— Конечно, — не очень уверенно протянул Собеслав, задумчиво глядя в окно, и вдруг словно проснулся: — Минутку, а почему вы так дотошно… Меня в чем-то подозревают? Вы собираетесь меня задержать? Или, может, уже это сделали?
Вольницкий искренне удивился:
— Нет, с чего вы взяли?
— Тогда, значит, я в любой момент могу встать и уйти отсюда?
— В принципе да. Вы допрашиваетесь в качестве свидетеля…
Свидетель явно обрадовался:
— Вот именно. Это мой брат, и я могу вообще отказаться давать показания, о чем-то таком я слышал, есть статья в кодексе. Так вот, заявляю вам со всей ответственностью: если сию же минуту вы не разрешите мне закурить, я забираю свои бренные останки с вашей казенной мебели и ухожу! Сейчас и здесь — не самое подходящее время для того, чтобы начинать бросать курение.
Отделение полиции — это не больница и не косметический салон, никто из задержанных розами и фиалками не благоухает. Если и существует здесь запрет на курение, то существует и другой — не измываться над задержанными и прочими подозреваемыми, не отказывать им в воде, пище и других жизненно важных вещах. Короче, комиссар тяжело вздохнул и полез в карман за своими сигаретами.
Оба закурили. Собеслав даже счел нужным добавить:
— В основном Мирек делился со мной своими заботами. Я почти ничего о себе не сообщал.
— Почему?
— Мои дела его не интересовали. Ну как же, ничего для него интересного. За девками я не бегаю, великие актрисы, политики и прочие знаменитости для меня не существуют, не моя область, а то, что интересно мне — животные, минералы, мелкие детали в предметах искусства, — ему до фени. Я ведь фотографический маньяк, фотография не только моя специальность, но и мое хобби… Впрочем, это мое личное, вас не интересует, вам интересен он. Понимаю. Он все больше хвастался, и то, чем он хвастался, меня совсем от него отталкивало. Я уже чувствовал, куда он катится. Ему доставляло удовольствие обдурить человека, это его возвышало в собственных глазах, а меня, художника по натуре, он презирал. Он делает деньги, а я? И забывал, что вот за этот дом я свою половину заплатил наличными, он же ехал на кредитах…
— Стоп! — остановил разговорившегося свидетеля следователь. — Обдурить, вы сказали. Хоть какие-то подробности, может, фамилии?
— Да не слушал я его! Пропускал мимо ушей. Для меня главное — работа, для него — деньги. И я никогда не поменяю интересную для меня работу на лучше оплачиваемую. Наоборот, в собственных глазах я бы выглядел последним подонком. А тут вдруг мой брат, мне было стыдно за него и старался избегать разговоров о его постыдном «бизнесе». Из двух зол я предпочитал говорить о его женщинах, хотя в изложении брата и эта тема оказалась омерзительной.
— О! — обрадовался комиссар, — давайте поговорим о женщинах. О тех, с кем был связан ваш брат. Ну одну хотя бы запомнили? Или какое связанное с ними событие?
Свидетель наморщил лоб, так старался припомнить, и опять устремил невидящий взгляд в окно.
— Хоть одно?.. Дайте вспомнить. Последний раз, когда я здесь был… Почти три года назад. И знаете, даже целых два события. Но предупреждаю — ничего конкретного, запомнилось в общих чертах.
— Пусть в общих, — торопливо согласился следователь.
— Зацепило за сердце, вот я и запомнил. Какой-то уже очень пожилой человек решил на старости лет пожить в домике со своим садиком. Он совсем не разбирался в растениях, ни в деревьях и кустах, ни в цветах, никогда не имел с ними дела. И Мирек ему подсунул такое, такое… дрянь и гадость, сам так выразился. И хвастался, что еще содрал со старика три шкуры, дескать, клиент успеет отдать концы, пока до него дойдет, что обдурили, то есть сдохнет закупленная у Мирека флора. Ну не понравилось мне это тогда, а еще больше не нравится теперь, когда я доношу на родного брата полиции. О, холера, вы, оказывается, записываете?
— Не волнуйтесь, мы никогда не разглашаем то, что узнаем в показаниях свидетелей, — успокоил его полицейский. — А фамилия этого обманутого клиента?
— Ну конечно же, я ее не помню, хотя не уверен — брат ее, кажется, даже не называл. Обмолвился только: «Знаешь, это тот…», так что, возможно, кто-то знакомый. Но не помню.
— А второе событие? Вы сказали — запомнилось два.
— Вот именно, одно и другое, по контрасту. Тут речь пойдет о женщине, с которой он тогда связался, тоже немолодой, и не мог с ней справиться, она все крутила носом, была недовольна, устраивала ему скандалы. Удалось всучить ей лишь половину того, на что он надеялся. И злился, тоже рассчитывал, что спулит ей негодящий товар, а она помрет до того, пока раскусит обманщика. Как-то так получилось, я сразу услышал от него об этих двух случаях, потому и запомнились. Фамилии женщины тоже не знаю.
— Да, не очень-то вы мне помогли. А что с девицами?
— В тот год Мирек как раз с женой разводился или только что закончил разводиться, не уверен. Жена от него ушла, не выдержала. А с девушками… нет, ничего примечательного не могу припомнить. Тут он действовал по схеме: или просто для удовольствия, таких он долго не держал, менял как перчатки, или задерживал на какое-то время, если девица, кроме наслаждений телесных, поставляла ему еще и клиентов. Кого-нибудь из родственников, знакомых, или просто делала ему рекламу. Использовав нового клиента, он бросал его вместе с девушкой, давая и ей отставку. И вот что я еще хочу сказать, пан следователь. Я не намерен мстить убийце брата. Возможно, это мерзко с моей стороны, но полагаю — Мирек сам заслужил такую смерть. Его кто-то прикончил в аффекте, хотя, думаю, малость переборщил в этом своем аффекте.
Только теперь комиссар понял, что этого свидетеля переполняют весьма противоречивые чувства, всего и не поймешь: жалость к зверски убитому брату, неприязнь к неизвестному убийце, претензии к брату, теперь уже мертвому, и сильно развитое чувство справедливости. И еще много другого непонятного, наверняка и самому свидетелю. Комиссар не считал, что Собеслав что-то от него скрывает, а его имущественное положение легко выяснить. Да и сестра тоже говорила о младшем брате погибшего — оторвался от них, здесь почти не бывает, все шастает по заграницам. Алиби легко проверить. Гренландия, скажите пожалуйста… Не ближний свет, но и в Копенгаген легко позвонить, там была посадка… И единственная польза от долгого допроса свидетеля — опять подтверждение мерзкого «бизнеса» убитого.
Задал в заключение еще несколько вопросов брату убитого, на нем проверяя названные ему Касей фамилии особо подозрительных клиентов покойного. Собеслав их не знал, фамилии ничего ему не говорили.
Нет, следствию от братца решительно никакой пользы. Гораздо больше надежд подавали Вандзя и Анна Брыгач.
Выйдя из комендатуры полиции, Собеслав облегченно вздохнул. Ему удалось не попасть в расставленные комиссаром ловушки, скрыть все, что он успел сделать за сегодняшний день, не моргнуть глазом, когда следователь называл знакомые ему фамилии. Большинство прозвучавших на допросе фамилий ему и в самом деле не были знакомы, а группа подозреваемых, в самую гущу которых он угодил, Собеславу таковыми не казалась и никакой общественной опасности не представляла. О собственных же делах он мог рассказывать комиссару с упоением, но пользы следствию от этого ни на грош. В глубине души он испытывал сочувствие к безвременно умершему брату, но не мог не осознавать, что тот мог сам оказаться виновным в собственной смерти. Ведь сколько людей он обманул, обидел, измучил! Но такая страшная смерть… Могли бы и ограничиться основательным мордобитием, зачем же так уж свирепствовать? Возможно, ему удастся что-нибудь выяснить относительно убийцы или возместить пострадавшим от брата их потери, но слишком уж мало у него времени. А сейчас надо спешить, приближалось время встречи с потрясающей девушкой.
В свою очередь Вольницкий спохватился сразу же, как только свидетель покинул комендатуру. Эх, дал маху, такое упущение со стороны опытного сыщика! Это что же получается? В Варшаву мужик прилетел около одиннадцати, встреча с сестрой была кратковременной, по его же словам, ну, распаковаться, возможно, помыться с дороги, ведь не пил же, на допрос в комендатуру явился — сам явился! — после четырех, что делал все это время? На допросе был трезвый как стеклышко, значит, не пил. Охотно рассказывал о своей работе, вкалывает вовсю и уже получил известность, фамилию, замаранную братом, не сменил, может, хочет как-то ее реабилитировать? Почему он ни о чем этом не спросил свидетеля?
Голова идет кругом, и посоветоваться не с кем. Гренландия, Гренландия, подумаешь, и что с того? Мог прилететь и через час улететь, не один преступник уже так поступал. Брат убил брата? И это случалось, вспомнить хотя бы библейских Каина и Авеля. Или Ромула и Рема. Только вот позабыл, кто из них кого убил… Надо было в свое время не прогуливать уроки истории, а учиться.
Хорошо бы хоть одного свидетеля вычеркнуть из списка подозреваемых. Ага, телефон! Он сказал, что можно говорить по-польски. Верно, поговорю и опять помчусь на Давиды, к той единственной обожательнице жертвы преступления, не изменившей ему.
Вандзя Сельтерецкая сидела в недавно привезенных туях и проливала горючие слезы. Стоя на краю зеленого массива, ее хозяйка и опекунша Анна Брыгач произносила обвинительную речь:
— …дура набитая, недотепа, каких свет не видел! У меня в глотке пересохло, ну сколько я могу тебе втолковывать! Уже еле языком ворочаю. А ведь я тебя предупреждала, добром это не кончится! Нашла Ромео, ослица! Принца на белом коне! А ты словно оглохла и ослепла, ничего не соображала, словно не голова у тебя, а кочан капустный! И если бы не твоя мать, тебя давно бы тут не было, нет у меня сил видеть эту тормозуху! А ведь я за тебя отвечаю, так хоть теперь веди себя умнее, прикинься ветошью и не больно трепись перед ментами! Хорошо, что я эту смазливую мразь сразу раскусила с первого же его саженца. И знала, с кем имею дело. Да употреби я на дело то время и силы, которые на тебя потратила! И все впустую. Вон отсюда, кончай реветь и отправляйся домой! Сию же минуту! Оглохла? Не доходит? С тобой толковать — что вот с этим пнем трухлявым. Да у любой курицы мозгов больше, чем у тебя. Натерпелась я с тобой, ничего не скажешь. А что это там журчит? Дрянь последняя, ты и кран не прикрутила?!!
Комиссар Вольницкий стоял недалеко за пани Анной и с интересом выслушивал ее поучения неразумной девахе. К его большому сожалению, хозяйка оборвала речь и, кузнечиком перепрыгнув длинную шеренгу низеньких туек, закрутила кран. Журчанье прекратилось, Анна уже собралась выдать неразумной очередную порцию жизненной правды, да заметила полицейского и затолкала ее обратно в себя.
— А, это вы, — не очень радостно приветствовала она полицейского. — Слушаю, в чем дело?
Комиссар, указав на зареванную Вандзю, уже раскрыл рот, чтобы сообщить о желании побеседовать с девушкой, но ему не дали и слова сказать. Пани Анна оказалась проворнее:
— Ее пока оставьте в покое. Влюбилась, идиотка, в покойника, и сами видите — такое горе у человека! Сейчас она успокоится и придет в себя. Ну!!!
Угрожающее «ну!» относилось не к комиссару, а к скорчившейся в туях несчастной Вандзе, которая зарыдала с удвоенной силой. Анна Брыгач решительно направилась к дому, и попробовал бы следователь не последовать за ней!
Впрочем, он поступил правильно, в чем немедленно убедился. Там уже его поджидали все перечисленные хозяйкой плантации свидетели, подтвердившие ее воскресное алиби. На встречу с представителем закона их привело примитивное любопытство, и они этого не скрывали. Ни у кого из присутствующих не оказалось на совести не только преступлений в прошлом, но даже и проступков, никто не испугался мента, и все охотно давали показания. Из последних неопровержимо следовало, что воскресный вечер они провели в угодных Господу Богу нашему трудах. В обществе пани Анны, а как же!
Комиссар не был дураком, понял, с кем имеет дело, не стал ни к чему придираться и порадовался, что одним доказательством алиби подозреваемого у него стало меньше. Теперь он мог заняться все еще не помнящей себя от горя Вандзей.
Вандзя послушно вылезла из туй и пошла в дом. Правда, на вопрос, где она была в роковое воскресенье и что делала в указанное время, Вандзя залилась горькими слезами, но в потоке слез попадались и слова. Из них удалось понять: на дискотеке она была, так себе, поехала, чтобы развлечься, откуда ей было знать, что в это время происходили такие ужасные вещи!
— Так себе одна и поехала? — удивился комиссар.
— Однааааа… — прорыдала она.
— А почему же одна? У вас разве нет знакомых….
— Я не хотелааааа…
— Принца она ждет, — прошипела откуда-то сбоку пани Анна.
Вольницкий попросил не мешать допросу свидетеля, но уже начинал терять терпение, ведь поток слез не уменьшался. Наконец в этом потоке удалось выловить одну маленькую рыбку. Вандзя поехала на дискотеку одна потому, что надеялась встретить там пана Кшевца.
— Вы с ним договорились о встрече?