнью и хочу, чтобы вы знали, как я вам благодарен. Я знаю, Валери, ваша племянница и моя… моя бывшая жена, объяснила вам, что я не совершал тех вещей, которые мне приписывают. Она права, я не делал этого.
– Ах, Валери, она – милое дитя, но не очень-то разумна. Вы избавились от нее, правда?
– Все произошло не совсем так.
– И откуда ей быть разумной? – продолжала Гермиона Гейнер, как будто не слыша его. – Она – художница, а художники – люди неуравновешенные. Да еще этот француз – ее отец. Скажите на милость, майн герр, что может быть хуже? Французы! Позор Европы! Им нельзя доверять, как и их винам, которые годятся только для их желудков, скажу я вам. Нация алкоголиков. Это у них в крови.
– Но вы ведь поверили ей в том, что касалось меня. Вы мне помогаете, вы спасаете мою жизнь.
– Потому что только мы можем это сделать, майн герр. Мы всегда знали, как это делается!
Совершенно обескураженный, Джоэл глядел на летящие навстречу дорожные знаки, на приближающиеся повороты, которые они брали так быстро, что только взвизгивали покрышки. Гермиона Гейнер совсем не то, что он ожидал увидеть, но он уже привык к неожиданностям. Она очень стара, сейчас глубокая ночь, а за последние два дня ей пришлось немало потрудиться, это не могло не отразиться на ней. Когда старые люди устают, поднимаются давние предрассудки. Возможно, утром на свежую голову им удастся обсудить все спокойно. Утром начнется новый день. Валери пообещала позвонить в Оснабрюк и сообщить новости относительно Сэма Эббота. Она должна с ним встретиться. Сэму необходимо узнать об этом странном языке, в котором слово имеет еще и второй, неожиданный смысл. “Компрометация”. Убийства! “Вэл, позвони мне. Ради всего святого, позвони!”
Конверс смотрел в окно – мирный загородный ландшафт, застывшая тишина…
– Вот мы и приехали, майн герр! – крикнула Гермиона Гейнер, сделав еще один сумасшедший поворот к подъездному пути, ведущему к большому старому, стоящему в глубине трехэтажному дому. Насколько Конверсу удалось разглядеть, дом этот когда-то выглядел весьма внушительно, если судить по его размеру, количеству створчатых окон и фигурных фронтонов. Однако теперь даже при лунном свете было видно, что, подобно своей владелице, дом очень стар, запущен и слава его в прошлом.
По выщербленным деревянным ступеням они поднялись на огромное крыльцо и направились к двери. Фрау Гейнер постучала резко, настойчиво; прошло несколько секунд, и еще одна старуха с церемонным поклоном отворила дверь, и они вошли в дом.
– Здесь очень мило, – начал было Джоэл, – я хотел бы, чтобы вы знали…
– Ш-ш-ш! – Гермиона Гейнер опустила ключ от машины в стоявший на столе в прихожей красный кувшин лакового дерева и знаком пригласила его за собой. – Diese Richtung! [181]
Двустворчатая дверь распахнулась, и Джоэл застыл в изумлении и растерянности. Перед ними в большом, слабо освещенном зале викторианского стиля выстроился ряд стульев с высокими спинками, на каждом из них восседала старуха – девять старух! Совершенно загипнотизированный, он всмотрелся в них повнимательнее. Одни слабо улыбались, у других были застывшие, напряженные лица, некоторые уже тряслись от старости, одна разговаривала сама с собой.
Последовал взрыв хлипких аплодисментов – тонкие венозные руки или, наоборот, опухшие, покрытые старческой “гречкой”, с явным усилием ударяли ладонью о ладонь. Впереди стояли два стула. Тетка Валери указала жестом, что они предназначены для нее и Джоэла. Они уселись, аплодисменты уступили место тишине.
– Meine Schwestern Soldaten! – вскричала Гермиона Гейнер, вставая. – Heute Nacht… [182]
Она говорила минут десять, иногда ее речь прерывалась жидкими аплодисментами и возгласами удивления и восторга. Наконец она села, заслужив довольно живые овации.
– Nun, Fragen! [183]
И тут старухи одна за другой начали говорить – слабыми, в основном запинающимися голосами, хотя некоторые звучали весьма энергично, почти враждебно. При этом Конверс обратил внимание, что все они глядят на него и, перебивая друг друга, задают ему вопросы, как будто беглец, которого они спасли, и в самом деле был пастор.
– Прошу вас, майн герр! – воскликнула Гермиона Гейнер. – Ответьте дамам. Удостойте их своим ответом.
– Я не могу отвечать на вопросы, которых не понимаю, – тихо возразил Джоэл.
Внезапно, без всякого предупреждения, тетка Валери поднялась со своего места, обернулась к нему и ударила его по лицу.
– Такая уклончивая тактика здесь не поможет! – возопила она, нанося ему новый удар, кольцо на ее пальце расцарапало Конверсу кожу. – Мы отлично знаем, что вы понимаете каждое сказанное здесь слово. И почему это вы, чехи и поляки, всегда думаете, что нас можно обвести вокруг пальца? Вы коллаборационист! У нас есть доказательства!
Старухи начали кричать, их старенькие лица исказила ненависть. Конверс поднялся со стула. Он понял: Гермиона Гейнер и все остальные – сумасшедшие или впавшие в старческий маразм, а возможно, и то и другое вместе. Они до сих пор живут в страшных временах сорокалетней давности.
И тут, как бы по какому-то тайному сигналу, на другой стороне комнаты открылась дверь и вошли двое мужчин, один из них в плаще, в левой руке у него был какой-то пакет, а правую он держал в кармане. У второго на вытянутой руке висело летнее пальто, под которым скрывалось оружие. При появлении третьего Джоэл крепко зажмурился, почувствовав невыносимую боль в груди. У этого был забинтован лоб, а рука висела на перевязи – раны эти нанес ему Конверс в товарном вагоне, полном взбесившихся животных.
Первый подошел и вручил ему пакет. Это был толстый конверт без единой марки – досье, которое он отправил в Нью-Йорк Натану Саймону.
– Генерал Ляйфхельм передает вам привет и просит засвидетельствовать свое восхищение, – проговорил он, произнося слово “генерал” с твердым немецким “г”.
Питер Стоун невозмутимо наблюдал, как врач, доверенное лицо ЦРУ, наложил третий и последний шов на угол губы армейского офицера, который напряженно сидел на стуле.
– Переносицу придется еще подправить, – заметил врач. – У меня есть знакомый хирург, который отлично справится с этим за несколько часов, а потом я отправлю вас к дантисту на Семьдесят первой, он сделает остальное. Я позвоню вам попозже, когда все устрою.
– Сукин сын! – взревел капитан, насколько позволял ему застывший от укола новокаина рот. – Это был танк, черный гребаный танк! Он не мог работать на нее, это был просто чертов таксист! Почему, дьявол его побери, он сделал это?
– Возможно, вы настроили его на эту волну, – сказал человек в штатском, отходя и просматривая на ходу какие-то записи. – Такое случается.
– Что случается? – выкрикнул офицер.
– Прекратите, капитан. Швы разойдутся. – Доктор угрожающе поднял шприц.
– Ладно, ладно. – Офицер сбавил тон. – Но не объясните ли вы мне, что на вашем тайном языке означает слово “настройка”?
– Я говорю на нормальном английском. – Стоун повернулся к доктору: – Как вы знаете, я больше не работаю, поэтому счет лучше дайте мне лично.
– С меня хватит. Мы пообедаем вместе, когда вы будете в городе. Тот хирург и дантист – другое дело. Я бы расплатился с ними наличными. И снимите с него форму.
– Будет сделано.
– Почему? – Капитан замолчал, увидев, что человек в штатском сделал нетерпеливый жест рукой.
Доктор сложил свои инструменты в черный чемоданчик и направился к двери.
– Да, Стоун, – сказал он, оборачиваясь к бывшему агенту ЦРУ, – спасибо за албанца. Его жена тратит московские рубли как сумасшедшая – только успевай придумывать названия болезней.
– Ее болезнь – ее муж. Он снимает квартиру в Вашингтоне, но она об этом не знает, как и о его странных сексуальных наклонностях.
– Ну, я-то ей никогда не скажу.
Доктор ушел, и Стоун повернулся к капитану:
– Когда вы имеете дело с такими людьми, не говорите ничего лишнего и не задавайте вопросов. Они не хотят знать лишнего.
– Простите, но что значит, я “настроил” этого громилу?
– Неужели не понятно? За красивой женщиной гонится армейский офицер с двумя рядами орденских планок. Как вы думаете, сколько воспоминаний – самых черных воспоминаний – накопилось у этого негра о людях вашей породы?
– Моей породы? Я никогда не относил себя к какой бы то ни было породе, но, кажется, я понимаю, что вы хотите сказать…
Когда я добрался сюда, вы говорили по телефону, а потом было еще два звонка. Что-нибудь новое? Не насчет жены Конверса?
– Нет. – Стоун опять поглядел в свои записи. – Можно предположить, что она пытается разыскать кого-то из тех, кому доверял ее бывший муж. Для этого и вернулась.
– Он знает Вашингтон. Этим человеком может оказаться кто-нибудь из конгресса, из администрации или сената.
– Не думаю. Если бы он знал кого-нибудь и считал, что может рассказать ему все, не потеряв своей головы, он бы объявился еще несколько дней назад. Не забывайте – он осужден и приговорен. Можете вы представить себе такого человека в Вашингтоне, который не бросил бы его на растерзание? Он сейчас в положении прокаженного. Слишком уж много “авторитетных источников” подтвердило его вину, даже диагностировало его болезнь.
– И теперь он знает то, что нам было известно уже несколько месяцев назад. Трудно сказать, где засели сторонники “Аквитании” и не с ними ли ты разговариваешь.
– И не узнаешь, кого они успели купить, – добавил Стоун, – или, шантажируя, заставили служить себе. – Бывший агент ЦРУ присел напротив армейского офицера. – Но выяснилось еще несколько вещей. Более понятной стала их схема, всплыло несколько дополнительных имен. Если бы нам сейчас удалось вытянуть Конверса и объединить то, что стало известно ему, с тем, что знаем мы… Возможно, этого было бы достаточно.
– Что? – Капитан резко наклонился к нему.
– Успокойтесь. Я говорю только “возможно”. Я сейчас собираю кое-какие старые долги, и, если удастся свести все вместе, найдутся один-два человека, на которых можно положиться.
– Поэтому мы и обратились к вам, – тихо сказал офицер. – Вы знаете, что делать, а мы – нет… Итак, что вы имеете?
– Для начала: вы слышали когда-нибудь об актере Калебе Даулинге? На самом-то деле его зовут Кальвином, но это никому не важно, кроме компьютеров.
– Знаю такого. Он играет папашу в телесериале “Санта-Фе”. По секрету скажу, мы с женой иногда смотрим этот фильм. Так что же с этим актером?
Стоун взглянул на часы.
– Через несколько минут он будет здесь.
– Серьезно? Я в восторге.
– Возможно, вы будете еще в большем восторге, когда мы потолкуем с ним.
– Господи, да просветите же меня!
– Это одно из тех странных совпадений, которые ничем не объяснишь, но время от времени они случаются… На съемках картины в Бонне Даулинг свел дружбу с Перегрином – ну, американская знаменитость et cetera [184]. А в самолете он познакомился с Конверсом и заказал ему номер в гостинице – тогда с этим было туго. Для нас важно то, что именно Даулинг попытался связать Конверса с Перегрином, но ничего не получилось, потому что в дело вмешался Фитцпатрик.
– Ну и…
– После убийства Перегрина Даулинг несколько раз пытался добиться приема у исполняющего обязанности посла, но каждый раз его отшивали. Тогда он послал записку секретарше Перегрина, они встретились, и он обрушил на ее голову все, что знал. Они с Перегрином договорились, сказал он, что если Конверс позвонит в посольство и встреча состоится, то Даулинг будет на ней присутствовать. Он уверен, что Перегрин сдержал бы свое слово. Во-вторых, Перегрин и сам заметил, он признался в этом Даулингу, что в посольстве происходит что-то неладное. Один довольно странный инцидент Даулинг наблюдал и сам. В разговоре с секретаршей он отметил также несколько вещей, которые трудно объяснить, – начиная с “безумства” Конверса, человека, по его мнению, ясного и твердого ума, и кончая тем непонятным фактом, что с него, человека, который видел посла одним из последних, так и не были сняты показания. И наконец, он заявил, что совершенно убежден: Конверс не имеет ни малейшего отношения к убийству Перегрина. Секретарша чуть не брякнулась в обморок, но все же позвонила начальнику боннского филиала ЦРУ… Два дня спустя то же сделал и я, сославшись на секретное поручение госдепартамента.
– И он все это подтвердил?
– Да. Он встретился с Даулингом, выслушал его и начал копать сам. Всплыли имена, одно из которых нам уже известно, но обнаружились и новые. Он-то мне как раз и звонил, когда вы пришли. Даулинг прилетел сюда вчера и остановился в отеле “Пьер”. Он будет здесь в одиннадцать тридцать.
– Да, это уже шаг вперед, – сказал капитан. – Есть что-нибудь еще?
– Есть и еще кое-что. Помните, в каком замешательстве были мы все, когда гробанули судью Антштетта, и как убедительно все списали на мафию? Черт побери, мы даже не предполагали, почему вдруг Холлидей прежде всего обратился к Анштетту. Так вот, компьютерные мальчики из армейского банка данных нашли ответ. Началось все в октябре 1944 года. Тогда Анштетт был военным юристом в Первой армии под командованием Брэдли, а Делавейн командиром батальона. И Делавейн заслал в военный трибунал какого-то сержанта, который сошел с ума, он обвинил его в дезертирстве с поля боя. Полковник Делавейн хотел, чтобы это послужило примером как для американцев, так и для немцев – первые пусть знают, что их могут расстрелять, а вторые – что они умеют сражаться. Сержант был приговорен к расстрелу.
– О Господи! – воскликнул армейский офицер. – Ничто не меняется.
– Вот именно. Однако вмешался скромный лейтенантик по фамилии Анштетт и принялся палить из всех юридических стволов. Используя данные психиатрической экспертизы, он не только отправил сержанта на лечение, но и поставил процесс с ног на голову, потребовав суда над самим Делавейном. На основании все той же психиатрической экспертизы – действия в стрессовых ситуациях – он усомнился в профессиональной пригодности Делавейна. Это похоронило бы карьеру полковника, не окажись у него влиятельных друзей в военном министерстве. Они так глубоко упрятали дело Делавейна, что о нем не вспоминали до тех пор, пока в шестидесятых годах не стали создавать компьютерные банки.
– Но это, согласитесь, объясняет далеко не все.
– Но кое-что все-таки объясняет, – возразил штатский, покачивая головой. – Я не пытаюсь объяснить этим убийство Анштетта. Не будем заблуждаться – на курок нажала именно мафия. – Стоун сделал паузу и перевернул страницу. – Но здесь должна быть какая-то связь, какое-то связующее звено. Ребята при компьютерах обещали копнуть поглубже, и я очень на них надеюсь. Теперь угадайте, кто был адъютантом полковника Делавейна в Первой армии? Нет, даже не пытайтесь, не угадаете. Некий капитан Парелли. Марио Альберто Парелли.
– Боже мой! Сенатор Парелли?
– В пятый раз избираемый сенатор, тридцать лет пребывающий в этом храме законности. Типично американская история. Мальчишка Марио, чистильщик сапог, попадает в сенат благодаря закону о бывших военнослужащих и хорошо потратившись на адвокатов.
– Ну и ну… – уже без прежнего энтузиазма тихо сказал капитан, откидываясь в кресле. – Это уже серьезно, не так ли?
– Еще бы. Все сходится. Я уже не говорю о том, что в шестьдесят втором и в шестьдесят третьем, во время кампании против Кубы, Парелли был частым гостем в Белом доме, его любезно принимали оба Кеннеди.
– Значит, и в сенате! Он же – один из их столпов.
– Пока вы размышляете о подобной несправедливости, позвольте доложить еще об одном. Мы разыскали капитана Фитцпатрика.
– Что?!
– По крайней мере, мы знаем теперь, где он находится, – продолжал Стоун. – Но можем ли мы вытащить его оттуда или хотя бы сделать такую попытку – вопрос иной.
Валери села в такси у аэропорта Мак-Каррен в Лас-Вегасе и назвала шоферу адрес ресторана на Рут, 93, который ей дважды повторил по телефону Сэм Эббот. Шофер внимательно оглядел ее в зеркальце заднего обзора. Валери давно привыкла к пристальным мужским взглядам, они уже не льстили ей и даже не раздражали. Ей давно наскучило это мальчишество взрослых людей, которые никак не могут изжить своих детских фантазий.
– Вы не ошиблись, мисс? – спросил шофер.
– Что?
– Это не ресторан, вернее, не то, что принято считать рестораном, просто жалкая забегаловка для шоферов грузовых рейсов.
– Туда-то мне и нужно, – холодно подтвердила Вэл.
– Хорошо, прекрасно, едем. – И такси влилось в общий поток машин.
Шофер был прав. Пол-акра асфальта, ставшего прибежищем для огромных грузовиков, окружали длинное низкое, Г-образной формы строение. Обычные машины парковались на порядочном расстоянии от своих гигантских собратьев, по сравнению с которыми они казались сущими карликами. Вэл расплатилась и вошла внутрь. Оглядевшись, она направилась мимо прилавка с кассиршей к “аппендиксу”, в одной из кабинок которого ее должен был ждать Сэм.
Он сидел в конце второго бокового прохода. Приближаясь, Валери разглядывала этого человека, которого не видела почти семь лет. Он не очень изменился. Каштановые волосы поседели на висках, но сильное спокойное лицо оставалось прежним, разве что чуть глубже запали глаза, чуть больше появилось морщин в углах рта, резче обозначились скулы. Хорошее лицо для портрета, подумала она, – четко просматривается характер. Глаза их встретились, и бригадный генерал вышел из кабинки: ничто в одежде не выдавало его профессии или звания: на нем была открытая спортивная рубашка, светлые брюки и темные мокасины. Ростом он был чуть пониже Джоэла. Серые глаза смотрели с откровенной доброжелательностью.
– Вэл… – Эббот только на мгновение задержал ее руку, не желая привлекать к ним внимание.
– Отлично выглядите, Сэм, – сказала она, усаживаясь напротив него и опуская на пол свою дорожную сумку.
– А вы – просто потрясающе, что в моем лексиконе заменяет все остальные прилагательные. – Эббот улыбнулся. – Как ни странно, но здесь я бываю довольно часто – тут на меня никто не обращает внимания. Поэтому я решил, что это чертовски подходящее местечко для встречи. Впрочем, я не подумал, что, когда вы будете проходить мимо здешних горилл, они начнут совать себе яичницу в уши кофейными ложками.
– Спасибо, Сэм, я нуждаюсь в некотором одобрении.
– А у меня будет железное алиби. Если кто-то узнает меня, пройдет слушок, что бригадир пошел на сторону от своей законной.
– А вы женаты, Сэм?
– Пять лет. Немного поздновато, но жена отличная и две чудесные дочурки.
– Счастлива за вас. Надеюсь, у меня будет возможность познакомиться с нею, вернее – с ними, но только не сейчас. Определенно – не сейчас.
Эббот помолчал, глядя в ее глаза с некоторой грустью.
– Спасибо за то, что вы все поняли, – сказал он.
– Здесь и понимать нечего, или, вернее, нужно понять все. То, что вы согласились на эту встречу, превосходит все, на что мы могли рассчитывать. Мы с Джоэлом понимаем, чем вы рискуете, учитывая ваш пост и генеральское звание, и будь у нас какой-нибудь иной выход, мы бы не стали вас впутывать. Но больше нам обратиться не к кому. Выслушав меня, вы поймете, почему мы не могли больше ждать, почему Джоэл согласился на то, чтобы я разыскала вас… Обратиться к вам, Сэм, – моя идея, но Джоэл и слышать об этом не хотел, пока не осознал, что должен пойти на это не ради себя – он не рассчитывает остаться в живых. Так он сказал, и он верит в это.
Официантка принесла кофе. Эббот поблагодарил ее.
– Заказ мы сделаем попозже, – сказал Сэм. – Вам придется довериться моим суждениям. – Он в упор посмотрел на Валери. – Надеюсь, вы это понимаете?
– Да, я доверяю вам.
– Не дозвонившись до вас, я связался кое с кем из тех, с кем работал в Вашингтоне пару лет назад. Эти люди в делах подобного рода чувствуют себя как рыба в воде, у них есть ответы на вопросы, которые мы еще не успели задать.
– Вот с ними-то и хочет связаться Джоэл! – прервала его Валери. – Вы же видели его тогда… Вы ночевали у него в гостинице, помните? Он сказал, что вы оба тогда перебрали.
– Это правда, – согласился Сэм. – И наговорили друг другу много лишнего.
– Вы тогда работали экспертом по оснащению самолетов – так сказал Джоэл – и были связаны со специалистами различных разведывательных служб.
– Правильно.
– Вот с ними-то ему и нужно связаться! Он должен рассказать им то, что ему удалось узнать! Я забегаю вперед, Сэм, но Джоэл считает, что этих людей следовало бы подключить к делу с самого начала. Он понимает, почему выбрали именно его, и, как это ни странно, даже не оспаривает правильность такого решения! Но без этих ваших знакомых ничего не получится.
– Да, вы здорово забегаете вперед.
– Я еще вернусь к главному.
– Погодите, сначала дайте мне закончить. Я переговорил с ними, сказал, что не верю ни единому печатному или устному слову. Но они единогласно утверждают – это не тот
Конверс, которого я знал, и посоветовали мне держаться от него подальше. Дело, по их словам, безнадежное, и я могу только сильно запачкаться. Это не тот Конверс, которого я знал, сказали они. Это псих, совсем другой человек. И есть много тому доказательств.
– Но вы же отозвались на мой звонок. Почему?
– По двум причинам. Первая очевидна: мы вместе с Джоэлом прошли через такие испытания, что все разговоры и слухи о нем кажутся мне бессмыслицей, а возможно, мне просто хочется, чтобы они оказались бессмыслицей. Вторая причина менее субъективна. Я умею распознавать ложь, а мне подсовывали именно ложь, так же как и тем людям, которые ее потом распространяют. – Эббот отпил немного кофе, как бы приказывая себе не спешить и успокоиться. Командир эскадрильи обязан владеть собой. – Я переговорил с тремя людьми, которым я доверяю, и каждый из них перепроверил данные по своим каналам. После этого они снова связались со мной, и каждый из них, по существу, сказал одно и то же, хотя и на разных языках, – каждый рассматривал проблему в своем аспекте, это единственный способ работы с такими людьми. И повторялась слово в слово только одна деталь, и эта деталь была ложью. Все они утверждали, что причиной нервного срыва были наркотики.
– У Джоэла?
– Они говорили об этом в одних и тех же выражениях:
“По свидетельствам, просочившимся из Нью-Йорка, Женевы и Парижа, Конверс в больших количествах приобретал наркотики”. Это – одна из формулировок. Вторая звучит примерно так: “Медицинские эксперты пришли к выводу, что инъекции наркотиков повлекли за собой распад психики и вернули его в прошлое”.
– Но это безумие! Это ложь! – выкрикнула Валери так громко, что Эбботу пришлось успокаивающе придержать ее за руку. – Простите, ради Бога, но это – наглая ложь, – прошептала она. – Вы даже не представляете себе…
– Нет, Вэл, очень хорошо представляю. Джоэла пять или шесть раз накачивали наркотиками, их присылали из Ханоя, и никто не противостоял им активнее, чем он. Он ненавидел их. Единственное, что он себе позволял после Вьетнама, – это табак и алкоголь. Случалось, после жуткого похмелья я бросался к домашней аптечке в поисках брома или аспирина, однако он ни к чему не прикасался.
– Всякий раз, когда приходилось продлевать заграничный паспорт и делать новые прививки, он выпивал не менее четырех мартини, – сказала Валери. – Господи, и кому же понадобилось распускать подобные мерзости?
– Когда я попытался выяснить это, мне дали понять, что подобная информация закрыта даже для меня.
Бывшая миссис Конверс широко раскрытыми глазами смотрела на бригадного генерала.
– Вы должны выяснить это, Сэм, вы же сами понимаете, разве не так?
– Расскажите-ка мне обо всем, Вэл.
– Все началось в Женеве, и главной побудительной причиной для Джоэла стало имя Джорджа Маркуса Делавейна…
Эббот крепко зажмурил глаза, и лицо его сразу постарело.
Крик хищника в ночной морозной тиши – крик человека в инвалидном кресле, упавшем на пол. Короткие обрубки, которые были когда-то ногами, беспомощно шевелились, сильные руки приподнимали туловище над ковром.
– Адъютант! Адъютант! – орал генерал Джордж Маркус Делавейн, пока на столе, стоящем под странно окрашенной географической картой, разрывался от звона темно-красный телефон.
Крупный, мускулистый человек средних лет в полной парадной форме вбежал в дверь и бросился к своему начальнику.
– Разрешите помочь вам, сэр. – Он почтительно потянулся к креслу.
– Не меня! – завопил Делавейн. – Телефон! Сними трубку! Скажи, что я вышел и сейчас вернусь! – И старый вояка с трудом пополз к столу.
– Одну минуточку, – проговорил адъютант в трубку. – Генерал сейчас будет. – Подполковник положил трубку на стол и подбежал сначала к креслу, а потом к Делавейну. – Прошу вас, сэр, разрешите вам помочь.
С выражением бессильного отвращения на лице калека позволил усадить себя в поднятое кресло и сразу же устремился вперед.
– Дайте мне трубку! – приказал он. – “Пало-Альто интернэшнл”. Слушаю. Назовите код дня!
– Черинг-Кросс, – ответила трубка с британским акцентом.
– Что у вас, Англия?
– Радиодонесение из Оснабрюка. Его взяли.
– Убейте его!
Хаим Абрахамс сидел у себя на кухне, барабаня пальцами по столу и старательно отводя взгляд от телефонного аппарата и висящих на стене часов. Истекал четвертый из назначенных сроков, а Нью-Йорк молчал. Приказ был совершенно ясен: сообщения по телефону делаются в тридцатиминутные периоды через каждые последующие шесть часов. Срок первого из них истек двадцать четыре часа назад, когда, по его подсчету, совершил посадку самолет из Амстердама. Двадцать четыре часа – и ничего! Пропуск первого тридцатиминутного отрезка не очень-то обеспокоил его – трансатлантические рейсы редко укладываются в расписание. Второй пропуск тоже можно объяснить – женщина пересела в автомобиль или взяла билет на другой самолет, а возможно, осведомителю трудно дозвониться до Израиля. Третий пропуск уже недопустим, а четвертый – просто невозможен. Тридцать минут истекали, оставалось всего шесть минут. Господи, да когда же он зазвонит?
Телефон зазвонил. Абрахамс вскочил со стула и схватил трубку.
– Да?
– Мы ее упустили, – последовало короткое сообщение.
– Вы… что?!
– Она взяла такси до аэропорта Ла-Гуардиа, а там купила билет на утренний рейс на Бостон. Затем сняла номер в мотеле и, должно быть, через несколько минут исчезла.
– Где были наши люди?
– Один в машине, припаркованной у мотеля, второй – в одном из соседних номеров. Не было никаких оснований предполагать, что она сбежит. У нее же был билет на Бостон.
– Идиоты! Подонки!
– Виновные понесут наказание в дисциплинарном порядке… Наши люди в Бостоне проверили все рейсы, все поезда. Ее не обнаружили.
– А почему вы решили, что она полетит в Бостон?
– А билет? Куда ей еще лететь?
– Кретины!
Валери умолкла, закончив свое повествование. Она взглянула на Сэма Эббота, теперь он казался гораздо старше, чем час назад.
– Возникает целый ряд вопросов, – сказал бригадный генерал. – Хотелось бы о многом порасспросить Джоэла. Паршиво, что я не разбираюсь в таких вещах, но у меня есть человек, который съел на этом собаку. Сегодня вечером я поговорю с ним, а завтра мы втроем вылетим в Вашингтон. Правда, с утра у меня полеты, но они закончатся к десяти часам. И потом я свободен – одна из девочек болеет, ничего серьезного, правда, но я взял свободный день. Алан сообразит, к кому нам обратиться и кому можно доверять.
– А ему самому вы доверяете?
– Меткалфу? Доверил бы собственную жизнь.
– Джоэл говорит, что вам следует соблюдать осторожность. Он предупреждал, что они могут оказаться где угодно, даже там, где их меньше всего можно было бы ожидать.
– Где-то должен быть список их членов.
– У Делавейна? В Сан-Франциско?
– Сомневаюсь. Слишком просто и слишком рискованно. Там его наверняка стали бы искать в первую очередь: Делавейн не мог не предвидеть этого… А отсчет времени? Вы говорите, Джоэл считает, будто они делают ставку на массовые беспорядки в самых различных городах?
– И в таких масштабах, что нам трудно это даже представить. Взрывы насилия, всеобщая дестабилизация, раздуваемая теми, кто призван поддерживать порядок.
Эббот покачал головой:
– Звучит это неправдоподобно. Хотя, если учесть сложнейшую систему управления… Полиция и части национальной гвардии подчиняются разным ведомствам, разным командам. В этой цепи и может произойти разрыв.
– Джоэл так и считает. Он говорит, что иных способов у них нет, а это вполне реальный путь к власти. Он не сомневается, что у них повсюду заготовлены склады оружия и боеприпасов, есть броневики и даже самолеты – на скрытых аэродромах.
– Вэл, это же чистое безумие… Простите, я употребил не то слово. Но это за пределами всякой логики.
– Вспомните Ньюарк, Уоттс, Майами?…
– Там было совсем иное. Там в основе волнений лежали расовые и экономические причины.
– Но города горели, а людей убивали на улицах! И заметьте, порядок был тогда восстановлен только с помощью оружия. А представьте себе, что оружия этого значительно больше, притом оно есть у тех и у других. Примерно это и происходит сейчас в Северной Ирландии.
– В Ирландии? Вы имеете в виду побоище в Белфасте? Там идет самая настоящая война, которую никто не может остановить.
– Это ихвойна! Они ее развязали! Джоэл сказал, что это проба сил, генеральная репетиция!
– Дикость какая-то, – заметил пилот.
– “Аккумуляция, резкое ускорение”. Это слова Абрахамса, он произнес их на встрече в Бонне. Джоэл попытался расшифровать их. Он не купился на пояснение Ляйфхельма, что тот имел в виду шантаж и вымогательство. “Это не сработает”, – сказал он им.
– Вымогательство? – переспросил Эббот, поморщившись. – Я не помню, чтобы вы упоминали этот термин.
– Может быть, и не упоминала – Джоэл не счел это существенным. Ляйфхельм спросил у него, что он думает о компрометации ведущих лидеров самых различных правительств, и Джоэл ответил, что это не сработает. Очиститься от ложных обвинении им довольно просто, а ответный удар будет сокрушительным.
– Компрометация?… – Сэм Эббот еще ниже склонился над столом. – Вы сказали “компрометация”, Вэл?
– Да.
– О Господи…
– А в чем дело?
– В чем дело? Это слово имеет несколько значений. Ну, как, например, “снять часового” может означать смену поста, но чаще – бесшумное убийство. Есть десятки аналогичных выражений, просто мне сейчас ничего не приходит в голову.
– Я не понимаю, Сэм.
– В определенном контексте слово “компрометация” означает убийство, самое простое и банальное убийство. Уничтожение!
Валери сняла номер в “Гранд-отеле” и, к удивлению администратора, вручила ему плату наличными за три дня вперед. С ключами в руке она поднялась на лифте на девятый этаж и вошла в номер, обставленный с присущей Лас-Вегасу крикливой роскошью. Стоя у балкона, она следила, как оранжевый диск солнца скрывается за дальними холмами, и размышляла об охватившем весь мир безумии. Утром она прежде всего позвонит Джоэлу – к тому времени в Оснабрюке будет примерно полдень.
Ужин она заказала в номер, а потом около часа смотрела какую-то дурацкую телепередачу и наконец улеглась в постель. Она оказалась права относительно Сэма Эббота. Милый Сэм, целенаправленный, как полет стрелы, прямой и незакомплексованный. Если хоть кто-то знает, что им делать, то это Сэм, а если он сам не знает, то у него есть к кому обратиться. Впервые за много дней Вэл почувствовала некоторое облегчение. Потом пришел сон, и на этот раз она спала без кошмаров.
Валери проснулась, разбуженная первыми лучами солнца, обстреливающими горы за балконной дверью. Еще какое-то время она выбиралась из глубин сновидения, в котором ей виделось, что она находится у себя дома, на Кейп-Энн, и солнце скользит по ее постели, изгоняя остатки сна. Затем она увидела портьеры с пошловатым рисунком и далекие горы, уловила застоялый запах толстых гостиничных ковров, и кошмарная реальность вернулась к ней.
Она встала с необъятной по размерам кровати и сонно побрела в ванную комнату, включив по пути телевизор. Она уже подошла к двери ванной и тут неожиданно остановилась, ухватившись за дверной косяк, в ее голове взорвались тысячи пуль, перед глазами все поплыло. Она закричала. И кричала до тех пор, пока не свалилась на пол.
В нью– йоркской квартире Питер Стоун включил радио, а потом быстро подошел к столу, на котором лежал раскрытый на голубых страницах телефонный справочник, взятый из номера “миссис Де-Пины” в отеле “Сент-Регис”. Стоун просматривал голубые страницы справочника с телефонами государственных учреждений и одновременно слушал по радио последние известия.
“…Получено подтверждение нашего прежнего сообщения об аварии реактивного истребителя “Ф-18” на военно-воздушной базе Неллис в Неваде. Катастрофа произошла сегодня утром в семь часов сорок две минуты по местному времени в ходе утренних полетов над пустыней в тридцати восьми милях к северо-западу от аэродрома базы Неллис. Летчик, бригадный генерал Сэмюэл Эббот считался одним из лучших пилотов военной авиации и крупнейшим авторитетом в области тактики ведения воздушных боев. Офицер по связи с прессой базы Неллис заявил, что создана комиссия, которая проведет полное расследование причин катастрофы, заявив при этом, что, согласно показаниям остальных участников полетов, самолет генерала Эббота, шедший во главе эскадрильи, врезался в землю при выполнении маневра на сравнительно малой высоте. Грохот взрыва можно было расслышать в Лас-Вегасе. Говоря о гибели прославленного летчика, офицер по связи с прессой не смог сдержать личных чувств. “Смерть генерала Эббота является невосполнимой потерей не только для военной авиации, но и для всей страны”, – заявил он репортерам. Несколько минут назад президент Соединенных…”
– Так-то вот, – сказал Стоун, обращаясь к армейскому капитану, сидевшему на другом конце комнаты. – Туда она и направилась… Да вырубите этот чертов ящик! Я знал Эббота, работал с ним пару лет назад в Лэнгли.
Армейский офицер выключил приемник, не отрывая взгляда от штатского.
– Да вы хоть сами-то понимаете, что говорите? – спросил он.
– Вот, пожалуйста, – вместо ответа, произнес Стоун, указывая пальцем в левый нижний угол раскрытой страницы. Голубая тринадцатая страница от конца. “Правительственные учреждения Соединенных Штатов”. “Военно-воздушные силы управление…”
– Да здесь же десятки всяких организаций, есть даже ваш прежний работодатель: “ЦРУ, Нью-йоркское отделение”. А почему бы ей не обратиться к ним? Это куда логичнее.
– Этот путь для Конверса закрыт, и он это знает.
– А он и не пошел по нему, – поправил его капитан. – Он послал ее.
– Судя по тому, что мы о нем знаем, это на него не похоже. Если бы он отправил ее в Лэнгли, она вернулась бы в гробу. Нет, она прилетела сюда, чтобы отыскать вполне определенного человека, а не какое-то безличное управление или отдел. Ей нужен человек, которого оба они знают и которому доверяют. Эббот. Она разыскала его, рассказала все, что ей рассказал Конверс, а потом Эббот поговорил с кем-то еще – не с тем, с кем надо. Черт бы их всех побрал!
– Откуда у вас такая уверенность? – не сдавался капитан.
– Господи, капитан, вы что, сами не видите? Сэм Эббот был сбит над Тонкинским заливом, он оказался в плену одновременно с Конверсом. Если мы пропустим это через компьютеры, наверняка выяснится, что они знают друг друга. Я настолько в этом уверен, что даже не стану искать других. Черт бы все побрал!
– Да, теперь я вам верю, – сказал капитан. – Ни разу не видел, чтобы вы вышли из себя. Но можно растопить и лед. Даже камень. Я верю вам, Стоун.
Бывший разведчик в упор посмотрел на капитана, а когда он заговорил, голос его был тихим, спокойным и – ледяным.
– Для того, кто одет в военную форму, Эббот был слишком хорошим человеком, а потому не заблуждайтесь, капитан: он был убит, мы имеем дело с убийством! То, что сказала ему эта женщина, оказалось настолько важным, что его пришлось скомпрометировать несколько часов спустя.
– Скомпрометировать?
– Судите сами… Да, меня обозлила смерть Сэма, тут вы, черт побери, правы. Но меня еще больше злит то, что мы упустили эту женщину. С нами у нее оставались хоть какие-то Шансы, без нас их у нее почти нет, а я не хочу иметь и ее на своей совести, хотя от совести у меня осталось совсем немного. И кроме того, чтобы вытащить Конверса, мы должны разыскать ее, другого пути я не вижу.
– Но если вы правы, она где-то поблизости от базы Неллис, возможно в Лас-Вегасе.
– Не сомневаюсь, но, прежде чем мы свяжемся с кем-нибудь, кто сможет для нас поработать, она уже удерет оттуда… Не хотел бы я сейчас оказаться на ее месте. У нее была единственная дорога, и та теперь перекрыта. Куда ей пойти, к кому обратиться? Примерно это же говорил вчера Даулинг о Конверсе – то, чего он не сказал секретарше. Наш человек оказался в полной изоляции, а личного состава американского посольства он боится больше, чем кого бы то ни было. Он никогда бы не согласился на встречу с Перегрином, опасаясь попасть в ловушку, следовательно, он не мог его убить. Подобно зафлаженному волку, он может теперь бежать лишь в нужном охотникам направлении. – Штатский помолчал и решительно закончил: – С этой женщиной все кончено, капитан. Она тоже двигается по пути, проложенному для нее охотниками. Хотя именно это и вселяет какую-то надежду. Если она поддастся панике, мы сможем ее отыскать. Но придется пойти на риск. Не боитесь за свою шею? Кстати, завещание вы составили?
Валери тихо плакала, сидя у балконной двери, за которой расстилалась красочная панорама Лас-Вегаса. Оплакивала она не только Сэма, его жену и детей, оплакивала она и себя, и Джоэла. Не надо бояться правды. У нее нет теперь ни малейшего представления, что делать дальше. К кому бы она ни обратилась, ответ будет один: “Пусть он перестанет прятаться, и мы его выслушаем”. Но, как и предсказывал Джоэл, стоит ему выйти из укрытия, и его убьют. И если даже произойдет бюрократическое чудо и ей удастся пробиться к кому-нибудь, наделенному и властью и влиянием, что она ему скажет? Какие нужны слова, чтобы достучаться до его разума?
“Я была замужем за этим человеком четыре года, я разошлась с ним – назовем это несовместимостью, – но я знаю его! Я не уверена, что мы могли бы снова поладить, – он замкнутый, сосредоточенный на себе человек. Ну и что? О Господи! Вы все ошибаетесь. В этом плане он меня не интересует. Да, он преуспел в жизни, но мне не нужны его деньги. Не нужны! Я ничего не хочу!… Но понимаете, он рассказал мне обо всем… О невероятном заговоре, цель которого – поставить во главе Соединенных Штатов и стран Западной
Европы военный истеблишмент, установить контроль за правительствами этих стран, и заговорщики могут добиться этого, вызвав всеобщие волнения в основных городах, прибегнув к терроризму и всеобщей дестабилизации. Он встречался с ними, разговаривал, их планы уже действуют! Они считают себя единственной достойной альтернативой слабым правительствам Запада, которые не могут противостоять советскому блоку. Но они просто фанатики!… Убийцы! Они хотят установить полный контроль над всеми нами! Мой бывший муж записал все, что он узнал, и послал эти записки мне, но их украли, а его собственный отец убит, потому что прочитал их. Да, именно убит! Это не самоубийство. Он называет это заговором генералов, возглавляемым генералом с ярлыком сумасшедшего. Генерал Джордж Делавейн – Сумасшедший Маркус. Бешеный Маркус. Да, я знаю, что говорит полиция в Париже, Бонне и Брюсселе, что говорит Интерпол, что сообщает наше собственное посольство: отпечатки пальцев, баллистическая экспертиза, его видели там, его видели тут, наркотики, встреча с Перегрином… Да неужели вы не понимаете, что все это ложь? Да, я знаю, через что ему пришлось пройти, когда он попал в плен, знаю, что он сказал, когда его демобилизовали. Но все это не важно, не относится к делу! Как и его чувства. Он сам сказал мне это. Он сказал… Как ужасно он выглядит… Как он мучается…”
Ну и кто ей поверит?
“Передайте ему, – скажут они, – пусть объявится. Мы его выслушаем”.
“Он не может!… Его убьют!… Вы убьете его!”
Телефонный звонок парализовал ее. Она в ужасе уставилась на телефонный аппарат, стараясь, однако, контролировать себя. Сэм Эббот мертв, а он предупреждал ее, что звонить ей может только он. “Господи, – подумала Валери, – они уже нашли меня. Но теперь они не повторят сделанную в Нью-Йорке ошибку. Успокойся и думай. Думай!” Телефон умолк. Валери подошла к нему, сняла трубку и нажала кнопку внутренней связи:
– Оператор, это девятьсот четвертый номер. Пожалуйста, пришлите мне охранника из местной полиции. Срочно.
Нужно поторопиться и быть готовой к отъезду, как только явится охранник. Ей придется убраться отсюда и найти телефон, который unberuhrt [185]. Она наслушалась достаточно подобных историй и теперь знает, что предпринять. Необходимо связаться с Джоэлом в Оснабрюке.
Полковник Алан Меткалф, начальник разведки военно-воздушной базы Неллис, вышел из телефонной будки и оглядел торговый зал, сжимая правой рукой небольшой револьвер в кармане куртки. Он посмотрел на часы. Скоро его жена вместе с детьми прибудут в Лос-Анджелес, а к вечеру доберутся и до Кливленда. Там они все четверо поживут у ее родителей, пока он не позвонит. Так лучше – теперь он вообще не знает, как сложатся обстоятельства.
Пока что он знал только, что подобные маневры Сэм Эббот выполнял тысячи раз; он великолепно владел машиной и никогда не садился в самолет, не проверив его целиком и полностью с помощью электронных датчиков. Приписывать катастрофу ошибке пилота просто нелепо; скорее всего, кто-то фальсифицировал показания датчиков. Сэм был убит потому, что его друг Меткалф совершил непростительную ошибку. Проговорив вечером с Эбботом почти пять часов, Меткалф позвонил одному человеку в Вашингтон и попросил его подготовить совещание с членом Совета национальной безопасности, начальниками армейской и военно-морской разведок. Основание – у бригадного генерала Сэмюэла Эббота имеется срочная и важная информация относительно укрывающегося от закона Джоэла Конверса.
И если они смогли так быстро организовать убийство носителя информации, что им стоит заняться посредником, то есть тем офицером разведки, который договаривался о встрече. Поэтому будет намного спокойнее, если Дорис с детьми поживут в Кливленде. У него и без них хватает дел, и, кроме того, ему теперь предстоит свести кое с кем счеты.
А эта жена Конверса! Господи, и как только она умудрилась исчезнуть с такой быстротой? Конечно, он ожидал этого, но все же у него таилась надежда, что он успеет с ней связаться. Правда, до этого ему пришлось заниматься Дорис и детьми: заказывать им билеты на самолет, предупреждать родителей – они должны исчезнуть, ибо следующей жертвой может оказаться он. Затем, с револьвером на сиденье автомобиля, он помчался на базу, чтобы обшарить кабинет Сэма – неприятный долг начальника разведки, в данном случае оказавшийся жизненно важным, – потом допрашивал убитую горем секретаршу Эббота, и тут-то всплыла фамилия: Паркетт.
“Я сам заеду за ней, – сказал ему Сэм вчера вечером… – Она остановилась в “Гранд-отеле”, я сказал, что звонить ей буду только я сам. Она – дама уравновешенная, но у нее уже был крайне неприятный телефонный разговор в Нью-Йорке. Теперь она хочет слышать по телефону только знакомый голос, и я не могу упрекнуть ее за это”.
“Дорогая уравновешенная дама, вы совершили самую большую ошибку в вашей весьма сократившейся теперь жизни, – думал Меткалф, садясь в свой автомобиль. – Рядом со мною у вас, возможно, был шанс выжить, однако теперь, как принято выражаться в этой части Невады, шансы на выигрыш равны нулю”.
И все же она будет на его совести, размышлял офицер разведки, двигаясь с большой скоростью на юг по шоссе номер 15.
Совесть… Интересно, думают ли эти затаившиеся в Вашингтоне ублюдки, что Конверс лежит на их совести? Заслали его, а потом бросили на произвол судьбы, не позаботившись даже о том, чтобы обеспечить ему быструю смерть. Те, что готовили камикадзе, просто святые рядом с этими типами.
Конверс… Где же его искать?
Джоэл молча стоял, пока наемник Ляйфхельма отбирал у него пистолет, а потом, обращаясь к старухам, сидящим рядком на стульях с высокими спинками, заговорил. Он говорил не более минуты; затем схватил Конверса за руку – как бы в подтверждение того, что он их общий трофей, – и заставил его повернуться лицом к Гермионе Гейнер, чьим пленником он, по существу, и был. Совершался мистический ритуал победителей из давно прошедших времен.
– Я только что поблагодарил этих мужественных женщин-подпольщиц, – проговорил немец, глядя на Конверса, – за успешное разоблачение предателя нашего общего дела. Фрау Гейнер может подтвердить это, ja, мете Dame? [186]
– Ja! – с чувством выкрикнула старуха, лицо которой сияло от сознания собственной значимости. – Предатель! – возопила она.
– Мы созвонились с командованием и получили инструкции, – продолжал солдат Ляйфхельма. – А теперь, Amerikaner, мы вместе с вами удаляемся. Вы решительно ничего не можете сделать, так что ведите себя потише.
– Если у вас все так хорошо, организовано, то зачем тогда понадобились двое людей в поезде, включая и этого? – кивнул Джоэл в сторону человека с рукой на перевязи, подсознательно стараясь затянуть время и заставить противную сторону признать его заслуги.
– Мы всего лишь наблюдали за ходом операции, а не организовывали ее, – отозвался немец. – Нам нужно было удостовериться, что вы ведете себя так, как мы и ожидали. Все присутствующие с этим согласны. Stimmt das, Frau Geyner? [187]
– Ja, – решительно подтвердила тетка Валери.
– Но второй-то мертв, – заметил Джоэл.
– Он отдал жизнь в борьбе за общее дело, и… мы скорбим о нем. Пошли!
Немец и два его спутника раскланялись с дамами и через двойные широкие двери повели Конверса к центральному входу. На огромной террасе подручный Ляйфхельма передал толстый конверт человеку с рукой на перевязи и что-то приказал ему. Оба его спутника согласно кивнули и стали быстро спускаться со ступенек, при этом раненый придерживался за шаткие перила. Оказавшись внизу, на длинной дуге подъездного пути, они торопливо свернули вправо. У дальнего выезда на проселочную дорогу Джоэл разглядел в темноте силуэт длинного седана.
Трое охранников вывели его из камеры. Было за полночь. То ли его переправляли в другой лагерь, то ли вели на казнь – куда-нибудь в чащу джунглей, где будут не слышны крики. Старший прокричал команду, двое его подчиненных бросились бежать по дороге к захваченному американскому джипу, стоящему в нескольких сотнях ярдов. Он один на один с охранником, подумал Конверс, другого такого случая больше не представится. Если это должно случиться, пусть случится сейчас. Он немного наклонил голову, опустил взгляд на темный контур пистолета в руке охранника…
Рука немца твердо сжимала пистолет, направленный прямо в грудь Джоэла. Внутри обветшалого дома старухи разразились песней, их дребезжащие голоса все громче славили свою победу жутким торжествующим гимном, доносившимся до него через раскрытые сводчатые окна, в которые задувал летний бриз. Конверс чуть шевельнул ногой, ощупывая доски крыльца и выбирая из них наиболее слабую. Он надавил на нее, перенеся на ногу всю свою тяжесть, – раздался Довольно громкий скрип. Немец удивленно огляделся.
Пора! Джоэл ухватился за ствол пистолета, вывернул державшую его руку и ударом плеча отшвырнул охранника к стене. Ухватившись за пистолет, он продолжал выворачивать его, помогая теперь и второй рукой. Ствол пистолета уперся в живот конвойного… Одежда противника, шум работающего вдали мотора и песня, которая, набирая силу, доносилась из распахнутых окон, почти заглушили звук выстрела. Немец упал, голова склонилась на сторону, глаза вылезли из орбит, запахло жженой материей и вывалившимися внутренностями… Немец был мертв. Конверс присел и вгляделся в длинную V-образную подъездную дорогу, ожидая увидеть бегущих конвоиров с пистолетами наготове. Вместо этого он увидел на проселочной дороге машину с включенными фарами, которая как раз сворачивала налево, к въездным воротам.
Вытащив пистолет из руки мертвого охранника, Джоэл оттащил его в тень за крыльцо. В его распоряжении были считанные секунды.
Добирайся до джипа. Воспользуйся машиной! Ближайший патрульный пост в пяти милях вниз по дороге. Там они все тщательно осмотрят. Добирайся до джипа! Джип!
Длинный седан подъехал к крыльцу, из передней дверцы выбрался человек с рукой на перевязи. Из-за толстой угловой колонны Конверс видел, как немец стоит на дороге, пристально вглядываясь в темноту.
– Кёниг? – тихо позвал он и стал осторожно подниматься по ступенькам, левая рука его неловко поползла под пиджак. – Wo ist Konig? [188]
Джоэл вывернулся из-за колонны и, бросившись по шатким ступеням вниз, ухватил раненого за перевязь. Затем, всадив пистолетный ствол в горло наемника, он развернул его и толкнул к машине с такой силой, что голова немца врезалась в ее крышу. Не теряя времени, Джоэл сунул пистолет в опущенное стекло дверцы шофера.
Несмотря на внезапность нападения, шофер оказался проворнее, чем его незадачливый напарник – он уже выхватил пистолет из невидимой кобуры. Конверс в упор выстрелил в него и снес ему череп.
Запрячь тела в джунглях, не оставляй их около лагеря! На счету каждая минута, нет, каждая секунда!
Джоэл отдернул раненого немца от машины и подтолкнул его к передней дверце.
– Теперь, добрый христианин, ты мне поможешь! – прошептал он, вспомнив жалобные причитания убийцы в багажном вагоне. – Ты сделаешь то, что я тебе скажу, или отправишься вдогонку за своими дружками. Улавливаешь? Я испуган, мистер, я на пределе. У меня есть оружие, и я снова убью – это легче, чем позволить убить себя. Двигайся! Тот сукин сын гестаповец на крыльце! Тащи его сюда! Клади назад!
Примерно через минуту – Джоэл совершенно утратил чувство времени – раненый немец уже сидел за рулем, с трудом управляясь с машиной, а на заднем сиденье лежали два трупа. Типичный кадр из фильма ужасов, пытался успокоить себя Конверс, с трудом сдерживая тошноту. Несмотря на свое состояние, он внимательно следил за окрестностями, запоминая дорогу и одновременно давая указания водителю, где сделать очередной поворот. Это напоминало ему тренировочные полеты, когда он без карты и радара должен был вернуться на свой аэродром.
Так они добрались до каких-то заваленных камнями полей у подножия горы, и Конверс велел немцу съехать с дороги. С трудом преодолев еще несколько сот ярдов, они остановились у крутого спуска, заросшего высокими деревьями. Он приказал шоферу выйти и вышел сам.
Он дал стражу последний шанс. Это был ребенок в плохо сидевшей униформе, его глаза сверкали, на лице был вопрос. Что он чувствовал? Он учинил мальчишке – нет, ребенку – простейший экзамен, и тот провалил его.
– Послушай, – сказал Джоэл, – в поезде ты говорил, что тебя наняли – я не понял немецкого слова, – что ты не хотел никого убивать. Ты – безработный, и тебе нужна работа, так?
– Да, майн герр! Я никого не убивать! Я только наблюдал, следил!
– Хорошо. Я спрячу оружие и пойду. Ты тоже отправляйся куда хочешь, о’кей?
– Jch verstehe! Да, конечно!
Конверс сунул оружие за ремень, повернулся и, продолжая сжимать рукоять пистолета, направился к склону. Легкий треск – хрустнул камешек! Конверс повернулся и, парируя бросок немца, упал на колени.
И тот провалил экзамен.
Джоэл выстрелил. Солдат “Аквитании” вскрикнул и грохнулся оземь.
Взяв конверт, адресованный Натану Саймону, Джоэл зашагал через усеянное камнями поле к дороге. Он хорошо ее запомнил – сидевший в нем пилот не мог ошибиться. Он знал, что ему следует делать.
Он укрылся в кустах, окружавших собственность Гермионы Гейнер, примерно в тридцати ярдах от обветшалого дома и в двадцати от выбитой колеи подъездной дороги, обрамленной чахлой рыжей травой, забывшей, что такое вода. Конверс выжидал, как развернутся события. Инстинкт подсказывал ему, что скоро наступит развязка. Человек может выдержать многое – будучи адвокатом, он привык играть подобными трюизмами, – но человек обязательно должен получить ответы на свои вопросы.
Вставало солнце, в его лучах пробовали голоса первые птицы, мириады различных шумов сменили ночную тишину. Однако большие створчатые окна, через которые всего несколько часов назад доносились голоса спятивших старух, были закрыты. Лишь слышалось потрескивание оконных рам. Конверс с удивлением отметил, что при всех этих безумных, диких событиях на нем еще сохранился клерикальный воротничок, а в кармане лежали фальшивый паспорт и письмо с изложением причин его паломничества. Ближайшие несколько часов покажут, сохранил ли свою силу этот камуфляж.
Рев мотора Конверс услышал прежде, чем разглядел черный “мерседес”, сворачивающий с проселочной дороги к дому. Он на большой скорости подъехал к крыльцу и резко затормозил. Из него вышел мужчина, потом вылез водитель и, обойдя машину, присоединился к своему напарнику. Мужчины постояли с минуту, глядя на крыльцо и на окна дома, потом повернулись, осмотрели землю, подошли к машине Гермионы Гейнер и заглянули внутрь. Водитель “мерседеса” кивнул и достал из-под куртки пистолет. Они быстро вернулись к крыльцу и поднялись к двери. Не обнаружив звонка, человек без пистолета резко постучал и почти сразу же принялся колотить кулаком в дверь, тщетно поворачивая ручку.
Изнутри послышались гортанные звуки, дверь распахнулась, появилась разъяренная фрау Гейнер в старом банном халате. Она принялась отчитывать их тоном злобной учительницы, которая выговаривает двум ученикам за провинность, в которой они не повинны. Как только один из непрошеных гостей пытался вставить слово, ее голос тут же срывался на крик. Мужчина, державший пистолет, попытался незаметно спрятать его в карман. Его напарник, у которого чувство долга возобладало над почтением к старой даме, схватил вдруг тетку Валери за плечи и заговорил резко, отрывисто, заставив ее на мгновение умолкнуть.
Но если он надеялся, что после этого что-то изменится, то он здорово просчитался. Гермиона Гейнер действительно выслушала его, но тут же заорала снова – и тоже резко, отрывисто, властно. Потом указала рукой на заросший травой подъездной путь и, видимо, описала то, что ей удалось разглядеть там в предрассветном сумраке, а затем, судя по жестам, вернулась к описанию собственных подвигов. Мужчины переглянулись, в их взглядах были страх и недоумение – они, без сомнения, относились не к тому, что сказала фрау Гейнер, а к тому, что она еще может сказать. Затем наемники Ляйфхельма бросились по ступенькам вниз к своему автомобилю. Водитель резко нажал на стартер, мотор возмущенно взвыл, и “мерседес” пулей пронесся мимо машины фрау Гейнер. Пытаясь миновать выбоины на дороге, шофер вильнул вправо, потом влево, затем прибавил газа; зацепив задним крылом каменный столб, машина, под громкую брань мужчин, проскочила в ворота и помчалась по проселочной дороге. Гермиона Гейнер захлопнула входную дверь.
“А теперь придется рискнуть и мне, – подумал Джоэл, выползая из зарослей, – но риск этот не должен выходить за пределы разумного”. “Аквитания” использовала фрау Гейнер, ему оставалось только перенять ее опыт. Наемники рискнули вернуться к этой сумасшедшей, а чем хуже он?
Держа в руке конверт, Конверс прошел по разбитому подъездному пути, поднялся по скрипучим ступенькам и постучал. Через десять секунд ворчащая Гермиона Гейнер отворила дверь. И тут он сделал нечто настолько противоречащее его натуре, что потом, вспоминая об этом, он приписывал свой поступок исключительно импульсивности.
Конверс ударил старуху точно в середину челюсти. Это положило начало восьми самым долгим часам в его жизни.
Удивленные полицейские, обеспечивающие безопасность постояльцев “Гранд-отеля”, смущенно отказались от вознаграждения, когда Валери решила повысить ставку с пятидесяти до ста долларов в час, считая, что экономические стимулы в Лас-Вегасе должны быть выше, чем в Нью-Йорке, а тем более – в Кейп-Энн. Около сорока пяти минут они колесили по улицам старого и нового города, и все это время оба профессиональных агента заверяли ее, что за их автомобилем никто не следит. Третьего агента они оставили в коридоре девятого этажа с приказом задержать любого, кто попытается проникнуть в ее номер. Естественно, они были разочарованы, когда она в конце концов сняла себе номер в отеле “Цезарь-палас” на другой стороне бульвара.
Вэл щедро расплатилась с коридорным, взяла у него свою дорожную сумку и тут же бросилась к телефонному аппарату на столике у кровати.
– Мне нужно в туалет! – закричала Гермиона Гейнер, не отнимая пузыря со льдом от челюсти.
– Опять? – спросил Конверс, с трудом открывая глаза. Он сидел напротив старухи, конверт и пистолет лежали у него на коленях.
– Вы меня нервируете. Вы ударили меня.
– Прошлой ночью вы сделали то же самое, да еще кое-что и похуже, – сказал Джоэл, вставая со стула и засовывая пистолет за пояс. Конверт он продолжал держать в руке. – Давайте!
– Я еще увижу вас в петле! Предатель! Сколько сейчас времени? Вы думаете, что наши функционеры в Untergrundbewe-gung не хватятся меня?
– Думаю, они кормят сейчас голубей в парке и воркуют вместе с ними. Давайте, идите, я пойду сзади.
Телефон зазвонил, и усталость от проведенных здесь часов сразу пропала. Конверс схватил старуху за шиворот и подтащил ее к старинному столику с телефоном.
– Действуйте так, как мы с вами отрепетировали, – прошептал он, крепко держа ее. – Ну!
– Алло? – сказала Гермиона Гейнер в трубку. Джоэл прижался щекой к ее щеке, вслушиваясь в доносящиеся из трубки слова.
– Tante! Ich bin’s, Valerie! [189]
Узнав знакомый голос, Конверс оттолкнул старуху.
– Вэл! – закричал он. – Это я! Я не уверен, что телефон не прослушивается. Ее обвели вокруг пальца. Нас всех обвели вокруг пальца! Поэтому – быстро! Скажи Сэму, что я был не прав, что я ошибался! Компрометация означает убийства, убийства, черт бы их побрал, по всему свету!
– Он это знал! – крикнула ему в ответ Валери. – Он мертв, Джоэл! Он мертв! Его убили!
– О Господи! Сейчас нет времени, Вэл, нет времени! Этот телефон!
– Встречай меня! – выкрикнула бывшая миссис Конверс.
– Где? Скажи мне, где?
Пауза длилась всего несколько секунд, но секунды эти обоим показались вечностью.
– Там, где все началось, дорогой! – крикнула Валери. – Там, где это началось, но не там, где началось… Облака, милый! Заплата и облака!
“Там, где это началось? Женева. Но не Женева. Облака, заплата. Заплата!”
– Да, знаю!
– Завтра или послезавтра! Я там буду!
– Мне нужно как-то выбраться отсюда… Вэл… Я так люблю тебя. Так люблю!
– Облака, мой любимый, мой единственный… облака… О Господи, постарайся выжить!
Джоэл вырвал из стены телефонный провод, и тут Гермиона Гейнер бросилась к нему, занеся над головой украшенную бронзой кочергу. Но железо только скользнуло у него по щеке – он успел перехватить ее руку.
– У меня нет на тебя времени, взбесившаяся сучка! У моего клиента нет на тебя времени! – Конверс развернул ее спиной к себе и подтолкнул вперед, прихватив со стола конверт. – Вы, кажется, собирались в туалет, сударыня?
Туалет находился в холле, и там же Конверс с облегчением обнаружил в красном восточном кувшине лакового дерева ключи от машины, брошенные туда старухой прошлой ночью. Дверь туалета открывалась наружу, и, как только старуха оказалась за нею, Джоэл подпер ручку двери спинкой массивного стула, прочно закрепив его ножки ударами ноги. Тетка Валери услышала шум и попыталась открыть дверь, но чем сильнее она напирала на дверь, тем крепче ножки упирались в пол.
– Сегодня вечером мы объявим общий сбор! – кричала она. – За вами будут охотиться лучшие наши люди! Лучшие!
– Боже, помоги Эйзенхауэру, когда вы встретитесь на том свете, – пробормотал Конверс, чувствуя внутреннее облегчение. Если “Аквитания” прослушивает этот телефон, старуху разыщут через несколько часов.
С ключами от машины, конвертом под мышкой и пистолетом за поясом Конверс направился к двери и осторожно отворил ее. Ни души. Автомобиль Гермионы Гейнер по-прежнему стоял на заросшей травой дорожке. Включив зажигание, он обнаружил, что бак наполнен только наполовину. “Хватит, чтобы выбраться из Оснабрюка”, – решил Джоэл. Пока не удастся приобрести карту, придется ориентироваться по солнцу, держа путь на юг.
Валери организовала все через бюро путешествий отеля, расплатилась наличными и назвалась своей девичьей фамилией, надеясь, что какая-то толика удачливого военного прошлого ее матери перейдет и к ней. Она вылетает в Париж рейсом “Эр-Франс” в 16.00 из Лос-Анджелеса. До Лос-Анджелеса она доберется за час чартером, на борт которого ее доставит специально арендованная машина. Это позволит ей миновать таможню в аэропорту Мак-Каррен. Подобной привилегией пользуются знаменитости и те, кому в местных казино достался крупный выигрыш. Не должно быть больших проблем и с фамилией. Не хотела пользоваться фамилией бывшего мужа, давно чужого ей человека, за которым охотится полиция. Так она скажет, если возникнут какие-нибудь недоразумения. Паспорт ей придется предъявлять только в эмиграционной службе в Париже, а пройдя ее, она сможет разъезжать по всей стране под любым именем, не пересекая, однако, границ Франции. Именно поэтому она и подумала о Шамони, французском горнолыжном курорте, где они провели с Джоэлом пять памятных дней.
Она полетела тогда вместе с Джоэлом в Женеву, где у него была трехдневная конференция, по завершении ее ему обещали пятидневный отпуск и катание на горных лыжах на Монблане. Это была награда от Джона Брукса, великолепного посредника “Тальбота, Брукса и Саймона” на международных переговорах. Он наотрез отказался устраивать некий восстанавливающий всеобщее единение обед, который он назвал “дерьмовым сборищем идиотов”. “Наш мальчик вполне справится, – сказал Брукс. – Он очарует эти задницы и опустошит их карманы”. Тогда-то Джоэл впервые понял, что выбрал правильный путь, но, странное дело, лыжи возбуждали его не меньше, чем этот успех. И как же они были счастливы! Может быть, потому, что им обоим тогда везло.
Джоэлу, однако, не пришлось насладиться лыжными прогулками. На второй же день он очень неудачно упал и вывихнул лодыжку. Нога ужасно распухла, а непрекращающаяся боль привела его в мрачное расположение духа. Утром он потребовал номер “Геральд трибюн” и по-детски отказывался от завтрака, пока не принесли газету, а затем уже совсем по-детски разыгрывал роль страдальца, бессердечная жена которого катается на горных склонах. Но стоило ей сказать, что катание в одиночестве не доставляет ей удовольствия, он тут же обвинил ее в лицемерии. Что же касается его, то он даже рад случившемуся – наконец-то у него появилась возможность почитать, что художникам просто непонятно. “Сэр Зануда” – вышила Валери на его шапочке.
Ох, каким мальчишкой он был тогда, думала Вэл. Зато ночами все было по-другому: он становился мужчиной, любящим и нежным – щедрый лев и чувствительная лань одновременно. Они любили друг друга часами, до тех пор, пока солнечные лучи не начинали играть на вершинах гор, и лишь тогда они, усталые, засыпали в тесных объятиях.
В последний день, перед тем как возвращаться в Женеву, а оттуда ночным рейсом в Нью-Йорк, она удивила его. Вместо того чтобы провести последние часы на лыжах, она отправилась в магазин, купила ему свитер и пришила к рукаву большущую заплату: “Горнолыжник Шамони”. Пока она дарила ему этот свитер, за дверью ждал портье с коляской с ручным управлением – она организовала ее через менеджера их отеля. Они подъехали к центру Шамони, и здесь канатная дорога подняла их на высоту тринадцати тысяч футов – казалось, они парили в облаках над всем миром. Затем они оказались на самой высокой точке – и у них перехватило дыхание. Джоэл повернулся к ней, у него появился тот косой, беспомощный взгляд, который выдавал его самую глубинную сущность – так он всегда благодарил ее.
“Ну хватит этих дурацких красот, – заявил он. – Забирай свои тряпки. Здесь не так уж холодно”.
Они пили кофе, сидя на скамье на свежем воздухе и любуясь великолепным зрелищем, открывающимся их глазам. Они взялись за руки, и – о Боже! – она почувствовала на своих щеках слезы. Слезы любви.
Валери почувствовала их и сейчас и поднялась с места, чтобы прервать поток ненужных воспоминаний. Ей предстоит пересечь половину земного шара и уйти от Бог знает какого множества людей, которые ищут ее, так что необходима полная ясность ума.
Он сказал ей, что любит ее, очень любит. Но может быть, это не любовь, а… мольба о помощи? В ответ она тоже сказала ему: “Мой любимый, мой единственный…” Неужели эти слова продиктованы охватившей ее паникой?
“Хуже всего, что я ничего не знаю”, – думал Конверс, следя за дорожными знаками, которые высвечивались светом его фар. Он провел в пути около семи часов, купив карту на заправочной станции возле Хагена. Судя по этой карте, он находился еще довольно далеко от того места, где собирался пересечь границу. Дело в том, что он не знал, как скоро начнутся поиски машины Гермионы Гейнер, если “Аквитания” подслушала его разговор с Вэл. Вот почему он решил ехать кружным путем, минуя основные дороги, ведя машину по солнцу. Так он добрался до Хагена. Но теперь-то Гермиона Гейнер со своей сумасшедшей бандой уже заявила в полицию о пропавшей машине. Джоэл не представлял себе, как эти старухи убедят полицию, что тетка Валери была пострадавшей стороной, но украденная машина – это украденная машина, не важно, кто сидит за рулем – Франциск Ассизский [190]или Джек Потрошитель.
Конверс направился через Леннштадт к Кренцелю, пересек Рейн у Белдорфа и дальше, по берегу реки, двигался на запад – через Коблснц, Обервессель и Бинген, затем к югу – на Нойштадт и потом к востоку – к Шпейеру и снова к Рейну. И потом опять к югу – через приграничные города Эльзас-Лорейн и, наконец, к Кёлю. Там он пересечет границу с Францией. Несколько лет назад Джон Брукс отправил его в Страсбур, французский город на другом берегу реки, на ужасно скучную конференцию, где восемь адвокатов долго спорили друг с другом относительно тончайших оттенков перевода, что не имело никакого отношения к сути предмета.
В результате Джоэл много гулял по городу и ездил за город, восхищаясь красотой тамошних окрестностей. Он несколько раз плавал на маленьких пароходиках вниз и вверх по Рейну, и ему запомнилось множество паромов, снующих в обоих направлениях между немецкими и французскими пристанями. А больше всего – многолюдные толпы на улицах в этот период года.
Ему предстояло просидеть за рулем еще три или четыре часа, придется где-то остановиться и немного поспать. Он уже и не помнил, когда по-настоящему спал. Но впереди были Шамони и Вэл. Он сказал ей, что любит ее. Он все-таки сказал это после стольких лет и почувствовал невероятное облегчение. Но еще более невероятным был ее ответ: “Мой любимый, мой единственный…” Неужели она сказала это искренне? Или ее слова продиктованы желанием поддержать его, просто эмоциональной вспышкой художника?
“Аквитания”! Выбрось все из головы и постарайся живым попасть во Францию.
Полярный рейс из Лос-Анджелеса в Париж протекал как обычно, льдистые, поистине лунные ландшафты этого самого северного района мира были усыпляюще мирными, бескрайность ледяных просторов изгоняла всякие мысли. Ничто не нарушало спокойствия Валери, изредка поглядывавшей вниз со страшной высоты. Но по прибытии в Париж спокойствию ее пришел конец.
– Вы прибыли во Францию по делам или на отдых, мадам? – спросил представитель иммиграционной службы, беря у Валери ее паспорт и вводя ее данные в компьютер.
– Les deux [191].
– Vous parlez francais? [192]
– Je le prefere. Mes parents etaient de Paris [193], – ответила Валери и продолжала по-французски: – Я художница, и мне предстоят переговоры с несколькими художественными галереями. Но естественно, я собираюсь поездить… – Она остановилась, видя, что служащий оторвался от экрана и внимательно смотрит на нее. – Что-то не так? – осведомилась она.
– Ничего существенного, мадам, – ответил он, но тут же снял телефонную трубку и что-то тихо сказал в нее. Из-за царящего вокруг шума Валери ничего не разобрала. – Просто один человек очень хотел бы поговорить с вами.
– Для меня это существенно, – отозвалась Валери, которую внезапно охватил страх. – Я путешествую под девичьей фамилией, на это у меня есть серьезные причины, думаю, машина уже сказала вам об этом. Я решительно протестую против любых расспросов, а тем более – со стороны прессы! Я уже дала по этому поводу все показания. Пожалуйста, свяжите меня с американским посольством.
– В этом нет необходимости, мадам, – сказал служащий, опуская телефонную трубку. – Это не допрос, и ни один из репортеров не узнает о вашем прибытии в Париж, если только вы сами им не скажете. Да и на этой машине высвечена только фамилия, проставленная в вашем паспорте, и просьба о встрече.
Из соседнего кабинета вышел еще один таможенник и вежливо поклонился.
– Прошу вас следовать за мной, мадам, – тихо сказал он по-английски, однако, заметив страх в ее глазах, тут же добавил: – Вы можете отказаться, поскольку просьба неофициальная, но я надеюсь, что вы не сделаете этого. Речь идет лишь о дружеской услуге.
– Кто вы?
– Главный инспектор иммиграционной службы, мадам.
– А кто хочет поговорить со мной?
– Он сам вам это скажет – официального запроса у нас нет. Но я, мадам, назову вам другую фамилию: Маттильон. Человек, который хочет с вами поговорить, сказал, что вы хорошо знали этого человека, а тот весьма уважал его. Подождите, пожалуйста, в моем кабинете, ваш багаж я проверю сам.
– Здесь весь мои багаж, – сказала Валери, думая о том, кто мог бы воспользоваться именем Рене. – Мне бы хотелось чтобы рядом был полицейский офицер, пусть наблюдает через стеклянную дверь.
– Pourquoi?… Для чего, мадам?
– Securite [194], – объяснила Валери.
– Qui, bien sur, mais ce n’est pas necessaire [195].
– I’insiste, ouje pars tout de suite [196].
– D’accord [197].
Ей объяснили, что человек, который хочет поговорить с ней, едет в аэропорт де Голля из центра; придется подождать минут тридцать. За это время Валери успела выпить кофе и маленькую рюмку кальвадоса. В дверь вошел человек среднего возраста, одетый с той небрежностью, которая свидетельствует о том, что собственная внешность его уже не занимает. На лице глубокие морщины – свидетельство не то возраста, не то усталости. Усталость звучала и в его голосе, однако говорил он четко и властно:
– Я отниму у вас несколько минут, мадам. Уверен, у вас здесь много дел.
– Как я уже говорила, – сказала Вэл, холодно глядя на француза, – в Париже мне предстоит провести переговоры с несколькими галереями.
– Меня это не касается, – прервал ее мужчина, протестующе подняв руку. – Простите, но я ничего не хочу слушать, пока мадам сама не согласится разговаривать со мной, выслушав предварительно то, что я намерен ей сказать.
– Почему вы воспользовались фамилией Маттильона?
– Чтобы хоть как-то отрекомендоваться. Вы были дружны с ним. Я могу вернуться к теме нашего разговора?
– Естественно.
– Моя фамилия – Прюдомм. Я сотрудник Сюрте. В одной из больниц Парижа несколько недель назад скончался человек. Утверждают, что в этой смерти повинен мсье Конверс, ваш бывший муж.
– Мне это известно.
– Но это невозможно, – спокойно сказал француз, садясь и доставая сигарету. – Не бойтесь, этот кабинет не прослушивается, записывающих устройств в нем тоже нет. Мы с главным инспектором знаем друг друга со времен Сопротивления.
– Человек умер в результате побоев, нанесенных моим бывшим мужем, – осторожно сказала Вэл. – Так писали в газетах, передавали по радио. А вы вдруг заявляете, что он не виноват в его смерти. Что привело вас к этой мысли?
– Человек этот не умерв больнице, он был там убит.Произошло это между двумя пятнадцатью и двумя сорока пятью минутами утра. Установлено, что в это время ваш муж находился в самолете, совершающем рейс из Копенгагена в Гамбург.
– Как вы это узнали?
– Неофициально, мадам. Меня отстранили от расследования. Это дело было передано моему подчиненному, человеку почти не имеющему опыта полицейской работы, но с изрядным армейским опытом – он служил в Иностранном легионе, меня же перебросили на другую, “более важную” работу. Я стал задавать вопросы. Не буду утомлять вас деталями, но этот человек погиб в результате сжатия легких – ему перекрыли воздух, и человек задохнулся, что никак не связано с нанесенными ему побоями. Но этот факт был изъят из полицейского протокола.
Валери постаралась взять себя в руки, тщательно следя за тем, чтобы голос ее звучал спокойно, несмотря на одолевающее ее волнение.
– А что насчет Маттильона? Моего другаМаттильона?
– Отпечатки пальцев, – устало ответил француз. – Их внезапно обнаружили через двенадцать часов после того, как полицейские – и, должен заметить, очень опытные – тщательно обследовали его офис. А затем смерть в Везеле, в ФРГ, и все это в один и тот же день. Было дано описание вашего мужа. А потом старуха в поезде на Амстердам, найденная с пистолетом в руке. И снова его описание. Разве у этого Конверса есть крылья? Или для него не существует ни времени, ни пространства? Так что и это исключено.
– Как прикажете понимать вас, мсье Прюдомм? Человек из Сюрте сделал глубокую затяжку, вырвал из блокнота листок и что-то написал на нем.
– Я ни в чем не уверен, мадам, поскольку официально отстранен от расследования. Но если ваш бывший муж не убил человека в парижском госпитале и не застрелил своего старого друга мсье Маттильона, то возникает законный вопрос – скольких еще он не убил, включая и американского посла в Бонне, и главнокомандующего силами НАТО? И кто эти люди, способные манипулировать правительственными источниками, менять по своему капризу задания старшему полицейскому персоналу, подправлять медицинских экспертов, утаивать доказательства?
Я не понимаю многих вещей, мадам, но не сомневаюсь, это те самые вещи, которые мне якобы и не полагается понимать. Поэтому я и даю вам телефон моей парижской квартиры – жена будет знать, где меня найти. Запомните, если дело срочное, скажите, что вы – “из семьи Татьяны”.
Стоун сидел за письменным столом с неизменным телефоном под рукой. Он был один – он вообще был одинок, – когда раздался звонок из Северной Каролины. Это была женщина, которую он когда-то любил, его коллега по оперативной работе. Она вышла из этой “дурацкой игры”, как она отозвалась об их профессии, а он остался – видимо, их любовь все-таки была недостаточно сильной.
Звонили из Куксхавена, ФРГ, через Северную Каролину, и телефон, можно не сомневаться, был “чист” – одно из преимуществ общения с Джонни Ребом.
– Жареные цыплята от Бобби-Джо, – затараторил в трубке голос рыночного зазывалы. – Требуйте и получите, получите, что хотите.
– Догадываюсь, это Стоун.
– Татьянин родственничек? – воскликнул южанин. – Сплю и вижу, как мы сидим у камелька и ты рассказываешь мне о своей потрясающей семейке. Братец Кролик.
– Может, когда-нибудь посидим…
– Помнится, я впервые услыхал это имечко где-то в конце шестидесятых, но до сих пор не пойму, кто под ним скрывается.
– Верь каждому, кто его назовет.
– Чего ради?
– Ладно, Джонни, сейчас не до того. Что у тебя?
– Ну, кое-что есть. Я собственными глазами видел этот чертов островок, и зрелище, надо сказать, не из приятных. Он лежит там, где ему и полагается быть: примерно в двадцати милях от устья Эльбы, в Гельголандской бухте, это район Северного моря.
– Шархёрн, – уточнил человек в штатском.
– Разыскать его было проще простого – о нем, похоже, все знают, но никто не приближается к его юго-западной части. Во время Второй мировой войны там была база снабжения подводных лодок, засекреченная настолько, что большинстве высших чинов вермахта даже не подозревало о ней, не знали ничего и союзники. Старые постройки сохранились и по сей день, но остров считается необитаемым, если не брать в расчет нескольких сторожей, которые, как мне сказали, и пальцем не шевельнут, если ваша лодка разобьется об один из старых причалов. – Джонни Реб помолчал и продолжал, понизив голос: – Прошлой ночью я побывал там и увидел огни, слишком много огней на слишком большой площади. На этой старой базе полно народа, и готов биться об заклад, что этот ваш янки тоже там. Примерно в два часа ночи, когда погасли огни, над островом выросла антенна, самая высокая из всех по эту сторону океана. Такой себе кукурузный стебель с цветком на конце. Это был диск, из тех, что используются для спутниковой связи… Ну что, направить туда команду? Это можно организовать: сейчас полно безработных ребят. Тебе это обойдется по минимуму, потому что чем больше я думаю, тем сильнее ценю то, что ты вытащил меня из Дарданелл до начала пальбы. Это даже поважнее той истории в Бейруте, когда ты снял меня с крючка.
– Благодарю, но еще рано. Сунуться туда за ним означало бы раскрыть свои карты.
– И долго ты собираешься ждать? Не забудь, у меня записан этот ублюдок Уошбурн.
– Много из него удалось вытянуть?
– Больше, чем способен переварить мой слабый умишко. Но кое-что я сообразил. Это готовилось уже давно, не так ли? Орлы решили, что пора, наконец, ударить по этой чертовой воробьиной стае, верно? Пора превратить всех в воробьев… Знаешь, Стоун, не тебе мне говорить, потому что ты в своем немолодом, скажем так, возрасте стал понятливее, чем я в своем, но, если они воспарят, большинству людей придется лежать в гамаках или наслаждаться рыбалкой, послав все к чертям собачьим, – пусть большие дяди в мундирах делают что хотят, а уж те-то всех наставят на путь истинный: уберут с улиц и парков нажравшихся наркотиками психов с их пистолетами и пружинными ножами, объявят русским и нефтяным шейхам в халатах, что не намерены больше сносить их плевки, и пусть сам Господь Бог увидит, какие мы хорошие парни с крепкими кулаками. У них есть солдаты, которых они купили с потрохами и пистолетами, корпорации и конгломераты… Но какое это имеет отношение ко мне, спросишь ты. И куда же я буду меняться, если не к лучшему, скажет какой-нибудь Джо, лежа в гамаке.
– Да уж, к лучшему, – холодно произнес Стоун. – Эти самые Джо и станут роботами. Мы все ими станем – если выживем. Понимаешь?
– Я-то понимаю, – ответил Джонни Реб. – Подозреваю, что и всегда понимал. Я живу в свинарнике под названием Берн, а ты перебиваешься в Вашингтоне. Да, дружище, я понимаю. И может, получше твоего… Не будем рассусоливать, однако, считай, что я завербован. Но что, черт побери, ты собираешься делать? Думаю, тому капитану не удастся выкарабкаться.
– Он обязан выкарабкаться. Мы считаем, что у него есть ответы, ответы из первых рук, которые и станут доказательствами.
– А по мне, он – мертвец, – ответил южанин. – Если не уже, то скоро, как только они его разыщут.
– Значит, мы должны опередить их. Ты как, поможешь?
– А я уже это и делаю, с той ночи, как всадил иглу в майора Нормана Энтони Уошбурна четвертого, пятого или шестого – вечно сбиваюсь со счета. У тебя там компьютеры – те, к которым ты имеешь доступ, – а я тут шарю по улицам, где предлагают товар, о котором ты и понятия не имеешь. Но пока – ничего.
– Попытайся найти хоть что-нибудь, ибо ты прав – у нас очень мало времени. И еще – насчет того острова, Шархёрна. Джонни, у тебя такое же чувство, что и у меня?
– Оно сидит у меня глубоко в желудке. Я уже чувствую горечь, Братец Кролик, вот почему я собираюсь еще несколько дней изображать здесь опоссума. Мы потревожили улей, и теперь нам не видать покоя, вот что я чувствую.
Джоэл положил карту и толстый конверт на траву и принялся обламывать ветки небольшого деревца, чтобы прикрыть автомобиль Гермионы Гейнер. Каждое движение отдавалось болью в усталых натруженных руках. Наконец он добился, чего хотел, теперь машина напоминала невинный стог сена на поле. Взяв карту и конверт, он направился к дороге, проходившей примерно в двухстах ярдах от него. Судя по карте, он находился на окраине города под названием Аппенвейер, примерно в десяти милях от границы, проходившей у Коля, прямо напротив Страсбура, по другую сторону Рейна.
Конверс шел по дороге, укрываясь в высокой траве на обочине всякий раз, когда видел приближающийся свет фар. Прошагав так пять или шесть миль, он понял, что выдохся окончательно и дальше идти не в состоянии.
В джунглях он позволял себе отдых, ибо отдых не менее важен, чем оружие. В случае опасности глаза и ум куда важнее дюжины пистолетов, которые он мог бы на себя нацепить.
Джоэл свернул с дороги в небольшую лощинку у тихого ручья и, пристроившись между камнями, уснул.
Валери вышла из здания аэропорта Шарля де Голля, опираясь на руку Прюдомма из Сюрте, клочок бумаги с его телефоном она взяла, но ничего ему не обещала.
Только у стоянки такси Прюдомм заговорил вновь:
– Я хочу, чтобы вы меня поняли, мадам. Вы можете сесть в любое такси, и мы распрощаемся или, если позволите, я подвезу вас, куда вам угодно, хотя бы к другой стоянке, а оттуда вы отправитесь куда захотите. Тогда я, по крайней мере, буду уверен, что за вами никто не следит.
– Неужели в этом можно быть уверенным?
– За тридцать два года работы даже дурак может кое-чему научиться. Моя жена твердит, что у нее нет любовников только потому, что я хорошо усвоил азы своей профессии.
– Я принимаю ваше предложение, – улыбаясь, сказала Вэл. – Я ужасно устала. В какую-нибудь скромную гостиницу. Например, “Понт-Ройяль”, я ее знаю.
– Отличный выбор, но, позвольте заметить, моя жена была бы вам рада и не стала бы задавать никаких вопросов.
– Я предпочитаю полностью располагать своим временем, мсье, – ответила Валери, усаживаясь в машину.
– D’accord [198].
– Чего ради вы все это делаете? – спросила она, когда Прюдомм уселся за руль. – Мой муж был юристом, вернее, он и сейчас юрист. Законы разных стран не так уж сильно отличаются один от другого. Разве вы не становитесь своего рода пособником, предполагая то, что вы, черт побери, предполагаете?
– Единственное, чего я хочу, чтобы вы позвонили мне, отрекомендовавшись членом семьи Татьяны. Это оправдает мой риск и будет мне наградой.
Конверс взглянул на часы, снятые с трупа так давно, что он просто и не мог вспомнить, когда же это произошло. Без четверти шесть, солнце уже ярко освещало его пристанище. Ручей протекал почти рядом, но он, соблюдая осторожность, поднялся немного вверх и сполоснул лицо прохладной водой. Пора идти. Если он правильно помнит, до границы еще миль пять.
Да, он правильно помнил. Добравшись до Кёля, он первым делом купил себе бритву, полагая, что, невзирая на все дорожные тяготы, пастор должен следить за своей внешностью. Побрился он в туалете речного порта, затем сел на паром, отходящий в Страсбур. Таможенники проявили такое почтение к его воротничку и паспорту, приписав неряшливый вид и потрепанную одежду обету бедности, что он счел себя обязанным благословить нескольких встречных мужчин, а заодно – и их семьи.
Оказавшись на оживленных улицах Страсбура, Конверс решил прежде всего снять номер в гостинице и смыть под душем двухдневную усталость и страх, а кроме того, почистить или сменить одежду. Бедствующий пастор выглядел бы неестественно в Шамони с его дорогостоящими соблазнами. Но пастор преуспевающий мог оказаться там желанным гостем, ибо присутствие его придавало респектабельность тамошним толпам туристов. И он решил оставаться пастором. Решение это подсказал ему и немалый юридический опыт. Постарайся угадать, чего ждет от тебя твой противник, и ты выиграешь, поступив по-иному. Агенты “Аквитании” уверены, что он поспешит избавиться от наряда, в котором его видели в последний раз, а он этого не сделает – во Франции множество пасторов, и не следует отказываться от преимуществ, которые дает ему этот сан.
Конверс снял номер в гостинице “Софитель” на площади Сент-Пьер-ле-Жюн и без обиняков объяснил консьержу, что ему пришлось провести три дня в ужасных дорожных условиях, попросив доброго человека сделать для него несколько вещей. У него солидный приход в Лос-Анджелесе, и чек на сто долларов убедительно подтвердил это. Его одежда оказалась вычищенной и отглаженной в течение часа, грязные ботинки сияли, две новые сорочки с клерикальными воротничками были куплены в магазине, который – увы! – “оказался очень далеко отсюда, на набережной Келлерман”, что, естественно, потребовало дополнительной оплаты.
Щедрые чаевые, наценки за срочность и оплата дорожных расходов – о чем еще может мечтать отельный служащий? Загорелый священник с одной-двумя царапинами на лице, скромные запросы и щедрая оплата явно ассоциировались у него с “солидностью прихода”. Расходы эти, однако, полностью оправдали себя. Войдя в номер в половине девятого утра, в десять Джоэл уже занимался подготовкой к поездке в Шамони.
Воспользоваться самолетом или поездом он не мог – слишком рискованно. Судя по тому, что происходило с ним в аэропортах и поездах, за этими средствами транспорта установлено тщательное наблюдение. Кроме того, рано или поздно автомобиль Гермионы Гейнер будет обнаружен, и это подскажет “Аквитании” направление поиска. Значит, остается машина. С помощью услужливого консьержа для моложавого священника был взят напрокат отличный автомобиль для поездки в Женеву, лежавшую в тридцати восьми милях к югу.
Конечно, он не станет заезжать в Женеву, а, двигаясь подальше от приграничных дорог, доберется прямо до Шамони, это примерно час езды от Женевы. На дорогу у него уйдет пять-шесть часов, значит, около половины пятого, в крайнем случае в пять он окажется у подножия величественного Монблана. И, не теряя времени, Конверс помчался по Альпийской дороге, которая на его карте значилась под номером восемьдесят три.
Валери встала, как только первые лучи солнца обозначили пестрые силуэты парижских зданий за ее окном, выходившим на бульвар Распай. Она не спала и даже не пыталась уснуть: просто лежала и перебирала в памяти странные слова, сказанные ей этим странным сотрудником Сюрте, который не мог разговаривать официально. У нее было искушение рассказать ему всю правду, но она знала, что этого делать нельзя, пока нельзя, а может быть, и вообще нельзя – слишком уж велика возможность оказаться в ловушке, ее признание можно легко использовать для того, чтобы загнать преследуемого в угол. И все-таки в его словах слышалась правда, его собственная правда, ничья больше…
“Позвоните и скажите, что вы член семьи Татьяны. Это оправдает мой риск и будет моей наградой”.
Только Джоэл может это решить. Если француз не подсунут “Аквитанией” как приманка, то, возможно, именно это и есть небольшая трещина в стратегии генералов, о которой они пока еще не подозревают. Ей очень хотелось надеяться на это, но полностью открываться ему было бы безумием.
Валери изучила расписание внутренних рейсов, которым “Эр-франс” снабжала своих пассажиров, летящих из Лос-Анджелеса, и поэтому знала, как будет добираться до Шамони. У туристической линии было четыре рейса в день на Аннеси, ближайший к Шамони и Монблану аэропорт. Она собиралась вылететь вчера вечером, семичасовым самолетом, но неожиданное вмешательство Прюдомма нарушило этот план, а когда она позвонила из “Понт-Ройяля” в Тюронь, оказалось, что свободных мест уже нет – сейчас лето, самый разгар сезона, поэтому она решила пораньше попасть в аэропорт Орли, чтобы, дожидаясь одиннадцатичасового рейса, затеряться в толпе, как настоятельно советовал ей Джоэл.
Валери села в открытый лифт, отделанный медью, спустилась в вестибюль, оплатила номер и попросила вызвать такси.
– A quelle heure, Madame? [199]
– Maintenant, s’il vous plait [200].
– Dans quelques minuten [201].
– Merci [202].
Подъехало такси, и Валери вышла на улицу. Хмурый заспанный шофер, даже не потрудившись выйти из машины, кивком дал ей понять, что готов принять ее под свое покровительство.
– Orly, s’il vous plait [203].
Шофер тронул машину, доехал до угла и крутанул руль влево, сделал крутой V-образный разворот и снова оказался на бульваре Распай, направляясь к скоростной трассе, ведущей в аэропорт. Перекресток выглядел совершенно пустым, но оказалось, что это не так. Неожиданно совсем близко за ними послышался треск – металл врезался в металл, посыпались осколки стекла, завизжали шины. Шофер в яростном испуге закричал и нажал на тормоза. Машину вынесло на обочину. Коленями проехавшись по дну машины, Вэл упала на спинку переднего сиденья. Пока она неловко усаживалась на место, шофер выскочил из машины и с руганью бросился к виновникам аварии, которые остановились чуть позади них.
Внезапно правая дверца открылась, и над ней склонилось морщинистое усталое лицо Прюдомма. По лбу у него стекала тоненькая струйка крови.
– Поезжайте, мадам, куда вам надо. Теперь вас никто не преследует, – быстро негромко проговорил он.
– Вы?… Вы просидели у гостиницы всю ночь! Значит, это вы ударили ту машину?
– Не теряйте времени. Сейчас я отошлю вашего шофера обратно. Потом подброшу кое-что этому типу и буду составлять протокол, а вы в это время должны уехать. Пока об этом не пронюхали остальные.
– Имя! – закричала Вэл. – Татьяна?
– Да.
– Спасибо!
– Bonjour. Bonne chance [204].
Человек из Сюрте захлопнул дверцу и побежал к своим двум орущим друг на друга соотечественникам.
Было двадцать минут четвертого, когда Конверс увидел на дорожном указателе: “Сент-Жюльен – 15 км”. Он обогнул границу Швейцарии, и теперь перед ним лежала дорога на Шамони, как раз южнее Аннеси. Монблан откроется ему примерно через час. Мощный “ситроен”, подчинявшийся каждому его прикосновению, казался ему самолетом, а он сам чувствовал себя летчиком, сосредоточившимся на лежавшей перед ним полосе и доске приборов. На крутых альпийских поворотах он ощущал вибрацию дороги. Остановился он только раз, у Понтарлье, чтобы заправиться и глотнуть обжигающе горячего чая из автомата. Сокращая расстояние, он съехал с автотрассы и поехал горными дорогами, теперь скорость зависела от его реакции – она должна быть мгновенной и точной. Остался еще час. “Будь на месте, Вэл. Будь на месте, любовь моя!”
Валери в ярости посмотрела на часы, с трудом подавив готовый вырваться крик, – она сдерживала его с половины седьмого утра, когда оказалась в аэропорту Орли. Весь этот день был буквально забит следовавшими одна за другой неприятностями, начиная с аварии на бульваре Распай и сообщения Прюдомма о том, что за ней установлена слежка. А теперь вот из-за неисправности багажного люка вылет из Парижа переносится на час дня. Нервы ее были напряжены до предела, но она постоянно твердила себе, твердила весь день, что ей нельзя поддаваться панике, терять над собой контроль. Случись это, она привлечет к себе внимание; и такое чуть было не произошло.
Мест на семичасовой рейс не было, и одиннадцатичасовой рейс был переполнен. На посадку разрешалось пройти только тем, у кого на руках были билеты. Она так яростно протестовала, что люди начали приглядываться к ней. Тогда она решила потихоньку сунуть взятку, но это только разозлило кассира – и дело было не в его моральных устоях, просто он не мог удовлетворить ее просьбу, а следовательно, и взять деньги. И пока кассир с чисто галльской экспансивностью выговаривал ей, пассажиры, стоявшие и сзади, и спереди, и по сторонам, опять уставились на нее. “Нет, живой мне до Шамони не добраться”, – подумала Валери, получая билет на тринадцатичасовой рейс.
Самолет приземлился в Аннеси чуть после трех часов, опоздав более чем на полчаса, а потом началась давка у стоянки такси, что снова вынудило ее вести себя так, как обычно она себя не вела. Будучи сравнительно высокой женщиной, Валери знала, какой эффект она вызывает, поглядывая сверху на окружающих: разве не ясно, что ее превосходство заложено самой природой? И как это ни глупо, но многие так это и воспринимали – женщин она просто подавляла, а мужчин подавляла и сексуально возбуждала. Это и позволило ей чуть приблизиться к началу очереди, но ждать предстояло еще долго. И тут она взглянула направо и в самом дальнем конце стоянки увидела несколько лимузинов, их шоферы стояли, облокотившись на свои блестящие машины, ковыряя в зубах, курили и переговаривались. Что это она торчит здесь! Валери выбежала из очереди и помчалась к ним, на бегу открывая сумочку.
Последнее разочарование было результатом ее забывчивости. Ей следовало бы помнить, что в Шамони запрещен въезд любых машин, кроме служебных и туристских. А поэтому она вышла из лимузина и быстро зашагала по широкому, кишащему людьми бульвару. Вдали виднелось красное здание станции подвесной канатной дороги. Где-то там, наверху, выше облаков был Джоэл. Ее Джоэл. И, не владея собой, – сколько же можно сдерживаться – она побежала – быстрей, быстрей!… “Будь там, наверху, мой дорогой! Только останься в живых, мой дорогой, мой единственный”.
Было без десяти пять, когда Конверс буквально ворвался на стоянку и, нажав на тормоза, выскочил из машины. Движение по дороге к Монблану было весьма оживленным, а тут еще пробка из-за ремонтных работ у крутого подъема на мост. Мышцы его правой ноги ныли – он выискивал любую возможность вырваться из заснувшего летаргическим сном потока. И вот он здесь, в Шамони, перед ним разворачивается великолепная панорама, а внизу лежит небольшой городок. Выскочив из машины, Джоэл побежал, задыхаясь, жадно хватая чистый горный воздух, забыв о боли – и даже радуясь ей, – ведь там, наверху, должна быть она! “Прошу тебя, Вэл, пусть так и будет! Я люблю тебя… Черт побери, как же ты мне нужна! Будь там!”
Она стояла у станции канатной дороги, медленно плывущие облака скрывали лежащие внизу вершины; чуждые всем земным заботам, они зябко кутались в пелену тумана. Было прохладно, но Валери не уходила. Она стояла у каменного парапета рядом с массивной подзорной трубой, через которую туристы за несколько франков могли любоваться чудесами альпийского мира. Она до смерти боялась, что он не придет – не сможет прийти. До смерти.
Подошел последний вагончик – после захода солнца езда не разрешалась, кабель быстро замерзал, попадая в тень. Она была здесь единственной, если не считать бармена и нескольких посетителей. “Джоэл! Я же просила тебя остаться в живых! Пожалуйста, сделай по-моему, дорогой, единственный! Сделай по-моему!”
Вагончик как-то странно закачался во все стороны сразу, а потом, скрипя, остановился. В нем никого не было! Никого! Вот она – смерть!
И тут появился он, высокий человек с клерикальным воротничком, и жизнь снова обрела смысл. Он ступил из вагончика на землю, и она бросилась к нему, а он к ней. Они обнялись так, как никогда не обнимались, будучи мужем и женой.
– Я люблю тебя! – прошептал он. – О Господи, как я тебя люблю!
Она чуть отодвинулась, продолжая держать его за плечи, в глазах ее стояли слезы.
– Ты жив, ты здесь! Ты все-таки сделал так, как я просила!
– У меня не было иного выхода, – сказал он. – Ведь это был твойприказ.
Они лежали обнаженные, тесно прижавшись друг к другу, держась за руки, забыв о том мире, с которым им придется столкнуться завтра. Должны же они иметь хоть немного времени только для себя, только для себя. Делясь щедростью этих часов, переговариваясь шепотом, они пытались понять, что же с ними случилось, и заверяли друг друга, что впредь не допустят таких утрат.
Наступило утро, им не хотелось бы признавать его приход, но они знали: кроме их мира, существует и другой мир, мир генералов “Аквитании”.
Они заказали в номер европейский завтрак и попросили дополнительно кофейник кофе. Пока Вэл причесывалась, Джоэл подошел к окну и смотрел на переливчатое трепетание красок Шамони. Повсюду лилась вода из шлангов, умывая улицы. Натирались до блеска витрины. Шамони готовился к наплыву летних туристов. “Нам еще повезло, что мы нашли номер”, – подумал Конверс. Они обошли три гостиницы и в первой же чуть было не произошел конфуз. “Ради Бога, избавься ты от этого воротничка!” – прошептала Валери. В трех гостиницах номеров не было, но в четвертой, “Круа бланш”, кто-то только что аннулировал заказ.
– Чуть позже я выйду купить тебе что-нибудь из одежды, – сказала Вэл, подходя к нему и опуская голову ему на плечо. Он обернулся и обнял ее.
– Как мне не хватало этого. Как мне не хватало тебя! Они сидели у окна по обе стороны маленького мраморного столика. Наступил час решающего разговора, и оба понимали это. Джоэл положил перед собой стопку листков с эмблемой отеля и рядом такую же ручку.
– Я все никак не пойму, что же стряслось с теткой! – неожиданно воскликнула Вэл. – Как я могла сделать такое? Как я не поняла этого раньше?
– Пару раз я тоже задавал себе такие вопросы, – мягко улыбнулся Конверс. – О тебе, я имею в виду.
– Удивляюсь, почему ты не выбросил меня из вагончика канатной дороги.
– Мне это дважды приходило в голову.
– Господи, какая же я глупая!
– Нет, просто ты была в отчаянии, – возразил Джоэл. – Точно так же, как и она. Ты готова была ухватиться за любую возможность, за любую помощь. А ей так же отчаянно хотелось вернуться в те дни, когда жизнь ее имела смысл. Этим все и объясняется. Она говорила слова, понятные только посвященным, те слова, которые ты слышала в детстве. И ты им поверила. Я бы тоже поверил.
– Нет, ты просто невыносим, когда становишься великодушным, дорогой мой. Постарайся сдерживаться – сейчас еще только начало дня.
– Расскажи мне о Сэме Эбботе, – попросил он.
– Да, конечно, но сначала я хочу, чтобы ты знал: мы теперь не одни. В Париже есть один человек, инспектор из Сюрте, он знает, что ты не убивал Рене и того, в отеле “Георг V”, кого они называют шофером.
Джоэл, пораженный, склонился над кофе.
– Но ведь я действительно его убил. Бог свидетель, я не хотел этого, я подумал тогда, что он достает пистолет, а не рацию, и ударил его головой о стену, в результате чего он и умер – кровоизлияние или что-то такое.
– Нет, он умер не от этого. Его задушили в больнице. Диагноз – смерть в результате асфиксии… По словам Прюдомма, это никак не связано с полученными им травмами. Вот тогда-то этот француз и задался вопросом: если ты не убил шофера и не убил Рене, то скольких еще ты не убил? Он считает, что тебя подставили, но пока не понимает, с какой целью и почему одни доказательства неожиданно исчезают, а другие так же неожиданно появляются, хотя, если бы они существовали, их не могли не обнаружить раньше. Например, отпечатки твоих пальцев в конторе Маттильона. Этот инспектор хочет нам помочь, он дал мне номер телефона, по которому его можно найти.
– А ему можно доверять? – спросил Джоэл, отмечая что-то на листке.
– Я полагаю, что можно. Вчера утром он убедил меня в этом – расскажу тебе чуть позже.
– Этот шофер из отеля “Георг V”, – тихо начал Конверс, – адъютант Бертольдье. С него-то все и началось – этот мой нескончаемый бег. Создается впечатление, что они ухватились за это, – кто-то разработал соответствующую стратегию. “Заклеймим его как убийцу, – решили они. – Нам это может пригодиться. И затраты невелики – всего одна человеческая жизнь”. Господи! – Джоэл закурил. – Однако продолжай. Вернемся к Сэму.
Она рассказала ему все, начиная с безумной истории в отеле “Сент-Регис” в Нью-Йорке: перепугавший ее телефонный звонок, а потом мрачный молодой человек, торопливо поднимающийся по ступенькам, и армейский офицер, преследовавший ее на улице.
– Как ни странно, но это могли быть наши союзники, – неожиданно заметил Конверс.
– Что? Каким это образом? Первый выглядел как типичный юнец из гитлерюгенда, а второй был в военной форме!
– Видишь ли, большинство людей в форме на первый взгляд кажутся людьми “Аквитании”. Но вспомни Фитцпатрика, он говорил, что эти четыре досье всплыли из официальных глубин, судя по их содержанию – из верхнего эшелона. Может быть, мои молчаливые партнеры в Вашингтоне решили наконец-то высунуться из своих нор. Но извини. Продолжай.
Она рассказала ему о встрече с Сэмом в Лас-Вегасе, о его женитьбе. Морщась от внутренней боли, Джоэл внимательно слушал, настроив все свои чувства на то, чтобы не пропустить какого-нибудь поворота фразы, вовремя уловить второй, скрытый смысл слов, отыскать хоть какую-нибудь нить, какой-нибудь намек на то, как ему действовать дальше. И вдруг он поднял руку, чуть-чуть, всего на несколько дюймов над столом, но Вэл тут же остановилась.
– Ты говоришь, вы собирались лететь в Вашингтон втроем?
– Да.
– Значит, ты, Сэм и кто-то еще, с кем он намеревался встретиться и переговорить, – с тем, кто, по его словам, знает, что предпринять.
– Да, тот, кто убил Сэма. Он был единственным,с кем разговаривал Сэм.
– Но Эббот утверждал, что “доверил бы ему свою жизнь”. Ты, кажется, так сказала?
– Это Сэм так сказал, – поправила его Валери. – Но он ошибся.
– Не уверен. Сэм был добродушным человеком, но не простачком. Друзей он выбирал весьма осмотрительно, их было не много – он понимал, что из-за его положения многие были бы не прочь попасть в их число.
– Но он больше ни с кем не разговаривал…
– Правильно, но тому-то, другому, пришлось это сделать. Мне кое-что известно о том, как собираются срочные совещания в Вашингтоне – а именно такое совещание Сэм и имел в виду. Собрать такое совещание не так просто, нужно найти весомые слова, чтобы пробить бюрократические препоны. Конечно, ему пришлось назвать имя Сэма – у него и звание, и положение, но очень может быть, что ему пришлось также назвать и мое имя, твое или даже Делавейна, любого из них было бы достаточно. – Конверс взялся за ручку. – Как его фамилия?
– О Господи, – сказала Вэл, потирая пальцами лоб. – Дай-ка мне подумать… Имя его Алан… Алан Метцгер? Метланд?…
– А его звание, должность?
– Нет, Меткалф! Алан Меткалф.
Джоэл записал имя и фамилию.
– Хорошо, а теперь вернемся в Париж, к человеку из Сюрте.
Валери начала со странного поведения таможенников иммиграционной службы, затем рассказала о странной встрече с усталым, небрежно одетым Прюдоммом. Закончила она не очень понятными высказываниями француза, дополнив рассказ мельчайшими деталями, которые она пропустила раньше.
Когда она закончила рассказ, Конверс снова поднял руку, широко раскрыв глаза от изумления.
– Семья Татьяны? – недоверчиво переспросил он. – Ты уверена?
– Абсолютно. Вчера я специально переспросила его.
– Вчера? Да, ты же говорила, утром он совершил нечто примечательное. Так что именно?
– Он всю ночь просидел в своей машине у моей гостиницы, а когда рано утром, чуть встало солнце, я села в такси и поехала, он врезался – именно врезался – в машину, которая шла за нами. Оказывается, за мной следили. Он велел мне поскорее убраться оттуда. Вот тогда-то я и попросила его повторить имя. Он сказал: “Татьяна”.
– Это же имя назвал мне и Рене, направляя меня в Амстердам к Корту Торбеке. “Скажи ему, что ты член семьи Татьяны”. Таково было его указание.
– А что это означает?
– Рене не вдавался в подробности, но кое-что я все-таки понял. По всей вероятности, это – знак доверия, лакмусовая бумажка, которая указывает, что некое лицо заслуживает той информации, которую иначе не предоставят тем, кто желал бы ее заполучить.
– Почему?
– Звучит это совершенно по-идиотски, но Маттильон говорил, что члену этой семьи доверяют самые подозрительные люди на свете, те, кто не может позволить себе никакой ошибки.
– Но кто же они?
– Русские. Кремлевские комиссары, которые отправляют деньги западным брокерам, а те здесь их вкладывают.
– Да, ты прав, – сказала Валери. – Это чистое безумие.
– Но это срабатывает, неужели ты не видишь? Честные люди, которые по тем или иным причинам оказались в мире, который они ненавидят, не зная, кому можно доверять, придумали для себя какой-то код. Принадлежность к семье Татьяны – это своего рода допуск, не просто сигнал о необычайной срочности, но и нечто более важное. Это означает, что человек, назвавший пароль, – в “полном порядке”, независимо от того, чем он занимается. Бьюсь об заклад, круг таких людей – чертовски узок. Рене, этот Прюдомм – они оба подходят под эту категорию. Для нас это своего рода ключ: им можно доверять.
– Ты как будто в суде, тебе не кажется? – спросила бывшая миссис Конверс.
– Я не знаю иного способа добраться до истины. Факты, имена, тактика… где-то здесь должна быть брешь, в которую мы можем проскользнуть и сдвинуться с мертвой точки! Нам это просто необходимо. И как можно скорее.
– Я начала бы с Прюдомма, – сказала Вэл.
– Мы попросим и его раскрыть карты, но начнем все же не с него. Здесь два телефонных аппарата? Этой ночью я был слишком занят своей бывшей женой, чтобы заметить хоть что-нибудь.
– Может быть, твоя бывшая жена уже беременна.
– Это было бы чудесно.
– Ладно, ладно, парень. Да, здесь есть второй аппарат. В ванной комнате.
– Я хочу, чтобы ты позвонила этому Меткалфу, Алану Меткалфу в Лас-Вегас. Номер узнаем по справочной. А я буду слушать по отводной трубке.
– Что мне сказать?
– Какую фамилию ты назвала, когда звонила Сэму?
– Паркетт, как мы и договорились.
– Скажи, что звонит Паркетт, и больше ничего. Первый ход пусть сделает он. Если что-то будет не так, я это почувствую и положу трубку. Ты сделай то же самое.
– А если его нет дома? А если я попаду на его жену, или любовницу, или к телефону подойдет ребенок?
– Тогда назови свою фамилию и скажи, что позвонишь через час.
Человек в штатском сидел на софе, положив ноги накофейный столик. Напротив него в креслах сидели – на этот раз тоже в штатском – армейский капитан и молодой флотский лейтенант.
– Итак, решено, – резюмировал Стоун. – Попытаемся установить контакт с Меткалфом и будем надеяться на лучшее. Если мы ошибемся – если я ошибусь, – то нас будут выслеживать, и не обманывайте себя – вас здесь видели и могут опознать. Но, как я уже говорил, наступает час, когда нужно идти на риск. Иначе не стоило затевать игру. Выйдя из укрытия, вы попадете в простреливаемую зону и, с Божьей помощью, постарайтесь ее быстренько проскочить. Однако гарантировать удачу я не могу. Этот телефон подключен к другому, к отелю на противоположном конце города, чтобы засечь его, требуется время, но это – всего лишь отсрочка. Любой опытный связист с телефонной станции может отыскать в подвале место соединения.
– Сколько у нас есть времени? – спросил армейский офицер.
– Это – один из крупнейших отелей Нью-Йорка, – ответил штатский. – При некотором везении – от двадцати четырех до тридцати шести часов.
– Шпарьте! – решительно объявил морской офицер.
– Ради Бога… – поморщился капитан, приглаживая рукой волосы. – Да, несомненно, нужно что-то предпринять. Попробуйте связаться с ним. Но я до сих пор так и не могу понять, почему это произошло?
– Попробуйте сопоставить некоторые общеизвестные данные. Эббот каждый вечер составлял список дел на следующий день и пунктуально ему следовал. В этих записях часто фигурируют завтраки с Меткалфом, а также семейные обеды как у Меткалфа, так и у Эббота. Человек этот, несомненно, пользовался его доверием, а поскольку Меткалф к тому же давно работает в разведке, то логично предположить, что он обратился с нашей проблемой к нему. Есть тут и еще одно немаловажное обстоятельство: Эббот, Меткалф и Конверс были в плену во Вьетнаме.
– Шпарьте! – воскликнул лейтенант.
– Ради Бога, найдите другое выражение, – поморщился капитан.
– Там у него автоответчик! – прокричала Вэл, закрыв телефонную трубку.
Джоэл вышел из ванной.
– Через час, – прошептал он.
– Через час, – повторила она в трубку и тут же поправилась: – Мисс Паркетт позвонит через час. – Она повесила трубку.
– А потом – каждый час после следующего звонка, – добавил Конверс, глядя на молчащий телефон. – Не нравится мне это. Там сейчас час ночи, и дома должны быть жена или дети. Хоть кто-нибудь должен же там быть?
– Сэм не упоминал о жене или детях.
– Потому что не было причины.
– Этому можно найти целую дюжину объяснений.
– Будем надеяться, что причина здесь не та, которая постоянно приходит мне в голову.
– Может, все-таки позвоним Прюдомму? – спросила Валери. – Давай воспользуемся именем Татьяны.
– Пока не стоит.
– Но почему?
– Нам нужно нечто иное. И ему нужно не то, что мы сейчас можем дать.
Внезапно взгляд Конверса упал на толстый конверт, адресованный Натану Саймону. Он лежал на письменном столе вместе с фальшивым паспортом.
– Боже мой, – тихо проговорил он, – очень может быть, что у нас это есть. Лежит прямо перед глазами, а я не вижу. Вэл проследила за его взглядом:
– Тот отчет, что ты написал для Натана?
– Я считал его лучшим в моей жизни отчетом о проделанной работе, но, конечно, это не отчет и даже не докладная или резюме. В нем отсутствуют ссылки на закон, если не понимать его в самом широком, абстрактном смысле. В нем изложены противоправные замыслы влиятельнейших лиц, посягающих на изменение законов, перетасовку правительств, установление военного контроля. И все это – во имя поддержания закона и порядка. А если компрометация и в самом деле означает убийство, – если они решили прибегнуть к массовому кровопролитию, – они своего добьются.
– К чему ты ведешь, Джоэл?
– Если уж я собираюсь возбудить дело, то предпочту сделать это единственным известным мне способом. Я начну со своих собственных показаний под присягой и подкреплю их показаниями других.
– Да о чем это, черт побери, ты все время толкуешь?
– О законе, миссис Конверс, – сказал Джоэл, беря со стола конверт с бумагами. – И обо всем, что можно сделать с его помощью. Я хочу использовать большую часть содержащегося здесь, но на этот раз в иной форме. Естественно, мне понадобятся заявления и других лиц, подтверждающих мои показания, и чем больше их будет, тем лучше. Вот тогда-то ты и позвонишь своему Прюдомму – присоединишься к родственникам Татьяны. А потом, если повезет, свяжемся с Меткалфом, у него наверняка есть кое-что для нас… И наконец, я собираюсь лично допросить по меньшей мере двух будущих подсудимых: во-первых, Ляйфхельма и Абрахамса или, возможно, самого Делавейна.
– Ты и впрямь сошел с ума! – воскликнула Валери.
– Нет, я нормален, – просто ответил Конверс. – Мне понадобится помощь, это я понимаю. Но у меня хватит денег, чтобы нанять целую банду негодяев. Прюдомм, по-моему, знает, где находится их биржа труда. Предстоит серьезная работа, Вэл. Суды любят тщательно аргументированные дела.
– Ради Бога, Джоэл, говори по-человечески.
– Слишком уж вы романтичны, миссис Конверс, – сказал он, подходя к ней. – Существует много таких винтиков и приводных ремней, которых не увидишь на полотнах пейзажистов.
– Но и пейзажи требуют первоначальных набросков. На полотнах все должно быть хорошо скомпоновано, краски тщательно подобраны. Так о чем ты сейчас говоришь?
– Мне нужна профессиональная стенографистка, если ее можно здесь отыскать. И такая, которая согласилась бы поработать весь день и, если потребуется, полночи. Предложи ей трехкратную оплату.
– Предположим, я найду стенографистку, – сказала Вэл. – Но как, скажи на милость, ты собираешься объяснить ей, или ему, характер работы?
Джоэл поморщился, бездумно глядя в окно.
– Роман, – сказал он, оборачиваясь к ней. – Мы пишем роман, первые главы которого посвящены описанию подготовки судебного процесса.
– И действующие лица в нем – реальные люди, которых все знают?
– Это – новый литературный жанр, но это просто роман, и ничего больше.
В Нью– Йорке наступило утро, и Стоун снова был один в номере. Флотский лейтенант и армейский капитан вернулись к своим рабочим столам в Вашингтоне. Так лучше: они ничем не могли ему помочь, и чем реже их будут здесь видеть, тем больше вероятность, что на них не обрушится карающий молот. А молот непременно опустится, Стоун знал это так же, как и то, что полковник Алан Меткалф был тем камертоном, по которому им нужно настраивать свои инструменты. “Без этого, -как говаривал в старые добрые времена Джонни Реб, – волынка у вас не запоет, сколько ни топай ногой, отбивая такт”. Но как его найти? – прикидывал бывший оперативный агент ЦРУ. Судя по всему, полковник исчез, слушок об этом докатился с базы Неллис, и комиссия, ведущая расследование обстоятельств катастрофы, даже не пытается делать вид, будто она понимает или одобряет его действия.
Но Стоун все понимал. Меткалф узнал то, что ему – им – известно давно, и, если он действительно хорош в своем деле, не станет вести игру, сообразуясь с уставами. Иначе бы его уже не было в живых. Бывший агент понимал кое-что в таких ситуациях, когда в игру включаются работники аппарата разведки. Оборудование у этого полковника достаточно сложное и высокого качества – все благодаря любезности американских налогоплательщиков, – и это одно из лучших его капиталовложений. Эту часть Меткалф разыграет отлично, если, конечно, он жив и является настоящим профи. Он обязательно воспользуется дистанционным управлением, программируя и перепрограммируя свою систему, вылавливая то, что ему нужно услышать, стирая то, что нужно стереть, и оставляя лишь ту информацию, которая заведет его преследователей в тупик. У него будет также код, возможно ежедневно меняющийся, и, если ответ будет неправильный, – десять секунд интенсивного микроизлучения и пленки не станет. Стандартная процедура. Если Меткалф – человек стоящий. И если он жив.
Стоун рассчитывал и на то и на другое: что полковник – человек стоящий и что он еще жив. Думать иначе не имело смысла – тогда остается только гамак Джонни Реба и ежедневная рыбалка, а все остальное – удел роботов, в чем бы там ни состояли их функции. Именно поэтому Стоун оставил на автоответчике Меткалфу весточку в шесть часов тридцать пять минут утра. Он выбрал для этого имя, которое жена Конверса – его бывшая жена – обязательно должна была упомянуть в разговоре с покойным Сэмюэлом Эбботом:
“Марк Аврелий идет к власти. Ответьте и, пожалуйста, сотрите”. После этого Стоун назвал номер телефона своей квартиры, который, если проследить по линиям связи, приведет в отель “Хилтон” на Пятьдесят второй улице.
В целом мире был только один-единственный человек, до которого Стоун хотел бы сейчас добраться, но человек этот – “на каникулах, и мы не имеем возможности с ним связаться”. Слова эти, само собой разумеется, ложь, но опровергнуть ее Питер мог только сказав значительно больше того, что ему хотелось бы пока говорить. Человеком этим был Дерек Белами, начальник отдела тайных операций британской МИ-6 и единственный настоящий друг, которым обзавелся Стоун за все время работы в ЦРУ. Белами был настолько хорошим другом, что в то время, когда Питер занимал пост начальника лондонского бюро ЦРУ, англичанин прямо посоветовал ему выйти на время из игры, пока виски окончательно не одолело его и ему не прищемили задницу.
“У меня есть доктор, который засвидетельствует небольшое нервное переутомление. И есть домик для гостей в Кенте. Отоспись там и приди в себя, старина”.
Стоун тогда отказался, и это было самым гибельным решением, которое он когда-либо принимал. Дальнейшая его жизнь, как и предсказывал Белами, превратилась в сплошной пьяный кошмар.
Но не ради старой дружбы Питер стремился отыскать Дерека. Ему недоставало сейчас блестящего аналитического ума Белами, который скрывался за приятной, но вполне заурядной внешностью. Дерек Белами всегда держит руку на пульсе Европы, не упуская ни малейших деталей, и, получив нужные данные, он сможет многое прояснить в операциях Делавейна. Фактически он уже кое-что разнюхал и наверняка находится сейчас в Северной Ирландии, решил Стоун. Рано или поздно Белами откликнется на его звонок. И тогда он даст ему полный отчет о партии оружия и боеприпасов, отправленной из штата Висконсин. Дерек Белами ненавидит всех делавейнов этого мира, а потому будет весьма полезным союзником в борьбе против генералов.
Зазвонил телефон. Человек в штатском, выдержав паузу, дождался второго звонка. Неужели Меткалф? Он снял трубку.
– Да?
– Аврелий?
– Я знал, что вы позвоните, полковник.
– Кто вы, черт побери?
– Моя фамилия Стоун, мы с вами по одну сторону баррикад, во всяком случае, я так думаю. Однако вы носите форму, а я нет, так что мне хотелось бы иметь чуть больше уверенности. Понимаете?
– Вы – один из тех ублюдков в Вашингтоне, которые послали его?
– Теплее, полковник. Я вступил в игру позднее, но это так, я – один из них. Что произошло с генералом Эбботом?
– Он убит, сукин вы сын!… Надеюсь, этот телефон чист.
– И останется таковым по крайней мере ближайшие двадцать четыре часа. А потом мы, подобно вам, исчезнем.
– И никаких угрызений совести, никакого сознания? Вы хоть понимаете, что натворили?
– Сейчас не до этого, полковник. Поговорим потом, если это “потом” наступит… Бросьте, полковник! Я живу со всем этим! А теперь – о встрече. Где вы сейчас?
– Ладно, ладно, – устало проговорил офицер ВВС. – Я метался по всей стране. Сейчас я – где же я, черт побери? – в Ноксвилле, штат Теннесси. Через двадцать минут вылетаю в Вашингтон.
– Зачем?
– Зайти в хвост этим мерзавцам и посадить их, зачем же еще?
– Забудьте об этом, иначе вы – труп. Надеюсь, вы уже успели понять это. Вы ведь готовили кое-что на основе информации Эббота, верно?
– Верно.
– И в результате его сбили, правильно?
– Да заткнитесь же, наконец!
– Это для вас урок. Они затаились там, где вам их не разглядеть. Одно-единственное слово, сказанное не тому, и вы сгорели.
– Да знаю я! – закричал Меткалф. – Я сижу на таких делах уже двадцать лет. Должен же найтись кто-то, заслуживающий доверия!
– Вот об этом мы и поговорим, полковник. Забудьте про Вашингтон и направляйтесь в Нью-Йорк. Я закажу вам номер в “Алгонкине”… Честно говоря, я уже снял его для вас.
– На чье имя?
– Маркуса, конечно.
– Согласен. Но поскольку уж мы зашли так далеко, скажу вам и еще кое-что. С часа ночи меня пытается разыскать женщина.
– Жена Конверса?
– Да.
– Она нам нужна. И он нам нужен!
– Настрою соответствующе свои автоответчики. Итак, “Алгонкин”?
– Точно.
– Сам он из Нью-Йорка, правильно?
– Да, хотя не знаю, зачем вам это. Он живет тут много лет.
– Надеюсь, он парень сообразительный, что оба они сообразительные.
– Иначе бы их давно не было бы в живых, полковник.
– Увидимся через несколько часов, Стоун. Дрожащими руками Стоун повесил трубку, его взгляд остановился на стоящей в углу бутылке виски. Нет, никакой выпивки! Он обещал себе! Стоун подошел к кровати, где лежал открытый чемодан, взывая к тому, чтобы его заполнили. Он и заполнил его, оставив на столе бутылку виски, потом вышел и направился к лифтам.
“Я, Джоэл Гаррисон Конверс, адвокат, допущенный к адвокатской практике Ассоциацией адвокатов штата Нью-Йорк и работающий в качестве такового в фирме “Тальбот, Брукс и Саймон”, расположенной по адресу: 666, Пятая авеню, город Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, прибыл 9 августа в город Женеву, Швейцария, по поручению клиента нашей фирмы корпорации “Комм-Тек” на конференцию по правовым вопросам для завершения сделки, в дальнейшем именуемой слиянием “Комм-Тек” – “Берн”. Утром 10 августа приблизительно в 8 часов мне позвонил юрист, являющийся главным юридическим представителем бернской группы, мистер Эвери Простои Холлидей из города Сан-Франциско, штат Калифорния. Поскольку он был американцем, только недавно нанятым швейцарскими компаниями, я согласился встретиться с ним для разрешения спорных вопросов и уяснения наших позиции в этом деле. Когда я прибыл в кафе на набережной Монблан, я узнал в мистере Холлидее студента и близкого друга, которого я знал много лет назад в школе Тафта в городе Уотертауне, штат Коннектикут. Тогда он был мне известен под именем Эвери П. Фоулера. Мистер Холлидей подтвердил этот факт, объяснив мне, что фамилию он изменил после смерти отца и вторичного замужества матери, которая вступила в брак с Джоном Холлидеем из Сан-Франциско. Объяснение вполне приемлемо, но обстоятельства неясны. У мистера Холлидея было достаточно времени и возможностей идентифицировать себя с тем, кого я знал, но он этого не сделал.
Этим утром, 10 августа, мистер Холлидей искал конфиденциальной встречи со мной, нижеподписавшимся, по вопросу, не имеющему никакого отношения к слиянию “Комм-Тек” – “Берн”. Эта встреча была главной побудительной причиной его появления в Женеве. Во время этой встречи мне стали известны первые тревожные сведения, которые…”
Если невозмутимая и безупречно работающая стенографистка-англичанка хоть в малейшей степени интересовалась материалами, которые она стенографировала под диктовку, а потом перепечатывала, то это никак не проявлялась. Со своими тонкими, брезгливо поджатыми губами, уродливым пучком седых волос на макушке она работала с точностью и быстротой автомата, не вникая в суть. Туманные объяснения Валери относительно того, что ее муж, американский писатель, заинтересовался последними событиями в Европе, были встречены холодным взглядом, и тут же до ее сведения было доведено, что дипломированной стенографистке не обязательно смотреть телевизоры или читать газеты. Она – активный член франко-итальянского альпийского общества, все ее время и силы отданы защите природы от разграбления ее человеком. Если ей и приходится зарабатывать себе на хлеб насущный, то она старается это делать, не покидая своих любимых гор. Работала она как автомат; Вэл была уверена, что, если бы этой женщине диктовали Библию, она так и не сообразила бы, что записывает.
Шел уже седьмой час, но на квартире Алана Меткалфа в Лас-Вегасе по-прежнему отзывался все тот же автоответчик. Приближалось время восьмого звонка.
– Если и сейчас не пробьемся, – мрачно сказал Конверс под тихое щелканье пишущей машинки в другом конце комнаты, – звони своему Прюдомму. Мне хотелось бы поговорить сначала с этим Меткалфом, но из этого, кажется, ничего не получается.
– А какая разница? Тебе срочно нужна помощь, а он готов помочь.
– Разница есть. Мне известно, хотя бы с твоих слов, что такое Прюдомм. Я примерно представляю себе, что он может и чего не может, а о Меткалфе я не знаю ничего, кроме того, что Сэм весьма высоко ценил его. К кому бы я ни обратился со своими специфическими обвинениями и наблюдениями, этот человек просто взорвется. Таковы, Вэл, суровые факты, а потому в попутчики мне нужно выбирать самых стойких… Попробуй-ка еще разок. – И Джоэл направился в ванную, а Валери снова принялась набирать международный код.
– “Абонент С, ваше сообщение получено. Пожалуйста, дважды назовите себя, а потом медленно сосчитайте от одного до десяти. Ждите ответа”.
Джоэл положил трубку на край ванны и бросился в гостиную. Он подошел к Вэл, предостерегающе поднял руку, взял карандаш и написал на листке несколько слов: “Выполняй. Держись спокойно. Это – ОПС”.
– Говорит мисс Паркетт, – проговорила Валери, недоуменно моргая. – Говорит мисс Паркетт. Один, два, три, четыре…
Конверс быстро возвратился в ванную и взял трубку.
– …восемь, девять, десять.
Тишина. Наконец раздались два резких щелчка и снова зазвучал металлический голос:
– “Подтверждение получено, спасибо. Это вторая пленка, она будет уничтожена сразу же после передачи. Слушайте внимательно. Есть такое место на острове, которое известно сборищами племен. Король будет там в своем кресле. Все. Пленка уничтожается”.
Джоэл повесил трубку и принялся разбирать каракули, которые он наспех набросал мылом на зеркале над умывальником. Дверь отворилась, и вошла Валери с листком в руках.
– Я записала сообщение, – сказала она, вручая ему листок.
– Я тоже, но у тебя получилось получше. Господи! И тут загадка!
– Ничуть не сложнее той, что ты загадал мне. Скажи, ради всего святого, что это за ОПС?
– Определитель психологического стресса, – ответил Конверс, прислоняясь к стене и перечитывая послание Меткалфа. Потом он поглядел на нее. – Это сканирующее устройство, подсоединяемое к телефону или механическому ответчику. По идее оно должно сигнализировать, говорит ли человек правду или лжет. Ларри Тальбот довольно долго возился с ним и в конце концов заявил, что нет ни одного человека, который бы говорил правду, включая его девяностодвухлетнюю мать. В конце концов он выбросил эту штуковину.
– Но это что-нибудь дает?
– Утверждают, что это понадежней детектора лжи. Возможно, так оно и есть, если умеешь им пользоваться. Главное, что эта штука сработала. Твой голос опознали, сопоставив с предыдущими звонками, значит, у этого Меткалфа хорошая техника. Сканер включил вторую пленку, и это было сделано с другого телефона, иначе бы ему пришлось самому отвечать тебе.
– Но если я выдержала экзамен, то зачем тогда эти шарады? Зачем этот остров с его племенами?
– Любую машину можно обвести вокруг пальца. Поэтому такие записи не принимаются в суде в качестве доказательств. Несколько лет тому назад Уилли Саттона подключили к детектору лжи, и получилось, что он и в свою копилку-то никогда не залезал, не говоря уж о банке “Чейз Манхэттен”. Меткалф стремится свести риск до минимума. Ему сейчас тоже приходится скрываться. – И Конверс снова принялся изучать листок.
– Остров, – тихо проговорила Валери, вчитываясь в сделанную мылом запись. – Племена… Карибы. Они жили на Антилах. Или на Ямайке – племенные сборища, ритуалы обо и вуду на Гаити. Даже на Багамах, там есть свои индейцы – у них имеются ритуалы, связанные с инициацией, впрочем, эти ритуалы характерны почти для всех племен.
– Я потрясен, – заметил Джоэл, по-прежнему рассматривая бумагу. – Откуда у тебя все это?
– Курс истории искусств, – ответила она. – Те колесики и винтики, в знании которых ты нам отказываешь, без этого нет и художественного видения. Но все это не подходит.
– Почему? Это может означать какое-нибудь место в Карибском море, какой-нибудь курорт, который рекламируют в последнее время. Король – это, несомненно, император, а тут и прямая связь с Делавейном – Аврелий… Вся эта реклама по телевизору, в газетах – картинки людей при свете факелов с разряженными чернокожими, которые с любовью улыбаются им, подсчитывая доллары. Кто же из них?
– Нет, все это слишком туманно, – сказала Вэл. – Слишком абстрактно, просто какие-то геометрические фигуры, лишенные индивидуальности, это не дает общей картины.
– А теперь объясни мне, очем идет речь? – спросил Конверс.
– Слишком это обще, Джоэл, слишком много мест, из которых пришлось бы выбирать, всего этого ты можешь и не знать. Должно быть что-то близкое, легко узнаваемое. Как это бывает у Брейгеля или Вермера [205], полотна которых пестрят бытовыми деталями.
– У них фамилии как у зубных врачей. Валери взяла у него из рук листок.
– Манхэттен – это остров, – произнесла она как бы про себя, снова перечитывая написанное и хмурясь.
– Но если там происходят факельные шествия и совершаются ритуальные обряды, это – не мой район города.
– Не ритуальные обряды, а сборища племен, – поправила Вэл. – Племена… Может быть, не черные, а красные? Племена – американские индейцы.
– Алгонкины!
– “Алгонкин-отель”! – вскричала Валери. – Вот что это значит!
– Через несколько минут мы это узнаем, – сказал Джоэл. – Иди и звони.
Ожидание было невыносимым. Конверс взглянул на себя в зеркало. Пот, струившийся по лицу, щипал незажившие царапины, жег глаза, руки его дрожали, дыхание стало прерывистым. Коммутатор отеля “Алгонкин”, наконец, ответил, и Вэл попросила соединить ее с номером мистера Маркуса. Последовала короткая пауза, а когда телефонистка снова заговорила, Джоэл чуть было не запустил в зеркало телефонной трубкой.
– У нас проживают два мистера Маркуса. С которым из них соединить вас, мэм?
– Нет, это уж слишком! – вдруг затараторила Вэл, безмерно удивив Конверса. – Мой шеф, этот придурок, распорядился позвонить мистеру Маркусу в “Алгонкин” и договориться, где и когда они будут обедать. И вот – придурок смылся на какую-то деловую встречу за городом, а я должна расхлебывать эту кашу. Простите, дорогая, я не хотела взваливать это на вас.
– Все в порядке, милая, у нас здесь тоже хватает придурков.
– Тогда, может, вы не откажетесь мне помочь? Кто они, эти чертовы Маркусы? Может, я что пойму по их именам или по их фирмам?
Попробую выяснить. Сейчас свяжусь с регистратурой. Нам нужно выручать друг друга, когда дело касается придурков, правда?… Вот они, первый Маркус – Майрон, компания по производству сахарных барашков, Лос-Анджелес. И Маркус Питер… но о нем почти ничего нет. Сказано только: Джорджтаун, Вашингтон, округ Колумбия.
– Это он, Маркус Питер. Я уверена. Огромное спасибо, голубушка.
– Всегда рада помочь, дорогая. Соединяю.
Сложенный номер “Нью-Йорк таймс” лежал у него на коленях. Стоун вписал в клеточки кроссворда последние два слова и взглянул на часы. На разгадку ушло девять минут. Жаль, что не больше. Девять минут можно было ни о чем не думать. Он пристрастился к кроссвордам еще в бытность свою начальником лондонского бюро ЦРУ. Подыскивая слова, он мог хотя бы на полчаса отвлечься от своих проблем.
Зазвонил телефон. Стоун резко обернулся к нему, его пульс учащенно забился, в горле появилась неприятная сухость. Никто не знает, что он снял номер в “Алгонкине” под фамилией Маркус. Ни одна живая душа!… Впрочем, есть один, но он сейчас в воздухе, летит из Ноксвилла, штат Теннесси. Или произошла какая-то накладка? А может, он ошибся в Меткалфе? Неужели этот сердитый и несколько церемонный офицер ВВС один из них? Или его обманула интуиция, выработанная им за многие годы общения с человеческими отбросами, обманула только потому, что, видя опускающийся на него молот, он отчаянно искал какого-нибудь выхода, какой-нибудь прорехи в наброшенной на него стальной сети?
Стоун поднялся с кресла, медленно, со страхом подошел к стоявшему у кровати столику и снял трубку надрывающегося телефона.
– Слушаю.
– Алан Меткалф? – твердо спросил тихий женский голос.
– Кто?! – Стоун был настолько поражен, услышав это имя, что на какое-то мгновение перестал соображать.
– Простите, пожалуйста. Я ошиблась номером.
– Нет, подождите!Не вешайте трубку. Меткалф сейчас на пути сюда.
– Простите.
– Прошу вас! Господи, умоляю! Я устал… Мы не спим тут более суток… Я разговаривал с Меткалфом два часа назад, он сказал, что заложит новую программу в свой автоответчик, так как кто-то дозванивается к нему с часу ночи. Ему пришлось уехать из дома. Совершено убийство. Убит летчик. Это не несчастный случай! Вы понимаете, о чем я говорю?
– Почему я должна продолжать с вами разговор? – спросила женщина. – Хотите выяснить, откуда я звоню?
– Послушайте, – сказал Стоун, теперь уже окончательно овладев собой, – даже если бы это входило в мои намерения – а это не так, – вы знаете, это отель, а не частный телефон, и, чтобы сделать то, о чем вы говорите, потребовалось бы не менее трех человек, проверяющих соединения, и четвертый, который сидел бы на коммутаторе отеля. Но даже и с такой командой нужно было бы не менее четырех минут, чтобы проследить, по какому из проводов поступает ваш сигнал, но и это дало бы возможность установить всего лишь район, откуда он поступает, но не ваш телефон. Если же вы говорите из Европы, то у нас и там должен быть эксперт, но и он смог бы определить только район, из которого вы звоните, в радиусе двадцати миль. Для этого опять-таки нужно, чтобы вы не вешали трубку по меньшей мере восемь минут… Умоляю вас, не вешайте трубку хотя бы две минуты!
– Тогда говорите. Но быстро!
– Я выскажу одно предположение. Очень может быть, мне не следовало бы этого делать, но вы, миссис Де-Пина, умная женщина и поймете что к чему.
– Де-Пина?
– Да. Вы оставили телефонный справочник раскрытым на голубых страницах, это телефоны правительственных организаций. Когда в Неваде произошел несчастный случай, я сделал довольно простое умозаключение относительно номеров в справочнике. Два часа назад мое предположение подтвердилось. Мне позвонил Меткалф, из телефона-автомата в аэропорту. С ним разговаривал один летчик, генерал. Он присоединился к нам… Вы убегали не от тех людей, миссис Де-Пина. Но если мои догадки верны, то человек, которого мы пытаемся найти, слышит наш разговор.
– Здесь больше никого нет!
– Прошу вас, не прерывайте меня. Каждая секунда на счету. – Голос Стоуна внезапно приобрел силу и убедительность. – Ляйфхельм, Бертольдье, ван Хедмер, Абрахамс!И пятый, его личность мы не смогли определить, – англичанин, который внедрен настолько глубоко, что по сравнению с ним Берджесс, Маклин и Блант просто жалкие актеры-любители. Мы не знаем, кто он, но он использует склады в Ирландии и суда дальнего плавания, заброшенные аэродромы и прочее для переброски тех грузов, которые не должны перебрасываться отсюда. Все эти досье составлены нами, Конверс!Это мы передали их вам! Вы – юрист и поэтому понимаете, что, если этот телефон прослушивается, то, назвав ваше имя, я обличаю сам себя, совершаю самоубийство. Но скажу вам и больше. С помощью Престона Холлидея мы вовлекли вас в это дело для того, чтобы на законных основаниях подготовить материалы для уголовного расследования – подготовить его как бы со стороны, так, чтобы при взрыве выпало как можно меньше радиоактивных осадков. Но мы заблуждались. Они зашли намного дальше, чем мы предполагали. Мы, но не Биль на Миконосе. Он был прав, и это подтвердила его гибель. Кстати, он-то и был этим загадочным “человеком из Сан-Франциско”. Пятьсот тысяч долларов – его деньги; он – выходец из богатой семьи и, кроме денег, унаследовал и чувство ответственности. Вспомните Миконос! Вспомните, что он рассказывал о своей жизни. Прославленный военный, ученый – и убийство, он не только убил тогда человека, он убил нечто и в самом себе… Он сказал, что пару раз вы его чуть было не раскрыли. О вас он отозвался как о блестящем юристе и полностью одобрил наш выбор. Престон Холлидей был его студентом в Беркли, и, когда все это стряслось полтора года назад, когда Холлидей понял, чем занимается Делавейн и как он его использует, он отправился к Билю, который как раз собирался уходить в отставку. Все остальное вы и сами способны додумать.
Его речь прервал женский голос:
– Скажите то, что я хочу от вас услышать. Скажите это!
– Извольте. Конверс не убивал Перегрина, как не убивал и командующего войсками НАТО. Им вынес приговор Джордж Маркус Делавейн, опасаясь, что они могут вызвать на ковер и Делавейна, и всю его компашку! Они были удобными мишенями, очень удобными. Об остальных я не знаю – не знаю, через что вам пришлось пройти, – но мы раскололи в Бад-Годесберге одного подлеца, майора из посольства, того самого, что поместил вас, Конверс,на мост Аденауэра! Он этого не знает, но нам удалось получить от него и еще кое-что. Мы можем с большим основанием утверждать, что знаем, где находится Коннел Фитцпатрик. И думаем, что он жив!
И тут в трубке послышался мужской голос.
– Вы самые настоящие ублюдки! – сказал Джоэл Конверс.
– Слава Тебе, Господи! – сказал человек в штатском, усаживаясь на постель. – Наконец-то мы можем поговорить. Расскажите мне обо всем. Этот телефон чист.
Прошло не менее двадцати минут, прежде чем Питер Стоун дрожащей рукой повесил трубку.
Генерал Жак Луи Бертольдье оторвался от стонущей в изнеможении черноволосой женщины, перекатился через нее и схватил телефонную трубку.
– Да! – сердито крикнул он в трубку. И вскоре его разгоряченное лицо приобрело землистый оттенок, а жаждущая плоть обмякла. – Где это случилось? – произнес он испуганным шепотом, в котором не было и намека на присущую ему самоуверенность. – На бульваре Распай? А обвинения?… Наркотики? Но это невозможно!
Не выпуская трубки, генерал спустил ноги с постели и внимательно слушал, уставясь невидящим взглядом в стену перед собой. Обнаженная женщина приподнялась на колени, прижалась к нему грудью, нежно покусывая ему мочку уха. Бертольдье злобно отвел руку назад и всадил телефонную трубку в лицо женщины, та отлетела на другую сторону постели, прижимая руку к рассеченной нижней губе.
– Повторите, пожалуйста, – проговорил Бертольдье в трубку. – Значит, это совершенно точно? Нельзя допустить, чтобы этого человека подвергали новым допросам, вы понимаете? Этого требуют интересы стратегии, а в бою всегда бывают потери. Вы согласны? Боюсь, опятьвозникает больничный вариант. Вы – человек энергичный, исполнительный, вот и проследите за этим. Тогда потеря легионера принесла нам огромный выигрыш. Что? А в чем проблема? Арест произвел Прюдомм. –Бертольдье помолчал, в трубке слышалось его тяжелое дыхание. Потом, приняв командирское решение, он заговорил: – Этот гнусный бюрократ из Сюрте не отступится… Пусть он станет вторым вашим объектом, обычная ваша операция должна быть завершена до исхода нынешнего дня. Доложите мне о выполнении обоих заданий и считайте себя адъютантом Жака Луи Бертольдье.
Генерал опустил трубку на рычаг и обернулся к брюнетке, которая сидела на постели, стирая простыней кровь с разбитой губы, глядя на него взглядом полным ненависти и страха.
– Простите, дорогая, – сказал Бертольдье самым светским тоном. – Но вам придется тотчас же покинуть этот дом. Возникла масса срочных дел, и мне предстоит сделать много телефонных звонков.
– Я больше не вернусь сюда! – с вызовом заявила женщина.
– Вернетесь, – проговорил человек – живая легенда Франции, поднимаясь с постели и гордо выпрямляясь во всей своей наготе. – Если вас позовут.
Эрих Ляйфхельм быстрыми шагами вошел в кабинет и сразу же направился к огромному письменному столу, взял трубку из рук слуги в белом фраке и отпустил его кивком. Как только за тем захлопнулась дверь, он сразу же заговорил:
– Что там еще?
– Обнаружен автомобиль фрау Гейнер, генерал.
– Где?
– У небольшого городка в Эльзасе, примерно в пятнадцати – восемнадцати километрах от Кёля.
– Страсбур! Он пробрался во Францию! Значит, он и был тем пастором!
– Простите, не понял, герр…
– Мы и подумать не могли!… Но это не важно! Кто у вас в этом секторе?
– Всего один человек. Из местной полиции.
– Пусть наймет помощников. Отправьте их в Страсбур. Ищите пастора!
– Убирайся! – взревел Хаим Абрахамс, когда его жена появилась на кухне. – Теперь тебе нечего здесь делать!
– В Ветхом Завете говорится другое, мой муж, если ты еще мой муж, – сказала сухонькая женщина в черном, ее седые мягкие волосы обрамляли тонкое лицо, темные глаза сверкали. – Неужели ты станешь оспаривать Библию, которую так любишь цитировать, когда тебе это выгодно? В ней не только про громы и молнии. Хочешь, я тебе ее почитаю?
– Ничего мне не нужно читать! Ничего не нужно говорить, это дело мужчин!
– Мужчин, которые убивают? Мужчин, которые используют древние письмена, чтобы оправдать пролитие детской крови? Крови моего родного сына? Что сказали бы другие матери Масада, если бы только им разрешили говорить… Ну что ж, теперь я буду говорить, генерал. Больше ты никого не убьешь. Больше ты не будешь пользоваться этим домом, чтобы собирать здесь свои армии смерти, чтобы составлять здесь свои смертоносные планы во славу твоей священной тактики, Хаим, во имя твоего святого отмщения.
Абрахамс медленно поднялся со стула.
– Да о чем ты тут болтаешь?
– Ты думаешь, я не слышала тебя? Эти телефонные звонки среди ночи, голоса, звучащие подобно твоему голосу, которые так легко рассуждают об убийствах…
– Ты подслушивала?!
– Несколько раз. Ты задыхаешься от злобы и не слышишь ничего, кроме собственного голоса, кроме своих приказов убивать. Чтобы теперь ни происходило, будет происходить без тебя, мой муж, пока еще мой муж. Для тебя с убийствами покончено. Убийства потеряли свой смысл много лет назад, но ты никак не можешь остановиться. Ты подыскиваешь все новые и новые основания для этих убийств, но даже в самой твоей жизни уже не осталось смысла.
Жена сабры высвободила правую руку из складок своего черного одеяния. В ней был служебный пистолет Абрахамса. Генерал недоверчиво хлопнул по кобуре, затем, чуть отклонившись вправо, неожиданно бросился вперед. Навалившись на женщину, с которой он прожил тридцать восемь лет, сабра ухватил ее за кисть руки, пытаясь вывернуть пистолет. Но она не сдавалась, она сопротивлялась изо всех сил! Прижав жену к стене, он пытался ее обезоружить.
Грохот выстрела заполнил всю кухню, и женщина, родившая ему четырех детей, последним из которых был сын, упала к его ногам. Хаим Абрахамс в ужасе смотрел на лежащую. Ее темно-карие глаза были широко открыты, черное одеяние быстро пропитывалось кровью, текущей из огромной рваной раны на груди.
Зазвонил телефон. Абрахамс бросился к стене, на которой он висел, и схватил трубку.
– Не отнять прав у сыновей Авраамовых! – завопил он в трубку. – Мы вернем земли, завещанные нам Богом! Иудея, Самария – они наши!
– Хватит! – рявкнул в ответ другой голос. – Прекрати это, еврей!
– Называющий меня евреем признает мою правоту! – снова возопил Хаим Абрахамс. Не пытаясь сдержать катящиеся по лицу слезы, он смотрел на мертвую женщину с широко открытыми темно-карими глазами. – Я принес жертву, подобно Аврааму. Никто теперь не смеет требовать большего!
– Я требую большего! – послышался крик ночного хищника. – Я всегда требую большего!
– Маркус! – прошептал сабра, прикрывая глаза и прислонясь к стене, ища в ней опоры и отворачиваясь от лежащего на полу трупа. – Это ты… мой вождь, моя совесть? Ты ли это?
– Да, это я, Хаим, друг мой. Нам нужно действовать без промедления. Войска уже выведены на позиции?
– Да, на Шархёрне. Двенадцать команд, натренированных и подготовленных. Смерть никого не остановит.
– Именно это мне и нужно, знать, – сказал Делавейн.
– Они ждут вашего сигнала, генерал. – Абрахамс резко вздохнул и, потеряв над собой власть, заплакал.
– Что с тобой, Хаим? Возьми себя в руки!
– Она мертва! Моя жена лежит мертвой у моих ног.
– Господи, что случилось?
– Она услышала, она подслушивала… потом… попыталась убить меня. Мы боролись, и вот она мертва.
– Ужасная, ужасная потеря, мой дорогой друг. Позволь мне выразить глубочайшее сочувствие твоему горю.
– Спасибо, Марк.
– Ты ведь знаешь, как тебе действовать, не так ли, Хаим?
– Да, Марк, я знаю.
Раздался стук в дверь. Стоун поднялся с кресла и неловко взял лежащий на столе пистолет. Правда, за долгие годы общения с человеческими отбросами ему только раз пришлось воспользоваться оружием. Он подстрелил в Стамбуле информатора из КГБ, который явился пьяным и набросился на него с ножом. Но и этого единственного случая оказалось достаточно – Стоун не любил оружия.
– Кто там? – спросил он.
– Аврелий, – отозвался голос за дверью. Стоун отворил дверь.
– Меткалф?
– Да. А вы – Стоун?
– Входите. Думаю, нам следовало бы изменить пароль.
– Полагаю, можно было бы воспользоваться и словом “Аквитания”, – сказал офицер военно-воздушной разведки, входя в комнату.
– Лучше не надо.
– Честно говоря, мне оно тоже не нравится. У вас найдется чашка кофе?
– Добуду.
– В таком наряде я выглядел бы уместнее где-нибудь на Гавайях, – отозвался разведчик ВВС, стройный мускулистый человек среднего возраста, одетый в легкие летние брюки и спортивную ветровку. Его сухощавому лицу хорошо соответствовали редеющие каштановые волосы, подстриженные довольно коротко, и темные круги вокруг ясных, властных глаз. – Вчера в девять часов утра я из Лас-Вегаса добрался на машине до Хэлдорана, а оттуда начал кружить по всей стране, чтобы сбить с толку компьютеры. Прыгая из одного аэропорта в другой, я сменил столько фамилий, что и сам в них запутался.
– Да, нагнали на вас страху, – заметил человек в штатском.
– А если вам совсем не страшно, значит, я разговариваю не с тем человеком.
– Мне не просто страшно, полковник, я в ужасе. – Стоун подошел к телефону, заказал кофе и, не вешая трубку, повернулся к Меткалфу: – Выпьете чего-нибудь?
– С удовольствием. Канадского виски со льдом, если не возражаете.
– Завидую вам! – Стоун распорядился насчет выпивки, и они оба сели. Некоторое время в номере слышался только шум улицы. Двое мужчин молча изучали друг друга, даже не пытаясь скрыть этого.
– Вы знаете, кто я и чем занимаюсь, – сказал, наконец, полковник. – А кто вы и чем занимаетесь?
– ЦРУ. Двадцать девять лет службы. Заведовал отделениями в Лондоне, Афинах, Стамбуле и других местах восточнее и севернее. Верный служака, координатор секретных операции, пока меня не выперли. Есть еще вопросы?
– Нет.
– Что бы вы там ни сделали со своим автоответчиком, вы все сделали правильно. Сюда звонила жена Конверса. Меткалф чуть не вскочил со стула.
– Ну и?…
– Поначалу все шло вкривь и вкось – я оказался не на высоте, но в конце концов он вышел на связь или, лучше сказать, он сам заговорил. Он был рядом с нею все время.
– Значит, вы все-таки оказались на высоте.
– Он хотел только одного – знать правду. А сказать ее было совсем не трудно.
– Где он? Вернее, где они?
– Где-то в Альпах. Вот все, что он сказал.
– Черт побери!
– Но это – пока что, – добавил Стоун. – Прежде всего он хочет кое-что от меня получить. Показания под присягой. Можете называть их письменными показаниями, заверенными по всей форме.
– Что?
– Нет, вы не ослышались. Показания от меня и тех людей, с которыми я работаю, – точнее, на которых я работаю, – с изложением всего, что мы знаем и что мы делали.
– Он набрасывает вам на шею удавку, и, признаться, я не осуждаю его за это.
– Это часть его планов, и я тоже не осуждаю его, но он говорит, что это – дело второстепенное. Ему нужна “Аквитания”. Он хочет поставить к стенке Делавейна и всю его свору прежде, чем они развяжут эту серию убийств.
– Об этом думал и Сэм Эббот. Убийства, массовые террористические акты здесь и по всей Европе – верный путь ко всеобщему хаосу в мировом масштабе.
– Это ему рассказала жена Конверса.
– Нет, он сам пришел к такому выводу, проанализировав то, что Конверс ей сказал. Конверс не понимал скрытый смысл услышанного им в Бонне.
– Теперь он уже понял, – сказал Стоун. – Я ведь сказал вам, что я в ужасе? Может быть, поискать слова посильнее?
– Каковы бы ни были слова, мы оба отлично понимаем, насколько просто это осуществить – проще и не придумаешь. Ведь речь идет не о безобидных психах и даже не о ваших сорвавшихся с цепи террористах – наш опыт насчитывает тридцать лет, и девяносто процентов его покоится в наших компьютерах. Когда поступают тревожные сигналы, мы знаем, откуда они поступают, и в большинстве случаев можем что-то предпринять. Но тут мы имеем дел с равными нам профессионалами в высоких чинах, у каждого из них за спиной – богатейший опыт. Эти люди расхаживают по коридорам Пентагона, служат на военных и военно-морских базах, включая и военно-воздушную базу в Неваде. Но кто они? Господи! Вы открываете рот – и не знаете, с кем говорите, пришьет ли он вас на месте или так запрограммирует ваш самолет, чтобы он рассыпался в воздухе. А как остановить того, кого не видишь?
– Возможно, Конверс уже знает, как это сделать.
– С помощью этих показаний?
– Очень может быть. Кстати, он хочет получить такой документ и от вас. Описание вашей встречи с Эбботом, полная запись беседы с ним, а также ваша оценка его умственных способностей. Это означает, что вам придется здесь ночевать. Полчаса назад я снял здесь еще три номера – сказал, что имена сообщу позднее.
– А не могли бы вы ответить еще на один вопрос? На кой черт вообще эти заявления? Мы имеем дело с целой армией, насколько она велика и как широко представлена во всех странах, мы не знаем, но это – армия!Минимум пара батальонов здесь и в Европе. Во главе их стоят кадровые офицеры, привыкшие слепо выполнять приказы и искренне верящие в своих генералов. Показания, заявления… Полная чепуха, клянусь Богом! Детская хлопушка, не более. Да и есть ли у нас для этого время?
– Вы не сказали ничего такого, что не приходило бы в голову и мне, полковник. Но опять-таки, я – не юрист, вы тоже. А Конверс юрист, и у меня был с ним длинный разговор на эту тему. Он идет единственно известным ему путем. И это – путь закона. Как ни странно, но именно поэтому мы его и выбрали.
– Мне нужен ответ, Стоун, а не рассуждения, – холодно прервал его Меткалф.
– Поддержка, – ответил Стоун. – Конверс нуждается в постоянной поддержке, и он хочет, чтобы всех нас воспринимали всерьез. Не как психопатов, или людей с нарушенной психикой, или умственно неполноценных – если я не ошибаюсь, он употребил именно эти слова.
– Замечательные слова, не правда ли? Но скажите, черт побери, что за ними стоит, а? Как добиться каких-либо весомых результатов?
– С помощью составленных по всей форме юридических документов. Ответственные люди излагают все, что они знают, и делают это в форме официальных показаний. Все остальное – дело суда, полковник, и судьи. На основании этих показаний суд выносит постановление о предоставлении нам убежища в целях соблюдения следственной тайны.
– Чего?
– Тайны следствия. В этом случае дело становится полностью закрытым – никакой прессы, никакой утечки информации, суд просто приказывает властям выполнять его приказ. А все секретные службы получают указание содействовать выполнению экстраординарного задания.
– Экстраординарного?… И кому они приказывают?
– Президенту Соединенных Штатов, вице-президенту, спикеру палаты, военному министру, государственному секретарю и так вплоть до самого низа. Таков закон, полковник. Все это в пределах компетенции суда – это тоже его слова, насколько мне помнится.
– Господи!
Раздался легкий стук в дверь, но на этот раз Стоун только прикрыл сложенным номером “Нью-Йорк таймс” лежавший на столе пистолет. Он встал и впустил официанта, который вкатил сервировочный столик на колесиках с кувшином кофе, двумя чашками, бутылкой канадского виски, стаканами и чашей со льдом. Стоун подписал счет, и официант удалился.
– Что сначала – кофе или виски? – спросил Стоун.
– Боже мой, конечно, виски. Пожалуйста.
– Завидую.
– А вы не присоединитесь ко мне?
– Увы, не могу. Разрешаю себе единственную рюмку вечером, вот тогда-то я и присоединюсь к вам. Вы из Лас-Вегаса, так что поймете меня. Я пытаюсь сделать противника, у которого немалый гандикап. Я собираюсь выиграть, полковник. Меня ведь вытурили, помните? – Стоун приготовил полковнику виски со льдом, подал ему стакан и уселся.
– Невозможно бороться с противником, если у него гандикап, разве вы этого не знаете?
– Несколько раз я все-таки выигрывал. Поэтому я здесь.
– Суд… – задумчиво произнес Меткалф, недоверчиво качая головой. – Суд! Соломинка утопающего. Он пытается с помощью закона обойти с фланга тех людей из государственного аппарата, к которым ему следовало бы обратиться, но которым он не может довериться. И как вы думаете, это может сработать?
– Тут трудно сказать что-то определенное, но это поможет выиграть время – возможно, всего несколько дней. Следственная тайна имеет определенный срок действия. Ведь закон требует и полной гласности. Но самое главное то, что, набрасывая тень секретности на определенные объекты, мы можем в известной степени спутать карты “Аквитании”, вынудив генералов произвести перегруппировку сил, кое-что обдумать заново. А это – необходимая нам отсрочка.
– Но это правило действует только здесь, в Штатах.
– Да. И именно поэтому Конверсу нужно время.
– А для чего?
– Он не стал объяснять, а я не счел себя вправе требовать объяснений.
– Понимаю, – сказал полковник, поднося ко рту стакан с виски. – Вы сказали, что сняли три номера. А для кого остальные?
– Вы с ними встретитесь, и не думаю, что они вам понравятся. Двое мальчишек, которые впутались в это дело вместе с другими, которых я не знаю, а они их не называют. После того как Холлидей вышел на них – или на одного из них, – они составили досье для Конверса. Они молоды, но они отличные ребята, полковник. Будь у меня сын, хочется думать, что он был бы среди них.
– У меня есть сын, и я надеюсь, что он станет таким же, – сказал Меткалф. – Иначе для чего все это? Так что же у нас на повестке дня?
Напряженно откинувшись в кресле, Стоун заговорил, медленно, четко произнося каждое слово, но и в монотонности его речи чувствовалось, что он повторяет инструкции, не им придуманные, и они ему не по душе.
– В три часа я должен позвонить адвокату Саймону. Натан Саймон – один из старших партнеров юридической фирмы Конверса здесь, в Нью-Йорке. По-видимому, к этому времени жена Конверса уже успеет предупредить его о моем звонке и попросит оказать мне содействие – видимо, они уверены, что именно так он и поступит. Короче говоря, Саймон приедет сюда, в отель, со стенографисткой и возьмет у нас свидетельские показания, проверив заодно наши звания, полномочия, удостоверения личности и прочее. Он останется здесь, пока не завершим работу.
– Вы были правы, – прервал его военный. – Мы – трупы.
– То же самое я сказал Конверсу, а он поинтересовался, очень ли мне это нравится – пребывать в таком состоянии. Ему-то пришлось испытать все на собственной шкуре.
– Вот он и хочет нас всех прищучить.
– Но не вас, – заметил Стоун. – Ему хотелось бы получить и ваши показания, в том числе и об Эбботе, но он не настаивает на этом. Он знает, что не может просить вас вступить в эту игру.
– Я вступил в нее, когда рухнул самолет Эббота. Есть тут и еще кое-что. Если мы не сможем остановить Делавейна и его генералов, что ждет таких, как мы? Конверс не говорил вам о своих ближайших планах?
– О том, что он называет отсчетом времени, – нет, но что касается завтрашнего дня, – да, об этом он сказал. Он высылает свои собственные официальные показания и надеется приобщить к ним письменное заявление сотрудника Сюрте о том, что большинство официальных донесений, поступающих из Парижа, ложь… Но мы еще живы, полковник. Конверс совершенно ясно сказал, что этот Натан Саймон – лучший адвокат, которого мы только можем пожелать, но… если он нам поверит…
– А чем нам может помочь адвокат?
– Этот же вопрос я задал и Конверсу, и в ответ услышал нечто странное: “Он может использовать закон, потому что закон – не человек, а закон”.
– Это – выше моего понимания, – раздраженно произнес Меткалф. – Не в философском смысле, а чисто в практическом. Как это можно использовать сейчас, в данной конкретной ситуации, черт побери?… Впрочем, какая разница, ничто не имеет значения, мы сами ничего не значим! Как только загремят их выстрелы – в Вашингтоне, Лондоне, Париже или Бонне, где угодно – и появятся первые трупы, власть перейдет к ним, и уж они не выпустят ее из рук. Я знаю это, потому что вижу, как много людей уже давно мечтают о том, чтобы хоть кто-нибудь взял на себя контроль за ситуацией. Прекратите разгул преступности, сделайте жизнь безопасной, ударьте по Советам… Клянусь Богом, бывали времена, когда даже я думал точно так же.
– Я тоже, – тихо сказал человек в штатском.
– Но мы ошиблись.
– Знаю. Поэтому-то я и оказался здесь. Меткалф сделал глоток и приложил холодный стакан к щеке.
– Я все время думаю о словах Сэма. “Где-то должен быть список, – сказал он. – Полный список личного состава “Аквитании”. Он исключил все легкодоступные места – сейф, бумагу, – скорее всего, он хранится в зашифрованном виде в электронной памяти какого-нибудь компьютера, и компьютер этот должен находиться в таком месте, о котором никто не подумает, вдалеке от официальных центров и всего, связанного с военными. “Список. Должен быть список!” – твердил Сэм. Для летчика у него было слишком богатое воображение. Думаю, именно поэтому он был так хорош со своими штучками на высоте сорок тысяч футов. Атакуй со стороны солнца, откуда никто тебя не ожидает, или со стороны темного горизонта, где тебя не может поймать радар. Он знал все это. Он был тактическим гением.
Пока Меткалф говорил, Стоун все ближе наклонялся к нему, пристально вглядываясь в его лицо и как бы впитывая в себя каждое его слово.
– Шархёрн, – проговорил он почти шепотом. – Это – Шархёрн!
Двухмоторный “Риемс-406” сделал круг над частным аэродромом в Сен-Жерве в пятнадцати милях к востоку от Шамони, где янтарного цвета фонари отбрасывали оранжевый свет на две посадочные полосы, ярко светившиеся на фоне низкого ночного неба. Пилот получил разрешение на посадку, и Прюдомм проверил ремни безопасности.
“Боже мой, какой безумный день!” – подумал он, глядя на свою правую руку в тусклом свете приборов на доске управления. Синяки были, конечно, менее заметны, чем кровь, которая покрывала всю его руку несколько часов назад. Жуть! Человек, назначенный ему в палачи, даже не пытался скрывать полученное им задание – невиданная наглость, взращенная Иностранным легионом! И смертный приговор был ему объявлен прямо в автомобиле в дальнем конце автомобильной стоянки в Булонском лесу! Человек этот позвонил ему прямо в служебный кабинет; по правде сказать, Прюдомм думал о том, что он может позвонить, и потому не очень удивился, более того – он успел к этому звонку подготовиться. Тот попросил своего недавнего начальника о свидании и назначил место встречи – автомобильная стоянка в Булонском лесу: у него, сказал он, есть потрясающие новости. Он будет в своем служебном “пежо”, и, поскольку ему нельзя отходить от радиотелефона в машине, не согласится ли Прюдомм пересесть к нему? Прюдомм, естественно, не возражал.
Однако никаких потрясающих новостей у того не оказалось. Только вопросы, задаваемые с большой наглостью.
“Что вы делали сегодня утром и почему?”
“Что вы имеете в виду: то, что я побрился? позавтракал? сходил в туалет? поцеловал жену? О чем вы?”
“Вы отлично знаете о чем! Агент на бульваре Распай. Вы врезались в его машину. Потом подбросили наркотики и арестовали его под этим предлогом!”
“Я не одобрял его действий. Точно так же, как не одобряю и этого разговора”.
Прюдомм неуклюже потянулся к дверной ручке левой рукой, в то время как его правая рука была занята совсем другим.
“Стойте! – Подчиненный схватил своего начальника за плечо. – Вы помогали той женщине!”
“Все подробности в протоколе. Позвольте-ка мне выйти”.
“Я позволю тебе отправиться в ад! Я убью тебя, ничтожество! Жалкий бюрократишка!”
Недавний подчиненный выхватил из-под пиджака пистолет, однако он опоздал. Не вынимая из кармана зажатый в правой руке пистолет, Прюдомм выстрелил. К сожалению, пистолет этот был малого калибра, а бывший полковник из Иностранного легиона был очень крупным человеком, и он тут же, в автомобиле, бросился на Прюдомма. Однако ветеран Сопротивления, решивший на всякий случай вернуться к прошлым военным привычкам, был готов и к этому. Лацканы его пиджака укрывали тонкую стальную проволоку достаточной длины и с двумя петлями на концах. Он быстро вытянул ее, забросил за голову своего подчиненного, скрестил запястья и сильным рывком натянул проволоку – кровь из горла палача оросила руки приговоренного человека, приговоренного, но живого.
Джоэл и Валери молча слушали рассказ человека из Сюрте. Нарисованная им картина выглядела довольно грустно. Интерпол скомпрометирован, arrondissement [206]полиция стала жертвой манипуляций, сама Сюрте коррумпирована, правительственные сообщения все ложны.
– Я расскажу вам все, что знаю, потому что мне необходима ваша помощь, – сказал Конверс, поднимаясь с кресла и направляясь к столу, на котором лежали в зеленой папке машинописные листы сделанных по всей форме показаний. – Лучше, если вы прочитаете все это собственными глазами, но боюсь, вам придется читать здесь. Утром я сделаю несколько копий, но до этого я не хочу, чтобы этот документ покидал комнату. Кстати, Вэл заказала для вас отдельный номер, не спрашивайте меня, как ей это удалось, но думаю, что администратор закажет себе теперь новый гардероб, а может быть, и купит новый домик.
– Mersi [207], мадам.
– Фамилия – Френч [208], – добавил Джоэл.
– Простите?
– Я хочу сказать, что фамилия – Френч.
– Qui [209].
– Учтите, я имею в виду…
– Pardon, mon vieux, – вмешалась Вэл. – Le nom sur le registre est “Monsieur French”, c’est un nom anglais, pas francais. French. Artur French [210].
– Но мне ведь придется что-то подписывать, говорить… Тогда может раскрыться, что…
– Ничего не придется подписывать и ничего не придется говорить, – прервала его Вэл, беря ключ с прикроватной тумбочки и вручая его Прюдомму. – Комната оплачена за трое суток. После этого, а возможно и раньше, если вы согласитесь нам помогать, мы, все трое, будем уже далеко.
– Жуть. И я должен все это прочитать?
– Mon ami – mon ёроих – est un avoue brilliant [211].
– Je comprends [212].
– Тут примерно сорок страниц, – сказал Конверс, передавая бумаги Прюдомму. – Чтобы проглотить это, вам потребуется по меньшей мере час. А мы пока что спустимся вниз и перекусим.
– Bien [213]. Мне многое хочется узнать.
– А как насчет вас самого? – спросил Джоэл, стоя рядом с французом. – Труп в машине наверняка уже обнаружен.
– Скорее всего, так, – согласился Прюдомм. – Я специально оставил его на месте. Однако Сюрте не сможет связать это со мной.
– А отпечатки пальцев? Или ваше внезапное исчезновение из кабинета?
– Еще одна привычка времен войны, – сказал человек из Сюрте, доставая из кармана тонкие хирургические перчатки, обрезанные чуть ниже запястья. – На всякий случай я вымыл их еще в Булонском лесу. Немецкие оккупационные власти имели отпечатки наших пальцев во всех архивах. Так что лишних действий им не требовалось. А что же касается моего отсутствия, то оно объясняется очень просто. Я сказал одному из помощников, что несколько дней проведу в Кале, расследуя дело контрабандистов, и буду позванивать в Париж. Многолетняя служба дает мне некоторую свободу действий.
– Вы говорите о Сюрте, но есть еще и другие. Те, откуда являются легионеры.
– Я учитываю и это, мсье. Придется соблюдать осторожность, а к этому мне не привыкать.
– В таком случае наслаждайтесь чтением, – сказал Джоэл, кивком приглашая Вэл. – Если что-нибудь понадобится, позвоните в отдел обслуживания.
– Bon appetit [214], – пожелал им Прюдомм.
Хаим Абрахамс поднял остывающую руку убитой с судорожно зажатым в побелевших пальцах пистолетом и нацелил оружие ей в грудь, прямо в кровоточащую рану. Большие карие глаза так и не закрылись! Они осуждающе – осуждающе! – смотрели на него.
– Чего ты от меня хочешь? – закричал он. – Мертвых я уже навидался. Я жил среди мертвых! Оставь меня в покое, женщина! Ты никогда не могла возвыситься до понимания моих целей!
Нет, она его понимала, понимала долгие годы. Она готовила мясо – цыпленка или тощего ягненка, пойманного в топях, – и кормила боевиков Иргуна и Хагана, никогда не оспаривая целесообразности смертельной борьбы. Борьба велась за надежду, за простую надежду, которая всегда предшествует воплощению мечты. Земля принадлежала им –по праву справедливости, исконному, библейскому праву, и просто логически! Они боролись, и они победили! Две тысячи лет они были изгоями – презираемыми, ненавидимыми, высмеиваемыми, сынов и дочерей колена Израилева сжигали в печах и травили газами, но они все-таки выжили. И теперь племена эти сильны! Теперь они победители, а не побежденные!
– За это мы боролись! За это мы молились! Чего же ты хочешь, почему в твоих глазах осуждение? – выкрикивал Хаим Абрахамс, прижимаясь лбом к лицу мертвой жены.
Hitaodut [215]является одним из тягчайших преступлений против установленных Талмудом законов. Лишение себя жизни противоречит воле Всемогущего Господа, сотворившего человека по своему подобию. Совершивший hitabdut не может быть похоронен на еврейском кладбище. Так будет теперь и с женой Хаима Абрахамса, самого правоверного еврея из всех евреев.
– Я должен сделать это! – выкрикнул он, возводя очи горе. – Ради общего блага, неужели ты не понимаешь?
Прюдомм налил себе чашку кофе и снова уселся в кресло. Валери села напротив него, а Конверс, поглядывая на человека из Сюрте, остался стоять у окна.
– Мне сейчас не приходят в голову никакие вопросы, – сказал француз, глядя встревоженным взглядом поверх чашки с кофе, которую он держал в руке. Морщины на его лице проступили еще сильнее. – Хотя очень может быть, что я все еще пребываю в состоянии столь глубокого шока, что вообще не могу нормально думать. Опровергать что-либо из этого бессмысленно – все это оченьдаже вероятно. Мир запуган, он просто вопиет о стабильности, люди ищут места, где можно было бы спрятаться от всего – от небес, от улиц, от себе подобных… Я верю, пришло время, когда мир согласится на любую откровенную, абсолютную силу, и плевать всем на то, во что это обойдется.
– Рабочее слово в данном случае “абсолютная”, – сказал Джоэл. – Абсолютная власть и абсолютный контроль. Конфедерация милитаристских правительств, поддерживающих друг друга и изменяющих законы во имя стабильности. А в результате несогласные будут объявлены людьми с нарушенной психикой и ликвидированы. А если несогласных станет слишком много, то снова начнется хаос, значит, “Аквитания” опять в выигрыше.
Все, что им требуется сейчас, – волна террора, цунами убийств и всеобщего хаоса. “Ключевые фигуры”, “аккумуляция”, “резкое ускорение” – вот слова, которые они употребляют. В полудюжине столиц будут уничтожены авторитетные и влиятельные политические деятели, их место займут генералы со своими командирами. Таков их сценарий, если судить по их собственным словам.
– В том-то и проблема, мсье. Все это – только слова, вы можете повторить их очень немногим людям, но и они, весьма вероятно, окажутся не теми, за кого вы их принимаете. И хуже того – вы можете сократить этот “отсчет времени”, как вы его называете, можете сами спустить курок, подать сигнал к началу резни.
– Отсчет времени и без нас подходит к концу, не заблуждайтесь на этот счет, – заметил Конверс. – И все-таки способ есть. Хотя, вы правы, слова “аккумуляция” и “резкое ускорение” можно понять и в ином смысле: аккумулирующие слова, ускоряющие слова. Но я все еще не могу выступить в открытую, покане могу. Ни один суд, ни одно правительственное учреждение или позиция не могут помешать им убить меня, а когда я буду мертв, все мои предостережения назовут бредом сумасшедшего. Поймите, я совсем не спешу расстаться с жизнью, но сама по себе моя жизнь – дело второстепенное. Важно другое: умри я – и исчезнет возможность установить истину, потому что только я один разговаривал с четырьмя цезарями Делавейна, а может быть, и с пятью, считая англичанина.
– А все эти заявления, эти юридически оформленные показания, о которых вы говорите, они могут изменить положение?
– Если правильно повернуть дело, могут.
– Почему?
– Потому что реальный мир, тот сложный мир, в который нам нужно как можно быстрее проникнуть, он существует, и в нем есть люди, которым можно доверять и которые способны предпринять действенные меры. Именно это я и пытался сделать пару недель назад, но выбрал неправильный путь. Я хотел перепоручить все человеку, которого я знаю, Натану Саймону – лучшему из известных мне адвокатов. Тогда я даже не подозревал, что тем самым лишь связываю ему руки, а возможно, и обрекаю на смерть. – Джоэл отошел от окна и сразу стал похож на адвоката, выступающего в суде. – К кому бы он мог обратиться без меня, что бы он смог доказать, опираясь только на слова “психопатического убийцы”? Но стоило бы мне объявиться, чего бы он наверняка потребовал, мы оба были бы мертвы. Но тут Вэл рассказала мне, что с ней пытался связаться по телефону какой-то человек в Нью-Йорке, а потом кто-то преследовал ее в Лас-Вегасе, и тогда я пришел к правильному выводу: это были те, кто выслали меня вперед. Теперь они пытаются установить со мной связь. Потому что люди, которые стремятся нас убить, пользуются иными методами – они не раскрывают себя.
Потом Валери описала мне свою встречу с Сэмом Эбботом, сказала, что он упомянул имя некоего Меткалфа, которому он полностью доверяет. И наконец, в Париже обнаружились вы. И то, что вы говорили, что вы сделали, как вы предложили помощь, воспользовавшись тем же паролем, который назвал мне Рене Маттильон, – “семья Татьяны”, – все говорило о вашей надежности. Ведь Татьяна – это имя или код, как я понимаю, означающий доверие даже среди самых настоящих акул.
– Именно так, мсье.
– Но я понял это, только сопоставив одно с другим. Если бы я смог каким-то образом установить связь со всеми вами, тогда появился бы выход. Правда такова: некоторые из вас знают все, другие, подобно вам, – только фрагменты, тем не менее все понимают масштаб грозящей опасности, понимают, что могут сделать генералы и их “Аквитания”, вернее, что они уже делают. Понимаете даже вы, мсье Прюдомм. О чем вы говорили? Вы говорили, что Интерпол скомпрометирован, что полицией манипулируют, что Сюрте коррумпирована, что все официальные сообщения – ложь. Добавьте к этому Анштетта в Нью-Йорке, Перегрина, командующего силами НАТО, Маттильона, Биля, Сэма Эббота… Коннел Фитцпатрик пока под вопросом – и Бог знает сколько других. Все они мертвы. Генералы уже на марше, они уже убивают!… Если вы все согласитесь написать официальные заявления, а мне удастся передать их Натану Саймону, он будет вооружен.
Я наплел Стоуну в Нью-Йорке всякой юридической чепухи, но он сыграет свою роль и заставит остальных присоединиться ко мне – у него нет иного выхода. Главное теперь – передать материалы Саймону. Как только у него окажутся письменные показания, сделанные под присягой ответственными людьми, это уже будет самое настоящее дело. Поверьте мне, с этими материалами он будет обращаться как с планами нейтронной бомбы. Завтра же они будут у него в руках, и он обратится с ними к нужным людям, вплоть до Овального кабинета Белого дома, хотя, возможно, он сочтет это излишним. – Джоэл сделал паузу, пристально посмотрел на человека из Сюрте и кивком указал ему на свои собственные показания, лежащие на столике подле француза. – Я подготовил все для отправки их в Нью-Йорк самолетом завтра утром. Теперь очередь за вами.
– Разумеется, я все напишу, мсье. Но можно ли полагаться на вашего курьера?
– Мир может разлететься на части, а эта женщина будет сидеть в своем доме в горах и не заметит этого. Или просто не заинтересуется данным фактом. Как у вас с английским?
– Довольно сносно, я полагаю. Мы ведь разговариваем уже несколько часов.
– Я имею в виду ваш письменный английский. Было бы хорошо, если бы вы все написали этой ночью.
– По-английски я, возможно, пишу не лучше, чем вы по-французски.
– Пишите по-английски, – посоветовала Валери. – Я подправлю. А если вы в чем-то не уверены, ecrivez en francais [216].
– Мерси. Итак, в моем распоряжении ночь?
– Стенографистка придет утром, – пояснил Конверс. – Она перепечатает текст. Завтра же, после полудня, она вылетает из Женевы в Нью-Йорк.
– И она согласилась?
– Она согласилась принять крупную сумму в фонд охраны природы, эта деятельность составляет смысл ее жизни.
– Очень удобная позиция.
– Но это еще не все, – сказал Конверс, присаживаясь на подлокотник кресла Валери и наклоняясь к французу. – Теперь вы знаете правду, и я могу сказать вам, что, кроме срочной отправки материалов Саймону, мне предстоит сделать еще кое-что. У меня сейчас на руках крупная сумма денег, банкир на острове Миконос подтвердит, что я могу получить еще больше, – вы уже читали об этом. Будь у меня время, я бы сам нашел нужных людей и все подготовил, но времени у нас нет. Поэтому требуется ваша помощь, все связи, которые у вас есть.
– Для чего, мсье?
– Для сбора последних доказательств. Мне нужны свидетельства противной стороны. Я хочу организовать похищение троих людей.
“Я, Питер Чарльз Стоун, пятидесяти восьми лет, проживающий в Вашингтоне, округ Колумбия, проработал двадцать девять лет в ЦРУ, за время своей службы занимал должности начальников отделений в различных странах Европы, а также был вторым заместителем начальника отдела тайных операций в Лэнгли, штат Вирджиния. Мой послужной список хранится в архивах ЦРУ и может быть затребован для ознакомления с соблюдением принятой процедуры. После ухода из ЦРУ я работаю в качестве консультанта и аналитика на многие разведывательные службы, о чем также можно навести справки по соответствующим каналам.
15 марта прошлого года со мной вступил в контакт капитан армии США Ховард Пакард, который попросил разрешения прийти ко мне на квартиру для обсуждения весьма конфиденциального вопроса. Прибыв ко мне, он отрекомендовался представителем небольшой группы сотрудников военного министерства и государственного департамента, число которых и имена он мне не называл. Далее он заявил, что они нуждаются в профессиональной консультативной помощи опытного офицера разведки, который в настоящий момент не связан по службе с ее органами. Он сказал, что располагает определенными средствами для оплаты моих услуг, если меня заинтересует их предложение. Следует при этом отметить, что капитан Пакард и его компаньоны провели тщательное, если не сказать – полное, исследование моего прошлого и отлично знали о моем пристрастии к алкоголю и прочем…”
“Я, Ховард Н.М.И. Пакард, капитан армии США, номерной знак 507538, тридцати одного года, в настоящее время проживаю на Оксон-Хилл, Мэриленд, прикомандирован к 26-му отделу управления технологического контроля Пентагона, Арлингтон, штат Вирджиния. В декабре прошлого года Э. Престон Холлидей, адвокат из Сан-Франциско, с которым у меня установились дружественные связи в связи с тем, что в наш отдел поступало множество заявлений от имени его клиентов (все блестяще составлены и абсолютно законны), пригласил меня на обед в небольшой ресторан в Клинтоне, примерно в десяти милях от моего дома. Он извинился за то, что не пригласил мою жену, объяснив это тем, что не хочет ее волновать, ибо то, что он намерен мне сообщить, взволнует и меня, но в данном случае это относится к моим служебным обязанностям. Он добавил также, что наша встреча никак не может считаться нарушением служебной этики, поскольку у него нет сейчас никаких дел с нашим отделом, за исключением одного, которое должно быть подвергнуто проверке и прекращено…”
“Я, Уильям Майкл Лэндис, лейтенант военно-морского флота США, холост, двадцати восьми лет; в настоящее время проживаю по адресу: Сомерсет-Гарден, Вена, штат Вирджиния, являюсь программистом военно-морского министерства в управлении военно-морских сил, располагающемся в Пентагоне, Арлингтон, штат Вирджиния. Хотя у меня и нет соответствующего звания (оно должно быть присвоено мне в ближайшие два месяца), фактически я возглавляю большую часть работ по составлению программ по связи Пентагон – министерство морского флота, поскольку защитил докторскую диссертацию по компьютерной технике в Мичиганском университете, инженерный факультет…”
– Наверное, я говорю здесь что-то не то, сэр.
– Кройте дальше, молодой человек.
“…Я заявляю об этом потому, что, имея в своем распоряжении сложнейшее оборудование, а также доступ к определенным кодам, могу работать со множеством компьютеров, позволяющих преобразовывать, или, если угодно, дешифровывать, записи совершенно секретной информации.
В феврале этого года капитан Ховард Пакард и три других человека – двое из управления по контролю за вооружениями государственного департамента и третий – офицер морской пехоты, которого я знал по отделу десантных операций в управлении снабжения флота, – пришли ко мне в воскресенье утром. Они выразили обеспокоенность по поводу целой серии операций, связанных с поставками вооружения и секретной технологии, которые, по их мнению, проводятся в обход госдепартамента и военного министерства. Они дали мне данные относительно девяти подобных сделок, предупредив о необходимости соблюдать при расследовании полную секретность.
На следующий день, использовав известную мне систему кодов, я ввел эти данные в компьютер. Первоначальные сведения получили подтверждение: цифры никогда не изменяются, чтобы избежать возможного дублирования, однако в каждом случае, после получения подтверждения, информация с пленки стиралась. Шесть из этих девяти случаев были прослежены вплоть до их первоначального источника, которым явилась фирма “Пало-Альто интернэшнл”, принадлежащая отставному генералу армии по фамилии Делавейн…”
– С этого началось мое сотрудничество, сэр.
– А кто эти трое, лейтенант?
– Не стоит называть их имена, сэр. Это навредит их семьям, и только.
– Как прикажете вас понимать?
– Они мертвы. Эти офицеры вернулись в свои подразделения и начали задавать вопросы, что и стало причиной их смерти, сэр. Двое погибли, якобы столкнувшись с грузовиками на проселочных дорогах, по которым они никогда домой не ездили, а третий был застрелен психически ненормальным снайпером, когда занимался бегом в Рок-Крик-парке. Там бегают сотни людей, но почему-то тот снайпер выбрал именно его.
“…Будучи армейским капитаном и имея допуск ко всем секретным материалам, я смог обеспечить полную стерильность своего телефона (то есть установить такой телефон, который регулярно проверялся на подключение подслушивающих устройств и возможностей подключения к нему другого телефона), поэтому мистер Холлидей имел возможность связываться со мной в любое время дня и ночи, не опасаясь, что наш разговор подслушивают. Совместно с мистером Стоуном и лейтенантом Лэндисом мы собрали секретные досье на хорошо известных лиц, упоминание о которых Холлидей обнаружил в бумагах Делавейна. Особенно это касалось генералов Бертольдье, Ляйфхельма, Абрахамса и ван Хедмера. Используя денежные средства, предоставленные в наше распоряжение доктором Эдвардом Билем, мы прибегли к услугам частных фирм в Париже, Бонне, Тель-Авиве и Йоханнесбурге, чтобы пополнить наши досье данными о нынешней деятельности интересующих нас лиц.
К настоящему времени нами обнаружено девяносто семь случаев уничтожения компьютерных материалов, напрямую относящихся к экспортным лицензиям и военным поставкам на сумму 45 миллионов долларов. Значительная часть этих поставок проходит через “Пало-Альто интернэшнл”, и без дополнительных данных проследить их дальнейшее движение не представляется возможным. Их перемещение напоминает то появляющиеся, то исчезающие на экранах радаров блики, по которым…”
“Долгие годы работы в ЦРУ научили меня тому, что чем сложнее схема, чем выше количественные данные, тем большая активность проявляется в каком-то секторе. Ничего оригинального в подобном умозаключении нет, но его зачастую упускают из виду. Поскольку именно Вашингтон имеет доступ к незаконному экспорту военных материалов на многие миллионы долларов, нетрудно предположить, что именно там находятся десятки осведомителей Делавейна, работающих на него как сознательно, так и неосознанно, как убежденные его сторонники, так и подкупленные или запуганные лица, которые имеют отношение к делам “Пало-Альто интернэшнл”. Не вдаваясь в подробности, капитан Пакард подтвердил это, рассказав об инцидентах, стоивших жизни трем офицерам, которые попытались проследить количество пропусков в компьютерных данных. Это означает, что мы имеем дело не просто с идеологическими экстремистами, но с фанатиками и убийцами. Отсюда мной был сделан вывод – и я принимаю на себя полную ответственность за последствия, – что большего и скорейшего успеха можно добиться, направив человека на периферию деятельности Делавейна и снабдив его информацией, достаточной, чтобы найти связь с “Пало-Альто интернэшнл”. Учитывая характер груза, именно так легче всего выявить незаконного получателя. Совершенно очевидно, что исходной точкой для расследования послужили имена, обнаруженные в записях Делавейна. Однако, не имея кандидата достаточно опытного для выполнения такого задания…”
“Примерно 10 июля мистер Холлидей позвонил мне по стерильному телефону, который я установил специально для переговоров с ним, и сообщил, что нашел подходящего кандидата на выполнение предложенного мистером Стоуном задания. Это адвокат, юрист, специалист по международному частному праву, человек, которого он знал много лет назад. который был в плену в Северном Вьетнаме и который, судя по всему, имеет все основания ненавидеть людей, подобных генералу Делавейну. Его имя Джоэл Конверс…”
“Я, Алан Брюс Меткалф, сорока восьми лет, полковник военно-воздушных сил США, в настоящее время состою в должности начальника разведки военно-воздушной базы Неллис, округ Кларк, штат Невада. Тридцать шесть часов назад, то есть 25 августа, примерно в 16.00, мне позвонил бригадный генерал Сэмюэл Эббот, командир авиабазы Неллис. Генерал сказал, что нам нужно срочно встретиться, предпочтительно за пределами базы. У него есть новая, и совершенно неожиданная, информация относительно недавнего убийства главнокомандующего вооруженными силами НАТО и американского посла в Бонне, ФРГ. Он настаивал, чтобы оба мы были в штатском, и в качестве места нашей встречи предложил помещение библиотеки Невадского университета в студенческом городке Лас-Вегаса. Мы встретились там примерно в 18.30 и проговорили около пяти часов. Я постараюсь предельно точно воспроизвести содержание нашего разговора, который еще свеж в моей памяти, несомненно обостренной трагической гибелью генерала Эббота, моего давнего близкого друга…
…Вышеописанные события были изложены генералу Эбботу бывшей женой мистера Конверса, а генерал позднее изложил их мне, что послужило основой моих последующих действий по созыву срочного совещания представителей разведывательных служб в Вашингтоне. Генерал Эббот не сомневался в достоверности переданных ему сведений, ибо они не расходились с его собственной оценкой названных участников событий. Следует заметить, что суждения генерала Эббота, человека весьма уравновешенного, не зависели от личных симпатий и антипатий. По моему мнению, он был преднамеренно убит, потому что в его распоряжении оказалась “новая, и совершенно неожиданная, информация” относительно бывшего военнопленного, некоего Джоэла Конверса…”
Натан Саймон, высокий и величественный, уселся поглубже в кресле, снял очки в черепаховой оправе и принялся теребить короткую бородку, которая скрывала шрамы от осколков шрапнельного снаряда, разорвавшегося во время битвы у Ан-цио много лет назад. Его густые, с изрядной сединой брови поднялись высоко вверх над карими глазами и острым прямым носом. Кроме него, в комнате находился только Питер Стоун. Стенографистка была уже отпущена; Меткалф, совершенно обессиленный, ушел в свой номер, Пакард и Лэндис предпочли возвратиться в Вашингтон – двумя разными рейсами. Саймон аккуратно сложил отпечатанные листки на столике у своего кресла.
– Больше никто не участвовал в этом, мистер Стоун? – спросил он мягким тоном, что контрастировало с выражением его глаз.
– Никто из тех, кого я знаю, – ответил бывший сотрудник ЦРУ. – Все, чьими услугами я пользовался по принципу: “Ты мне – я тебе”, действовали на более низких уровнях, у них был доступ к новейшему оборудованию, но решений они не принимали. Не забывайте, пожалуйста, едва только началась вся эта история, были убиты три человека.
– Я помню об этом.
– Так можете вы сделать то, о чем просит Конверс? Можете вы сохранить эти материалы “в интересах следствия” и сдвинуть с места те горы, которые мы не в состоянии сдвинуть?
– Он так и сказал вам?
– Да. Поэтому я согласился на все это.
– Значит, у него были на то основания. Мне нужно подумать.
– Времени на раздумья нет. Нужно действовать, нужно хоть что-нибудь предпринять! Время истекает.
– Полностью с вами согласен, но и ошибиться мы тоже не можем.
– Конверс говорил, что вы вхожи ко многим высокопоставленным лицам в Вашингтоне. Я полагаю, вы обратитесь к ним.
– Но вы сами сказали, что неизвестно, кому можно доверять, разве не так?
– О пресвятой Иисусе!
– Очень милый и вдохновенный пророк. – Саймон поглядел на часы, собрал бумаги и поднялся с кресла. – Сейчас половина третьего ночи, мистер Стоун, и мое старое тело достигло границ своей выносливости. Я свяжусь с вами сегодня же, но попозже. Не разыскивайте меня, я сам найду вас.
– Найдете? Сюда летит пакет от Конверса, я должен получить его в аэропорту Кеннеди с рейса из Женевы в четырнадцать сорок пять. Конверс хочет, чтобы его сразу доставили вам. Я тоже хочу, чтобы он побыстрее попал к вам в руки!
– Вы сами будете в аэропорту? – спросил юрист.
– Да. Буду встречать нашего курьера. Сюда я вернусь к четырем или к половине пятого, в зависимости от того, как прилетит самолет и какое движение будет на улицах.
– Нет, не делайте этого, мистер Стоун, оставайтесь в аэропорту. Мне нужно получить все бумаги Джоэла, и как можно скорее. Не исключено, что и вы сами станете курьером из Нью-Йорка.
– Куда вы собираетесь? В Вашингтон?
– Может, да, а может – нет. Пока что я отправляюсь домой, чтобы подумать. А еще я надеюсь немного соснуть, хотя едва ли это удастся. Под какой фамилией вас искать в аэропорту?
Джонни Реб сидел на дне маленькой лодчонки, мотор работал на самых малых оборотах, волны плескались о ее низкие борта. Он был в черных брюках, черном свитере, черной вязаной шапочке и находился на предельно близком расстоянии от юго-западного побережья острова Шархёрн. Подплыть ближе он не решился. Еще в первую ночь он засек мерцающие зеленоватые огни, покачивающиеся на буйках. Это была секретная сигнализация: перекрещивающиеся лучи, проходя над самой поверхностью воды, подавали сигнал тревоги, если их пересекал какой-нибудь предмет. Таким образом они создавали как бы непроницаемую стену, пересечь ее означало бы включить сигнал тревоги. Джонни Реб торчал тут уже третью ночь, и в нем закипала жажда мести.
Доверяй кишкам, доверяй желудку, доверяй желчи во рту. Он, как старая проститутка, нутром чует, когда надвигается нечто серьезное, возможно, потому, что ему становится страшно. Значит, близятся события, которые должны умножить некий счет в Берне. Конечно, перспектив на увеличение банковского счета в ближайшем будущем не предвидится, но появилась возможность кое с кем посчитаться. С делавейнами и уошбурнами, со всеми немецкими, французскими и еврейскими щуками, которые мутят воду в пруду и мешают джентльменам, вроде Джонни Реба, вести достойную жизнь. Вот почему Джонни Реб очень серьезно отнесся к своему поручению. Он не очень-то много знает о Южной Африке, но ему точно известно, что пора бы этим расистам поумнеть. Цветные отлично умеют позаботиться о себе, и Джонни это нравится. Его последняя девчонка была очень миленькой черной певичкой из Таллахасси, которая оказалась в Швейцарии из-за дурацкой истории с кокаином, и у нее был вполне приличный счет в Берне.
Но остальные щуки – просто дрянь, это-то он знает точно. Настоящая дрянь. Джонни Ребу особенно не нравились те, кто хотел бы превратить весь мир в тюрьму для людей, которые думают не так, как они. Нет, сэр, таких людей нужно истреблять.
Начинается! Он направил свой инфракрасный бинокль на старые бетонные пирсы базы. Да это же полное сумасшествие! Семидесятифутовый катер медленно подтягивался к пирсу, а к нему двигалась цепочка людей, построенных по двое: сорок, шестьдесят, восемьдесят… – около ста человек. Но как же они, однако, были одеты! Темные костюмы или строгие летние куртки, сорочки с галстуками, многие были в шляпах, каждый из этих прохвостов нес с собой багаж и обязательно – портфель. Они были похожи на возвращающихся с конференции банкиров или чопорных дипломатов. Или, подумал Реб, скользя взглядом вдоль длинной очереди пассажиров, на обыкновенных бизнесменов и самых обычных администраторов среднего и высшего уровня – в них ничто не привлекало взгляда, таких людей видишь каждый день везде и всюду: они стоят на железнодорожных перронах, выходят из такси или сидят в самолетах. Именно эта их заурядность на фоне необычной обстановки старого пирса бывшей станции по заправке подводных лодок и поразила Джонни больше всего. Такие люди могут пройти незамеченными куда угодно, но отправляют-то их не откуда угодно, а с Шархёрна, из этой великолепно оборудованной ячейки транснационального тайного сговора военных, который способен посадить этих щук-генералов на очень важные посты. Эти неприметные люди отправляются туда, куда им приказано, и будут выглядеть точно так же, как все, и будут вести себя подобно остальным: они сядут в поезд или в самолет, раскроют свои атташе-кейсы, станут читать деловые бумаги, тянуть спиртное, но в меру, кое-кто даже полистает дешевенький романчик, как бы давая себе передышку от служебных забот, – и так они прибудут туда, куда им приказано явиться.
Значит, вот как оно будет, подумал Реб, опуская бинокль. Именно так! Команды убийц-профессионалов! Желудок никогда не лжет, горечь тоже появляется во рту не без причины – это сигнал тревоги, он посылается тем, кому посчастливилось выжить.
Джонни Реб обернулся и ощупал работающий подвесной мотор, затем осторожно отвел рукоять румпеля вправо и повернул ручку газа. Маленькая лодка, направляемая бывшим офицером разведки, понеслась к месту стоянки в Куксхавене, все прибавляя и прибавляя обороты.
Двадцать пять минут спустя он привязал лодку к скользкой крепительной планке, взял свой маленький водонепроницаемый чемоданчик и с усилием поднялся на пирс. Передвигаться нужно быстро, но очень, очень осторожно. Он знал примерное расположение Куксхавена и представлял, куда именно причалит катер, за передвижением которого он следил с того момента, как тот вышел из гавани. Необходимо оглядеться и определить, к какому причалу подойдет катер, войдя в порт, а уж там у него останутся считанные минуты, чтобы занять нужную позицию.
Таща свой неприметный водонепроницаемый чемоданчик, Джонни заторопился к основанию пирса, свернул налево и зашагал, стараясь держаться в тени, к тому месту, откуда, по его предположению, отчалит катер со всей командой. Он миновал огромное складское помещение и вышел на простиравшееся за ним открытое пространство. Тут было пять коротких пирсов, вдававшихся в воду не более чем на две сотни футов. Это была стоянка, предназначенная для мелких и средних судов; нескольких траулеров и устаревших прогулочных яхт, давно переживших лучшие времена, занимали все пирсы, кроме одного. Четвертый пирс оказался пустым. Реб понял, что именно он и предназначен для катера, и снова почувствовал горечь во рту. Однако нужно подыскать себе укромное местечко. И он двинулся через открытое пространство.
– Halt! Stehenbleiben! – раздалась вдруг короткая гортанная команда из темноты. Откуда-то из-за стоявшего у третьего пирса траулера появился человек. – Was machen Sie hier? Wer sind Sie? [217]
Джонни Реб знал, когда и как можно обратить себе на пользу свой возраст; он ссутулился, прогнул шею и чуть вытянул вперед голову.
– Passen Sie auf diese alten Kaster auf? [218]– спросил он. – Я рыбак с одной из этих посудин, сегодня днем потерял здесь свой кошелек. Можно мне поискать его? Это же не преступление?
– Приходи попозже, старина. Сейчас тут ничего нельзя искать.
– Э-э-э? Что? – Реб поднес к уху руку, повернув при этом кольцо на среднем пальце и нажав на крохотный выступ на нем. – Теперь я слышу уже не так, как прежде, господин охранник. Что вы сказали?
Человек бросил взгляд на воду – вдалеке уже слышался шум мощного мотора – и шагнул вперед:
– Убирайся отсюда! – крикнул он почти в ухо Джонни. – Живо!
– Боже мой, да это же Ганс!
– Кто?
– Ганс! До чего же приятно тебя видеть! – Реб обнял немца за шею, как бы собираясь заключить его в объятия, и уверенно всадил ему иглу в шею.
– Убери свои руки, старая свинья! Никакой я не Ганс. Я тебя и в глаза никогда не видел. Убирайся отсюда, или схлопочешь… пулю… пулю… в лоб!… – Рука немца скользнула под куртку, да так там и осталась, а сам он, обмякнув, свалился на землю.
– Вам, щурятам, следует почтительнее относиться к старшим, – бормотал Джонни, оттаскивая безжизненное тело в тень, поближе к траулеру на третьем пирсе. – Вы же не знаете, на какого живца мы ловим. Ваши отцы в этом разбираются, но куда вам до них! А мне-то они как раз и нужны, ваши папашки поганые!
Реб забрался на борт траулера и устремился в носовую часть. Моторный катер направлялся прямиком к четвертому пирсу. Джонни раскрыл свои чемоданчик и, приспосабливаясь к темноте, какую-то долю минуты изучал орудия своего труда. Затем он извлек из чемоданчика фотокамеру с цейсовским телеобъективом, разработанным немецкими специалистами еще во время Второй мировой войны для съемок союзнических позиций, который и по сей день оставался лучшим из всех подобных приборов. Включив на секунду моторчик кинокамеры, Реб с удовлетворением отметил, что работает он отлично, как ему и положено. Он слишком долго играл в смертельно опасные игры, чтобы совершать дилетантские ошибки.
Подобно киту-убийце, огромный катер скользнул к пирсу. Тросы были наброшены на причальные тумбы, и, как только пассажиры начали сходить на берег, Джонни Реб приступил к съемкам.
– Радость моя, это Татьяна. Никак не могу связаться со своим парнем.
– Отель “Алгонкин” в Нью-Йорке, – отозвался спокойный женский голос. – Телефон 212-840-6800. Спросить Питера Маркуса.
– Милейший сукин сын, а? – поинтересовался Джонни Реб. – Простите за выражение, мэм.
– Я и не такое от тебя слыхивала, Реб. Это – Энн.
– Черт побери, детка, что же ты раньше молчала? Как дела, солнышко?
– Борюсь по мере сил со старческим маразмом, Джонни. Я-то, ты знаешь, давно вышла из игры. Просто выручаю старого друга, в виде любезности.
– Старого друга? Да если бы не Пит, я в как пить дать заарканил тебя!
– Зря ты отказался от этой идеи, Реб. Меня не было в его колоде, а игра для него важнее всего. Ты был самым ловким во всей этой банде, чуть более скрытным, чем остальные, но очень ловким. А что поделываешь сейчас? По-прежнему “джентльмен Джонни Реб”?
– Я всегда старался следить за своим обликом, Энни. Будет ли мне дозволено позвонить тебе, если мы выберемся живыми из этой заварушки?
– Не знаю, Реб, что у вас там за заварушка, но знаю, что мой телефон у тебя есть.
– Ты льешь бальзам на мои раны, солнышко!
– Мы постарели, Джонни, но, мне кажется, ты не хочешь этого понимать.
– И никогда не пойму, детка, никогда.
– Держись, Реб. Жаль будет, если и ты пропадешь ни за грош.
Телефонистка отеля “Алгонкин” была неумолима.
– Простите, сэр, но мистера Маркуса в его номере нет, и он не откликается на вызов.
– Я позвоню попозже, – сказал Реб.
– Простите, сэр. Номер мистера Маркуса не отвечает, и он не отзывается на вызов по радиосети отеля. Я полагаю, это с вами я говорила несколько часов назад, сэр. Номер мистера Маркуса по-прежнему не отвечает, поэтому я взяла на себя смелость позвонить в регистратуру. Он не выписывался и не оставлял номера, по которому его можно было бы разыскать. Может быть, вы оставите ему записку?
– Думаю, я так и сделаю. Записывайте: “Оставайтесь на месте, пока я не позвоню. Или позвоните сами. Очень важно”. Подпись – “Татьяна 3.”. Диктую по буквам: т-а-т…
– Да, сэр. Благодарю вас, сэр. “Зэ”, сэр?
– Как в слове “зараза”, мисс. – И Джонни Реб, звонивший из Куксхавена, повесил трубку. Во рту ощущалась неприятная горечь.
Эрих Ляйфхельм устраивал гостям деловой завтрак за своим любимым столиком в ресторане “Амбассадор” на восемнадцатом этаже отеля “Штайгенбергер” в Бонне. Из окон огромного элегантного зала открывался вид на город, реку и лежащие за нею горы, и столик располагался так, чтобы можно было наслаждаться этим чудесным зрелищем. Стоял ясный безоблачный день, и северное рейнское прибрежье сияло во всей своей красе.
– Никогда не устаю любоваться этим великолепием, – обратился бывший фельдмаршал к троим своим гостям, указывая энергичным жестом на огромное окно. – Я хотел, чтобы вы увидели это перед возвращением в Буэнос-Айрес, который, должен заметить, я считаю одним из прекраснейших городов мира.
К столику подошел метрдотель и с почтительным поклоном сказал Ляйфхельму:
– Вас просят к телефону, герр генерал.
– Мой адъютант за пятьдесят пятым столом, – небрежно отозвался Ляйфхельм, хотя его пульс сразу участился: возможно, подумал он, звонят из Страсбура по поводу пастора. – Уверен, что он сможет решить проблему.
– Джентльмен у телефона настаивает на личном разговоре с вами. Он просил передать вам, что звонит из Калифорнии.
Извинившись перед гостями, Ляйфхельм поднялся с места:
– Ну что ж, дело есть дело, не так ли, господа? Извините меня, это не займет много времени. Пожалуйста, еще вина. Метрдотель поклонился и добавил:
– Я велел переключить звонок на мой личный кабинет, герр генерал. Это прямо в фойе.
– Правильно. Благодарю вас.
Проходя мимо столика номер пятьдесят пять, Ляйфхельм чуть заметно покачал головой. Одинокий посетитель за этим столом кивнул в ответ, подтверждая приказ не вмешиваться. За всю свою богатую событиями карьеру военного и политика этот кивок оказался одной из самых горьких ошибок фельдмаршала.
В фойе стояли двое мужчин: один поглядывал на часы, другой был явно раздражен. Судя по их виду, они относились к постоянной клиентуре отеля и, по-видимому, поджидали приглашенных к ленчу, а возможно – и собственных жен. Третий, одетый в форму служащего отеля, стоял за стеклянной дверью в коридоре и наблюдал за двумя мужчинами.
Ляйфхельм поблагодарил метрдотеля, открывшего перед ним дверь своего скромного кабинета. Тот с поклоном затворил ее за генералом и вернулся в обеденный зал. Как только он удалился, двое стоявших в фойе мужчин стремительно бросились в кабинет, они застали генерала как раз в тот момент, когда он брал телефонную трубку.
– Was geht hier vor? Wer ist… [219]
Один из мужчин прыгнул через стол и сильными руками зажал Ляйфхельму рот. Второй на бегу достал из кармана шприц, рванул на генерале пиджак и воротник рубашки и всадил иглу в основание шеи. Вытащив шприц, он помассировал место укола, поправил воротник и застегнул пиджак.
– Он будет двигаться еще минут пять, – сказал доктор по-немецки. – Но ни разговаривать, ни соображать не сможет. Двигательные функции у него чисто механические. Он нуждается в помощи.
– А потом? – спросил первый.
– Судороги, возможно, рвота. Начинаем. Быстрее!
– Приятная перспектива, черт возьми! Я проверю, что там снаружи. Если все в порядке, стукну один раз.
Через несколько секунд раздался стук в дверь, и доктор, крепко держа Ляйфхельма, вывел генерала из кабинета и, через стеклянную дверь, в коридор.
– Сюда! – приказал третий в форме служащего отеля, указывая вправо.
– Быстрее! – повторил доктор.
Кое– кто в холле узнал легендарного воина и даже успел разглядеть его бледное коматозное лицо с дрожащими губами.
– Великий человек сражен горестной вестью, – то и дело пояснял доктор с неизменным почтением. – Ужасно. Такое горе!
Так они добрались до стоящего наготове грузового лифта. Третий тут же нажал кнопку и отправил кабину в подвальное помещение. Двое других уложили Ляйфхельма на каталку, стоящую у задней стены лифта, и прикрыли простыней – полностью, с ног до головы.
– Сейчас наверху начнутся разговоры, – сказал первый. – Забегают его холуи, они у него всегда под рукой.
– Карета “Скорой помощи” уже у двери, – сказал человек в униформе. – А на аэродроме ждет самолет.
Прославленного некогда фельдмаршала третьего рейха тем временем вырвало под простыней.
Жак Луи Бертольдье вошел в квартирку на бульваре Монтень, снял шелковую куртку, бросил ее на спинку стула. Подойдя к зеркальному бару, он налил себе водки, опустил в бокал несколько кубиков льда из серебряной чаши и прошагал к элегантной, обитой кожей кушетке. Обсаженный деревьями бульвар Монтень в этот послеобеденный час имел мирный, можно сказать, пасторальный вид. Когда-то, подумал Бертольдье, этот бульвар представлял собой сердце Парижа, того Парижа, который он так любил. Тогда в этой части города селились в основном влиятельные и богатые, не изнуряющие себя повседневными трудами. Именно поэтому он и купил эту изысканную квартиру и поселил в ней самую экстравагантную и самую желанную из своих любовниц. Как же она нужна ему сейчас! Видит Бог, ему просто необходимо расслабиться!
Бывший легионер убит – пулевые ранения и проволочная петля на шее! Убит на автомобильной стоянке в собственном автомобиле в Булонском лесу! А Прюдомм, этот жалкий бюрократишка, как предполагают, находится в Кале! Никаких отпечатков пальцев! Ни-че-го! Нет, даже великим людям для восстановления духовного равновесия иногда необходима моральная и физическая разгрузка.
– Элиз! Где ты там? Иди ко мне, моя египтяночка! Надеюсь, ты не забыла моих указаний относительно одежды? Черный халатик, и ничего внизу! Абсолютно ничего. Помнишь?
– Конечно, мой генерал! – послышался испуганный голос из спальни.
Бертольдье самодовольно усмехнулся. Он по-прежнему остается мужчиной, с ним считаются невероятно сексуальные двадцатипятилетние женщины, которые любят деньги, шикарные машины, красивые картины, но не только это – им нравится, когда он входит в их тело. Ну а сейчас он слишком огорчен, чтобы раздеваться, его нервы не выдержат такой нагрузки. У него на уме другое – расслабиться без лишних усилий.
Звук открываемой двери прервал его мысли. Появилась жгучая брюнетка. Ее чуть удлиненное красивое лицо выражало нетерпение, огромные темные глаза были устремлены куда-то вдаль. Накурилась марихуаны, решил Бертольдье. На ней был коротенький халатик из черных кружев, сквозь который просвечивали округлые груди, бедра заманчиво подрагивали, когда она многообещающей походкой направилась к кушетке…
– Ты прекрасна, нильская шлюшка. Садись. День был ужасный, просто чудовищный, и он еще не кончился. Мой шофер вернется через два часа. За это время мне нужно отдохнуть и расслабиться. Помоги мне, египтяночка. – Бертольдье расстегнул “молнию” на брюках и потянулся к девушке. – Приласкай его, я тоже приласкаю тебя, а потом сделай то, что ты умеешь делать. – Генерал схватил ее за груди и с силой притянул к себе. – Давай же, давай. Сделай это!
Двое мужчин появились из спальни, и ослепительные вспышки блица заполнили комнату. Девушка вспрыгнула обратно на диван, а генерал растерянно уставился на вошедших. Один из них упрятывал в карман фотоаппарат, а второй – невысокий крепыш средних лет с пистолетом в руке – приближался к ходячей легенде Франции.
– Восхищен вашим вкусом, генерал, – проговорил он хриплым голосом. – Мне кажется, я всегда восхищался вами, даже тогда, когда не соглашался с вами. Вы меня не помните, но в Алжире вы подвели меня под трибунал и отправили на три года в тюрьму за то, что я ударил офицера. Я был тогда старшим сержантом, а он под любым предлогом подвергал моих людей тяжелейшим наказаниям. Три года в вонючих бараках за пощечину парижскому хлыщу. Три года за то, что я заботился о своих людях.
– Сержант Лефевр, – авторитетно сказал Бертольдье, невозмутимо подтягивая брюки и застегивая “молнию”. – Я никогда ничего не забываю. Вы нарушили устав – нанесли оскорбление действием офицеру. Вас следовало расстрелять.
– В течение этих трех лет бывали моменты, когда я жалел, что вы не сделали этого, мсье. Но здесь я не для того, чтобы обсуждать алжирские дела, – я и тогда уже знал, что вы все – сумасшедшие. Сейчас я уведу вас с собой, а через несколько дней верну в Париж целым и невредимым.
– Что за наглость! – выкрикнул генерал. – Вы думаете запугать меня своим пистолетом?
– Нет. Пистолет этот скорее для того, чтобы защититься от вас – вдруг храброму прославленному генералу взбредет на ум сделать какой-нибудь театральный жест. Я знаю, что физическая опасность или даже угроза смерти не способны воздействовать на вас. У меня есть иной аргумент, куда более убедительный.
Бывший сержант достал из кармана второй пистолет странной формы.
– Этот пистолет заряжен не пулями, а капсулами с химическим составом, который настолько ускоряет работу сердца, что оно в конце концов не выдерживает. Сделанные нами снимки сразу же после вашей смерти получат самое широкое распространение, и все увидят, что великий генерал пал бесчестной смертью на том поле боя, которое он любил более всего. Снимки эти сделаны в таком ракурсе, что достаточно небольшой ретуши – конечно, не меняя позы и вашего выражения лица, – и “она” превратится в “него”, и вашим партнером окажется не девушка, а мальчик. В свое время ходило немало слухов о ваших странных наклонностях и причинах вашего скоропалительного брака. Не этот ли секрет утаивал великий генерал всю свою жизнь? И не этим ли генерал де Голль держал в узде рвущегося к власти полковника? Молоденькие мальчики, когда нет женщин… Поговаривали о купленных лейтенантах и капитанах, об изнасилованиях, о допросах на ваших квартирах… Аппетит этого экс-победителя простирался на всех – без различия пола.
– Хватит! – выкрикнул Бертольдье, вскакивая с дивана. – Дальнейший разговор бессмыслен. Несмотря на полную бездоказательность ваших гнусных инсинуаций, я не желаю, чтобы мое имя поливали грязью! Пленку!
– Мой Бог! Значит, это правда, – изумленно прошептал бывший сержант.
– Пленку! – заорал генерал. – Отдайте мне ее!
– Отдам, – ответил Лефевр, – в самолете.
Хаим Иаков Абрахамс, скорбно опустив голову, вышел из синагоги Игуд Шиват Сион на улице Бен-Иегуды в Тель-Авиве. Горестная толпа мужчин и женщин расступилась перед ним. Люди плакали, не стесняясь своих слез, пораженные непомерными страданиями, которые недостойная жена обрушила на этого великого человека, этого воина и патриота Израиля. “Хитабдут”, – тихо повторяли они, так, чтобы их не услышал Хаим. Раввины были непреклонны: смертельный грех этой женщины пал на голову сына сабры, библейского воителя, строгого ревнителя интересов своей земли и Талмуда. Женщине этой было отказано в месте на освященной земле, теперь ее душа познает гнев всемогущего Господа, а боль от сознания этого ляжет непосильным бременем на овдовевшего супруга.
Говорили, что она поступила так то ли из мести, то ли у нее помутился рассудок. Дочери принадлежат матери. Но сын – только отцу, и сын этот пал на поле боя, извечного боя его отца. Кто стал бы оплакивать его горестнее, чем отец, и чья скорбь была бы глубже отцовской скорби? А теперь эта женщина, давшая жизнь его сыну, нарушила священнейшие заповеди Талмуда и обрушила на него новое горе, новую боль. Стыд и позор! О Хаим, брат наш, отец наш, сын и вождь нашего народа, мы скорбим вместе с тобой! Веди нас, и мы выполним любой твой приказ. Ты – наш царь! Царь Иудеи, Самарии и всех земель, которые ты приведешь под нашу руку! Укажи нам путь, и мы последуем за тобой, царь Израиля!
– Своей смертью она сделала для него больше, чем когда была жива, – заметил человек, стоявший чуть поодаль от толпы.
– А что, по-вашему, произошло на самом деле? – спросил стоявший рядом с ним.
– Несчастный случай. Или что-нибудь похуже. Она часто приходила в нашу синагогу, могу сказать – она не помышляла о самоубийстве. Нужно повнимательнее следить за ним, а то эти идиоты и тысячи им подобных коронуют его императором Средиземноморья и поведут нас победным маршем к гибели.
Армейская машина с двумя бело-голубыми флажками остановилась перед входом в синагогу. Абрахамс, согбенный под бременем обрушившегося на него горя, – такое бремя наверняка раздавило бы любого менее сильного человека, – не поднимая скорбно поникшей головы, чуть приоткрыл глаза и вытянул перед собой руки, дабы люди могли их коснуться; однако и в своем горе он сразу расслышал слова молодого солдата:
– Ваша машина, генерал.
– Благодарю, сын мой, – забираясь в машину, отозвался воитель Израиля, так и не подняв скорбных полузакрытых глаз. Плачущие лица приникли к стеклам машины. Дверца захлопнулась, и, когда он заговорил снова – все так же не открывая глаз, – в его хриплом голосе не было ничего, кроме распиравшей его злости.
– Давайте-ка поскорее отсюда! В мою загородную виллу. Там мы пропустим по стаканчику виски и забудем про все это дерьмо. Эти ублюдки святоши! У них еще хватило наглости читать мне нотации! В первую же войну я соберу всех раввинов и отправлю их вместе с их талмудами на передовую! Пусть почитают там свои проповеди, пока их задницы будет поливать шрапнель!
Никто не отозвался, машина, набирая скорость, быстро удалялась от толпы. Хаим открыл глаза и, откачнувшись от спинки сиденья, уселся поудобнее. Потом, осознав вдруг присутствие сидящих рядом с ним людей, оглядел их и дернул головой.
– Кто вы? – закричал он. – Вы – не мои люди! Где мой конвой?
– Ваша охрана поспит еще часок-другой, – отозвался человек, сидевший рядом с водителем, и тут же обернулся к Абрахамсу: – Здравствуйте, генерал.
– Вы?
– Да, это я, Хаим. Твои головорезы не помешали мне выступить перед ливанским трибуналом, и никто на свете не помешает мне завершить то, что я сейчас делаю. Я рассказал тогда об убийствах женщин, детей и стариков, которые тщетно молили тебя о пощаде, – ты только смеялся. И ты еще смеешь называть себя евреем? Ты – человек пропитанный ненавистью! Чем ты отличаешься от тех, кто истребил шесть миллионов моих соплеменников? Ты изгадил все, во что я верил. Ты – самое настоящее дерьмо, Абрахамс. И тем не менее через несколько дней ты вернешься в Тель-Авив живым.
Один за другим самолеты из Бонна, Парижа и Израиля приземлялись на частном аэродроме в Сен-Жерве, и каждый из них в конце взлетно-посадочной полосы встречал темно-синий автомобиль. Он доставлял “гостей” в альпийское шато, примерно в пятнадцати милях от аэродрома. Шато это было снято на две недели через фирму в Шамони.
Самолеты из Бонна и Парижа приземлились в 4.30 и 5.45 соответственно; почти три часа спустя, в 8.27, прибыл реактивный самолет из Средиземноморья.
Прибытие каждого рейса было рассчитано так, чтобы гости не заподозрили о присутствии друг друга. И каждому из этих ошарашенных гостей Конверс повторял буквально одно и то же:
– Еще недавно я пользовался вашим гостеприимством в Бонне и теперь предлагаю вам свое. Условия у вас будут получше, чем были у меня, но вот насчет пищи сомневаюсь. Однако, уверяю вас, ваш отъезд будет менее драматичен, чем мой.
“Отъезд, но не пребывание здесь, – думал Конверс, повторяя каждому из них заученный текст. – Не пребывание здесь”. Душевное спокойствие гостей не входило в его планы.
Темное небо над деревьями Центрального парка начало розоветь. Натан Саймон, сидя в своем кабинете в мягком кожаном кресле, стоявшем напротив огромного окна, следил за рождением нового дня. Это кресло он называл своим мозговым центром, однако в последнее время он чаще дремал в нем, чем думал. Но этой ночью ему было не до сна. Его мозг был в огне. Он прикидывал и так и эдак самые различные варианты, анализируя таящиеся в каждом из них опасности. Одна неточность – и прозвучит сигнал тревоги, что заставит генералов действовать, и тогда лавина событий быстро выйдет из-под контроля, а вернее, контроль этот повсеместно окажется в руках генералов.
Естественно, они могут начать боевые действия и сами, без такого вмешательства, но Натан так не думал – эти генералы не торопыги и не дураки. Любой хаос должен иметь свое зримое начало, некое завихрение, которое призвано дать толчок волне насилия. Помимо всего прочего, чтобы начались беспорядки, игроки, вернее, исполнители должны оказаться в нужных местах, причем незаметно. Разумеется, это всего лишь абстрактные рассуждения, но именно так и возникают идеи, а концепция установления контроля военных над правительствами известна со времен фараонов. Эта идея принесла свои плоды на Пелопоннесе и в Спарте, позднее была использована Израилем и еще позднее – императором Священной Римской империи и получила полное, законченное воплощение в двадцатом столетии – Советы и фашистская Германия. Смута, предшествующая насилию, и последующее насилие, не важно, в каком виде, – революционный взрыв сотен тысяч угнетенных русских или удушающая веревка Версальского договора.
Вот в этом-то и заключается слабость генеральской стратегии. Тревога и недовольство должны достичь своего апогея, чтобы взорваться потом насилием. Людей – толпы обыкновенных людей – необходимо довести до определенного состояния, а для этого нужно, чтобы такие толпы где-то собрались. Но где они могут собраться и когда? И что он может противопоставить этому, не привлекая к себе внимания ищеек Делавейна? Он – работодатель и друг Джоэла Конверса, “психопата, одержимого манией убийства”. Значит, можно смело предположить, что он находится под наблюдением и любые его действия тщательно анализируются, и, если он попадет под подозрение, его уничтожат. В данном случае дело не в его жизни. В известном смысле он оказался в той же ловушке, в которую попали такие же, как он, перепуганные и растерянные люди на берегу Анцио, когда они вдруг поняли, что надежда на спасение там, во вражеских окопах, но добраться до них можно лишь преодолев лавину смертоносного огня. Поняли они и то, что, оставаясь на месте, будут полностью истреблены огнем минометных батарей.
Вопреки сказанному им Питеру Стоуну, Натан с самого начала знал, с кем ему нужно встретиться, не с одним человеком, а с тремя, иначе говоря, президентом, спикером палаты и генеральным прокурором – главой исполнительной власти, лидером власти законодательной и лицом, осуществляющим надзор за соблюдением законов. Он предпочел бы разговаривать не с каждым в отдельности, а одновременно со всеми, но, как бы там ни было, разговаривать с ними необходимо. Однако здесь-то и таится опасность. Договориться о встрече с такими людьми просто сняв трубку – невозможно. Существуют процедуры, формальности, инстанции, ему придется обосновывать целесообразность встречи – ответственные люди не могут зря тратить время. Итак, западня. Стоит ему назвать себя, как об этом тут же узнают многие. Делавейну станет известно об этом через несколько часов, если не через несколько минут.
Хотя Джоэл и уверял Стоуна, что он сможет пробиться к влиятельным государственным деятелям, дело это нелегкое, еще труднее добиться от судьи решения о неразглашении материалов в интересах следствия, не объясняя органам безопасности, почему это жизненно необходимо. Полная нелепость! Подобные меры принимаются обычно в отношении свидетелей, которым предстоит выступать в уголовном процессе, им даже помогают изменить фамилию и место жительства. Но все это никак не касается Белого дома, конгресса или министерства юстиции. В качестве аргумента Джоэл сослался на существующую юридическую процедуру, доведя свои доказательства до абсурда. Правда, этим он добился невозможного – Стоун и его друзья согласились представить юридически оформленные свидетельские показания.
А впрочем, думал Саймон, какое-то рациональное зерно в его заверениях есть. И дело не в том, что Джоэл пытался ввести кого-то в заблуждение. По-видимому, он хотел подсказать Натану образ действий. “Любой суд, любой судья…” – так говорил Конверс Стоуну. В этом-то и заключается смысл, все остальное – чепуха. Верховный суд и решение этого суда! Не просьба какого-то там Натана Саймона – он должен оставаться в тени, – а обращение к президенту со стороны старого и заслуженного члена Верховного суда! Никто не посмеет поставить под сомнение правомерность просьбы такого человека об аудиенции у президента для решения проблемы, интересующей их обоих. Президенты более зависимы от Верховного суда, чем от конгресса. Конгресс является местом политических баталий, Верховный суд – ареной моральных битв, в стороне от которых не может стоять даже президент, особенно президент. И он, Натан Саймон, знает одного верховного судью, которому сейчас около семидесяти. Он может позвонить и договориться о встрече. Верховный суд, как всегда в октябре, распущен на каникулы. Значит, старик сейчас у себя в Новой Англии, номер телефона есть у него в офисе.
Натан шагнул и поднял руку, защищая глаза от солнца. На какое-то мгновение ранний солнечный луч прорвался сквозь переплетение стекла и стали на другой стороне парка и заглянул в окно. И неожиданно в этот короткий миг слепоты ему в голову пришел ответ на мучившие его вопросы – гдеи когданачавшиеся волнения станут прелюдией к взрыву насилия.
Во всей Западной Европе, в Великобритании, Канаде и в Соединенных Штатах намечалась серия массовых демонстраций и митингов против ядерного оружия. Миллионы обеспокоенных судьбами человечества людей возьмутся за руки и блокируют уличное движение в крупнейших городах, поднимут голос в защиту мира. Митинги будут проводиться в парках и на площадях, перед правительственными зданиями. Политические и государственные деятели, как всегда чутко улавливающие подземные толчки, обязались выступить перед собравшимися везде – в Париже, Бонне, Риме и Мадриде, Брюсселе и Лондоне, в Торонто, Оттаве, Нью-Йорке и Вашингтоне. И опять, как всегда, подлинные борцы – искренние люди и те, кто пытается нажить политический капитал, а также откровенные лицемеры и святоши будут требовать контроля над вооружениями либо толковать об успехах этого контроля, достигнутых ими, несмотря на интриги своих соперников, но ни слова не скажут о собственных недостатках. На таких подиумах лицемерие и искренность выступают рука об руку, и ораторы не очень представляют себе, каковы же истинные убеждения других людей.
Огромные толпы, и среди них найдутся такие, кто искренне верит в грубую власть силы, и они, несомненно, будут услышаны. Никто не сомневается, что во время массовых демонстраций возможны и некоторые эксцессы… Но если таких эксцессов будет много, как далеко может зайти противостояние? Команды фанатиков-террористов, финансируемые анонимными источниками, будут направлены на эти митинги и демонстрации, чтобы навязать свою точку зрения, не имеющую ничего общего с задачами движения. Огромные толпы повсюду, людские массы, гальванизированные внезапными вспышками насилия, примкнут ко всеобщему безумию! Такова будет прелюдия событий. Везде. Повсеместно.
Демонстрации и митинги начнутся через три дня.
Питер Стоун шагал по широкой грязной тропе, направляясь к озеру, лежавшему за домом в форме буквы “А”, где-то в Нижнем Нью-Хэмпшире – он не знал точно, где именно, знал только, что в двадцати минутах езды от аэропорта. Близились сумерки, а значит, виден конец этого полного неожиданностей дня, а впрочем, это, пожалуй, еще не конец – сюрпризы пока не исчерпаны. Десять часов назад из своего номера в “Алгонкине” он позвонил в аэропорт, чтобы узнать, вовремя ли прилетает самолет из Женевы, и услышал, что, если не будет никаких задержек, самолет прилетит на полчаса раньше. Первая неожиданность, хотя и несущественная. Чего не скажешь о второй.
Он прибыл в аэропорт Кеннеди около двух часов и через несколько минут услышал объявление о том, что к телефону вызывают мистера Лэкленда – фамилия, которую он назвал Натану Саймону.
“Вылетайте самолетом “Пилигрим эрлайнз” в Манчестер, штат Нью-Хэмпшир, – сказал ему юрист. – На Имя мистера Лэкленда заказан билет на рейс, отправляющийся в три пятнадцать. Успеете?”
“Наверняка. Самолет из Женевы прилетает раньше времени. Я полагаю, вылет с Ла-Гуардиа?”
“Да. В Манчестере вас встретит человек с рыжеи шевелюрой. Вашу внешность я ему описал. Увидимся примерно в половине шестого”.
Манчестер? Нью-Хэмпшир? Стоун был настолько уверен, что Саймон отправит его в Вашингтон, что даже не позаботился сунуть в карман зубную щетку. Итак, неожиданность номер два.
Неожиданностью номер три была сама личность курьера из Женевы, Сухопарая и мрачная англичанка с лицом цвета светлого гранита и с парой таких непроницаемых глаз, какие он видел когда-то на площади Дзержинского. Как и было условлено, она стояла у зала ожидания фирмы “Свиссэйр” с номером “Экономиста” в левой руке. Внимательно изучив оборотную сторону его давно просроченного удостоверения, она вручила ему атташе-кейс и с чисто британским высокомерием сделала следующее заявление: “Я не люблю Нью-Йорк, и никогда не любила. И летать не люблю, но все были так милы, и я считаю, начатое всегда следует завершить поскорее, правильно? Мне заказали билет на первый же обратный рейс в Женеву. Я скучаю по моим горам. Они нуждаются во мне, и поэтому я должна отдавать им себя целиком, правильно?”
Сообщив эту ценную информацию, она изобразила на своем лице подобие улыбки, неловко повернулась и зашагала обратно к эскалатору. И тут Стоун начал понимать, что дело не только в глазах этой женщины – она вообще выглядела странно. Она была пьяна, и, вероятно, здорово. По-видимому, пыталась заглушить страх перед полетом с помощью спиртного. Странное у Конверса представление о курьерах, подумал было Стоун, но тут же изменил свое мнение – кто, скажите на милость, вызвал бы меньше подозрений?
Четвертая неожиданность поджидала его в аэропорту Манчестера. Рыжеволосый могучего телосложения человек средних лет встретил его так, как встречали собрата по студенческому союзу какого-нибудь среднезападного университета конца тридцатых годов, – тогда подобные связи ценились превыше кровных уз. Он столь бурно выражал свою радость, что Стоун почувствовал беспокойство – не привлечет ли это нежелательного внимания. Однако, оказавшись на автомобильной стоянке, рыжеволосый грубо швырнул Стоуна к дверце машины, приставив к его затылку пистолет, а свободной рукой принялся обшаривать его одежду в поисках оружия.
“Черт побери, разве я стал бы соваться к детекторам металла с оружием в кармане!” – возмутился бывший сотрудник ЦРУ.
“Хочу убедиться, что ты не оборотень. Видал я таких задниц, как ты, хотя ты-то думаешь о себе по-другому. Я – федерал [220]”.
“Оно и видно”, – ехидно заметил Стоун.
“Поведешь машину”.
“Это вопрос или приказ?”
“Приказ”, – бросил рыжеволосый.
Неожиданность номер пять обнаружилась уже в машине, когда Стоун, послушно следуя указаниям рыжеволосого, поворачивал то туда, то сюда. Через некоторое время тот как ни в чем не бывало упрятал пистолет в кобуру под пиджаком.
“Не обижайтесь на эту комедию, – сказал он миролюбивым тоном, хотя и не столь радостным, как в аэропорту. – Приходится соблюдать осторожность, вот и решил ошарашить вас, посмотреть, крепко ли вы стоите на ногах. Понимаете? И никакой я не федерал. Терпеть не могу этих надутых индюков. Всегда хотят, чтобы все считали, будто они самые лучшие, раз они из самого Вашингтона. Я – коп из Кливленда, меня зовут Гарри Фрезер. Ну, как теперь?”
“Немного получше, – отозвался Стоун. – А куда мы сейчас?”
“Простите, дружище, но он вам сам скажет, если сочтет нужным”.
Неожиданность номер шесть поджидала Стоуна, когда по холмистой дороге Нью-Хэмпшира они добрались до одинокого домика из стекла и дерева в форме буквы “А”, его два сужающихся кверху этажа, отражаясь в глади озера, смотрели своими окнами на все четыре стороны. Натан Саймон собственной персоной спустился к нему с крыльца.
“Привезли?” – спросил он.
“Вот они, – сказал Стоун, передавая атташе-кейс юристу в открытое окно машины. – А где мы? Вам удалось с кем-нибудь повидаться?”
“Об этом месте никто не знает, но, если все в порядке, мы позвоним вам. Здесь есть домик для гостей у лодочного эллинга на озере. Почему бы вам не освежиться после дороги? Шофер вас проводит. Если вы понадобитесь, мы вам позвоним. Там неспаренный телефонный номер, так что разговаривайте свободно”.
И вот Питер Стоун шагает по широкой грязной тропе к эллингу, постоянно ощущая на себе чей-то пристальный взгляд.
Неожиданность номер семь: он понятия не имеет, где находится, а Саймон не собирался говорить ему этого, пока не выяснится, что “все в порядке”, – интересно, что он под этим подразумевает?
Домик, о котором говорил адвокат, оказался трехкомнатным коттеджем на берегу озера с пристроенным к нему эллингом для лодок, в котором находился небольшой и очень элегантный моторный катерок и странного вида катамаран, более похожий на плот с двумя брезентовыми сиденьями и оборудованием для рыбной ловли. Стоун бродил по дому, пытаясь по каким-нибудь приметам определить личность владельца, но – тщетно. Даже названия лодок свидетельствовали разве что о наличии чувства юмора у их владельца. Неуклюжий катамаран именовался “Ястребом”, а стремительный и изящный катер “Голубем”.
Бывший секретный агент уселся на веранде, глядя на гладкую поверхность озера и далекие волнистые холмы Нью-Хэмпшира. До чего же все спокойно и мирно! Доносившиеся откуда-то звуки гитары и валторн, казалось, только подчеркивали глубокую изолированность этого странного места от внешнего мира. Однако желудок у него сводило, а он хорошо помнил, что говаривал в таких случаях Джонни Реб. А говаривал он, что следует полагаться только на свое нутро. “Доверяй своему нутру, Братец Кролик, оно не врет”. Интересно, что делает сейчас Реб и что ему удалось узнать?
Вдруг послышался резкий, нервирующий звонок подвешенного на террасе сигнального устройства, сопровождаемый более спокойным звоном внутри коттеджа. Стоун вскочил, словно от удара электрического тока, распахнул дверь и бросился к телефону.
– Придите, пожалуйста, в дом, – сказал Натан Саймон. И добавил: – Если вы были на веранде, извините, что не предупредил вас об этом чертовом звонке.
– Принимаю ваши извинения.
– Он подвешен на тот случай, если гости, которые ждут звонка, отправятся на рыбалку.
– Неужели? А мне он показался музыкой. Сейчас буду. Еще не сойдя с грязной дорожки, Стоун разглядел юриста, стоявшего у стеклянной двери дома со стороны, обращенной к озеру. Готовый к любой неожиданности – восьмой по счету, – Стоун поднялся по крутым каменным ступеням.
Член Верховного суда Эндрю Уэллфлит с редкими, в беспорядке свисающими на лоб седыми волосами сидел за большим письменным столом в библиотеке. Перед ним лежала толстая пачка с показаниями Конверса, освещаемая светом торшера, стоявшего слева. Прошло некоторое время, пока он поднял голову и снял очки в стальной оправе. Глаза его были колючими и недовольными, полностью соответствуя прозвищу, которое он получил два десятилетия назад, когда только приступил к работе в Верховном суде, – Мрачный Энди. Однако, несмотря на его характер, никто не подвергал сомнению его обширнейшие познания, острый ум, безусловную честность и безграничную преданность закону. Приняв все это во внимание, Стоун решил, что восьмая неожиданность станет, пожалуй, самой приятной из всех прочих.
– Вы читали это? – спросил Уэллфлит, не протягивая руки и не предлагая стула.
– Да, сэр, – ответил Стоун. – В самолете. Это именно то, о чем он говорил мне по телефону, но изложено, конечно, с большими подробностями. Неожиданностью для меня оказались только показания этого француза – Прюдомма. В них объясняется методика их работы – вернее, то, как они могут работать.
– И что же, черт побери, вы собираетесь со всем этим делать? – Престарелый судья обвел рукой стол. – Хотите, чтобы я обратился в суд здесь и в Европе с просьбой отстранить от дел всех военных выше определенного ранга под весьма сомнительным предлогом, что все они замышляют недоброе?
– Я не юрист, сэр, о судах никогда не думал. Но я полагаю, что, как только мы получим показания Конверса и добавим к ним то, что нам удалось узнать, с этим можно будет обратиться к компетентным людям на высоком уровне, которые смогут хоть что-то предпринять. Очевидно, Конверс думал примерно так же, поскольку он обратился к мистеру Саймону, и, вы уже простите меня, ваша честь, в данный момент эти бумаги у вас в руках.
– Этого мало, – сказал член Верховного суда. – И провались они пропадом, все эти суды, хотя не мне бы говорить это вам, мистер бывший сотрудник ЦРУ. Нужны имена, как можно больше имен, а не пять генералов, трое из которых уже в отставке, а так называемый зачинщик несколько месяцев назад в результате операции остался без обеих ног.
– Делавейн? – спросил Саймон, отходя от окна.
– Он самый, – подтвердил Уэллфлит. – Трогательно, не так ли? Вроде бы не подпадает под расхожий образ опасного заговорщика?
– Именно это и могло довести его до крайности, – заметил юрист.
– Не отрицаю, Нат. Просто смотрю на собранную вами коллекцию. Абрахамс? Да ведь любой израильтянин, честно зарабатывающий на свой кошерный хлеб, скажет вам, что этот воинствующий горлопан – великолепный солдат, но без царя в голове. К тому же единственная его цель – величие Израиля. Ван Хедмер? Осколок прошлого века, скорый на расправу, но за пределами Южной Африки его голос и не слышен.
– Ваша честь, – теперь Стоун говорил гораздо тверже, чем прежде, – вы хотите сказать, что мы ошибаемся? Если вы так считаете, у нас есть и другие имена – я не имею в виду пару каких-то атташе в боннском посольстве, – я говорю о людях, которые были убиты только потому, что пытались найти ответы на все эти вопросы.
– Вы меня не слушаете! – бросил ему Уэллфлит. – Я ведь только что сказал Нату, что ничего не отрицаю. Да и что бы, черт подери, я стал отрицать? Ничего себе – противозаконная отправка экспортных грузов на сумму сорок пять миллионов! Аппарат, который способен вертеть как угодно средствами массовой информации и здесь, и по всей Европе и может легко создать, как заметил Нат, “образ убийцы-маньяка”, и все для того, чтобы добраться до вас! О нет, мистер, я не говорю, что вы ошибаетесь. Более того, я призываю вас немедленно заняться делом, в котором, как меня заверяют, вы здорово поднаторели. Заняться немедленно, не теряя ни минуты. Схватите этого Уошбурна и кого там еще вам удастся отыскать в Бонне; отловите их посредников в госдепе и в Пентагоне, накачайте их своими наркотиками – или как там эта дрянь называется? – и вытяните имена! Но если вы когда-нибудь хоть словом проболтаетесь о том, что это я посоветовал вам нарушить священные права человека, я скажу, что вы настоящее дерьмо. Поговорите с Натом. Прямо сейчас. У вас, мистер, нет времени на миндальничание.
– Но у нас нет необходимых ресурсов, – сказал Стоун. – Как я уже говорил мистеру Саймону, у меня есть несколько старых друзей, к которым я могу обратиться за информацией, не за тем, о чем вы только что сказали, – вернее, ничего не сказали. У меня просто нет ни людей, ни подходящего оборудования. Я даже не работаю больше в правительственном учреждении.
– Тут я могу помочь. – Уэллфлит сделал какую-то пометку. – У вас будет все необходимое.
– И еще одна проблема, – продолжал Стоун. – Даже соблюдая все меры предосторожности, мы все равно встревожим их. Это люди убежденные, а не просто обезумевшие экстремисты. У них распределены роли, подготовлены запасные позиции на случай отступления, и они отлично знают, что делают. Их логика – это логика наращивания событий до тех пор, пока мы не примем то, что они предлагают, а иначе – насилие, террор, убийства.
– Хорошо, мистер. Но что вы собираетесь делать? Сидеть сложа руки?
– Ни в коем случае. Так это или не так, но я поверил Конверсу, когда он говорил о действенности этих официально заверенных показаний и о том, что мистер Саймон может пробиться к тем, до кого нам самим не добраться. И почему бы мне ему не верить? Я и сам думал о том же, но имел в виду Конверса, а не мистера Саймона. Потребовалось бы больше времени, более существенные меры предосторожности, но рано или поздно мы все же вышли бы на нужных людей и организовали контрнаступление.
– И кого же вы имели в виду? – резко спросил Уэллфлит.
– Прежде всего, конечно, президента. Затем, поскольку замешаны другие страны, – государственного секретаря. Далее, в обстановке строжайшей секретности, – используя и те средства, о которых вы тут не говорили, – мы подобрали бы нужных людей, никак не связанных с “Аквитанией”, и создали из них рабочие группы, подчиненные штабам, здесь, у нас, и за границей. Кстати, у меня есть на примете человек, который мог бы оказать нам неоценимую помощь, – некий Белами из британской МИ-6. Когда-то я с ним сотрудничал, он мастер своего дела, и ему уже приходилось заниматься чем-то подобным. И как только наши группы оказались бы на местах, мы вытянули бы Уошбурна и еще кое-кого в Бонне. Прюдомм может разыскать в Сюрте имена тех, кто ведает перемещением военных грузов, и тех, кто фабриковал улики против Конверса. Как вы знаете из моих показаний, мы ведем сейчас наблюдение за островом Шархёрн. Судя по всему, это их нервный центр или центр связи. Имея подходящее оборудование, можно наладить перехват их сообщений. Главное – собрать как можно больше информации. А когда знаешь стратегические замыслы противника, легче подготовить контрнаступление, не вспугнув при этом своего врага. – Стоун приостановился и окинул взглядом своих собеседников. – Ваша честь, мистер Саймон, я возглавлял пять отделений ЦРУ в Великобритании и на континенте. И поверьте, этот план можно осуществить.
– Не сомневаюсь, – отозвался Натан Саймон. – Сколько это потребует времени?
– Если судья Уэллфлит обеспечит мне необходимую помощь, то, отобрав нужных людей – здесь и за границей, – мы с Дереком Белами можем приступить к активным действиям дней примерно через восемь – десять.
Саймон взглянул на члена Верховного суда и перевел взгляд на Стоуна.
– У нас нет восьми, а тем более десяти дней. В нашем распоряжении трое суток. – Он посмотрел на часы. – Вернее, еще меньше.
Питер Стоун уставился на высокого, осанистого адвоката с печальным и проникновенным взглядом и почувствовал, как от лица отливает кровь.
Крик ночного хищника, задушенный яростью, застрял у него в горле. Генерал Джордж Маркус Делавейн медленно опустил телефонную трубку. Его изувеченное тело было привязано ремнем к вертикальным стойкам инвалидного кресла, руки налились свинцом, дыхание участилось, вены на шее вздулись. Он сплел пальцы так сильно, что косточки на суставах побелели. Подняв крупную голову, Делавейн сузившимися от ярости глазами взглянул на стоявшего перед столом адъютанта, облаченного в полную парадную форму.
– Они исчезли, – тщательно контролируя себя, сказал он обычным высоким голосом. – Ляйфхельма взяли из ресторана в Бонне. Говорят, его увезли в неизвестном направлении на санитарной машине. Охрану Абрахамса усыпили сильной дозой наркотиков, потом подменили ее, подогнали к синагоге его собственную штабную машину и похитили на ней. Бертольдье исчез из квартиры на бульваре Монтень. Его шофер, не дождавшись генерала в назначенный час, осторожно поднялся в его квартиру и обнаружил там связанную голую женщину, у которой на груди губной помадой было написано: “Шлюха”. Она сказала, что двое неизвестных увели его под пистолетом. По ее словам, они говорили о каком-то самолете.
– А что с ван Хедмером? – спросил адъютант.
– Ничего. Наш обаятельный африканец обедает в военном клубе в Йоханнесбурге и заверяет меня, что примет чрезвычайные меры для охраны собственной персоны. Он – не на главной орбите и существенной роли не играет.
– Как вы оцениваете ситуацию, генерал? Что, по-вашему, произошло?
– Что произошло? Все дело в Конверсе – вот что произошло! Мы собственными руками создали себе опаснейшего противника, хотя, не стану отрицать, нас предупреждали. Это говорил Хаим и наш человек в Моссад. Вьетнам превратил Конверса в дьявола, сказал моссадовец, а мы создали из него чудовище. Его следовало ликвидировать в Париже, в крайнем случае – в Бонне.
– Тогда вы не могли отдать такой приказ, – сказал адъютант, протестующе качая головой. – Сначала нужно было выяснить, кто его послал, а если это не получится, изолировать его, превратить – как вы тогда сказали? – в парию, чтобы никто не решился выступить в его защиту. Это был великолепный тактический ход, генерал. Таким он и остается до сих пор. Никто не решился начать расследование; никто не усомнился в безумии Конверса. Вы выиграли время, теперь им не удастся что-либо предпринять – слишком поздно.
Делавейн испытующим взглядом уставился на адъютанта, глаза его расширились.
– Я всегда считал вас лучшим из своих адъютантов, Пол. Вы и на этот раз с присущим вам тактом напомнили своему командиру, что, вопреки всему, его решения были вполне обоснованы.
– Я всегда выражал свое несогласие, если считал это необходимым, генерал, поскольку всему, чему я научился, я научился у вас, поэтому я в основном и напоминаю вам о вас. И сейчас, в этот момент, я прав: вы действовали верно.
– Да, я был прав, и я прав сейчас. Теперь ничто не имеет значения. Механизм приведен в действие, его не остановить. Конверс, этот наглый и предприимчивый враг, был лишен возможности действовать, ибо постоянно находился в бегах. И теперь он опоздал. Во всяком случае, ценность захваченных им людей чисто символическая, они – всего лишь магнит, чтобы привлечь других. В этом-то и таится прелесть настоящей стратегии, полковник. Раз механизм запущен, все движется, подобно океанской волне. Подземные силы не видны, но они заставляют ее вздыматься все выше и выше. За развитием событий неизбежно последует одно-единственное решение. И это оправдает все мои действия, полковник.
Объяснения Натана Саймона подходили к концу. Они заняли не более трех минут. Питер Стоун слушал его не шелохнувшись, не сводя глаз со старого судьи, лицо у него посерело, горечь во рту стала почти невыносимой.
– Вам теперь понятна общая модель? – завершил свои объяснения адвокат. – Марши протеста начнутся на Ближнем Востоке и, следуя часовым поясам, пройдут в Средиземноморье и Европе, пересекут Атлантику и с особой силой продолжатся в Канаде и Соединенных Штатах. Движение за мир начнется и в Иерусалиме, а затем – в Бейруте, Риме, Париже, Бонне, Лондоне, Торонто, Вашингтоне, Нью-Йорке, Чикаго и так далее. Гигантские митинги соберутся в крупнейших городах и столицах тех стран, в правительственный аппарат которых проникли поди Делавейна. Конфронтация – сначала в виде обычных беспорядков – перерастет в столкновения, в них примут участие террористические группы. Начиненные взрывчаткой автомобили, заряды, заложенные в водопроводные и канализационные люки, бомбы, швыряемые в толпу, – все это вызовет новую волну насилия и выведет на сцену основных игроков. Точнее говоря, поставит их на те позиции, с которых удобнее всего выполнять полученные ими задания.
– Их главная цель на этой стадии – убийства определенных общественных и политических деятелей, – тихо сказал Стоун.
– Воцарение хаоса, – согласился Саймон. – Люди авторитетные и наделенные властью будут убиты, тут же встанет вопрос о власти, и сразу начнется: протесты, претензии, сцепившиеся претенденты на власть – вот вам и всеобщий хаос.
– Шархёрн! – воскликнул бывший офицер разведки. – Нам нужно во что бы то ни стало проникнуть туда. Могу я воспользоваться вашим телефоном, ваша честь? – И, не дожидаясь ответа, Стоун подошел к столу Уэллфлита и достал из кармана клочок бумаги с записанным на нем номером телефона в Куксхавене, ФРГ. Под строгим взглядом члена Верховного суда он принялся набирать номер. Соединение через множество промежуточных станций тянулось мучительно долго, но наконец раздался ответный звонок.
– Реб? – Ответная тирада с другого конца света была столь выразительна и эмоциональна, что ее можно было расслышать в любом уголке библиотеки. – Прекрати, Джонни! Меня не было ни в отеле, ни рядом с ним уже много часов, и у меня нет сейчас времени на объяснения!… Да ты что?! – У бывшего сотрудника ЦРУ отвисла челюсть. Он прикрыл трубку ладонью и повернулся к Натану Саймону: – О Господи! Просто потрясающе! – прошептал он. – Фотографии… Снимки в инфракрасных лучах… Сделаны вчера ночью и проявлены сегодня утром. Изображение очень четкое. Девяносто семь человек с Шархёрна высаживаются на берег и направляются в аэропорт и к вокзалу. Он считает, что это – террористические группы.
– Доставьте эти фотографии в Брюссель, а оттуда в Вашингтон на самом быстром военном самолете, какой найдется у этих кретинов! – приказал престарелый член Верховного суда.
– Наглая ложь! – выкрикнул генерал Жак Луи Бертольдье, сидя в бархатном кресле обширного кабинета альпийского шато. – Не верю ни единому вашему слову!
– Это ваше любимое выражение, не так ли? – сказал Конверс, оторвавшись от альпийского пейзажа, который он рассматривал, стоя у готического окна по другую сторону кабинета. Он был в темном костюме с белой сорочкой и строгом галстуке – все куплено в Шамони. – Вы дважды употребили его во время нашей беседы в Париже. По-видимому, вы произносите его всякий раз, когда слышите то, что вам не нравится, или не нравится тот, кто это говорит. Я правильно вас понимаю?
– Отнюдь! Я говорю так только заведомым лжецам. – Легендарный генерал Франции попытался встать. – И сейчас не вижу причин…
– Не двигаться! – Голос Джоэла прозвучал резко, как приказ. – Иначе в Париж отправят ваш труп, – добавил он уже тише и затем продолжил спокойно, без всякой враждебности, как бы разъясняя нечто само собой разумеющееся: – Я уже сказал: все, чего я хочу, – поговорить с вами. Разговор не займет много времени, а потом вы вольны отправляться куда угодно. Полагаю, это намного великодушнее вашего обращения со мной.
– Ваша жизнь ничего не стоит. Прошу прощения за прямоту, но это правда.
– В таком случае почему вы сразу не убили меня? Зачем вам понадобилось плести столь сложную интригу, превращать меня в убийцу, за которым охотится вся Европа?
– То была идея еврея.
– Еврея? Хаима Абрахамса?
– Впрочем, теперь это не имеет значения, – заметил Бертольдье. – Наш человек в Моссад – между прочим, отличнейший аналитик – посоветовал нам выяснить, кто вас к нам заслал: если же вы и сами этого не знаете, вас следует вывести на “запретную территорию”, по-моему, так он выразился. И это не было “наглой ложью”. У вас не нашлось сторонников. Вы стали неприкасаемым. И остаетесь им до сих пор.
– А почему больше не имеет значения тот факт, что, как вы сказали, мне теперь все известно?
– Потому что вы проиграли, мсье Конверс.
– Вы так полагаете?
– Я совершенно уверен. И если вы собираетесь нашпиговать меня наркотиками – как это мы сделали с вами, – избавьте себя и меня от этой процедуры. Я не располагаю информацией. Как и все остальные. Я всего лишь машина, которая приводится в движение и отдает команды.
– Другим машинам?
– Конечно нет – людям, которые будут делать то, чему они обучены, и которые верят в справедливость того, что им предстоит сделать. Но я не имею ни малейшего представления о том, кто эти люди.
– Речь в данном случае идет об убийствах, не так ли? И эти люди – убийцы.
– Все войны в конечном счете сводятся к убийствам, молодой человек. И не заблуждайтесь на этот счет – идет настоящая война. Мир уже сыт всем по горло. Увидите, мы не встретим сопротивления. Мы не только нужны, нас просто не хватает.
– “Аккумуляция”, “резкое ускорение”… – так вы говорили, не правда ли?
– Еврей всегда был слишком болтлив.
– Он говорит, что вы самая тщеславная задница на целом свете. Они с ван Хедмером собираются запереть вас в стеклянном аквариуме с мальчиками и девочками и понаблюдать, как скоро вы доведете себя до инфаркта.
– Он никогда не отличался хорошим вкусом… Впрочем, я вам не верю.
– Вот мы и вернулись к началу нашего разговора. – Джоэл отошел от окна и уселся в кресло наискось от Бертольдье. – Значит, вы мне не верите? Интересно, почему?
– Просто потому, что это – немыслимо. Конверс жестом указал на телефон.
– Вы знаете номера их домашних телефонов, – сказал он. – Позвоните в Бонн Ляйфхельму или Абрахамсу в Тель-Авив. Если угодно, можете позвонить и ван Хедмеру, хотя, насколько мне известно, он сейчас в Штатах, по-видимому в Калифорнии.
– В Калифорнии?
– Спросите любого из них, приходил ли он ко мне в тот каменный домишко в усадьбе Ляйфхельма. Спросите, о чем мы разговаривали. Телефон перед вами, действуйте.
Бертольдье бросил быстрый взгляд на телефон, и Джоэл почувствовал, что у него перехватило дыхание. Но Бертольдье снова повернулся к Конверсу – сомнения взяли вверх над соблазном.
– Чего вы добиваетесь? Что означают все эти фокусы?
– Фокусы? Вот телефонный аппарат. Я ведь не могу перебрать схему аппарата, или изменить механизм набора, или, находясь за тысячи миль, нанять кого-то, чтобы имитировать их голоса.
Француз снова поглядел на телефон.
– А что я могу им сказать? – тихо спросил он, не столько Джоэла, сколько себя самого.
– Попробуйте сказать им правду. Вы ведь большой любитель правды, когда речь идет о глобальных проблемах, и, утверждая ее, не стесняетесь прибегать к мелким натяжкам или опускать кое-что. Вот и ваши партнеры, следуя той же системе, умолчали о том, что виделись со мною. Хотя, возможно, умолчания эти были не столь уж несущественны.
– А откуда мне знать, действительно ли они приходили к вам?
– Вы не слушали меня. Я ведь советовал вам: скажите им правду. Похитил я только вас, больше никого. Я сделал это потому, что пока еще не все понимаю и, честно говоря, стараюсь спасти собственную жизнь. Вам, генерал, не завладеть всем тем огромным миром, который окружает нас. Так что и для меня найдется уголок, где я смогу спокойно коротать свою жизнь, если только мне не нужно будет бояться, что в один прекрасный день откроется дверь и кто-то всадит мне пулю в голову.
– Значит, вы не тот человек, за которого я – нет, все мы – принимали вас.
– Мы все меняемся вместе с обстоятельствами. Мне пришлось здорово попотеть. Миссия крестоносца – не по мне, я решил выйти из этого дела. И хотите знать, почему?
– Разумеется, – ответил Бертольдье, глядя на Джоэла с любопытством и некоторой растерянностью.
– Возможно, потому, что я внимательно выслушал всех вас тогда в Бонне. А может быть, потому, что меня просто бросили на произвол судьбы. А что, если нашему миру и в самом деле нужны сейчас такие наглые мерзавцы, как вы?
– Вот именно! И иного пути нет!
– Значит, это – год генералов, не так ли?
– Нет, не просто генералов! Мы – символ консолидации, дисциплины и законопорядка. Естественно, то, что появится в результате наших усилий – международный рынок, единая внешняя политика и, что там говорить, общий законопорядок, – все будет нести на себе отпечаток нашей ведущей роли, и тогда появится то, чего недостает современному миру. Стабильность, мсье Конверс! Не будет безумцев типа выжившего из ума Хомейни, взбесившегося Каддафи или разнузданных палестинцев. Эти люди и эти нации будут сокрушены превосходящим могуществом правительств-единомышленников, их настигнет возмездие, быстрое и повсеместное. Я – военный стратег высокой репутации и заверяю вас, русские не посмеют и пикнуть, зная, что теперь нас не расколоть, мы – неразделимы.
– “Аквитания”, – тихо подсказал ему Джоэл.
– Символическое название, да, именно “Аквитания”, – согласился Бертольдье.
– Вы говорите не менее убедительно, чем в Бонне, – заметил Конверс. – И очень может быть, что это и могло бы сработать, но только не с теми людьми, что у вас.
– Простите?
– Вас и не нужно разделять, ибо вы уже разделены.
– Не понимаю вас.
– Позвоните, генерал, и убедитесь сами. Начните с Ляйфхельма. Скажите ему, будто только что позвонил Абрахамс из Тель-Авива и вы глубоко возмущены. Скажите, что Абрахамс собирается встретиться с вами – у него якобы есть новая информация обо мне, что он также признался, будто вместе с ван Хедмером виделся со мной в Бонне. Можете добавить, будто я сказал Абрахамсу, что он и его африканский друг – не первые, кто побывал у меня, первым был сам Ляйфхельм.
– А зачем бы мне говорить ему все это?
– Потому что вы – вне себя от возмущения. Никто не сказал вам об этих сепаратных переговорах со мной, и вы считаете подобное поведение нелояльным, а именно таковым, черт побери, оно и является. Несколько минут назад вы сказали, что моя жизнь ничего не стоит. Так вот, позвоните, генерал. Вы будете в шоке.
– Объяснитесь, пожалуйста!
– Зачем? Воспользуйтесь телефоном. Послушайте, что он скажет, как будет реагировать на ваши слова, как они все будут реагировать. И тогда вы все поймете. А поняв, решите, прав я или нет.
Бертольдье оперся руками о подлокотник кресла и начал было подниматься, не сводя глаз с телефонного аппарата. Конверс сидел совершенно неподвижно, пристально следя за французом и чувствуя лихорадочные удары собственного сердца. И тут генерал внезапно снова упал на подушки кресла, плотно прислонился к спинке и вцепился руками в подлокотники.
– Ладно! – закричал он. – Так что же там говорилось? О чем шла речь?
– Я полагаю, что вам лучше сначала поговорить по телефону.
– Бессмысленно! – коротко бросил Бертольдье. – Как вы сказали, вы не можете изменить механизм набора, а если бы и могли – что тогда? Подставные лица? Глупости! Мне достаточно задать им пару вопросов, чтобы понять, с кем я говорю.
– Тем больше у вас оснований позвонить им, – спокойно возразил Джоэл. – Вы убедитесь, что каждое мое слово – правда.
– И тем самым дам им преимущество, которого не было у меня.
У Конверса отлегло от сердца.
– Вам решать, генерал. Я же хочу только выбраться из всего этого.
– В таком случае скажите мне, что они вам говорили.
– Каждый из них спрашивал у меня одно и то же. Можно было подумать, что они не полагаются на действие наркотиков либо на тех, кто вводил их мне, или не доверяют друг другу. Они спрашивали, кого я представляю. – Джоэл помолчал: он понимал, что подцепил на крючок важного свидетеля, но, если рыба начнет биться, следует отпустить леску. – Полагаю, под наркозом я говорил о Биле на острове Миконос? – сказал он как бы в раздумье.
– Говорили, – подтвердил генерал. – Мы вышли на него несколько месяцев назад, но наш связной не вернулся. Вы объяснили, что произошло.
– Вы полагали, что Биль мог бы присоединиться к вам, не так ли?
– Мы считали, что он отказался от блестящей военной карьеры из отвращения к военной службе. Очевидно, это было отвращение особого рода – та самая слабость, которую мы презираем. Но сейчас я хочу услышать другое. Вы говорили о некоторых аспектах ценности жизни. Это то, что меня интересует. Говорите.
– Вы ждете прямого ответа, без всяких экивоков?
– Я требую правды, мсье.
– Ляйфхельм говорил, что вас выведут из игры в ближайшие месяцы, если не раньше. Слишком уж вы раскомандовались. Ваши приказы уже всем осточертели, а кроме того, вы требуете слишком многого для Франции.
– Ляйфхельм? Этот лицемер, запродавший собственную душу, отрекшийся от всего, за что боролся?! Тот, кто предал своих вождей на Нюрнбергском процессе, снабдив суд всеми возможными доказательствами, лишь бы втереться в доверие к союзникам! Он опозорил благороднейшую в мире профессию. Позвольте сказать вам, мсье, это он будет выведен из игры, он, а не я!
– Абрахамс утверждал, что ваши сексуальные отклонения представляют угрозу для общего дела, – продолжал Конверс, делая вид, что не заметил реакции Бертольдье. – Кажется, он назвал это “сексуальной угрозой”, да, именно так. Он упомянул о материалах – один из них есть и у него – относительно ваших связей с лицами обоего пола, эти материалы, сказал он, положены под сукно только потому, что вы чертовски хороши в своем деле. Но может ли бисексуал, который преследует женщин и совращает молодых мужчин и мальчиков, который скомпрометировал слово “допрос”, а также весь офицерский корпус, может ли такой человек считаться истинным представителем Франции в “Аквитании”? Он сказал также, что вы добиваетесь слишком большой власти и не прочь сформировать собственное правительство. Но, добавил он, к тому времени, когда станет вопрос о разделении власти, вас уже не будет.
– Меня не будет? – воскликнул француз, и глаза его засветились еще ярче, чем несколько недель назад в Париже, он дрожал от ярости. – Этот хам, этот вонючий неграмотный еврей посмел вынести мне смертный приговор?
– Ван Хедмер проявил большую сдержанность. Он просто назвал вас наиболее уязвимым звеном в системе…
– Плевать на ван Хедмера! – взревел Бертольдье. – Живое ископаемое! Он всего-навсего сырьевой источник. Он ничто, пустышка.
– Я и не отводил ему важной роли, – вполне искренно сказал Джоэл.
– Но этот задавака, этот похабник израильтянин – неужели он воображает, что может противостоять мне? Позвольте вам заметить, мсье, мне и раньше угрожали, и угрозы эти исходили от великого человека. Но дальше слов дело не пошло, ибо, как вы изволили выразиться, я был “чертовски хорош в своем деле”. Таков я и сейчас! У меня есть и другой послужной список, в котором изложены все мои замечательные деяния, и он-то перекрывает любой набор грязных сплетен. Мои военные заслуги несравнимы с заслугами всех членов “Аквитании”, включая и безногого эгоманьяка в Сан-Франциско. Он считает, будто это его идея! Наглая ложь! Я все разработал! Я! Он только дал название, выуженное из исторических учебников.
– Но он дал исходный толчок, заслав вам уйму всякого товара, – возразил Конверс.
– Просто он оказался на нужном месте, мсье! И не забывайте о солидных прибылях! – Генерал умолк, не договорив, а потом доверительно наклонился вперед: – Буду с вами откровенен, мсье. В любой элитной группе руководителей выдвинуться можно только за счет ума и характера. Так вот – по сравнению со мной все остальные – все! – самые обыкновенные посредственности. Делавейн – выживший из ума калека. Ляйфхельм – ярый нацист, а Абрахамс – напыщенный тупица, он один способен вызвать во всем мире волну антисемитизма, это образец самой скверной разновидности вождизма. Когда после всеобщей паники и хаоса заработают трибуналы, они обратятся ко мне, и я стану признанным лидером “Аквитании”.
Джоэл поднялся со своего кресла и снова подошел к готическому окну, глядя на горные пастбища и с удовольствием ощущая на своем лице легкое дуновение бриза.
– Допрос окончен, генерал, – сказал он. И как бы повинуясь неслышному сигналу, в дверях появился бывший сержант из Алжира и выпроводил растерянного генерала из кабинета.
Хаим Абрахамс вскочил с бархатного кресла: как всегда, его могучую грудь облегала черная куртка сафари.
– И он сказал это обо мне? И о себе самом?
– Я предлагал вам позвонить ему, прежде чем углубляться в детали, – прервал его Конверс, сидевший напротив израильтянина; на небольшом столе, приставленном к его креслу, лежал пистолет. – Вам незачем полагаться на мое слово. Я наслышан о вашей интуиции. Позвоните Бертольдье. Можете не говорить ему, где вы находитесь, – кстати, если вы попытаетесь это сделать, я всажу вам пулю в лоб. Просто скажите, что один из подкупленных вами охранников Ляйфхельма – у вас якобы врожденное недоверие к немцам, и вам хотелось знать, что там происходит, – сообщил вам, будто он, Бертольдье, дважды приходил ко мне. А поскольку меня не могут отыскать, вас интересует цель этих визитов. Это сработает. Услышанного будет вполне достаточно, чтобы судить, прав я или нет.
Абрахамс в упор посмотрел на Джоэла.
– Но для чего вы говорите мне правду, если это и в самом деле правда? И стоило ли похищать меня ради того, чтобы сказать все это?
– Мне казалось, я вам все уже объяснил. Деньги у меня на исходе, и хотя я не в восторге от селедки или блинчиков, но предпочел бы жить в Израиле под надежной защитой, чем скитаться по всей Европе и в конце концов получить пулю в лоб. Вы способны обеспечить мне защиту, но, естественно, в обмен на нечто весомое. Именно это я вам сейчас и предлагаю. Бертольдье намерен установить свою власть над тем, что он именует “Аквитанией”. Вас он считает символом разрушения, “похабным евреем”, которого придется убрать. Примерно так же он отзывался о Ляйфхельме – они, дескать, не потерпят в своих рядах ярого нациста. Ван Хедмера, например, он называл “ископаемым”, да, именно “ископаемым”.
– Слышу его, как живого, – тихо сказал Абрахамс и, заложив руки за спину, подошел к окну. – Уверен, что этот военный бульвардье со стальным куканом называл меня еще и “вонючим евреем”. Я не раз слышал это словцо от нашего героя Франции. Правда, он всякий раз оговаривался, что ко мне это не относится.
– Да, он говорил и такое.
– И все-таки зачем вы рассказываете мне все это? Клянусь Богом, ему нельзя отказать в некоторой логике. Ляйфхельма и впрямь придется убрать, как только власть окажется в наших руках. Отдать Германию откровенному фашисту? Абсурд! Даже Делавейн понимает, что его следует пристрелить. Все мы знаем и то, что ван Хедмер безнадежно устарел. Но Южная Африка – это золото, он будет поставлять его. Но для чего Бертольдье приходил к вам?
– Спросите его об этом сами. Телефон перед вами. Израильтянин стоял неподвижно, узенькие щелки глаз, потонувших в жирных щеках, не отрывались от лица Конверса.
– Так я и сделаю, – сказал он негромко, но решительно. – Уж слишком вы хитрый, мистер юрист. Внутренний огонь пылает у вас в мозгу, а не в душе. Вы слишком рассудочны. Говорите, что вами манипулировали? Нет, это вы манипулятор. – Абрахамс решительно направился к телефону. После секундной паузы он снял трубку и набрал серию цифр, давно отложившихся в его памяти.
Джоэл не трогался с кресла, чувствуя, как удары сердца отдаются у него в висках, как спазм перехватил горло. Рука его машинально потянулась к лежавшему на столе пистолету. Пройдут секунды – и ему, возможно, придется воспользоваться им. И тогда эта стратегия – его единственная стратегия, никакой иной у него нет – разлетится вдребезги из-за этого телефонного звонка, который, как он считал, никогда не будет сделан. В чем же он ошибся? Куда завела его казавшаяся столь безупречной тактика? Или он забыл, с кем имеет дело?
– “Исайя”! – рявкнул Абрахамс в трубку, сердито уставившись на Конверса. – Соедините меня с Верден-сюр-Мез. Срочно! – Могучая грудь израильтянина вздымалась при каждом вздохе, только это и выдавало его волнение. – Да, да, пароль “Исайя”! И поторапливайтесь! – снова заговорил он, уже не сдерживая ярости. – Соедините меня с Верден-сюр-Мез! Сейчас же! – Глаза Абрахамса чуть расширились. На мгновение отведя взгляд от Конверса, он вскинул голову, потом снова посмотрел на Конверса с выражением циничной насмешки. – Повторите! – закричал в трубку и, выслушав ответ, отшвырнул ее. – Лжец! – выкрикнул израильтянин.
– Это вы обо мне? – спросил Джоэл, едва не касаясь пистолета.
– Говорят, что он исчез! Его не могут найти!
– Ну и?… – У Джоэла перехватило горло. Он проиграл.
– Врет, мерзавец! Этот стальной кукан просто трус! Трус, больше ничего. Он скрывается от меня! Боится встретиться лицом к лицу!
Джоэл сглотнул и незаметно отвел руку от пистолета.
– А вы проявите настойчивость, – посоветовал он, тщательно контролируя свой голос. – Позвоните Ляйфхельму или ван Хедмеру. Скажите, что вам срочно нужен Бертольдье.
– Бросьте! Позволить ему узнать, что я знаю?Но он должен был как-то объяснить вам свой визит. Зачем ему понадобилось разговаривать с вами?
– Я бы хотел подождать, пока вы с ним поговорите, – сказал Джоэл, закидывая ногу на ногу и беря пачку сигарет, лежавшую рядом с пистолетом. – Возможно, он сам все объяснит, а возможно, и нет. У него была мысль, что я послан к вам Делавейном, чтобы разведать, кто из вас может его предать.
– Предать его? Этого безногого? Как? Зачем? Но даже если этот галльский петух и считал так, то зачем ему было посвящать в это вас?
– Видите ли, я – адвокат, и я его спровоцировал. А как только он понял мое отношение к Делавейну – а каким оно может быть после всего того, что этот подонок сделал со мной? Его оборона пала, остальное было легче легкого. А когда он разговорился, я увидел возможность спасти собственную жизнь… – Джоэл чиркнул спичкой и прикурил, -…связавшись с вами, – закончил он.
– Значит, решили сделать ставку на совесть еврея? На то, что еврей вернет должок?
– В определенном смысле – да, но не только поэтому, генерал. Я знаю кое-что о Ляйфхельме, о том, как ему удавалось удерживаться на поверхности все эти годы. Он пристрелил бы меня, потом натравил бы своих людей на вас и, естественно, стал бы фигурой номер один.
– Это на него похоже, – согласился израильтянин.
– Что же касается ван Хедмера, то, по-моему, его власть не распространяется дальше Претории.
– Тоже верно, – опять согласился Абрахамс, шагнув к Конверсу. – Итак, дьявол, созданный в Юго-Восточной Азии, настроен на выживание?
– Позвольте мне более подробно осветить мое положение, – возразил Джоэл. – Я был послан людьми, которых я не знаю и которые бросили меня на произвол судьбы, пальцем не шевельнув в мою защиту, не предоставив никаких доказательств моей вины или невиновности. Насколько я знаю, они даже присоединились к охоте на меня, видимо, полагая, что это спасет им жизнь. В таких условиях я намерен сам позаботиться о себе, точнее, о том, чтобы выжить.
– А как насчет женщины? Вашей женщины?
– Она будет со мной. – Конверс положил сигарету и взялся за пистолет. – Так что вы мне ответите? Я могу убить вас тут же, на месте, могу предоставить это дело Бертольдье или Ляйфхельму, если тот сначала убьет француза… Или могу довериться вашей совести и тому, что вы захотите вернуть долг. Так как это будет?
– Оставьте свой пистолет, – сказал Хаим Абрахамс, – и положитесь на слово сабры.
– И что же вы намерены делать? – спросил Джоэл, кладя пистолет на стол.
– Что делать?! – взорвался израильтянин в приступе гнева. – То, что я всегда собирался делать! Вы думаете, я дал задурить себе голову всяким допотопным дерьмом, этой их “Аквитанией”? Думаете, я и правда буду считаться со званиями, чинами и всякими этими ярлыками? Пусть себе забавляются! Для меня главное – чтобы это все сработало, чтобы из хаоса возникла респектабельность,основанная на силе. Бертольдье прав. Я слишком одиозная фигура, к тому же еврей, чтобы открыто выступать на евро-американской сцене. Я буду невидим,но только не в Израиле, там я стану провозвестником нового порядка. Я сам, лично, помогу этому французскому жеребцу получить и нацепить на себя все ордена и медали. Бороться с ним я не буду – я буду его контролировать.
– А если он не согласится?
– Согласится. Потому что я могу вдребезги разнести его респектабельность.
Конверс подался вперед, стараясь не выдать своего удивления:
– Вы имеете в виду его сексуальные склонности? Все эти глубоко упрятанные скандальные разоблачения?
– О Господи, нет, вы невозможны! Принародно лягните своего противника пониже пояса и посмотрите, что произойдет. Половина людей начнет орать: какая низость! Это те, кто думает, что такое может случиться и с ними, зато вторая половина будет аплодировать вашей смелости – вы сделали то, что в глубине души им тоже хотелось бы сделать.
– А как же тогда, генерал? Как вы можете подорвать его респектабельность?
Абрахамс снова уселся в бархатное кресло, с трудом втиснув свое тучное тело между украшенными изящной резьбой подлокотниками из красного дерева.
– Раскрыв его подлинную роль в “Аквитании”, рассказав о том, какие роли играли мы все в этой авантюре, которая вынудила цивилизованный мир призвать нас к власти. Вполне возможно, что вся свободная Европа воззовет к Бертольдье, подобно тому, как Франция чуть было не сделала это после де Голля. Но нужно понимать такого человека, как Бертольдье. Он не просто стремится к власти, ему подавай еще и славу,со всеми ее ловушками, интригами, мистическими восторгами. Он скорее откажется от какой-то прерогативы власти, чем поступится хоть частицей славы. А я? Мне на славу плевать. Мне нужна власть, чтобы получить то, что я хочу, чем хотел бы управлять, – израильское царство, простирающее свою власть над всем Ближним Востоком.
– Но, разоблачая его, вы тем самым разоблачите и себя. Что вы тогда выиграете?
– Прежде всего, он начнет шевелить мозгами. И, подумав о своей славе, пойдет на любые уступки, будет делать то, что я говорю, и даст мне то, что я захочу.
– Думаю, он просто пристрелит вас.
– Исключено. Ему будет сказано, что в случае моей смерти появятся сотни документов, в которых зафиксировано каждое наше собрание, описано, как принималось каждое наше решение. Уверяю вас, все это у меня подробно запротоколировано.
– Вы готовились к этому с самого начала?
– Именно так.
– Вы играете круто.
– Я – сабра. Мы играем только на выигрыш, иначе нам не выжить.
– И среди этих документов у вас есть, конечно, полный список личного состава “Аквитании”?
– Нет. У меня никогда не было намерения подвергать такой опасности наше движение. Я верю в концепцию, или называйте это, как вам угодно. Должен быть создан объединенный межнациональный военно-промышленный комплекс. Без него разумный мир невозможен.
– Но где-то должен быть такой список.
– Он заложен в компьютер и закодирован.
– А вы могли бы до него добраться?
– Без посторонней помощи – нет.
– А Делавейн?
– У вас уже есть обо всем свое собственное представление, – сказал израильтянин, кивая. – Вот я и спрашиваю: а, Делавейн?
И снова Джоэл с трудом скрыл свое удивление. Компьютерные коды должны быть у Делавейна. По крайней мере – основные. Остальные программы могли вводиться его пособниками – четырьмя вождями по другую сторону Атлантики. Конверс пожал плечами.
– Да вы, собственно, почти ничего о нем не сказали. Вы говорили о Бертольдье, об уничтожении Ляйфхельма, о незначительности ван Хедмера, который нужен только для того, чтобы поставлять сырье…
– Я сказал – золото, – поправил его Абрахамс.
– Верно. О сырье говорил Бертольдье… Но какова позиция Джорджа Делавейна?
– Маркус – человек конченый, – невозмутимо объявил израильтянин. – Мы все тетешкаем его, поскольку он породил эту идею и тянет лямку в Соединенных Штатах. Благодаря ему нам открыт доступ к военным материалам и оборудованию по всей Европе, не говоря уже о контрабандных грузах, которые мы доставляем повстанцам всех мастей, чтобы занять их делом.
– Попрошу разъяснить, – прервал его Джоэл. – Под “делом” вы подразумеваете убийства?
– В конечном счете все сводится к убийствам. И что бы там ни болтали моралисты, цель все-таки оправдывает средства. Спросите человека, за которым гонятся убийцы, согласился бы он прыгнуть в выгребную яму, чтобы спастись от них?
– Уже спрашивал, – сказал Конверс. – Я и есть такой человек, забыли? Так что же насчет Делавейна?
– Он – сумасшедший, типичный маньяк. Вы слышали когда-нибудь его голос? Это голос человека, посаженного на кол. Несколько месяцев назад ему отрезали ноги, ампутировали их, и знаете почему? Из-за диабета. Великого генерала свалил сахар! Он пытается держать это в тайне. Никого не принимает и даже не появляется в своем офисе, увешанном фотографиями, флагами и тысячами полученных им орденов. Он работает дома, и слуги появляются, только когда он уже сидит в затемненной спальне. Как бы ему хотелось, чтобы это случилось в бою – разрыв снаряда или что-нибудь такое, так нет же – сахар, и все тут. Теперь он совсем спятил, орущий болван, больше ничего, но даже у болванов случаются проблески гениальности. Это и произошло с ним однажды.
– И что же насчет него?
– При нем постоянно находится наш человек – полковник, его личный адъютант. Когда все начнется и наши команды займут исходные позиции, полковник выполнит данный ему приказ. Маркуса придется застрелить во благо его же собственной идеи.
Теперь настал черед Джоэла подняться с кресла. Он снова подошел к готическому окну и подставил разгоряченное лицо прохладному ветерку.
– Допрос окончен, генерал, – сказал он.
– Что?! – взревел Абрахамс. – Вам нужна жизнь, а мне нужны гарантии.
– Допрос окончен, – повторил Конверс. Дверь отворилась, появился человек в форме капитана израильской армии с пистолетом, направленным на Хаима Абрахамса.
– Никакого разговора у нас не будет, герр Конверс, – сказал Эрих Ляйфхельм, остановившись у дверей кабинета, после того как доктор из Бонна вышел и прикрыл за собой дверь. – У вас в руках пленник. Казните его. Много лет я готовился к подобному исходу. Честно говоря, я слишком устал от ожидания.
– Вы собираетесь сказать, что хотите умереть? – спросил Джоэл, стоя у стола с лежащим на нем пистолетом.
– Умирать никомуне хочется, по крайней мере, ни один солдат не захочет тихо умереть в какой-то странной комнате. Под бой барабанов и команду: “Огонь!” – другое дело, в такой смерти есть определенный смысл. Я видел слишком много смертей, чтобы сейчас впасть в истерику. Берите свой пистолет, и покончим с этим. На вашем месте я поступил бы именно так.
Конверс внимательно вглядывался в лицо немца, в его холодные глаза, с высокомерием взирающие на происходящее.
– Вы ведь и в самом деле так думаете, не правда ли?
– Может быть, мне самому отдать приказ? Несколько лет назад я видел, как на кастровской Кубе у забрызганной кровью стены стоял чернокожий и командовал собственным расстрелом. Я всегда восхищался этим солдатом. – И Ляйфхельм неожиданно заорал: – Achtung! S’oldaten! Das Gewehr prasen-tieren! Vorbereiten… [221]
– Ради Бога, почему бы нам просто не поговорить? – в свою очередь закричал Джоэл, стараясь перекрыть этот рев.
– Потому что мне нечего вам сказать. За меня говорят мои дела, моя жизнь! В чем дело, герр Конверс? Вам не хватает духа привести в исполнение приговор? Вы не способны выполнить собственный приказ? Совесть мелкого, жалкого человечишки не разрешает вам убивать? Да вы просто смешны!
– Позволю себе напомнить вам, генерал, что за последние недели мне пришлось убить нескольких человек. И меня это тронуло гораздо меньше, чем я ожидал.
– Даже самый жалкий трус, спасая собственную жизнь, может убить в состоянии паники. Тут не требуется личное мужество – простая борьба за выживание. Нет, герр Конверс, вы настолько мелки, настолько ничтожны, что о вас забыли даже ваши собственные приверженцы. Вы – лишний человек в этом мире. В вашей стране есть слово, которое придумано будто специально для вас, его часто употребляют наши сторонники. Вы – никудышник, а может, и еще хуже!
– Как вы сказали? Как вы назвали меня?
– Вы правильно расслышали. Никудышник! Трус! Ничтожество, которое понапрасну носит земля!
И Конверс опять оказался в давно прошедшей жизни, в командной рубке авианосца, перед ним маячило ненавистное лицо, и пронзительный голос выкрикивал: “Никудышник! Ничтожество! Трус! Трус! Трус!…” А потом – взрыв, он выброшен из самолета в темную сумятицу туч, где ветер и дождь хлещут его, прибивают к земле. К земле, к четырем годам безумия и смерти, к умирающим у него на руках плачущим мальчишкам. Безумие! Никудышник… Никудышник… Никудышник…
Конверс потянулся к пистолету на столе, поднял его, направил на Ляйфхельма, палец медленно, медленно жал на спусковой крючок…
Дрожь прошла по его телу. Что же он делает? Ему нужны эти три представителя “Аквитании”. Не один, не два, а именно три! Они – становой хребет того, что он задумал. Но есть и еще кое-что. Он должен убить, уничтожить этот смертельный вирус в человеческом обличье, уставившийся на него и желающий себе смерти. О Господи! Неужто “Аквитания” уже выиграла? Неужели он превратился в одного из них? Если так, то он проиграл.
– Ваша храбрость, Ляйфхельм, самая дешевая разновидность храбрости, – тихо сказал он, опуская пистолет. – Быстрая смерть от пули иной раз предпочтительнее всего.
– Я прожил жизнь в соответствии с собственным кодексом и умру, следуя ему.
– Легкая смерть, вы имеете в виду? И быстрая. Без Дахау, без Освенцима.
– Пистолет в ваших руках.
– Я полагал, вам есть чем дорожить.
– Мой преемник подобран очень тщательно. Он осуществит мой план, вплоть до мельчайших деталей.
“Это открытие, на этом можно построить определенную стратегию”, – подумал Джоэл и начал:
– Ваш преемник?
– Да.
– У вас нет преемника, фельдмаршал.
– Что?
– Так же как нет и никакого вашего плана. Без меня у вас не будет ничего этого. Именно поэтому я и привез вас сюда. Вас одного.
– Что вы хотите этим сказать?
– Сядьте, генерал. Хочу кое-что вам объяснить, и будет лучше, если вы выслушаете это сидя. Возможно, смерть, о которой вы тут так красочно рассуждали, была бы для вас предпочтительнее того, что вам уготовано.
– Лжец! – завопил Эрих Ляйфхельм четыре минуты спустя после начала разговора, хватаясь руками за подлокотники бархатного кресла. – Лжец, лжец, лжец! – выкрикивал он с налитыми кровью глазами.
– А я и не рассчитывал, что вы поверите мне на слово, – спокойно проговорил Джоэл, стоя посреди просторного, заставленного книжными полками кабинета. – Позвоните в Париж Бертольдье, скажите, что до вас дошли весьма неприятные слухи и вам нужно кое-что выяснить. Скажите ему без обиняков: вы узнали, что, пока вы были в Эссене, он и Абрахамс навестили меня в вашем имении под Бонном.
– И как я узнал об этом?
– А вы скажите им правду! Они подкупили охранника – не знаю, какого именно, я его не видел, – и тот впустил их ко мне.
– Они обратились к вам, потому что считали вас агентом Делавейна?
– Так они мне сказали.
– Но вам же вкатили наркотики! И они слышали, что вы тогда говорили!
– И все же у них остались подозрения. Вашего врача они не знают, а англичанину не доверяют. Говорить о том, что они не доверяли вам, по-видимому, излишне. Они подумали, что это чистая мистификация, и поэтому решили о себе позаботиться.
– Невероятно!
– А что здесь невероятного? – сказал Конверс, усаживаясь за стол по другую сторону от немца. – Как я получил всю информацию? Откуда, если не от Делавейна, я узнал, на кого мне следует выходить? Вот как они рассуждали.
– Они считали, что это сделал Делавейн? Но зачем бы он на это пошел? – удивился Ляйфхельм.
– Теперь-то я понимаю, в чем тут дело, – быстро прервал Джоэл, стараясь не упустить еще одну открывшуюся возможность. – Делавейн – человек конченый. Оба они признали это, когда поняли, что он – последний человек, на которого я стал бы работать. А может, они просто решили бросить мне несколько крох от щедрот своих, прежде чем отправить на тот свет.
– И это следовало бы сделать! – воскликнул некогда самый молодой фельдмаршал третьего рейха. – Естественно, вы и сами это понимаете. Кто вы такой? Кто послал вас? Вы и сами не знали этого. Вы называли какие-то случайные имена, говорили о списках, о больших деньгах, но не сказали ничего существенного. Так кто же все-таки попытался внедриться в наши ряды? Поскольку нам так и не удалось это выяснить, из вас следовало сделать fauliger Abfall.
– Не понял.
– Гниль, падаль, до которой никому не хочется дотрагиваться, чтобы не схватить заразы.
– И вам это удалось.
– Да, это моя заслуга, – удовлетворенно произнес Ляйфхельм. – Этим занималась моя организация. Все тут было мое.
– Я доставил вас сюда не для того, чтобы обсуждать ваши достижения. Я хочу спасти свою жизнь. Вы можете это сделать – те, кто послали меня сюда, либо не могут, либо не хотят заниматься этим, но вам это под силу. Мне нужно только убедить вас, что это выгодно нам обоим.
– Каким образом? Внушая мне, будто Абрахамс с Бертольдье вступили в сговор за моей спиной?
– Мне незачем внушать вам что-либо, достаточно, если я повторю вам их собственные слова. Прошу учесть, они были уверены, что я покину ваши владения только в виде трупа, стану, так сказать, жертвой зверского убийства в окрестностях вашего поместья. Впрочем, нет! – Конверс вдруг резко вскочил с кресла. – Нет! – воскликнул он с чувством. – Позвоните своим французским и израильским союзникам, вашим товарищам по “Аквитании”. Если хотите, можете ничего им не говорить, просто вслушайтесь в их голоса – и все поймете. Хороший лжец тонко улавливает ложь, а вы – лжец превосходный.
– Вы меня оскорбляете.
– Как ни странно, я считаю это комплиментом. Именно поэтому я и решил вручить вам свою судьбу. Я считаю вас способным выиграть эту игру, а после всего, что выпало на мою долю, я хочу оказаться на стороне победителя.
– Почему вы говорите мне это?
– Да бросьте вы, давайте рассуждать здраво. Абрахамса терпеть не могут, он оскорбляет каждого – в Великобритании, Америке, в Европе, – кто хоть в чем-то не соглашается с экспансионистской политикой Израиля. Даже его милые соотечественники не в силах заставить его заткнуться. Правда, они подвергают цензуре его печатные выступления, но он продолжает орать где угодно. Его не потерпит ни одна межнациональная федерация.
Нацист быстро кивнул.
– Ни одна! – прокричал он. – Это самый мерзкий, самый отвратительный тип на всем Ближнем Востоке. И к тому же – еврей. Но как с ним можно сравнить Бертольдье?
Прежде чем ответить, Джоэл выдержал длинную паузу.
– И все-таки я их сравниваю, – сказал он наконец. – Вспомните его манеру вести себя. Это властный, высокомерный человек. Он мнит себя не только великим стратегом, но и олицетворением государственности, творцом истории, возвышающимся, подобно Богу, над всеми людьми. Смертным нет места на его Олимпе. И притом он – типичнейший француз. На данное столетие англичанам и американцам за глаза хватит и одного де Голля.
– Ваши соображения не лишены логики. Он и в самом деле ужасный эгоцентрик, которого могут терпеть только французы. В нем сконцентрированы все недостатки этой нации.
– Ван Хедмер вообще не в счет, только если потребуются полезные ископаемые Южной Африки.
– Согласен, – сказал немец.
– Иное дело – вы, – быстро продолжал Конверс, снова усаживаясь в кресло. – Вы сотрудничали с американцами и англичанами в Вене. Вы содействовали проведению оккупационной политики и добровольно подготовили материалы обвинению США и Англии на Нюрнбергском процессе. И наконец, вы представляли Бонн в НАТО. Кем бы вы ни были в прошлом, вы завоевали признание. – Джоэл снова сделал паузу, а когда заговорил, в голосе его звучали нотки почтительности. – Поэтому, генерал, вы должны победить, а значит, только вы и можете спасти мне жизнь. Остается лишь объяснить причины, по которым вам следовало бы это сделать.
– Что ж, попытайтесь.
– Но сначала – позвоните.
– Не будьте идиотом и не считайте меня таковым. Не будь вы уверены в том, что говорите, вы бы так не настаивали, а значит, вы говорите правду. Если уж они, эти Schweinhunde [222], вздумали объединиться против меня, зачем оповещать их о том, что мне это известно! Итак, что они говорили?
– Вы будете убиты. Они не хотят услышать обвинения в том, что отдали в руки нациста контроль над Западной Германией. Даже в самой “Аквитании” начнутся крики о “грязной игре”, что неизбежно приведет к расколу. Ваше место займет более молодой человек, который думает так же, как они, но не связан с нацистами. Однако не тот, кого вы рекомендуете.
Ляйфхельм сидел в мягком бархатном кресле, его сухое, но все еще крепкое тело было неподвижно, на бледном, словно алебастровая маска, лице горели пронзительные светло-голубые глаза.
– Значит, новый Священный союз [223], – холодно проговорил он, почти не разжимая губ. – Вульгарный еврей и разложившийся главарь французских альфонсов осмелились выступить против меня?
– Дело не в этом, а в том, что с ними согласен и Делавейн.
– Делавейн! Это маразматический обрубок! От того человека, которого мы знали два года назад, ничего не осталось! Он и не подозревает, что это мы отдаем ему приказы, конечно под видом рекомендаций и предложений. У него не больше мозгов, чем у Гитлера в последние дни войны, когда он окончательно рехнулся.
– Не знаю, – сказал Конверс. – Абрахамс и Бертольдье не входили в подробности, просто сказали, что он человек конченый. Их больше интересовали вы.
– Ах, вот как? В таком случае позвольте мне сказать кое-что о себе! Кто, по-вашему, сделал идею “Аквитании” приемлемой для всего Средиземноморья? Кто снабжал террористов оружием и тоннами взрывчатки – от “Бадер-Майнхоф” до “Красных бригад” и палестинцев, готовя их к их “решающему” выступлению? Кто? Это все сделал я, майн герр. Почему все наши конференции неизменно проходят в Бонне? Почему все директивы проводятся только через меня? Могу объяснить и это. У меня есть организация! У меня есть люди – преданные люди, готовые выполнить любой мой приказ. У меня есть деньги! Это я создал буквально на пустом месте великолепный центр связи с первоклассной техникой, ни один человек в Европе не осилил бы этого… Все это я отлично понимал с самого начала. У Бертольдье нет ничего, кроме ореола славы, в настоящем бою он бесполезен. Еврей и южноафриканец вообще на другом материке. И когда разразится хаос, я стану голосом “Аквитании” в Европе. И будет только так! Мои люди в момент пристрелят Бертольдье с Абрахамсом прямо в их клозетах.
– Центр связи – это Шархёрн, не так ли? – спросил Джоэл самым невинным тоном.
– Это они вам сказали?
– Они случайно упомянули это название. Значит, там и заложен в компьютер список личного состава “Аквитании”?
– И это – тоже?
– Не важно. Меня это больше не интересует. Вы не забыли – меня бросили на произвол судьбы. Значит, идея этого компьютера тоже ваша? Кому бы еще пришло это в голову?
– Да, это было моим достижением, – согласился Ляйфхельм, при этом его восковое лицо осветила улыбка. – Я предусмотрел даже смерть любого из нас. Шифр состоит из шестнадцати букв, у каждого из нас имеется комбинация из четырех букв, остальные двенадцать у этого безногого маньяка. Он уверен, что без него никто не может ввести код, но, говоря откровенно, любые два набора из четырех букв или цифр, введенные в определенной последовательности, сделают это дело.
– Просто гениально, – сказал Конверс. – Остальным это тоже известно?
– Только моему верному французскому другу, – холодно ответил немец. – Главе предателей – Бертольдье. Но естественно, я не раскрыл ему последовательность кодов, а введение неверной комбинации автоматически стирает всю запись.
– Благоразумие победителя, – одобрительно кивнул Джоэл, но тут же озабоченно нахмурился. – А если ваш центр возьмут штурмом?
– Все взлетит на воздух, как задумывалось когда-то с бункером Гитлера. Всюду заложены взрывные заряды.
– Понимаю.
– Но коль уж речь зашла о победителях, я считаю их еще и пророками, – продолжал Ляйфхельм, наклоняясь вперед, его глаза светились энтузиазмом. – Позвольте напомнить вам историю Шархёрна. В 1945 году из пепла поражения здесь должно было появиться наивысшее творение мысли истинных поборников идеи, отвергнутое трусами и предателями. Называлось оно “Sonnenkinder” – “Дети солнца”. Дети, отобранные в соответствии с данными биологической науки, должны были рассылаться оттуда по всему миру людям, готовым руководить ими с тем, чтобы возвести их потом на позиции силы и власти. Став взрослыми, Sonnenkinder должны были выполнять возложенную на них миссию: воссоздать четвертый рейх на всем земном шаре! Теперь вам понятна символика Шархёрна? Отсюда “Аквитания” распространит по всему миру новый порядок! И мы сделаем это!
– Хватит, – сказал Конверс, вставая, – допрос окончен.
– Was?
– Вы слышали меня, убирайтесь отсюда. Меня мутит от одного вашего вида.
Дверь отворилась, вошел молодой доктор из Бонна и пристально посмотрел на знаменитого некогда фельдмаршала.
– Разденьте его, – приказал Конверс, – накачайте чем угодно, загоните в ад или на седьмое небо, но вытяните из него всю подноготную.
Джоэл вошел в затемненную комнату, в стену которой были вмонтированы толстые линзы видеокамеры. Валери с Прюдоммом стояли рядом с оператором, в десяти футах от них на телевизионном экране виднелся только что покинутый Джоэлом кабинет с двумя мягкими креслами в центре.
– Как тут у вас? – спросил он.
– Все отлично, – сказала Валери. – Оператор не понял ни слова, но утверждает, что освещение было великолепным. Он берется сделать сколько угодно копий; на изготовление каждой требуется минут тридцать пять.
– Ограничимся десятью копиями и оригиналом, – сказал Конверс, поглядев на часы, а потом на Прюдомма (Вэл в это время переговаривалась по-французски с оператором). – Возьмите первую копию и с пятичасовым рейсом отправляйтесь в Вашингтон.
– С превеликим удовольствием, друг мой. Надеюсь, что одна из этих копий попадет и в Париж.
– Их вручат главам всех правительств вместе с копиями наших показаний. А сюда вы привезете копии собранных Саймоном показаний.
– Тогда я покину вас, чтобы сделать нужные распоряжения, – сказал француз. – Лучше, если моего имени не будет в списке пассажиров. – И он вышел из комнаты, сопровождаемый оператором, который направился к своему копировальному устройству в холле.
Валери подошла к Джоэлу и, потянувшись, взяла в обе руки его лицо и легонько поцеловала в губы.
– Ты здорово напугал меня. Был момент, когда я подумала, что у тебя все сорвется.
– Я тоже этого боялся.
– Но ты справился, и отлично. Вы прекрасно разыграли эти сцены, мистер. Я горжусь тобой, мой дорогой.
– Многие юристы пришли бы в ярость от подобных розыгрышей. Типичнейший пример вымогательства нужных показаний, как сказал бы один из моих самых блестящих профессоров.
– Брось свои юридические выкрутасы, Конверс. Давай пройдемся. Когда-то мы много ходили, и я не прочь восстановить эту традицию. Гулять в одиночку – не очень-то весело.
Джоэл обнял ее. Они нежно поцеловались, чувствуя, как возвращается к ним прежнее тепло. Он чуть откинул голову и, положив руки ей на плечи, с любовью посмотрел в ее широко открытые, мерцающие ласковым светом глаза.
– А почему бы вам не выйти за меня замуж, миссис Конверс? – сказал он.
– Бог ты мой, снова? А в самом деле – почему? Как ты сказал однажды, мне даже не придется менять метки на белье.
– У тебя никогда не было белья с монограммами.
– Ты заранее узнал это еще до того, как сделать мне предложение.
– Мне не хотелось бы, чтобы ты думала, будто я подглядываю.
– Хорошо, дорогой мой, я выйду за тебя замуж. Но до этого нам предстоит завершить немало дел. Даже до того, как мы просто пойдем погулять.
– Мне нужно связаться с Питером Стоуном через семью Татьяны в Северной Каролине. Этот тип вел себя ужасно по отношению ко мне, но, как ни странно, он мне нравится.
– А мне – нет, – твердо заявила Валери. – Я готова убить его.
Второй из трех оставшихся дней подходил к концу. Через десять часов на другом конце света начнутся демонстрации протеста против ядерной угрозы. За этим последует серия убийств, и хаос воцарится во всем западном мире.
Группа из восемнадцати мужчин и пятнадцати женщин сидела в темном демонстрационном зале подземного стратегического комплекса Белого дома. Перед каждым на маленьком пюпитре, прикрепленном к спинке переднего стула и освещаемом маленькой затененной лампочкой, лежали желтые листы бумаги. С тридцатисекундными интервалами на экране одно за другим возникали человеческие лица с порядковым номером в правом верхнем углу. Инструкции, полученные собравшимися здесь людьми, были краткими и понятными. Инструктаж с ними провел Питер Стоун, он же отбирал их для этого задания.
“Всматривайтесь в лица. Никаких комментариев вслух. Запишите номер опознанного вами человека и постарайтесь припомнить занимаемый им пост. Закончив первый просмотр, мы сделаем перерыв, включим свет и поговорим. Если понадобится, будем повторять просмотры, пока не удастся что-нибудь выловить. Запомните, мы считаем, что эти люди – убийцы. Сконцентрируйтесь на этом”.
Больше никому ничего не сказали, если не считать Дерека Белами из МИ-6, который прибыл за полчаса до начала, измученный долгим путешествием. Когда Дерек появился в дверях, Питер отвел его в сторону, и они постояли, не разжимая рук. Еще никогда в жизни Стоун так не радовался встрече. Если он чего-то не учел, Белами расставит все по местам.
– Ты мне нужен, старина, – сказал Питер, как только руки их встретились. – Очень нужен.
– Поэтому я здесь, дружище, – просто ответил Белами. – Можешь мне объяснить, что здесь происходит?
– Сейчас нет времени, но я назову одно имя – Делавейн.
– Бешеный Маркус?
– Он самый. Он – источник кризиса, и это – кризис настоящий.
– Вот скотина! – прошептал англичанин. – С каким удовольствием я увидел бы его в петле! Но об этом позже. Нужно соблюдать светские приличия. Между прочим, насколько я понимаю, здесь собраны лучшие люди.
– Самые лучшие, Дерек. В данной ситуации мы просто не можем позволить себе иного.
Помимо американского воинского персонала, из числа тех, кто первыми вышли на Стоуна, а также полковника Алана Меткалфа, Натана Саймона, члена Верховного суда Эндрю Уэллфлита и государственного секретаря, аудитория состояла из наиболее опытных и тщательно проверенных сотрудников разведки, бывших сослуживцев Питера Стоуна. Их срочно доставили военными самолетами из Франции, Великобритании, Западной Германии, Израиля, Испании и Нидерландов. Среди них были, конечно, Дерек Белами, человек исключительных способностей; Франсуа Виллар, глава французской секретной службы; Иосиф Беренс, специалист Моссад по терроризму, и Ганс Вонмер из нидерландской тайной полиции. Другие, в том числе и женщины, были глубоко уважаемыми специалистами по проведению скрытых, глубоко законспирированных операций. Эти люди знали по именам или в лицо бесчисленное множество платных убийц, действующих по приказу или по идейным соображениям, а главное – на каждого из них можно было положиться. Собранные воедино, они представляли собой элиту этого тайного и мрачного мира.
Лицо! Он знает этого человека! Поглядывая на экран, Стоун записал в своем блокноте: “Доббинз, № 27. Сесил или Сайрил Доббинз, британская армия. Переведен в британскую разведку… личный адъютант… Дерека Белами!”
Стоун взглянул на своего друга, сидевшего через проход, ожидая увидеть, что тот лихорадочно делает запись в своем блокноте. Однако англичанин, нахмурившись, продолжал сидеть с застывшим над бумагой карандашом. На экране появилось новое лицо. Затем – следующее и следующее, пока не завершилась вся серия. В зале зажегся свет, первым заговорил Иосиф Беренс, представитель Моссад:
– Номер семнадцатый, артиллерийский офицер из ИДФ, недавно переведенный в управление безопасности в Иерусалиме. Фамилия Арнольд.
– Номер тридцать восьмой, – сказал Франсуа Виллар, – полковник французской армии, прикомандированный к охране Дома Инвалидов. Помню лицо, фамилии вспомнить не могу.
– Номер двадцать шесть, – сказал человек из Бонна, – обер-лейтенант Эрнест Мюллер из ВВС ФРГ. Отличный пилот, обычно возглавляет экипаж правительственных самолетов на внутренних и зарубежных линиях.
– Номер сорок четыре, – сказала темнокожая женщина, говорившая с явным испанским акцентом, – в отличие от остальных, он не занимает никаких постов. Торгует наркотиками, подозревается в целом ряде убийств. Действует из Ибисы. Раньше служил в воздушно-десантных войсках. Фамилия Орехо.
– Господи, я не поверил собственным глазам! – воскликнул юный лейтенант Уильям Лэндис, специалист по компьютерам из Пентагона. – Я знаю пятьдесят первого, это, несомненно, он. Один из адъютантов в отделе снабжения Ближнего Востока. Я видел его десятки раз, но не помню фамилии.
Еще шестеро мужчин и две женщины назвали двенадцать имен и занимаемых должностей опознанных, а потом все снопа принялись изучать появляющиеся на экране лица. Постепенно стала вырисовываться некая странная система. Преимущество отдавалось военным, но принцип отбора остальных казался непонятным. Большинство составляли бывшие солдаты, участвовавшие во всевозможных рискованных операциях и связавшиеся позднее с преступным миром: нередко их имена были связаны с тяжкими преступлениями. Одним словом, человеческие отбросы, к которым, как догадывался Стоун, и должны были обратиться генералы “Аквитании”.
Наконец поднялся с места Дерек Белами и заговорил четким и ясным голосом:
– Здесь есть четыре-пять знакомых лиц, но сказать точнее я могу, только сверившись со своими досье. – Он взглянул на Стоуна. – Ты ведь прогонишь их еще разок, дружище?
– Разумеется, Дерек, – ответил бывший шеф лондонского отделения ЦРУ. Затем он поднялся со своего места и обратился к присутствующим: – Все полученные данные будут немедленно введены в компьютеры, посмотрим, возможно, удастся уточнить и еще кое-что. Хочу снова поблагодарить вас всех и извиниться за то, что не дал вам никаких объяснений, хотя вы, несомненно, их заслуживаете. Я утешаю себя тем, что вам уже не раз приходилось бывать в этом зале и вы все, понимаете. Сейчас мы прервемся на пятнадцать минут, а потом продолжим. Кофе и сандвичи в соседней комнате. – Коротким кивком Стоун еще раз поблагодарил всех и направился к двери.
Дерек Белами перехватил его в проходе.
– Питер, очень сожалею, что не сразу откликнулся на твой звонок. Честно говоря, моя контора еле разыскала меня. Я был у своих друзей в Шотландии.
– А я думал, что ты в Северной Ирландии. Там творится что-то несусветное.
– Ты всегда недооценивал себя. Разумеется, я побывал и в Белфасте, как же иначе. Но сейчас торжественно обещаю тут же включиться в работу, надеюсь, у меня это получится, хотя я совсем замотался: рейс был просто ужасным, и, конечно, не спал уже Бог знает сколько времени. Все эти лица на экране кажутся мне совершенно одинаковыми: то мне думается, что я знаю всех, то ни одного.
– Разберешься, когда мы прогоним их еще разок, – сказал Стоун.
– Наверняка, – согласился Белами. – И знаешь, Питер, несмотря на всю эту заварушку с Делавейном, я просто не могу нарадоваться, что ты снова в седле. У нас поговаривали, что ты вылетел, и притом надолго.
– Я вернулся. И на этот раз весьма прочно.
– Вижу, старина. А тот, что сидел в последнем ряду, ваш госсекретарь?
– Да, он.
– Поздравляю, старик. Ну а теперь побольше кофе, черного и горячего. Увидимся через несколько минут.
– На тех же местах, приятель.
Стоун вышел и зашагал по белому коридору. У него бешено стучало сердце. В аналогичных случаях у Джонни Реба жгло в желудке и появлялась горечь во рту – желчь, – говаривал он. Нужно как можно скорее добраться до телефона. Курьер Конверса, этот Прюдомм из Сюрте, должен прибыть с минуты на минуту. Сотрудники секретной службы уже выехали за ним в аэропорт Даллеса, они привезут его прямо в Белый дом. Но Стоуну нужен сейчас не француз, а сам Конверс. Он должен дозвониться до него прежде, чем начнется повторная демонстрация в зале. Должен!
Когда Конверс связался с ним через “семью Татьяны” и рассказал то, что сделал, Питер был поражен. Похитить трех генералов, записать на видеопленку их допросы или, как он выразился на своем юридическом жаргоне, зафиксировать устные показания – чистейшее безумие! И уж полным безумием было то, что операция эта удалась – благодаря поддержке весьма решительного, доведенного до белого каления человека из Сюрте. Выяснилось, что компьютер действительно находится на Шархёрне, что список личного состава “Аквитании” упрятан где-то во чреве хитроумного механизма и запись может быть стерта в случае неправильного набора кода, а сама база заминирована. Господи!
И наконец, последнее и самое немыслимое. Человек, которого они никак не могли отыскать, законспирированный так глубоко, что иногда у них возникало сомнение, а существует ли он на самом деле, хотя логика подсказывала иное: “Аквитания” должна была иметь своего представителя в Англии, без него никак не обойтись. Более того, Стоун понимал, что человек этот – связующее звено между Пало-Альто и Европой. Это подтверждали и телефонные счета Делавейна за частые и постоянные переговоры с загадочным абонентом на Гебридских островах – методика, отлично знакомая бывшему разведчику. Выявить принадлежность тайного телефона на далеких шотландских островах было невероятно трудно, все равно что проследить звонки КГБ через канадский остров Принца Эдварда.
Белами! Человек, чье лицо никогда не появлялось в прессе – случайные фотографии тут же изымались его помощниками, даже если он присутствовал хотя бы на заднем плане. Самый засекреченный и наиболее тщательно охраняемый функционер английской разведки, имеющий свободный допуск к десятилетиями накапливавшимся секретам и сложнейшему технологическому оборудованию, созданному изощреннейшими умами МИ-6. Неужто это возможно? Дерек Белами, добродушный, с хорошим юмором, уравновешенный поклонник шахмат, друг, который за стаканом доброго виски терпеливо выслушивал его разглагольствования о правильности избранного ими жизненного пути. Лучший друг, у которого хватило и ума и такта предостеречь его от чрезмерного увлечения спиртным, а когда из этого ничего не вышло, он предложил ему взять годовой отпуск, сказав, что, если у него есть проблемы с деньгами, он может потихоньку консультировать в его организации. Неужели это возможно? Он же порядочный человек, его друг.
Стоун подошел к одной из дверей в вестибюле, на которой висела табличка: “№ 14. Занято”. Толкнув дверь, он оказался в маленькой комнате со столом и телефонным аппаратом. Он так волновался, что не стал садиться. Набрав номер коммутатора Белого дома, Стоун вынул из кармана клочок бумаги с телефоном Конверса где-то во Франции и продиктовал его телефонистке, предупредив:
– Линия должна быть чистой. Я говорю из четырнадцатого кабинета стратегического бункера. Проверьте и подтвердите.
– Подтверждение получено, сэр. Включен аппарат глушения. Вам позвонить, когда будет соединение?
– Благодарю вас, я подожду у телефона. – Стоун остался стоять, держа трубку и вслушиваясь в щелканье переключателей на линии и мерное гудение автоматического аппарата глушения. Затем он услышал посторонний звук – звук открываемой двери – и обернулся.
– Положи трубку, – тихо произнес Дерек Белами, закрывая за собой дверь. – Это бессмысленно, Питер.
– Значит, это ты? – Стоун медленно, неловко опустил телефонную трубку.
– Да, я. И я хочу того же, чего и ты, старина. Ни один из нас не мог отказать себе в прощальном залпе, а? Когда я сказал, что гостил у друзей в Шотландии, ты ответил, что думал, будто я в Ирландии… За долгие годы мы научились многому, не так ли? Глаза не лгут. Шотландия – это телефон на Гебридах. Твои глаза сразу стали непроницаемыми. А еще раньше, когда на экране появилось то лицо, ты, мне думается, слишком уж откровенно взглянул на меня через проход.
– Доббинз. Он работал на тебя.
– Ты что-то лихорадочно писал в своем блокноте, но потом не сказал мне ни слова.
– Я ждал, пока ты сам заговоришь.
– Естественно, но разве я мог?
– Но почему, Дерек? Ради Бога – почему?
– Потому что это единственно правильный путь, и ты знаешь это.
– Нет, я не знаю этого! Ты же разумный, трезвомысляший человек, не то что они!
– Разумеется, это – калифы на час, их сменят другие. Вспомни, как часто нам с тобой приходилось ублажать таких подонков, чтобы добиться своих целей?
– Но каких целей? Международный тоталитарный альянс? Единое милитаризованное государство? А мы все роботы, марширующие под барабаны фанатиков?
– Брось, Питер. Не утруждай себя либеральной болтовней. Ты однажды вышел из игры, утопил себя в вине – тебе надоели ложь, обман, фальшь, которыми мы все занимались, и убийства… И все во имя поддержания того, что мы, смеясь, называли status quo. Какое status quo, старина? То, при котором нас постоянно подвергают унижениям низшие по всему земному шару. Нас захватывают заложниками истерически вопящие муллы и психопаты, все еще живущие в средневековье и готовые перерезать нам глотки из-за барреля нефти. Нас постоянно обманывают Советы. Нет, Питер, этому нужно положить конец. Возможно, используемые средства неприглядны, но они помогут добиться желаемого результата и всеобщего уважения.
– Кто это говорит? Джордж Маркус Делавейн? Эрих Ляйфхельм? Хаим…
– Их сместят! – сердито прервал его Белами.
– Не сместят! – выкрикнул Стоун. – Раз начавшись, этот процесс будет развиваться. Для многих – это воплощение мечты в реальность. Они ждут этого, требуют!И в таком случае попытаться что-то изменить – значит вызвать град обвинений, оказать сопротивление – значит подвергнуться остракизму, каре! Попав в строй, вы будете шагать и помалкивать! И ты знаешь это чертовски хорошо!
Зазвонил телефон.
– Не бери трубку, – приказал человек из МИ-6.
– Теперь уже все равно. Ты был тем англичанином в доме Ляйфхельма в Бонне. Краткое описание твоей внешности только подтвердило бы мою уверенность.
Телефон продолжал звонить.
– Это Конверс?
– Не желаешь ли поговорить с ним? По-моему, он – отличный юрист, хотя и нарушил адвокатскую этику, взявшись защищать самого себя. Теперь он во всеоружии, Дерек. И он доберется до тебя и до всех вас. Мы все до вас доберемся.
– Поздно! – закричал Белами. – Он опоздал! Ты сам только что сказал: “Раз начавшись, этот процесс будет развиваться”!
Внезапно, без всякого намека на то, что он собирается сделать какое-то движение, англичанин бросился к Стоуну и тремя средними пальцами правой руки, словно стальными стержнями, ударил бывшего сотрудника ЦРУ в горло. Стоун тщетно пытался вздохнуть, но комната, завертевшись, унеслась куда-то вдаль, и перед глазами замелькали тысячи ослепительных белых точек. Он слышал, как закрылась и открылась дверь, как настойчиво продолжал звонить телефон. Но он ничего не видел – белый свет перед глазами превратился в темноту. Натыкаясь на стены, едва не падая, ориентируясь на звук телефона, он с трудом добрался до стола и рухнул на аппарат. А потом из темноты до него донесся голос полковника Меткалфа:
– Стоун! Что случилось? – Летчик бросился к Питеру, мгновенно распознав работу опытного дзюдоиста. Он принялся осторожно массировать горло Стоуна, одновременно пытаясь сделать искусственное дыхание. – Нам позвонили с коммутатора, сказали, что из четырнадцатого заказали разговор по шифрованной линии, но не берут трубку. Господи, да кто же это был?
Зрение постепенно возвращалось, но говорить Стоун еще не мог – сразу же начинался мучительный кашель. Он отстранил сильные руки Меткалфа и знаком попросил подать ему упавший со стола блокнот. Полковник понял, он перевернул Стоуна так, чтобы тому было удобнее писать, и вложил ему в руку шариковую ручку.
Питер с трудом вывел: “Белами. Аквитан…”
– О Господи! – прошептал Меткалф, бросаясь к телефону и набирая ноль. – Оператор? Срочно! Службу безопасности… Безопасность? Полковник Алан Меткалф из четырнадцатого стратегического. Срочно! На территории Белого дома находится англичанин Белами, возможно, он пытается уйти. Задержите его! Очень опасен. И позвоните в санчасть, пришлите врача в четырнадцатый стратегический. Быстро!
Врач снял с лица Стоуна кислородную маску и положил ее на стол рядом с баллоном. Затем осторожно запрокинул голову Питера на спинку стула, ввел языковой держатель и осмотрел горло.
– Гнусный удар, – констатировал он, – но через пару часов вам станет лучше. Я вам дам какое-нибудь болеутоляющее.
– Что именно? – хрипло спросил Стоун.
– Легкий анальгетик с кодеином.
– Нет, доктор, спасибо, – сказал Питер, глядя на Меткалфа. – Мне что-то не нравится выражение вашего лица.
– Мне тоже. Белами сбежал. У него пропуск на все случаи, и он заявил у Восточных ворот, что торопится в британское посольство.
– О черт!
– Старайтесь не напрягать голоса, – сказал доктор.
– Постараюсь, – отозвался Стоун. – Я весьма вам признателен, доктор, но теперь извините нас. – Он встал с кресла, а доктор откланялся, взял свой медицинский чемоданчик и направился к двери. – Я вам в самом деле благодарен, доктор.
– Да, конечно. Я пришлю кого-нибудь за кислородным баллоном.
Не успела за ним затвориться дверь, как телефон зазвонил вновь. Меткалф снял трубку.
– Слушаю. Да, это я. Он тоже здесь. – Полковник слушал несколько секунд, потом повернулся к Стоуну: – Появился просвет, – сказал он. – Все идентифицированные военные имеют две сходные черты: почти все они находятся в летнем тридцатисуточном отпуске, и все они подали заявление об отпуске пять месяцев назад, почти день в день.
– Для перестраховки, чтобы оказаться первыми в очереди отпускников, – с трудом произнес бывший агент ЦРУ. – К тому же об антиядерных демонстрациях было объявлено в Швеции шесть месяцев назад.
– Все было расписано, – заметил Меткалф. – Для выяснения личности остальных придется сделать запросы. В полдюжине армий и флотов каждый офицер, вернувшийся из летнего отпуска, будет задержан до окончания специальной проверки. Возможны, конечно, всякие накладки. Этого не избежать. Но мы разошлем фотографии и постараемся кое-что подправить.
– Пора всерьез заняться Шархёрном. – Стоун встал, потирая горло. – И признаюсь вам, эта перспектива пугает меня до смерти. Одна ошибка в коде – и список будет уничтожен. И что еще хуже – одно неверное движение, и весь комплекс взлетит в воздух. – Бывший агент направился к телефону.
– Хотите позвонить Ребу? – спросил полковник.
– Сначала Конверсу. Сейчас он пытается добыть у них код.
Трое генералов “Аквитании”, окаменев, сидели на стульях, глядя прямо перед собой, избегая смотреть друг на друга. Большой телевизионный экран погас, и в комнате включили свет. За спинкой каждого стула стоял человек с пистолетом и лаконичной инструкцией: “При попытке встать – пристрелите”.
– Вы знаете, чего я жду, – сказал Конверс, расхаживая перед генералами. – И я не вижу причин, почему бы вам не удовлетворить мое требование. Назовите известную вам комбинацию из четырех букв или цифр. В случае отказа у меня здесь, под рукой, врач с целым чемоданчиком тех чудесных средств, которые вы опробовали на мне в Бонне. Итак, ваше решение, джентльмены? Молчание.
– Четверка, тройка, “Л”, единица, – сказал Хаим Абрахамс, уставясь в пол. – Свора придурков, – тихо добавил он.
– Благодарю вас, генерал. – Джоэл сделал запись в маленьком блокнотике. – Можете идти. Вам разрешается встать со стула.
– Идти? – переспросил израильтянин, вставая. – Куда?
– Куда угодно, – ответил Конверс. – Проблем в аэропорту у вас не будет. Вас там сразу узнают.
Генерал Хаим Абрахамс вышел из комнаты в сопровождении капитана израильской армии.
– Двойка, “М”, нуль, шестерка, – сказал Эрих Ляйфхельм. – И если угодно, я готов пройти проверку под наркозом. Я не желаю иметь ничего общего с этими гнусными свиньями.
– Мне нужна правильная комбинация, – уточнил Джоэл. – Ради этого я, не задумываясь, накачаю вас чем угодно.
– Обратный порядок, – сказал немец. – При вторичном введении символы располагаются в обратном порядке.
– Займитесь им, доктор. – Конверс кивнул человеку, стоявшему за стулом Ляйфхельма. – Мы не можем полагаться на этого типа.
Генерал Эрих Ляйфхельм, некогда самый молодой фельдмаршал третьего рейха, поднялся и медленным шагом вышел из комнаты в сопровождении доктора из Бонна.
– Сборище ничтожеств, – объявил генерал Жак Луи Бертольдье с царственным спокойствием. – Я предпочитаю расстрел.
– Заслуженная мера, но вынужден вас разочаровать, – ответил Джоэл. – Вы мне больше не нужны, но я позабочусь о том, чтобы вы вернулись в Париж, где многие жаждут поближе познакомиться с вами. Уведите его в его комнату.
– В комнату? Я думал, что могу быть свободен, или это была очередная ложь?
– Отнюдь. Просто некоторая заминка с тыловым обеспечением – знакомая картина, не правда ли, генерал? У нас кое-какие проблемы с транспортом и водителями, поэтому, как только доктор закончит, вся ваша троица получит один автомобиль. Можете тянуть спички – кому вести машину.
– Что?!
– Уведите его, – сказал Конверс, обращаясь к бывшему сержанту французской армии.
– Пошевеливайся, vache [224]!
Дверь за Бертольдье захлопнулась и почти тут же распахнулась вновь. На пороге стояла Валери.
– На проводе Стоун. Говорит, очень срочно.
Была ночь, пять минут третьего. Реактивный военный самолет приземлился в восьми милях от Куксхавена, ФРГ. Он подкатил к северному концу полосы, где его поджидал у черного “мерседеса” величественный Джонни Реб с непокрытой седой шевелюрой.
Опустилась маленькая складная лесенка, по ней сошел на землю Конверс, сразу же подав руку идущей за ним Валери. После бывшего сержанта из Алжира ступил на бетон четвертый пассажир – худощавый блондин сорока с чем-то лет в очках в черепаховой оправе. Едва они отошли от самолета, как пилот убрал лесенку и закрыл автоматическую дверцу; спаренные двигатели взревели, самолет развернулся и покатил в сторону ангара. Реб направился к Джоэлу, приветственно протягивая руку.
– Видел ваши фотографии то там, то тут, теперь рад познакомиться с вами лично, сэр. Честно говоря, я не надеялся встретить вас, по крайней мере – на этом свете.
– Бывали моменты, когда я и сам сомневался, долго ли мне пребывать на нем. Это моя жена – Валери.
– Очарован, мадам, – сказал южанин, кланяясь и церемонно поднося руку Валери к губам. – Ваши подвиги произвели фурор среди лучших представителей моей бывшей профессии.
– Надеюсь, не совсем бывшей, – заметил Джоэл.
– Не в данный момент, конечно, сынок.
– Позвольте представить вам мсье Лефевра и доктора Джеффри Ларсона. Стоун предупредил вас об их прибытии.
– Очень рад, сэр, – воскликнул Реб, пожимая французу руку. – Снимаю шляпу перед теми, кто провернул это дельце с генералами. Блестящая операция.
– У таких людей немало врагов, и инспектор Прюдомм знал, как их отыскать, – просто ответил Лефевр. – Память у нас у всех длинная. Будем надеяться, что сегодняшний день не оставит неприятных воспоминаний.
– Будем надеяться, – сказал Реб, поворачиваясь к четвертому пассажиру. – Рад с вами познакомиться, доктор Ларсон. Как я понимаю, вы знаете все обо всех компьютерах, существующих на белом свете.
– Ну, это явное преувеличение, – скромно ответил англичанин. – Но если у них там тикает какая-нибудь машина, надеюсь, я смогу заставить ее загудеть. А вообще-то я приехал в Женеву в отпуск.
Светская маска мгновенно слетела с Реба, он пробормотал:
– Весьма сочувствую, – и недоуменно взглянул на Джоэла.
Решение это было самым трудным из всех, которые приходилось принимать Питеру Стоуну за все годы работы, требовавшей немалой решительности. Один неверный шаг – и бывшая база подводных лодок, а ныне коммуникационный центр “Аквитании”, превратится в груду бетонных развалин и искореженного взрывом оборудования. Стоун действовал, подчиняясь инстинкту, выработавшемуся у него за долгие годы жизни в скрытом от глаз мире. В данном случае не годились элитные группы коммандос, как не годились и обычные силовые группы, хотя бы потому, что никак нельзя было узнать, кто из командного состава является сторонником “Аквитании”. Один телефонный звонок, сделанный таким человеком, и остров Шархёрн взлетит на воздух. Поэтому группу для вторжения пришлось набирать из той среды, из которой вербуются наемники антиправительственных формирований. Эти люди хранят верность только деньгам и тем, кто им в данный момент платит. Президент Соединенных Штатов дал Стоуну двенадцать часов, чтобы получить список личного состава “Аквитании”. После этого, заявил он, будет созвана срочная сессия Совета Безопасности ООН. Питер Стоун до сих пор не понимал, как у него хватило тогда смелости сказать самому могущественному человеку свободного мира: “Это бессмысленно, сэр, потому что будет слишком поздно”.
Реб ознакомил прибывших с положением дел, водя фонариком по крупномасштабной карте, расстеленной на капоте “мерседеса”.
– Как я уже говорил вам, это – первоначальный план расположения базы, я раздобыл его в магистрате Куксхавена. Эти нацисты отличались редкостной дотошностью, не упускали мельчайших деталей – каждый из них добросовестно отрабатывал свое жалованье или звание. А теперь прошу учесть, там много новых осветительных приборов и порядочный гарнизон, хотя за последние два дня он здорово поубавился. Мы подлетим со стороны моря – вне зоны действия их радара – и сядем на старую посадочную полосу, которая используется ими для подвоза оборудования и продовольствия. На нашем пути будет несколько стен, но у нас имеются тросы с кошками и ребята, которые отлично умеют ими пользоваться.
– А кто эти люди? – спросил Конверс.
– Едва ли вы пригласили бы хоть одного из них в гостиную вашей мамаши, мой друг. Это – пятерка отчаяннейших мерзавцев, полностью лишенных каких-либо гражданских добродетелей. Но дело они знают.
– А какой самолет?
– “Фэйрчайлд скаут”. По заверению Питера, отлично подходит для нашей цели. Грузоподъемность – девять человек.
– К тому же он великолепно ведет себя с выключенным мотором, – сказал Джоэл. – За штурвал сяду я.
Конверс плавно двинул штурвал от себя, выключив моторы, и начал правый разворот, заходя на небольшую взлетную полосу, лежащую в двух тысячах четырехстах футах внизу. Над Северным морем плыли густые низкие облака, и полоса почти не просматривалась, но Джоэл знал, что на высоте пятисот футов видимость будет отличной. Тогда он и пойдет на посадку, заложив покруче вираж и держась подальше от базы подводных лодок, чтобы даже звук выпускаемых шасси не нарушил ее тишину. Маневр напоминал посадку на палубу авианосца, и Джоэл с удовольствием отметил, что руки его столь же тверды, как и намерения. Он все же ждал, что появится страх, но, по-видимому, его вытеснили злость и нетерпение, переполнявшие его.
Валери с Лефевром, несмотря на энергичные протесты француза, остались на пустынном пирсе Куксхавена, где Джонни Реб установил простенькую, но отлично работающую радиорелейную установку. На Вэл возложили задачу поддерживать связь с диверсионной группой, а бывший сержант из Алжира охранял пирс, никого туда не подпуская. Тут же стояла пятерка “рекрутов”, нанятая Джонни Ребом за весьма солидную плату. Но что можно сказать об этих молчаливых фигурах в черных, низко опущенных на глаза вязаных шапочках и таких же черных свитерах? Такой же наряд был припасен для Джоэла и английского программиста Джеффри Ларсона. Реб хранил свое одеяние в “мерседесе”. У всех мужчин, кроме Ларсона, в кобуре, прикрепленной к поясу, лежал пистолет с глушителем. На левом боку в черном кожаном чехле висел длинный охотничий нож и, кроме того, свернутая кольцом тонкая проволока. За спиной, на пояснице, висело по два баллончика с нервно-паралитическим газом, чтобы вывести из строя свою жертву. Все они, включая Реба, уже достигшего солидного возраста, носили эту экипировку с такой уверенностью, что Конверс почувствовал себя неловко, но их сосредоточенность и тщательность подготовки к предстоящей операции говорили о том, что Реб нанял тех, кого надо.
Джоэл сделал мягкий поворот перед заходом на посадку, тихо облетев погруженную во мрак базу, при этом его глаза не отрывались от альтметра и простиравшейся внизу посадочной полосы. Тронув закрылки, он заставил машину опуститься. Толстые шины колес смягчили удар. Они приземлились.
– Мы опустились, – сказал Джонни Реб в микрофон своей рации. – И если повезет, остановимся, не так ли, сынок?
– Остановимся, – заверил его Конверс, что они и сделали, когда до конца взлетной полосы осталось примерно сорок футов. Джоэл стащил с головы вязаную шапочку и глубоко вздохнул – по его лицу катился пот. – Выходим, – скомандовал он.
Реб выключил передатчик и повесил его себе на грудь.
– За последние недели вы преподнесли нам немало сюрпризов. Но теперь, мой мальчик, и вы кое-что увидите.
Джонни Реб открыл свою дверцу, Джоэл – тоже, и оба выбрались из самолета в сопровождении Ларсона и пятерых наемников; трое из них несли обтянутые резиной крюки. Один из мужчин, до сих пор не произнесший ни слова, подошел к Конверсу.
– Я пилот, мистер, это была моя работа. Я рад, что сделали ее вы. Вы – пилот что надо, – тихо сказал он, удивив Конверса американским акцентом.
– А где вы летаете? На какой авиалинии?
– Можно сказать, на недавно созданной – перуанской. Из Флориды.
– Пошли! – скомандовал Реб, направляясь к заросшему травой краю посадочной полосы.
Пригнувшись, они добрались до высокой бетонной стены, окружающей бывшую базу подводных лодок, и остановились, изучая то, что высилось перед ними. Конверс был поражен безмерностью этой нескончаемой бетонной стены – настоящая крепость, и ни единой башни, через которую можно было бы проникнуть внутрь. Единственным просветом в ней были двустворчатые массивные ворота, обшитые стальными листами на толстых заклепках, обращенные в сторону взлетной полосы. И через них тоже не попасть в эту крепость.
– У этих мест примечательная история, – прошептал Джонни Реб, стоя рядом с Джоэлом. – Едва ли половина верховного немецкого командования знала о том, что здесь происходит, а союзники – те просто понятия ни о чем не имели. Это была личная база адмирала Деница. Поговаривали, что отсюда он собирался грозить Гитлеру, если тот заартачится в последний момент и не передаст дела ему.
– Ее намеревались использовать и еще кое для чего, – заметил Конверс, припомнив невероятный рассказ Ляйфхельма о том, как после войны здесь собирались выращивать новое поколение для четвертого рейха. Operation Sonnenkinder! [225]
Один из наемников, вооруженный веревкой с крюком, подполз к ним и заговорил с Ребом по-немецки. Южанин сначала разыграл возмущение, потом поморщился, но в конце концов кивнул, и человек молча отполз. Реб повернулся к Джоэлу.
– Настоящий сукин сын! – ругнулся он вполголоса. – Застал меня врасплох! Сказал, что первым атакует стену с восточной стороны, если я гарантирую ему дополнительно пять тысяч баксов!
– И вы, конечно, согласились.
– Придется уплатить. Мы – честные люди. Если его убьют, все до последнего пенни пойдет его жене и детям. Я знаю этого парня, мы брали тогда Майнхофа с его бандитами. Он прямо по стене забрался на восьмой этаж, затем спустился по лифтовой шахте, вышиб дверь и спокойно перестрелял из “узи” всех ублюдков.
– Я не верю этому, – прошептал Конверс.
– А вы поверьте, – мягко произнес Реб, глядя на Джоэла. – Мы делаем работу, которой никто не хочет заниматься. Но ведь делать-то ее надо? Может быть, мы и не слишком разборчивые, сынок, но случается, выступаем и на стороне ангелов… За приличную плату, разумеется.
Раздался мягкий удар обтянутого резиной крюка о стену, веревка натянулась – человек пробовал, насколько прочно “взял” крюк. И тут же фигура в черном, перебирая руками, упираясь ногами в темную бетонную стену, поползла вверх. Человек добрался до верхнего края стены, его левая рука уже скрылась за стеной, правая нога уперлась в стену, тело образовало дугу – и вот он распластался на стене, вдавливаясь в ее темную поверхность. Внезапно он выбросил левую руку и дважды махнул, подавая сигнал не двигаться. Затем, согнувшись, правой рукой дотянулся до кобуры и достал пистолет.
Послышался единственный чмокающий звук, и снова наступила тишина. Затем человек снова вытянул левую руку – путь свободен.
Еще двое людей с веревками с крючьями поднялись из травы, расположились по обеим сторонам от первого, взмахнули крючьями, аккуратно забросили их на стену и поползли вверх. Джоэл понял – настал его черед. Он поднялся и пошел вместе с оставшимися двумя наемниками; пилот-американец, заговоривший с ним после посадки, кивком указал ему на среднюю веревку. Ухватившись за нее, Конверс начал мучительный подъем.
Только в крайнем случае пожилой Джонни Реб и ученый Джеффри Ларсон собирались воспользоваться таким способом преодоления препятствия. Южанин признался, что он уже староват для всей этой акробатики, а рисковать специалистом по компьютерам было просто нельзя.
Последние дюймы подъема Конверс осилил с помощью своего немецкого спутника.
– Подтяните веревку! – приказал тот на ломаном английском. – Переставьте крюк и пустите веревку по внутренней стороне.
Джоэл послушно все выполнил и впервые заглянул внутрь этой странной крепости. На земле лежал человек в полувоенной форме, он был мертв – из маленького аккуратного отверстия в центре лба все еще сочилась кровь. В лунной полутьме Конверс разглядел ряд огромных, залитых водой слипов, разделенных бетонными пирсами с мощными лебедками на них, реликтами далекого прошлого. Глядя на U-образную пристань и море, стояли полукругом пять вытянутых одноэтажных зданий с маленькими окнами. В первых двух строениях горел свет. Здания соединялись цементными дорожками, и все они вели к центральному зданию, которое несколько возвышалось над остальными и, по-видимому, было офицерской казармой, местом обитания убийц, готовивших свое чудовищное предприятие.
Прямо под стеной, на которой висели теперь три веревки, находились широкие ступени, они располагались по обеим сторонам бетонной платформы, или подиума, перед которым простиралось что-то вроде двора шириной двести футов. В дальнем его конце виднелся торец здания, обращенного к U-образной бухте. Парадная площадка, подумал Конверс, представляя себе морских пехотинцев, выстроившихся в ряд на этом плацу, замерших по команде “Смирно!” и получающих приказы от своих офицеров, чтобы погрузиться в глубины и развязать кровавую бойню.
– За мной! – Немец хлопнул Джоэла по плечу и, ухватившись за веревку, легко опустился на бетонную площадку. По обеим сторонам от них уже стояли на земле четверо наемников. Конверс, куда менее ловкий, чем эти профессионалы, перевалился через край, ухватился за веревку и скользнул вниз.
Двое мужчин слева от Джоэла пересекли платформу, спустились по ступеням и направились к мощным стальным воротам. Вторая пара справа от него, как будто повинуясь какому-то инстинкту, сбежала по ступеням в другую сторону и затаилась там с оружием наготове. Конверс вслед за немцем быстро присоединился к тем, что у ворот. Двое мужчин с карманными фонариками внимательно осматривали болты, листы обшивки и очень сложный замок.
– Взорви его, – посоветовал американец. – Сигнализации тут нет.
– Вы уверены? – спросил Джоэл. – Насколько мне известно, здесь все в проводах.
– Сигнализация у них там, внизу, – пояснил второй пилот, указывая на бетонный бордюр высотой примерно три фута, окаймлявший парадный плац.
– Световая?
– Да, датчики с фотоэлементами.
– Значит, животных здесь нет, – с удовлетворением отметил немец. – Keine Hunde. Sehr gut! [226]
Тем временем четвертый с помощью ножа заталкивал в замочную скважину что-то вроде замазки. Потом он достал из кармана какое-то маленькое круглое приспособление – не больше пятидесятицентовой монетки, – наложил прямо на замок слой “замазки” и вдавил в нее “монетку”.
– Отойдите назад, – приказал он Конверсу. Конверс смотрел как завороженный. Взрыва не последовало, только пахнуло горячей волной, и бело-голубая вспышка буквально расплавила сталь. Затем последовало несколько щелчков, и американец быстро отодвинул тройной засов, затем приоткрыл одну из створок и помигал фонариком. И в тот же момент Джонни Реб с Джеффри Ларсоном возникли из темноты и скользнули внутрь этой странной крепости.
– Световая сигнализация, – предупредил американец Реба. – Проходит вдоль вон тех двух стен. – Он указал на бетонное ограждение. – Видите?
– Вижу, – отозвался южанин. – А значит, стрелять будут чуть выше ног. Ну что ж, ребята, придется поползать. Ложись на брюхо и верти задницей. – И шестеро стоявших у ворот присоединились к тем двоим, что затаились у платформы.
Джонни прошептал что-то по-немецки и повернулся к Ларсону.
– Вам, мой дорогой английский друг, придется постоять здесь, пока мы, старые служаки, не пригласим вас к себе. – Он взглянул на Джоэла: – Не передумали?
– Даже отвечать не стану.
Следуя за немцем, который стал на пять тысяч долларов богаче, семь человек – в порванных брюках, с руками и коленями расцарапанными грубым бетоном – один за другим поползли через парадный плац. Немец направлялся к просвету между вторым и третьим бараками, считая справа. У пересечения цементных дорожек он замер и потом тихонько щелкнул пальцами. Оказавшись в зоне световых лучей, все замерли. Конверс чуть повернул голову, чтобы иметь хоть какое-нибудь поле обзора. Появился часовой с винтовкой на плече. Как бы почувствовав присутствие посторонних, часовой завертел головой во все стороны. Немец, затаившийся в тени, выскочил из своего укрытия, и длинное лезвие ножа опустилось на голову охранника. Конверс прикрыл глаза, звук с шумом выходящего воздуха сказал ему больше, чем хотелось бы знать.
Движение восстановилось, один за другим все члены шархёрнской команды выбирались на дорожку. Конверс взмок от пота. Он взглянул на ряды слипов для подводных лодок и подумал, что больше всего на свете ему хотелось бы сейчас броситься в воду. Эти кратковременные раздумья прервал Реб, дотронувшись до его локтя и дав знать Джоэлу, что он должен держать оружие наготове. Теперь цепочку возглавлял южанин; он подполз к строению номер 2 и повернул направо, стараясь подобраться поближе к освещенным окнам. Щелчок пальцами – и движение прекратилось, тела прижались к земле. Слева от них, по диагонали, у края гигантского слипа слышались приглушенные голоса и светились огоньки сигарет. Там стояли трое часовых с винтовками.
Подчиняясь безмолвному приказу, трое из команды Реба – кто именно, Конверс не разобрал – поползли по широкой дуге в сторону слипа. Минуты через полторы – они показались Джоэлу часами – долетевший с моря бриз донес до них приглушенные хлопки. Последовавшие за этим звуки тоже не были громкими – руки, вцепившиеся в горло, тела, падающие на бетон. Наемники вернулись, и Джонни Реб подал им знак двигаться вперед. Конверс, судя по всему, должен был остаться замыкающим, потому что наемники придержали его за плечо и проползли мимо. Так они добрались до единственного освещенного окна в здании номер 2. Реб встал и судорожно заглянул в окно. Потом обернулся и отрицательно покачал головой – все двинулись дальше.
Теперь шархёрнская команда оказалась на открытом пространстве между вторым и первым зданиями. Соблюдая предельную осторожность, она в мгновение ока преодолела это опасное место и тут же устремилась вперед. Наступила очередь Джоэла. Он поднялся на колени, потом встал во весь рост.
– Horst? Bist das du? [227]– хрипло спросил какой-то человек, выходя из двери на цементную дорожку.
Конверс окаменел. Вся группа успела уже скрыться за углом здания номер 1, и шум волн Северного моря, разбивающихся о прибрежные камни, помешал им расслышать обращенные к нему слова. Джоэл старался не поддаться панике. Он был один, и он мог сорвать всю операцию, разрушить комплекс на Шархёрне и убить всех, включая и Коннела Фитцпатрика, если молодой капитан третьего ранга и в самом деле был здесь.
– Ja, – услышал он собственный голос, отступая в тень и вытаскивая правой рукой охотничий нож – в такой темноте он не мог полагаться на свой пистолет.
– Warten Sie einen Augenblick! Sie sind nicht Horst! [228]
Джоэл пожал плечами и молча стал ждать. Шаги приблизились, чужая рука схватила его за плечо. Он резко крутанулся и ухватился за рукоятку ножа с такой силой, что это почти вытеснило мысль о том, что ему предстояло сделать. Он схватил человека за волосы и полоснул лезвием-бритвой по горлу.
С трудом сдерживая тошноту, Конверс затащил часового в тень. Голова его была почти отделена от туловища. Перебежав открытое пространство, Джоэл присоединился к остальным. Никто не заметил его отсутствия – все по очереди заглядывали в одно из освещенных окон. Джонни стоял у окна и распоряжался быстрыми энергичными жестами. Команды были отданы, план атаки принят. Конверс приблизился к последнему окну, заглянул в него и сразу понял, почему Ребу понадобилось действовать так срочно. Десять охранников в полувоенной форме, не похожей ни на одну армейскую форму, разбирали оружие, поглядывали на часы и гасили сигареты. Некоторые, что было еще существеннее, вставляли магазины, предварительно тщательно осмотрев их. Некоторые со смехом что-то говорили, как будто что-то требуя или прося. Джоэл не понимал слов. Он отполз от окна и сразу же оказался лицом к лицу с лежавшим на земле Джонни Ребом.
– Караул готовится к разводу? – прошептал Конверс.
– Нет, сынок, – ответил южанин. – Это экзекуционная команда. Они только что получили приказ.
– Боже мой!
– Мы незаметно и очень тихо двинемся за ними. Очень может быть, что вы встретите здесь своего приятеля Фитцпатрика.
Следующие несколько минут напоминали какую-то безумную сцену из Кафки. Десять охранников построились, вышли и направились к зданию номер 2. Внезапно свет прожекторов залил плац. Световая сигнализация, естественно, была отключена, и десятка бодро зашагала по бетону. Двое с автоматами на изготовку бросились к зданию номер 4, отперли замок, отодвинули засовы тяжелой двери и ворвались внутрь, выкрикивая какие-то команды. Внутри помещения загорелся свет.
– Aufwachen! Aufstehen! Raus antreten! Macht schnell! Eilt Euch! [229]
Через несколько секунд измученные, скованные наручниками люди в изорванной одежде, пошатываясь, потянулись к выходу, поддерживая друг друга, моргая от яркого света. Десять, двадцать, двадцать пять, тридцать два, сорок… сорок три. Сорок три пленника “Аквитании” выведены на казнь! Их повели к бетонной стене в дальнем конце плац-парада – прямо напротив платформы.
И тут это началось! Началось с истерической силой, присущей обезумевшей толпе! Обреченные на смерть люди бросились врассыпную, те, что оказались рядом с двумя вооруженными охранниками, ударили их в лицо своими наручниками. Прозвучали выстрелы, и трое заключенных, корчась, упали на землю. Экзекуционная команда взяла оружие на изготовку.
– Ваш черед, ребятки! – закричал Джонни Реб, и его штурмовая группа дружно бросилась в общую свалку. Чмокающие звуки их пистолетов смешались с грохотом выстрелов оружия без глушителей.
Менее чем через двадцать секунд все было кончено. Десять солдат “Аквитании” лежали на земле. Шестеро были мертвы, трое ранены, один, дрожа от страха, стоял на коленях. Двое из команды Реба отделались легкими ранениями – пилот-американец и еще кто-то.
– Коннел! – орал во всю глотку Конверс, бегая среди заключенных и радуясь, что большинство из них может двигаться самостоятельно. – Фитцпатрик! Где вы, черт побери?
– Здесь, лейтенант, – отозвался, наконец, слабый голос откуда-то справа.
Перешагивая через трупы, раздвигая живых, Коннел бросился на голос и вскоре склонился над изможденным, заросшим бородой морским юристом.
– Не очень-то вы торопились, однако, – продолжал капитан. – Впрочем, чего можно ожидать от офицера вашего звания.
– Что здесь произошло? – спросил Конверс. – Вас так могли всех перебить!
– Неужто? Еще прошлой ночью мы поняли, что к этому идет, и решили: была не была – может, кто и уцелеет.
– Но почему выоказались здесь? Да и все остальные тоже?
– Мы тут и сами гадали так и этак, но ничего не могли понять. Одно ясно: все мы здесь – старшие офицеры в летних отпусках на срок от тридцати до сорока суток. Что бы это могло означать?
– Это должно было пустить преследователей по ложному следу, если бы кто-то попытался расшифровать их схему. В их террористических группах девяносто семь человек, и все они в летних отпусках. Вас тут – примерно пятьдесят процентов от их числа, и все вы, по-видимому, вне подозрений. Вы были и нужны именно для этого. Это-то и спасло вам жизнь.
Внезапно Коннел резко повернул голову влево: из здания номер 5 выбежал какой-то мужчина и помчался по бетонной дорожке.
– Начальник охраны! – изо всех сил закричал Фитцпатрик. – Задержите его! Если он доберется до второго барака, мы все взлетим на воздух!
Джоэл вскочил и с пистолетом в руке бросился вслед за бегущим, так быстро, как только позволяли ему больные ноги. Охранника отделяло от второго барака менее тридцати ярдов. Конверс выстрелил, но пуля срикошетировала от стальной оконной рамы. Охранник добежал до двери, резко открыл ее и так же резко захлопнул. Джоэл всей массой своего тела врезался в тяжелую дверь. Она поддалась, с силой ударившись о стену. Мужчина бросился к укрытой в металлическом углублении панели. Конверс открыл огонь, он стрелял отчаянно, яростно, стрелял снова и снова. Охранник, раненный в ногу, пошатнулся, но все же открыл панель и потянулся к распределительному щиту. Джоэл бросился к нему, перехватил его
руку и с силой швырнул своего противника на бетонный пол, раз за разом нанося ему удары пистолетом по голове. Когда тот окончательно затих, Конверс, задыхаясь, отполз в сторону. И только тут в дверь ввалился один из людей Реба.
– Ну как, все в порядке? – спросил он с каким-то непонятным акцентом.
– В полном, – ответил Конверс, подавляя тошноту и слабость.
Миновав Джоэла, наемник бросил безучастный взгляд на распростертую фигуру и направился к открытой панели. Пристально оглядев ее, он достал из кармана какой-то компактный инструмент многоцелевого назначения, моментально отвинтил болты, снял переднюю стенку панели и, перевернув тот же инструмент другим концом, перерезал провод.
– Не беспокойтесь, – сказал этот человек, закончив свое дело, – я – лучший подрывник в Норвегии. Теперь можно не опасаться, что какая-нибудь свинья пустит все в небо. Пошли, у нас еще много работы. – Наемник остановился перед Конверсом и добавил: – Вы спасли нам жизнь. Вам будет заплачено особо.
– Это не обязательно, – сказал Джоэл, вставая.
– Так принято, – ответил наемник, направляясь к двери. На плацу у стены собрались все бывшие пленники “Аквитании”, кроме пятерых, чьи тела были прикрыты простынями, принесенными из одного из зданий. Конверс подошел к Фитцпатрику.
– Мы потеряли их, – горько заметил тот, кивая на погибших.
– Думайте о том, ради чего они отдали жизнь, Коннел, – сказал на это Джоэл. – Звучит банально, но в данный момент ничто иное не приходит мне в голову.
– Все верно. – Фитцпатрик взглянул на него и слегка улыбнулся. – Спасибо, что напомнили. Идите. Там вы нужнее.
– Ларсон! – позвал Джонни Реб, стоял подле трясущегося от страха охранника. – Подите-ка сюда!
Англичанин ученого вида неуверенно прошел сквозь приоткрытую створку стальных ворот и направился к Ребу, озираясь по сторонам со смесью страха и восхищения.
– Боже милостивый! – только и мог он выговорить.
– Вот именно, – отозвался южанин и, заметив пару ребят из своей команды, выбегающих из пятого барака, крикнул: – Что нашли?
– Еще семерых! – заорал в ответ один из них. – В клозете, в самом подходящем для них месте!
– Послушайте! – тоже закричал Джеффри. – Нет ли среди них какого-нибудь компьютерщика?
– Не спрашивали, майн герр!
– Так спросите! – приказал Реб. – Время идет! – Он обернулся к Конверсу: – Я говорил с вашей супругой. Поступили сообщения из Израиля и Рима. Там дела обстоят паршиво – часть террористов миновала заброшенную Стоуном сеть. Час назад там начались демонстрации, и уже убито двенадцать крупных государственных деятелей. В Иерусалиме и Тель-Авиве орущие толпы требуют особых полномочий для Абрахамса. В Риме полиция смята паникующей толпой, пришлось ввести войска.
Конверс почувствовал тупую боль под ложечкой и впервые заметил разгорающуюся на востоке зарю. Начался день, а вместе с ним и убийства. Повсюду.
– О Господи! – прошептал он, ощущая собственное бессилие.
– Где компьютер, парень? – взревел Джонни Реб, тыча стволом пистолета в висок охранника. – Говори! У тебя, рыбка, не осталось другого выбора!
– Baracke vier! [230]
– Danke. Это в четвертом здании. Пошли-ка туда, союзничек. Пошевеливайся!
Огромный компьютер занимал почти всю пятиметровую стену оборудованного кондиционерами зала. Держа перед глазами записную книжку Джоэла, Ларсон девять мучительных минут вертел какие-то диски, включал и выключал какие-то рычажки на консоли и, наконец, изрек:
– Банк памяти блокирован. Он не выдаст информацию без вводного кода.
– Что значит эта абракадабра? – проворчал Джонни Реб.
– Это значит, что машина начнет работать только после ввода в нее определенного набора символов. Вот почему я и спрашивал, нет ли среди захваченных специалиста по компьютерам.
Загудел зуммер рации Реба, и Конверс сорвал микрофон с шеи южанина.
– Вэл?
– Да, дорогой! С тобой все в порядке?
– Да. Что там происходит?
– Радио “Франс” сообщает, что в Елисейском дворце найдены бомбы. Двое депутатов застрелены по дороге на митинг. Правительство требует ввода армейских соединений.
– Господи! Я отключаюсь.
Двое из шархёрнской команды ввели в комнату одного из пленных, крепко держа его под руки.
– Он не хотел говорить, чем занимается, – сказал один из них. – Но когда мы поставили всех к стенке, другие оказались менее сдержанными.
Реб ухватил программиста за горло, но Джоэл, оттолкнув южанина, бросился вперед с охотничьим ножом в руках.
– Я достаточно натерпелся из-за таких подонков, как ты, – сказал он, приставив окровавленное лезвие к носу захваченного. – Но теперь хватит! – На кончике носа выступила кровь, и программист “Аквитании” пронзительно вскрикнул. Конверс тут же приставил кончик ножа к его правому глазу. – Код или… – заорал он.
– Zwei, eins, nule, funf! [231]– испуганно провизжал программист.
– Введите код! – крикнул Джоэл.
– Машина включена! – доложил через секунду англичанин.
– А теперь вводите код! – приказал Конверс, швыряя программиста в руки молодчиков Реба.
Как завороженные следили они за мелькающими на темном экране зелеными буквами. Имена, воинские звания, занимаемые должности. Ларсон включил принтер, и бумажная полоса с бесчисленным множеством персональных данных поползла из щели.
– Все бесполезно! – вырвалось у Джоэла. – Мы не успели вывести их из игры!
– Не отставайте от времени, старина, – сказал англичанин, указывая ему на странного вида телефон, вмонтированный в панель. – Перед вами последние достижения техники. Небо кишит всевозможными спутниками связи, и все эти данные можно переслать любому, у кого есть приемное устройство. На дворе век технологий, а не алхимии.
– Тогда приступайте, – сказал Конверс и, припав к стене спиной, опустился на пол в полном изнеможении.
С гневом и возмущением наблюдал ошеломленный мир за нарастающей с катастрофической быстротой волной террора. Люди молили о защите, взывали к лидерам, требуя положить конец бессмысленной жестокости, превратившей целые города в поля сражений, где охваченные паникой люди сначала забрасывали друг друга камнями, потом – бутылками с горючим и, наконец, перешли к пулям, потому что в них тоже стреляли. Мало кто мог сказать, где враг, – врагом был каждый нападающий, а нападали друг на друга все, и команды поступали из каких-то невидимых штабов и командных пунктов. Полиция оказалась бессильной; на помощь были брошены части национальных гвардий, но вскоре выяснилось, что их командование тоже ничего не может сделать. Хаос нарастал. Все чаще раздавались требования принять более суровые меры, ввести военное положение. И военное положение вводилось. Контроль все чаше возлагался на военных. Они и принялись устанавливать его повсеместно.
В Пало– Альто, штат Калифорния, бывший генерал армии Джордж Маркус Делавейн, пристегнутый к своему инвалидному креслу, не отводя взгляда от трех экранов, следил, как истерия захлестывает мир. Экран слева погас -машина операторов передвижной станции подверглась нападению, ее закидали гранатами. На центральном экране женщина-комментатор зачитывала срывающимся от злости голосом сообщение о страшных разрушениях и разгуле террора; слезы ярости текли по ее лицу. Экран справа демонстрировал полковника морской пехоты, дающего интервью на перегороженной баррикадами нью-йоркской улице в районе Уолл-Стрит. В руке он держал кольт 45-го калибра и, говоря в микрофон, одновременно выкрикивал приказы своим подчиненным. Экран слева вдруг снова ожил. На нем появилось лицо известного политического обозревателя, голос его звучал глухо, а глаза казались остекленевшими. Он попытался заговорить, но не смог, а потом вдруг резко отвернулся, и его вырвало – прямо перед объективом телекамеры. Оператор быстро переместил камеру, и на экране появился ничего не подозревающий телекорреспондент, который именно в эту секунду орал в телефонную трубку: “Да что же у вас творится, сволочи?!” Он тоже, как и женщина на центральном экране, плакал, колотя кулаком по столу, сотрясаясь от конвульсий, потом обхватил голову руками и откинулся в кресле. Экран погас.
Губы Делавейна растянулись в самодовольной улыбке. Резко потянувшись к дистанционному управлению, он выключил боковые экраны, сосредоточив все внимание на центральном. Камера как раз схватила генерал-лейтенанта, шагавшего в каске по залу для пресс-конференций где-то в Вашингтоне. Сняв каску, генерал взобрался на трибуну и заговорил в микрофоны резким голосом:
– Нами перекрыты все дороги на Вашингтон, и настоящим я строго предупреждаю всех гражданских лиц, что любые попытки пересечь пропускные посты будут пресекаться силой. Мои приказы коротки и ясны: стрелять боевыми патронами. В силу чрезвычайных обстоятельств я принимаю на себя верховное руководство, возложенное на меня спикером палаты в отсутствие президента и вице-президента, покинувших столицу по соображениям безопасности. В настоящий момент власть находится в руках военных, и до отмены чрезвычайного положения мы будем действовать по законам военного времени. Жестом победителя Делавейн выключил и последний экран.
– Свершилось, Пол! – сказал он, обращаясь к своему адъютанту, стоявшему в полной парадной форме у стены, украшенной странной картой. – Даже самые слюнявые из пацифистов не посмеют и заикнуться об отмене чрезвычайного положения. А если попробуют… – Глава “Аквитании” указательным пальцем правой руки имитировал пистолетные выстрелы.
– Да, свершилось, – согласился адъютант, подходя к письменному столу генерала и шаря в одном из его ящиков.
– Что вы делаете?
– Простите, генерал, но это тоже должно свершиться. – Адъютант достал из ящика “магнум” калибра 0,357.
Однако не успел он поднять его, как левая рука Делавейна извлекла из-под подушки инвалидного кресла короткоствольный пистолет. Нажимая раз за разом на спусковой крючок, генерал выкрикивал:
– Думали застать меня врасплох? Ничтожества! Трусы! Предатели! Думаете, я верил хоть одному из вас? Думаете, не видел, как вы смотрели на меня? Не слышал вашего шепота? Да я и без ног лучше любого из вас! Вот так, подонок! Теперь ты это знаешь. А скоро узнают и остальные! Они будут расстреляны за измену основателю “Аквитании”! Верить вам?! Да вы только и зарились на мое место! Руки коротки!
Все четыре пули попали в цель, адъютант, изрешеченный, отлетел к стене, к карте будущего государства. Собрав последние остатки сил, он поднял мощный револьвер и единственный раз нажал на спуск, после чего, бездыханный, распластался на полу.
Пуля, выпущенная из крупнокалиберного револьвера, ударила Джорджа Маркуса Делавейна в грудь, вызвав сильное кровотечение. Инвалидное кресло вместе с пристегнутым мертвым пассажиром упало набок.
Никто так и не понял, когда это началось, но постепенно перестрелка стала стихать. Этому способствовали небольшие группы людей в военной форме, которые, зачастую вопреки приказам своих командиров, рыскали по улицам и врывались в здания, оказывая сопротивление другим людям, одетым в ту же форму. Солдаты против солдат, вопрошающие взгляды, полные гнева и отвращения, впивались в лица, полные высокомерия и упорства. Командиры “Аквитании” проявляли завидную стойкость. Они же правы!Неужели их подчиненные не понимаютэтого? Нередко, отказываясь подчиниться, они выбирали смерть на месте или разгрызали ампулы с цианом.
Безногий генерал, легенда по имени Джордж Маркус Делавейн был обнаружен убитым в своем кабинете в Пало-Альто, штат Калифорния, но при этом он, по-видимому, застрелил своего адъютанта, мало кому известного армейского полковника. Никто не мог понять, что произошло. На юге Франции в одном из горных ущелий были найдены тела еще двух легендарных героев, в полной форме и при оружии – перед тем, как они покинули плато в глубине Альп, им была возвращена форма и оружие. Генералы Бертольдье и Ляйфхельм поняли, что карта их бита. Генерал Хаим Абрахамс исчез. На военных базах по всему Ближнему Востоку, по всей Европе, в Англии, Канаде и Соединенных Штатах к офицерам высоких рангов, занимавшим ответственные посты, с оружием в руках врывались их подчиненные и начинали задавать вопросы: “Вы состояли в организации, именуемой “Аквитания”? Ваша фамилия значится в списке! Отвечайте!” В Норфолке, штат Вирджиния, адмирал по фамилии Скэнлон выбросился из окна шестого этажа; в Сан-Диего, штат Калифорния, другому адмиралу, по фамилии Хикмен, было приказано срочно арестовать капитана первого ранга, живущего в Ла-Джолле, по обвинений в убийстве военного юриста в горах над этим красивым пригородом. Полковник Алан Меткалф лично позвонил начальнику оперативного отдела военно-воздушной базы Неллис и приказал, строго секретно, посадить в одиночку майора, ответственного за техническое состояние самолетов. В Вашингтоне престарелого сенатора итальянского происхождения армейский капитан из управления разведки Гуардимо остановил прямо в раздевалке и увел с собой. В сенате и Пентагоне одиннадцать человек, ведающих контролем за вооружениями и военными поставками, были взяты под стражу.
В Тель– Авиве армейская разведка задержала двадцать три человека из ближайшего окружения генерала Хаима Абрахамса. В их числе оказался один из самых блестящих аналитиков Моссад. В Париже эта же участь постигла тридцать одного сотрудника -как военных, так и штатских – генерала Жака Луи Бертольдье, включая заместителей директоров Сюрте и Интерпола. В Бонне было задержано не менее пятидесяти семи коллег генерала Эриха Ляйфхельма – как бывших офицеров вермахта, так и действующих офицеров вооруженных сил ФРГ и “Люфтваффе”. В том же Бонне морские пехотинцы, несущие охрану американского посольства, по приказу государственного департамента арестовали четырех сотрудников посольства, в том числе и военного атташе майора Нормана Энтони Уошбурна четвертого.
Так оно и шло. Повсюду. Волна безумия, поднятая “Аквитанией”, была сбита теми же самыми военными, которые по замыслу генералов должны были привести их к власти над миром. К наступлению ночи выстрелы прекратились, и люди стали появляться из своих укрытий, из подвалов, укрепленных домов, железнодорожных станций, метро и прочих убежищ. Они бродили по улицам, притихшие и растерянные, не понимая, что произошло. По улицам разъезжали машины с громкоговорителями, которые извещали население о прекращении кризиса. В Тель-Авиве, Риме, Париже, Бонне, Лондоне и по другую сторону Атлантического океана – в Торонто, Нью-Йорке, Вашингтоне и к западу от него на улицах появились огни, но все еще не верилось, что снова восстановилось спокойствие. Жесточайший удар был нанесен именно в тот момент, когда люди, объединившись, требовали мира. Кто нанес этот удар? Что произошло?
Машины с громкоговорителями извещали, что все объяснения будут даны завтра, и на дюжине языков призывали граждан сохранять спокойствие. Для разъяснений было назначено определенное время: три часа дня по Гринвичу; значит, в Вашингтоне – десять часов утра; в Лос-Анджелесе – семь. Всю ночь на всех временных поясах главы правительств проводили совещания по телефонам, пока не был выработан и согласован единый текст заявления. В десять часов три минуты утра президент Соединенных Штатов вышел в эфир:
– Волна беспрецедентного насилия прокатилась вчера по всему свободному миру, унося человеческие жизни, парализуя деятельность правительств, нагнетая атмосферу террора, что чуть было не лишило элементарных свобод граждан трех стран и едва не заставило их искать решение там, где его нельзя найти, не утратив всех благ демократического общества, а именно – передав бразды правления людям, стремящимся подчинить свободные народы своей воле и создать полицейское государство. Это явилось результатом тщательно разработанного заговора, возглавляемого людьми с нарушенной психикой, которые жаждут власти во имя собственных выгод и ради этого готовы пожертвовать даже своими ближайшими сообщниками. Они обманывали людей, внушая им мысль, что только им известны пути в будущее, что только они знают, как излечить мир от его недугов. Но это не так, и так никогда не будет.
Пройдут дни и недели, весь этот ужас останется позади, мы ознакомим вас со всеми фактами, относящимися к этим событиям, дабы они послужили нам предупреждением, ибо за него мы уплатили человеческими жизнями и поколебленной верой в наши демократические институты. Однако позволю себе напомнить, что эти институты остались незыблемы, доказав тем самым свою жизнеспособность. И так будет всегда.
В течение следующего часа будут произведены срочные совещания, в которых примут участие Белый дом, государственный департамент, военное министерство, лидеры большинства и меньшинства в конгрессе и сенате, а также Совет национальной безопасности. Начиная с завтрашнего дня, по согласованию с другими правительствами, будут ежедневно выходить специальные коммюнике, касающиеся всех ставших нам известными фактов.
Кошмару положен конец. Пусть же солнце правды воссияет над нами и рассеет мрак.
А еще через день новый заместитель начальника Центрального разведывательного управления Питер Стоун в сопровождении капитана Ховарда Пакарда и лейтенанта Уильяма Лэндиса были приглашены в Овальный кабинет Белого дома. О почетных наградах, предложенных им, позднее нигде не было сказано ни слова. Собственно, в этом и не было необходимости, поскольку каждый из них с глубоким уважением и благодарностью – но без сожаления – отказался их принять, заявив, что все связанные с этим делом почести принадлежат человеку, который в настоящее время пребывает за пределами Соединенных Штатов.
А еще через неделю в Лос-Анджелесе, штат Калифорния, актер Калеб Даулинг ошарашил продюсеров телевизионного шоу “Санта-Фе”, отказавшись от продления выгодного контракта. Он не стал ничего объяснять, заявил только, что проводит слишком мало времени со своей женой. И теперь они собираются поездить по белу свету вдвоем. А если не хватит денег, то, черт побери, она всегда может сесть за пишущую машинку, а он давать уроки.
А пока что – чао, друзья.