Профессиональный танцор так и не выполнил своего обещания, но в отношении всего остального Гордиан втянулся в это дело весьма увлеченно; вряд ли в молодости у него были подобные приключения. Ночь была звездной, но он устроил огромные костры, чтобы любой незваный гость легко нашел его. Когда шумные капитаны трирем со своим командующим сошли на берег, добрый Гордиан только вздохнул, как человек, предпочитающий избегать неприятностей, и помог им найти путь к его бочкам.
Пищи было достаточно для того, чтобы убедить людей, что они смогут выпить больше своих истинных способностей. Были легкие вина и крепкие, молодые и хорошо выдержанные, которые, по мнению Гордиана, его брат хранил не менее пятнадцати лет. Казалось, все было плохо организовано; любой мог туда попасть… Хозяин, будучи очень беспечным, вместо того чтобы не подпускать счастливых триерархов к выпивке, оставил их без присмотра: они давали друг другу философские советы о том, как избежать головной боли — затем даже моряки сразу напились до беспамятства.
За час до того, как стемнело, я оставил свои отвратительные дела и медленно поднялся по тропинке за домом, пока огни торжества совсем не остались позади. С усилием всматриваясь на север через океан, я думал, что смогу увидеть огромные призрачные формы, словно ветряные мельницы, стоящие на воде, неуловимо медленно двигаясь позади острова Капри. Я знал, что они там, и надеялся действительно их разглядеть. В любом случае, можно было расслабиться: хорошая партия в пятнадцать тысяч бушелей, которая нужна для того, чтобы в следующем году накормить Рим, в безопасности шла домой.
Я сразу поехал обратно в Оплонтис.
Пока старик все еще спал, я обыскал дом и территорию имения. Пертинакса нигде не было видно. Я нашел Бриона и сказал ему, что нарушил планы его молодого хозяина.
Проспав часть своего похмелья, я снова обошел вокруг конюшен; сейчас они казались даже еще более заброшенными. Не найдя Бриона, я стоял в замешательстве, потом рискнул крикнуть. В извозчичьем дворе послышался слабый грохот. Я помчался туда и вскоре нашел связанного дрессировщика.
— О, боги, что с тобой случилось? — Бриона, обладавшего крупным телосложением, сильно избили. У него был разбит рот, через который тот с трудом чтото хрипел, и тело покрывали синяки, на которые больно было смотреть. Эта жестокость была мне знакома. — Не говори ничего: Пертинакс! Он делал это с удовольствием…
Я помог Бриону выбраться на улицу, намочил в корыте его шарф и приложил к тому месту, где повреждения казались самыми сильными.
— Застал его на чердаке — сказал, что вы говорили о его плане…
— И он набросился на тебя? Брион, считай, что тебе повезло, что ты остался жив. Где он сейчас? В доме со стариком?
— Он уехал, Фалько.
Я в этом сомневался; Пертинакс слишком сильно нуждался в деньгах. Я потащил Бриона за собой и поспешил в дом. Но слуги уверяли меня, что никто не приходил к Марцеллу. Я вошел в комнату больного, заставив Бриона пойти со мной.
— Расскажи консулу, что с тобой произошло, Брион!
На какоето мгновение этот энергичный тип, привыкший жить на улице, смутился в присутствии больного, но потом собрался с мыслями.
— Я пришел к молодому господину и предупредил его, что представитель императора разрушил его планы. Я сказал ему, что хватит убегать и пора ответить на обвинения против него…
— Значит, он бросился на тебя, бил, а потом связал и запер? Спрашивал ли он о здоровье его отца?
— Нет. Но я сказал ему, что у консула был тяжелый приступ, и я сказал ему, — заявил Брион тем же спокойным голосом, — что консул звал его.
— Ты уверен, что он знал — но уехал?
— О, да, — тихо произнес Брион, не глядя на консула. — Он уехал. Я достаточно часто слышал стук копыт, когда он в ярости скакал на своем коне.
Я наклонился к кровати, где неподвижно с закрытыми глазами лежал консул.
— Лучше взгляните фактам в лицо, консул! Атий Пертинакс махнул на вас рукой. И вы плюньте на него!
Глядя, как он лежал там, мы перестали ощущать его высокий рост. Даже я видел, что впечатляющая внешность Марцелла, казалось, растаяла. Даже огромный нос сморщился, потеряв то нелепое доминирующее положение на его старом, морщинистом, страдающем лице. Он был одним из богатейших людей Кампании, но всего, что он ценил, теперь не было. Я подал Бриону знак, и мы тихонько вышли из комнаты.
Бывший консул больше не предпринимал попыток спасти Пертинакса. Болезнь и предательство преуспели там, где я потерпел поражение.
Пертинакс был отличным наездником, и он знал эту местность. Я сам взял лошадь и отправился предупредить помощников магистрата внимательнее искать чалого скакуна, но он наверняка уже проскочил мимо них. Мы не имели ни малейшего представления, куда он мог направляться — возможно, в Тарент. Мы его потеряли. Я вернулся в дом.
Когда ближайшие родственники так жестоко тебя ранят, последнее, что тебе нужно и первое, что получаешь, — это разговоры с любопытными соседями. Эмилий Руф сейчас был здесь с Марцеллом, выражая свое уважение. Его сестра, которая приехала с ним, гуляла по террасе.
Вся в черном, с тяжелой вуалью, спадающей складками, она обходила колоннаду и грустно смотрела на море.
— Эмилия Фауста! Я сожалею насчет Криспа. Я бы сказал тебе, что это никогда не должно было случиться, но это только усиливает трагедию. Я ничего не мог сделать.
Я чувствовал, что она потратила все страдания на своего не отвечающего взаимностью возлюбленного, пока он был жив; теперь, когда он был мертв, она решительно приняла мои соболезнования. Я вполголоса сказал ей:
— В будущем, когда ты будешь читать буколический доклад какогонибудь придворного поэта о том, как толпы людей в Мизенах и Путеолах каждый год выходили встречать прибывающие корабли с зерном, ты можешь улыбнуться, вспомнив то, чего никто никогда не скажет: какие бы знатные люди в этом году ни были консулами, суда прибыли незамеченными…
— Все кончено?
— Корабли стоят в ночи! Еще, возможно, подойдут отставшие суда, но Веспасиан может присмотреть за ними, как только я ему доложу.
Фауста повернулась ко мне, еще сильнее закутывая свое бледное лицо в черную накидку.
— Крисп был особо одаренным человеком, Фалько. Ты будешь гордиться, что знал его.
Я не отреагировал на эту реплику. Через мгновение я улыбнулся:
— Тебе идут строгие цвета.
— Да! — согласилась она, поновому непринужденно засмеявшись. — Дидий Фалько, ты был прав. Мой брат обижает меня, я теперь не могу жить с ним. Возможно, я выйду замуж за какогонибудь богатого старика, а когда он умрет, буду наслаждаться своим положением вдовы, в строгих, темных цветах, стану слишком требовательной и буду кричать на людей — или стану очень плохо играть на кифаре.
Я отогнал мысль, что эта благородная девушка гуляла здесь по роскошному портику консула, прикидывая стоимость его роскошного имения.
— Эмилия Фауста, — галантно ответил я, — как преподаватель игры на арфе, говорю тебе, что ты очень хороший музыкант!
— Ты всегда был обманщиком, Фалько, — сказала она.
Фауста вышла замуж за бывшего консула; мы устроили это на следующий день. Курций Гордиан погадал и произнес обычную ложь о «хорошем предзнаменовании на долгий счастливый союз». От горя и болезни Капрений Марцелл говорил бессвязно, поэтому его брачные клятвы переводил я. Никто не проявил невежливости, чтобы спросить, что происходило в первую брачную ночь; предположительно, ничего. Естественно, жених поменял свое завещание, оставив все своей новой молодой жене и детям, которые могут у них появиться. Завещание ему тоже помог написать я.
Я больше никогда не видел Эмилию Фаусту, хотя время от времени слышал о ней. Она вдовой прожила безупречную, необыкновенно счастливую жизнь и погибла при извержении Везувия. До этого времени Фауста преданно ухаживала за Марцеллом. Ему удалось дожить до того времени, когда он узнал, что имение и честь его знатных предков были в безопасности: через девять месяцев после того, как они поженились, Эмилия Фауста родила мальчика.
Я однажды видел ее сына, много лет спустя. Он выжил при извержении вулкана и вырос здоровым юношей. Ктото показал мне его. Он сидел в колеснице, облокотившись одним локтем на передний поручень, терпеливо ожидая, когда освободится дорога. Для человека, у которого денег больше, чем ктолибо заслуживает, он показался вполне приличным парнем.
У него были каштановые волосы, широкие неподвижные брови и невозмутимое выражение лица, которое смутно показалось мне знакомым.
Его мать назвала его Луцием. Наверное, в честь Криспа.
Было еще одно событие, о котором я не могу умолчать. Плохие новости мне рассказал Брион. На следующий день после свадьбы я собирался уезжать, когда Брион мне признался.
— Фалько, я знаю, где может быть Пертинакс.
— Где? Говори скорее!
— В Риме. Мы устроили Фероксу и Малышу их первые скачки, в большом цирке…
— В Риме! — В Риме, куда я отправил Елену Юстину, думая, что там безопасно.