Я слышал, что он обожал Елену, но его ответ удивил меня.
— В таком случае, — холодно ответил консул, забирая у меня из рук бутылку с вином, — будьте так любезны последовать за мной…
Теперь шагая немного легче, он прошел мимо ларария, где бодрые божества домашнего хозяйства указывали пальцами на ногах в бронзовых сандалиях на вазу с цветами, которую какойто набожный член семьи принес к святыне. Через две минуты я догадался, кто мог это сделать. Мы вошли в боковую комнату. Ее двери были открыты и выходили прямо на сад во внутренний дворик, где к обеду был накрыт низкий столик. Я увидел, что среди горшков с растениями его ждали, по меньшей мере, десять рабов с салфетками, висевшими на руках. К столу меня, однако, не пригласили. В тот день бывший консул ждал гостя, но когото гораздо более высокого сословия, чем я.
У пьедестала из серого мрамора к нам спиной стояла молодая женщина, поправляя цветочную композицию быстрыми твердыми движениями, которые говорили, что когда она ставила вазу с цветами, то та стояла, как следует. У меня чуть не закрылись глаза, когда я узнал нежный изгиб ее шеи. Она нас слышала. Я научился тому, чтобы мое лицо никогда не выдавало удивления, но улыбка, от которой потрескалась сухая кожа моих губ, появилась даже раньше, чем девушка обернулась. Это была Елена Юстина.
Она была такого же роста, как и я. Я мог смотреть прямо в эти удивленные вздорные глаза, не шевеля ни одним мускулом. Хорошо, потому что в ногах у меня совсем не осталось сил.
С тех пор как я видел эту девушку в последний раз, ее чистая кожа стала более смуглой, а волосы приобрели более насыщенный рыжеватый оттенок, в чем главную роль сыграл самый естественный свежий загородный воздух. Сегодня ее волосы были завязаны лентой, мило и просто, на что потребовалось, наверное, две или три служанки, полтора часа и несколько попыток. Она была в белом. Ее легкое платье было похоже на свежую, большую лилию, которая раскрылась под утренним солнцем, а золотая девушка, которую оно украшало, привлекла все мое внимание, как необычайно соблазнительная пыльца привлекает пчелу.
— Юнона и Минерва! — в ярости сказала она консулу. — Что же это такое: твой местный крысолов или просто пробегавшая крыса?
Когда она заговорила, все краски в комнате стали ярче.
Сейчас я понастоящему влип. Когда чувства Елены Юстины облагораживали ее, у нее было больше блеска в глазах и характера в лице, чем у многих женщин с выдающейся внешностью. Мое сердце забилось быстрее и не показывало никаких признаков того, что скоро успокоится.
— Этот нарушитель заявляет, что ты можешь поручиться за него, — предположил Марцелл, хотя его голос звучал так, словно он в этом сомневался.
— Да, она ручается, господин!
Темные карие глаза Елены с ненавистью сверлили меня. Я со счастливым видом улыбнулся, готовый броситься к ее ногам, как игривый пес, который клянчит еще угощения.
Для приза дочери сенатора я находился не в лучшем виде. Продавая свинец с Ларием, я был одет в рабочую красную тунику с одним рукавом, а на поясе у меня висела сильно помятая грязная кожаная сумка, где я хранил письмо Веспасиана Криспу и свой обед; сегодня Сильвия положила нам с собой яблок, которые на уровне паха производили впечатляющий эффект. При каждом движении складная металлическая линейка и угольник, привязанный к моему ремню, глупо бренчали друг о друга. Мой торс демонстрировал широкие красные полосы недавнего загара, и я не мог вспомнить, когда последний раз брился.
— Его зовут Марк Дидий Фалько. — Она произнесла это так, словно потерпевшая вдова обвиняет вора: вдова, которая отлично могла за себя постоять. — Он наплетет тебе больше басен, чем Кумская Сивилла; не бери его на работу, если только тебе не придется это сделать, и не верь ему, если все же возьмешь!
Никто из всех, кого я когдалибо знал, никогда не был так груб со мной; я беспомощно улыбнулся Елене и проглотил ее оскорбления. Консул снисходительно засмеялся.
Марцелл пытался подойти к длинному стулу, похожему на инвалидный. Рабы последовали за нами в дом — десять или двенадцать неуклюжих деревенских болванов, которые все казались такими вежливыми, что мне становилось плохо. Когда консул попытался сесть, круг плотно сжался; но именно Елена двинулась к нему. Она поставила стул поближе и крепко поддерживала старика, давая ему спокойно усесться на него.
Любой мужчина мог бы с нетерпением ждать старости, если за ним будет ухаживать Елена Юстина: появится много возможностей наслаждаться написанием мемуаров, в то время как она будет заставлять вас правильно питаться и следить за тишиной в доме, пока вы спите после обеда… Отказываясь смотреть на меня, девушка взяла бутылку с вином и унесла ее.
— Удивительное создание! — прохрипел я, обращаясь к старику.
Он самодовольно улыбнулся. Нахальный полураздетый ремесленник мог только издалека любоваться волевыми девушками; было ясно, что наши с ней жизни никогда не пересекутся.
— Мы тоже так думаем. — Казалось, ему было приятно слышать похвалу в ее адрес. — Я знаю Елену Юстину с того времени, как она была еще ребенком. Когда она вышла замуж за моего сына, это был знаменательный день для ее семьи…
Поскольку она развелась с Пертинаксом, который сейчас все равно уже был мертв, то мне трудно было чтото ответить. К счастью, Елена вернулась — с танцующими малиновыми ленточками и сладким резким благоуханием какогото дорогого аромата с Малабарского побережья.
— Значит, негодяя зовут Фалько! — объявил консул. — Осведомитель… он хорошо работает?
— Очень, — сказала она.
Тогда на одно мгновение наши глаза встретились.
Я ждал, пытаясь оценить происходящее. Я чувствовал легкую обстановку; ничего общего с малабарским парфюмом. Ее светлость направилась к другому стулу немного подальше, не вмешиваясь в наши дела, как благовоспитанная молодая женщина. Это ерунда; Елена Юстина вмешивалась во все, если могла.
— Что ты хотел обсудить? — спросил меня Марцелл. Я извинился за то, что не пришел к нему в строгой одежде, и принес свои соболезнования по поводу смерти его приемного наследника. Он был к этому готов; на его лице я не заметил никаких изменений.
Дальше я тем же нейтральным тоном рассказал, как меня назначили душеприказчиком имущества Пертинакса от лица империи.
— Оскорбление привело к несправедливости, господин! Сначала какойто нерадивый тюремщик находит вашего сына задушенным; потом пятерых приятелейсенаторов, которые стучали своими инталиями по его завещанию в качестве свидетелей, устраняют представители Веспасиана, возомнившие себя палачами — хорошее расточительство сургуча и тройной веревки!
У консула попрежнему было непроницаемое выражение лица. Он не пытался отречься от Пертинакса:
— Ты знал моего сына?
Хороший вопрос; он мог означать все, что угодно.
— Я виделся с ним, — осторожно подтвердил я. Казалось, проще будет не упоминать, что этот несдержанный молодой выродок однажды сильно меня избил. — Это визит вежливости, господин; вам возвращают судно под названием «Цирцея». Оно стоит в доке на реке Сарно в Помпеях, готовое к тому, чтобы вы потребовали его.
Океанский торговый корабль: человеку победнее он мог бы спасти жизнь. Для обладателя миллионного состояния, как Марцелл, это было просто быстроходное судно, о существовании которого время от времени напоминал ему главный счетовод. Однако он сразу же воскликнул:
— Я думал, вы держите его в Остии!
Я забеспокоился изза того, что он так детально знал имущество Пертинакса. Иногда в моем деле самый простой разговор может дать полезную подсказку, хотя впечатлительный тип мог легко просчитаться и принять за подсказку то, что на самом деле ею не являлось…
Когда консул заметил, что я задумался, я спокойно заверил его:
— Я привез его вам сюда.
— Понятно! Мне понадобятся документы о повторном вступлении во владение?
— Если вы дадите мне письменные принадлежности, господин, я выдам вам свидетельство. — Он кивнул, и секретарь принес папирус и чернила.
Я воспользовался своим тростниковым пером. Его прислуга зашевелилась, удивляясь, что такой грязнуля, как я, умел писать. Это был приятный момент. Даже Елена поглядывала на их замешательство.
Я подписал свое имя с завитушкой, потом обмакнул печатку в шарик воска, который неохотно капнул мне секретарь. От этого штампа мало что зависело, потому что к тому времени моя печатка настолько стерлась, что можно было различить лишь худого одноногого персонажа с половиной головы.
— Чтонибудь еще, Фалько?
— Я пытаюсь связаться с одним из членов семьи вашего сына, который получил личное наследство. Это вольноотпущенник, который родился в имении своего настоящего отца, — парень по имени Барнаб. Вы можете помочь?
— Барнаб… — слабо произнес он дрожащим голосом.
— О, ты знаешь Барнаба! — воодушевилась Елена Юстина с противоположного конца комнаты.
Я задумчиво замолчал, убирая перо в карман своей сумки.
— Насколько я понимаю, Атий Пертинакс и его вольноотпущенник были чрезвычайно близки. Именно Барнаб потребовал тело вашего сына и устроил похороны. Так вы говорите, — уклончиво спросил я, — что после этого его так и не удалось найти?
— Он не имеет к нам никакого отношения, — холодно настаивал Марцелл. Я знал правила: консулы подобны халдеям, которые читают твой гороскоп, и очень хорошеньким девушкам; они никогда не лгут. — Как ты сказал, он из Калабрии; предлагаю поспрашивать там! — Я намеревался спросить о пропавшем Криспе; чтото заставило меня подождать. — Это все, Фалько?
Я покачал головой, не став спорить.