Но Артист не сдавался.
- Пастух, сегодня мой день, - сказал он. - Не мешай, а? Иди с Томасом к моей тачке и жди нас. Мы вернемся самое большое через час. И не спрашивай, что я хочу сделать.
Я колебался. Не нравилось мне это дело. И Артист не нравился. Какая-то дурь была в нем.
- Я нечасто тебя о чем-то прошу, - проговорил он. - Сейчас прошу. Ну?
Никогда я его таким не видел.
- Ладно, валите, - разрешил я, хотя мой внутренний голос прямо-таки вопил, протестуя. - Но чтобы через час были.
Артист сразу повеселел.
- Муха, гони вкруговую, - приказал он. - К понтонному мостику. А там разберемся.
Мы с Томасом выгрузились из уазика и потащились к стогу, возле которого была спрятана "мазератти". Пока я очищал тачку от маскировки, Томас переоделся в свой элегантный серый сюртук и спохватился:
- А плащ? Я забыл плащ!
- Какие проблемы? Сходи и возьми, - предложил я.
- Это ты так шутишь, да? - спросил он.
Я не ответил. Он уселся на переднее сиденье. Я завел машину, вывел ее на асфальтовую дорогу и поставил так, чтобы сразу увидеть Артиста и Муху, если они собьются с пути и появятся впереди или сзади нас.
Томас с робкой надеждой спросил:
- У вас выпить ничего нет?
- Ну ты даешь! - восхитился я. - Сейчас только об этом и думать!
- А ты бы о чем думал, если бы тебя продержали две недели на минеральной воде "Нарзан"?
Он надолго задумался, а потом задал вопрос, который, судя по всему, уже давно вертелся у него на языке:
- Вы кто, ребята?
- А ты? - вопросом на вопрос ответил я. - Кто ты? Если ты внук национального героя, почему тебя держат на "губе"?
- Они называют это - под домашним арестом, - объяснил Томас. - В Таллине я сидел дома. С охранником. А сейчас должен быть на съемках. Не возить же меня каждый день из Таллина. Вот и пристроили на "губу". С гарантией, что не свалю.
- Почему ты хочешь свалить? Почему они тебя не отпускают?
- Я им нужен.
- Зачем?
- Не знаю. Это все - раскрутка. Понимаешь? И фильм - раскрутка. И презентация. И я на презентации. Они раскручивают.
- Тебя?
- Нет. Альфонса Ребане.
- Твоего деда, - уточнил я.
- Да никакой он мне не дед! Его и близко не было в нашей семье! Он просто однофамилец. Ребане, если по-русски, - это Лисицын. И больше ничего общего у меня с ним нет. В этом-то все и дело!
- Точно?
- Еще бы не точно!
- Так, - сказал я. - Это кино, похоже, поинтересней того, что мы видели. Ты все расскажешь. Но не сейчас. Сначала дождемся ребят.
Прошел час. Их не было.
Час двадцать. Их не было.
Час сорок. Никого.
Я сидел в анатомическом водительском кресле "мазератти", облегающем спину и задницу, как обьятия любимой жены, но ерзал, как на иголках. Вопрос был только один: что произойдет раньше - в лагере поднимут тревогу или они вернутся.
Мой внутренний голос возмущенно молчал. Обиделся, что я к нему не прислушался.
Темнота сгустилась так, как бывает только перед началом рассвета. С того места, где стояла наша тачка, были видны отсветы яркого лагерного освещения, а дальше справа - тусклая цепочка огней над укрепрайоном Эстонской дивизии СС.
И вдруг я заметил, что эти огни погасли. Были - и нет. Я даже сначала подумал, что мне показалось. Всмотрелся - не показалось. Ни единого огонька.
Что бы это могло значить?
4.10.
Начало рассветать. Ребят не было. У меня в душе появилось тяжелое предчувствие беды.
4.30.
- Вон они! - вдруг сказал Томас.
- Где?
- Да не впереди - сзади!
Я врубил заднюю скорость. Через две минуты Артист и Муха ввалились в машину, Артист хрипло выдохнул:
- Все в порядке. Гони!
- А где уазик?