Я отослал скульптуру ее отцу. Для перевозки я сам завернул ее в дорогостоящий египетский ковер, который также был исключен нами из списка. Аукционист присвоил его себе.
Поздно ночью в пустом доме воображение может играть с тобой в странные игры.
Горний со своими грузчиками уже уехал; Гемин ушел передо мной. Я вошел в гостиную, чтобы забрать свою мятую тогу. Выходя из комнаты, я потирал уставшие глаза. Свет был тусклым, но я краем глаза заметил когото в атрии — предположительно, одного из рабов.
Он смотрел на статую.
В тот момент, когда я отвернулся, чтобы закрыть за собой дверь в комнату, он исчез. Это был светловолосый худой мужчина примерно моего возраста, с острыми чертами лица, напомнившие мне человека, которого я однажды видел… Невозможно. На одно леденящее душу мгновение я подумал, что увидел призрака Атия Пертинакса.
Должно быть, я в последнее время слишком много думал; у меня было богатое воображение, и я устал. Целый день размышляя о мертвецах, я свихнулся. Я не верил, что улетевшие обиженные души когданибудь возвращаются и бродят в своих безмолвных домах.
Я направился в атрий. Открыл дверь, но никого там не нашел. Вернулся к бронзовой статуе и сам дерзко уставился на нее. Из ковра, который я сам ранее обернул вокруг нее, выглядывало только лицо.
— Так значит здесь ты, я и он, дорогая. Он призрак, ты статуя, а я, похоже, сумасшедший…
Серьезное лицо юной Елены смотрело на меня своими яркими, нарисованными глазами и неземной, милой и искренней улыбкой.
— Ты настоящая женщина, принцесса! — сказал я ей, еще раз игриво шлепнув по ее завернутому в ковер заду. — Совершенно ненадежная!
Призрак растворился в одной из мраморных стенных панелей, статуя взглянула на меня с презрением. Сумасшедший затрясся от страха, после чего поспешил к выходу, чтобы успеть догнать Гемина на пути домой.
На мой взгляд, лучшие римские дома — это не те прекрасные закрытые ставнями виллы на Пинции, а характерные жилища вдоль берега Тибра в моем квартале, с их тихими лесенками, по которым можно спуститься к реке, и удивительными видами. Там жил Гемин. У него были деньги и вкус, и он родился на Авентине.
Чтобы подбодрить меня, он всегда говорил, что их затапливает река. Ну, у него было столько рабов, что они могли бы укротить Тибр. И если у аукциониста намокнет мебель, то он с легкостью достанет новую.
Гемин сегодня возвращался домой в своем обычном тихом стиле: барский паланкин с шестью здоровыми носильщиками, веселый отряд людей с факелами и два личных телохранителя. Я догнал носильщиков. Пока мы ехали, мне трудно было говорить, потому что всю дорогу Гемин ужасно мерзко посвистывал сквозь зубы. Он хмуро посмотрел на меня, остановившись за два грязных квартала от моего дома.
— Держись за свои корни, Марк; оставь знать для того, чтобы обирать, а не флиртовать! — Я был не в настроении спорить. Кроме того, этот человек был прав. — Расскажешь об этом?
— Нет.
— Ты хочешь оказаться…
— Пожалуйста, не говори мне, чего я хочу! — недовольно усмехнулся я и вылез.
Гемин наклонился ко мне и спросил:
— Деньги могли бы помочь?
— Нет.
— Ты хочешь сказать, не от меня…
— Ни от кого. — Я с упрямым видом стоял посреди улицы, когда паланкин Гемина тронулся дальше.
— Я никогда не понимал тебя! — проворчал он мне вслед.
— Хорошо! — сказал я.
Подходя к своему дому, я услышал зловещий хохот Смаракта, хозяина моей квартиры, который веселился от низкосортного вина и непристойностей Лении. Я был истощен. Казалось, что до шестого этажа целая миля. Я собирался заночевать в прачечной в какойнибудь корзине с грязными тогами, но самонадеянность Смаракта так меня взбесила, что я поспешил наверх, даже не раздумывая.
Внизу резко распахнулась дверь.
— Фалько?
Я бы не вынес еще одной ссоры изза моей неуплаты, поэтому прыгнул на следующую лестничную площадку и стал подниматься дальше.
Через шесть пролетов я уже почти успокоился.
В темноте открыв дверь, я услышал, как зашуршали хитрые тараканы, убегая прочь. Я резко бросился вперед и стал наобум убивать оставшихся. Затем присел на скамейку и дал уставшим глазам отдохнуть от сверкающего мрамора богачей, уставившись на серые дощатые стены дома.
Я сдержался от ругательства, потом перестал сдерживаться и разразился. Мой геккон в шоке скользнул на потолок. Я заметил железную сковородку, стоявшую на кухонном столе; в ней была еще половина вчерашней тушеной телячьей отбивной. Когда я подошел, чтобы заглянуть под перевернутое блюдо, которое использовал в качестве крышки, телятина показалась мне такой слипшейся, что мне не захотелось ее есть.
На столе мне оставили документ — папирус хорошего качества и печать Веспасиана. Его я тоже проигнорировал.
Что касается моего разговора с Гемином, то единственная статуя, для которой у меня найдется место, — это одна из тех трехдюймовых глиняных миниатюр, которые люди оставляют в храмах. Здесь не было места для девушки в полный рост, которой необходимо пространство, чтобы хранить свои платья и в уединении сердиться, когда она обидится на меня.
Борясь с усталостью, я, спотыкаясь, вышел на балкон и полил растения. Здесь наверху могло быть ветрено, однако мои заросли пыльного плюща и голубая сцилла в горшочках цвели лучше меня. Моя младшая сестра Майя, которая присматривала за ними в мое отсутствие, сказала, что этот сад должен произвести на женщин впечатление. Наша Майя была маленькой умной плюшечкой, но в этом она ошибалась; если женщина была готова забраться по ступенькам на шестой этаж, чтобы увидеть меня, то заранее знала, ради какого нищего героя она поднималась по этой лестнице.
Я медленно вдохнул ночной воздух, вспоминая последнюю девушку, которая побывала в моем гнезде, а потом ушла с цветком в брошке.
Я сильно по ней скучал. Казалось, никто другой не стоит такого беспокойства. Мне нужно было с ней поговорить. Каждый день без Елены казался какимто незаконченным. Я легко переносил суматоху, но вечерняя тишина напоминала мне о том, что я потерял.
Я ввалился в комнату, слишком уставший, чтобы поднимать ноги. Я хотел пить, однако сейчас письмо Веспасиана требовало моего внимания. Отдирая воск, я автоматически оценивал события сегодняшнего дня.
Участник раскрытого заговора умер, что было совершенно не нужно; вольноотпущенник, который не должен был играть никакой важной роли, внезапно стал ее играть. Этот идиот Барнаб ставил непреодолимые препятствия. Улыбаясь, я развернул документ.
а) «По приказу Веспасиана Августа; М. Лидий Фалько обязан доставить прах А. Курция Лонгина, сенатора (покойного), его брату А. Курцию Гордиану (жрецу), который, как нам известно, находится в Регии. Отправление: немедленно.
б) Документы для поездки прилагаются».
Звучало довольно твердо. Само собой, праха не было; и мне пришлось бы подписывать какуюто бумагу, чтобы забрать его. Вместо Регия читай Кротон. Писцы во дворце всегда невнимательны: имто не придется делать крюк в сорок миль по горным дорогам, если они неправильно напишут. Как обычно, они забыли приложить мой паспорт, и в бумаге ни слова не было об оплате.
Внушительная змея на полях рукой самого императора восклицала:
в) «Почему я должен восстанавливать храм Геркулеса? Не могу этого себе позволить. Объясни, пожалуйста!»
За половинкой кабачка я нашел чернильницу и на обратной стороне написал:
«Цезарь!
а) Жрец готов был помочь нам.
б) Всем хорошо известна щедрость императора.
в) Храм был не очень большим».