Лучше всего, конечно, было бы доставить эти "фрагменты" Качку и его ребятам. В назидание.
- Когда эта казнь совершена? Примерно можете сказать? - вопрос эксперту.
- Сутки, не больше.
- Ладно, мы на обратном пути за вами заедем.
Водитель, участковый да я. Два автомата, три пистолета.
- Сколько у Качка людей? - спросил я Зайцева.
- Пятеро, по моим данным.
- Вооружены?
- Конечно. Кто чем - железки, ножи, ружья. Это - что я знаю.
Машина выскочила из леса, пошла ухабами вдоль заброшенного поля, по краям которого попадались останки то сеялки, то косилки, даже почти целый плуг в заросшей борозде закопался.
- Во разор-то, - покачал головой водитель. - Как в гражданку.
Так оно и есть. Война против нас давно ведется. А мы все ждем чего-то.
Дорога пошла вверх, машина взобралась на пригорок, а за ним среди лип показалась белая колокольня церкви.
- Лебяжий?
- Он самый. Сначала куда?
- Сначала к фермеру.
- Это на другом конце села, я покажу.
Проскочили, пыля, селом, свернули, мимо заброшенной мастерской, мимо заросшего пруда, глубокими колеями выехали к ферме Горшени, стоящей на далеком отшибе.
Остановились. Слева - пустой коровник, пустой навес для техники, пустой, с распахнутыми воротами, гараж; справа - добротный дом с двумя террасками, почти не видными из-за кустов сирени, за домом - огород, на краю его, у прудика - рубленая банька.
Двери в дом закрыты, за окнами никто не мелькает бледными лицами. Тишина. Настороженная. Тревожная. Которая вот-вот может оборваться. Криком. Выстрелом.
Не сводя глаз с дома, мы вышли из машины. С оружием.
Приблизились к крыльцу. Участковый легонько постучал в окошко.
- Кто? - послышался за дверью (давно там стоит) напряжен ный голос.
- Никитич, это я, участковый.
- А с тобой?
- Свои, Никитич, милиция из города.
Загремели засовы, открылась дверь. На пороге появился высокий мужик, загорелый, ладони - лопатами. За его спиной - двое добрых молодцев. Косая сажень, кулаки - арбузы.
- Кто такие? - не входя, спросил Зайцев.
- Племяши мои, погостить заехали. - Горшеня посторонился, давая нам дорогу, парни тоже раздвинулись - как два шкафа, двухдверной конструкции каждый.
Через опрятные сени прошли в комнату. Зайцев побегал глазами туда-сюда, шагнул к печке, вытащил из-за нее двустволку.
Переломил стволы, извлек патроны.
- Картечь, да, Никитич?
- Она самая, - согласился Никитич.
А парни промолчали.
Зайцев заглянул за занавеску, не поленился нагнуться до пола- выудил из-под лежанки еще одно ружье.
- А третье небось в шкафу, да?
Горшеня молча кивнул.
- Вооружились, стало быть? - спросил я. - Молодцы. Одобряю ваши действия.
В ответ угрюмое молчание.
- А хозяйки твои где? - поинтересовался Зайцев.
Горшеня трудно сглотнул комок в горле:
- Там, в дальней горнице.
- Позови-ка.
Горшеня отрицательно покачал головой.
- Не надо на них смотреть. У них вид плохой.
- Рассказывай. И ничего не бойся. Мы с добром к тебе пришли. Это полковник Сергеев, начальник городского Штаба по борьбе с преступностью.
Мне на гордость и радость блеснул наконец-то в глазах Горшени огонек. И у его парней облегченно как-то плечи опустились, отмякли ребята.
- Да что особо рассказывать? Они и раньше наезжали, когда я еще в силе был. Платил, конечно, что сделаешь? А нынче дела совсем угасли. Кредиты пришла пора возвращать, пеня набежала. Ну, выход один - сворачивать дела. Все распродал, даже легковушку - в общем, для банков деньги собрал. Горестно, конечно. Вся мечта кончилась. Об земле. Об урожае. Об хорошем достатке. Об уважении... Ну тут как раз эти и заявились, втроем. Прослышали, мол, разбогател ты враз, Горшеня. Делиться надо. Я аж чуть не взвыл. Побойтесь, говорю, Бога, ребята. Нет у меня ничего, один минус на балансе остался, все за долги уходит. - Он положил тяжелые руки на стол, пальцы вздрагивали. - Ладно, говорят, мы сговорчивые. Давай за столом консенсус устроим. Где, мол, хозяйки твои? А я, не видя дурного, обмолвился: в баньке, день субботний... Они все там парились- жена, теща, дочки, младшей - десятый годок. Вот, говорят, и мы с ними попаримся. А ты посиди здесь, подумай об наших делах. Я еще ничего не сообразил, а они меня в наручники, из горки стаканы взяли, водку из холодильника - и в баню... Прижмурился, скрипнул зубами. - Долго назад не шли. Всех моих хозяек... Даже малолетку. Да не по одному разу. Издевались, били. Заставляли всякую им пакость делать. И все мне рассказали. Да еще хвалились: радуйся, дед, что со слов узнал, а не глазами видел. Еще выпили. Ну мы пошли, говорят, устали с твоими бабами да девками. Завтра, мол, снова придем. Повторим урок. Наглядно. Чтоб ты все хорошо видел.
Вот, журналист Путанин, а ты говоришь: рука не поднимается. Не дай тебе судьба на себя такое примерить. Хотя всякое может случиться, на большой-то дороге.