Генерал вошёл сперва в приёмную, где секретарша ему проговорила "Здравия желаю!", хотя это его раздражало до предела. Эти слова не должны были произносить уста женщины. По этой причине он не отвечал, а молча морщился, и взгляд его ещё больше утяжелял атмосферу помещения.
- Зайди, дам кое-что отстучать на машинке.
Приготовленный ещё с вечера, рапорт министру по поводу Архива содержал предсказание: всё в порядке, документы на своём месте.
Секретарша, взяв рапорт, спросила:
- В скольких экземплярах?
- В трёх. Их хочу видеть сейчас. И свяжись с приёмной министра, передай, что прошу о встрече.
Вешая фуражку и ставя чемодан-дипломат на свои места, получил и ответ от секретарши:
- Господин министр сейчас во Дворце "Виктория". Сможет вас принять, как только вернётся, он вас известит из кабинета.
- Хорошо. Сейчас печатай материал на машинке и посылай к чёрту всех, кто звонит по телефону, кроме министра.
Опустившись в кресло, устроенное как можно удобнее, генерал из всех папок, стоящих на бюро и содержащих корреспонденцию, материалы следствий, дела, доставленные курьером в это утро в восемь часов, выбрал папку с прессой. Сначала каждое важное лицо в Министерстве получало собственную папку с прессой.
Офицеры из бюро прессы начинали работать в четыре часа утра, когда получали первые газеты, читая и обрабатывая абсолютно всю периодику, выходящую на территории Румынии. Те статьи, которые считались интересными, в том смысле, что касались учреждения, копировались в стольких экземплярах, сколько папок нужно было подготовить. Клевету, сенсационные известия копировали меньше, лишь для лица, замешанного в этом, и ещё для двух-трёх человек из Министерства, непосредственно заинтересованных в карьере, о которой шла речь. Читая папку с прессой, каждый рисковал узнать о сенсационном продвижении какого-нибудь своего соперника, о чём никто не осмеливался доложить. В прошлом году генерал-майор Думитрашку, которому уже тогда было семьдесят, восстановленный на службе в 1989-м, так как был специалистом по борьбе с терроризмом, перенёс прединфаркт, прочитав в папке с прессой, что не является отцом своего единственного ребёнка, слух, ставший общеизвестным в Бухаресте за последние сорок лет, и не интересовавший уже никого. Статейка без подписи, опубликованная в одной скандальной газетке, была скопирована в бюро прессы специально для генерала Думитрашку, так как касалась министерства и, в частности, его сотрудника. За эту промашку (прединфаркт!) генерал Думитрашку был быстренько отправлен в отставку по состоянию здоровья.
Перелистывая статьи, генерал снова оказался поглощён приступом сна. Склонив голову, остался в таком положении несколько мгновений, упёршись руками. Подумал: "Только бы не сорвалась комбинация!.." Затем заснул. На этот раз ему даже что-то снилось. Будто бы видит он вновь айвовые деревья из детства, где-то на Проспекте Победы, совсем рядом с Министерством. Плоды были большие, жёлтые, пахучие, знак того, что созрели только что...
Через несколько мгновений секретарша его побеспокоила:
- Господин генерал... господин генерал... Вернулся господин министр и ждёт вас прямо сейчас.
Он проснулся с совершенно ясной головой, без какой-либо тени головокружения, с отпечатавшейся на щеке полосой рукава генеральского кителя. Спросил:
- Ты отпечатала рапорт?
Да, рапорт был готов. Поднявшись на ноги, прошёл в прихожую, затем вышел в длинный холл, обрамлённый дверями, обитыми кожей настолько, что кажется, будто слова здесь остаются в плену у стен, среди которых были произнесены. Спустившись в главный холл на первом этаже Министерства, оглядел позолоченные колонны, карикатурно имитировавшие дорический стиль, затем большие картины, каждая размером в стену, изображающие различные виды вьюг, отвратительность которых казалась всем проходящим в холле настоящим искусством. Отсюда генерал, без стука, вошёл в приёмную министра. Человек в кабинете даже не поднялся на ноги. Это был очень молодой и очень смелый лейтенант, который обращался на "ты" к генералам. Их это возмущало, но они не могли перечить. Кроме того, он был в курсе всех слухов по поводу внезапных отправок в отставку и неожиданных продвижений по службе, и вёл себя соответствующе, как тот, кто может предвидеть реальность. При виде генерала никогда не вскакивал на ноги. Этого нужно помнить. Этого и ту, с телефона - думал генерал. В то время, пока готовился войти, не глядя на человека в кабинете, тот прошипел сквозь зубы:
- Учтите, что министр очень устал.
Так и было. Генерал вошёл в кабинет и оглядел длинный персидский ковёр, пропитанный пылью, длинный стол для заседаний, с двенадцатью стульями, кресла с кружевным бархатом, библиотеку с сочинениями Ребряну и Славича, так и стоящими на полках со времён Постелнику, тома, которые никто никогда не открывал; и, в конце концов, заметил в конце полутёмного помещения лохматую голову и толстые губы министра, с закрытыми под наморщенным лбом глазами.
- Здравия желаю, господин министр.
Никакого движения. Через некоторое время министр сделал ему знак приблизиться, куда-то к креслам из бархата. Генерал так и не понял, нужно ли садится, и предпочёл остаться на ногах.
- Господин министр, я выполнил проверку, которую вы мне приказали совершить в Архиве. Разрешите доложить, что всё в порядке. Я составил и подписал рапорт.
Подойдя ближе, генерал почувствовал, что от министра страшно пахло коньяком. Он был на тридцать лет младше генерала и попал в Министерство внутренних дел в результате событий, заставивших сгореть несколько учреждений Бухареста. Была необходимость в каком-нибудь молодом проходимце в Министерстве, бескомпромиссном, с тонким опытом, с юридическим образованием, и в то же время, чтобы был понимающим человеком, так как времена были неспокойные. Так он стал министром. Единственным его недостатком была слабость к напиткам, из-за чего полицейские, люди опытные в этом деле и готовые всегда истолковать любой недостаток, всегда оказывались захваченными врасплох. Каждый вечер у него были всевозможные дегустации, и, через несколько недель после прибытия в Министерство ему ничего не оставалось делать, как принимать или отклонять предложения, поступающие к концу каждого дня. Однажды даже перенесли важное заседание командного совета Министерства, потому что министр настолько "устал", что больше не мог держаться на стуле.
В этот день, в среду, министр вернулся из Пояны Брашов, где один начальник полиции из Ардяла приготовил ящик французского коньяка и пригласил его на министерскую виллу. Теперь министр был после напряжённой ночи, закончившейся заседанием правительства во Дворце Виктория, о котором он не знал заранее, и где нужно было молчать, чтобы никто не заметил. Раздавленный от недосыпания, министр ощущал тяжесть в голове и желал отправить все проблемы как можно скорее.
- Вот рапорт, - сказал генерал, протягивая лист бумаги. - А по поводу выставки в Центральном Доме Армии я уже объявил в прессе, как вы постановили вчера.
Министр смущённо посмотрел на генерала, пробуя вспомнить, когда и что он постановил. Ему показалось, что генерал посмотрел на него, как на труп. Это был серый взгляд, который его пугал. Для того чтобы подтвердить свою власть, министр проговорил:
- Я лично проверю наличие документов в наших архивах. Наверное, на выставке.
"Чёрта с два проверишь" - подумал генерал. - "Увидишь, и знать не будешь, что ты видишь, обведут тебя вокруг пальца".
Министр продолжал:
- Подготовь лично дело комиссии по культуре, докладывать будешь на этой неделе, утром в субботу. А завтра хочу видеть дело тех, из Бакэу, то, что я перенёс с понедельника.
Помолчав мгновение, исчерпав свою власть, добавил, желая как бы вселить свою усталость собеседнику:
- На этой неделе я должен составить рапорт по поводу ухода в отставку по возрасту... Я его ещё не составил... Потому что ещё не решил... У тебя есть ещё доклады?
*
Секретарша его ожидала с ежедневным списком телефонов, которые его искали, большинство важных, но были и такие, о которых он и знать не хотел.
- Позже, - сказал он секретарше. - Пускай сейчас меня никто не беспокоит.
У него болели плечи и слегка кружилась голова. Растянулся на диване, тут же, в кабинете, и подумал, что в это самое время в комнатке за министерским кабинетом и сам министр делает то же самое: укладывается на спину и пробует заснуть.
Генерал проговорил мысленно: "Это самый низкопробный шантаж. Начиная со следующей недели я записан в число ответственных за выборы. Он не хочет отправить меня в отставку, даже не может этого сделать, хочет лишь оказать давление. Что-то от меня ему нужно!"
Генерал заснул, потому что не хотел больше думать об этом. Заснул, потому что угроза ухода на пенсию, на этот раз во второй раз и навсегда, ему казалась страшнее, чем смерть. Все знали, насколько он был уязвим в этом вопросе. Не исключая и министра. Поэтому он себя и вёл так. Поэтому и пробовал его использовать. Какой простак! Как его за эти годы вывели на передний план политической жизни! Молодчик, не имевший раньше никакой перспективы, могущий остаться на долгие годы юрисконсультом на каком-нибудь консервном заводе или быть секретарём партии неизвестно где. И это в лучшем для него случае.
Генералу ничего не снилось.
Прошло больше получаса, может быть час, когда кто-то взял его за плечо и покачал слегка. Генерал пробормотал:
- Я же приказал не беспокоить меня.
- Да это я! Что, не узнаёшь?
Открыв глаза лишь сейчас, несколько секунд ничего не видел. Затем в помещении начало проясняться, стали различимыми отделка, политическая карта мира размером во всю стену, а затем и защитная униформа прямо перед ним. Это был генерал Петру Михалаке, служивший и сейчас в военном ведомстве, старый приятель, ещё со времён учёбы в Москве. Он о чём-то спрашивал.
- А, ты меня не беспокоишь никогда, - ответил ему генерал, так и не поняв вопроса. - Только вот, я устал чуть-чуть...
- Раз работаешь и ты слишком много...
- Да не повезло мне, как тебе, остаться в Армии.
Все военные, предоставленные в распоряжение полиции, или же моряки, выросшие до адмиралов, или артиллеристы, получившие генеральские звёзды в Министерстве внутренних дел, сожалели о своих должностях, которые имели когда-то в Армии, и мечтали руководить ею.
- Не-ет, - протянул Михалаке, - тебе не на что жаловаться. Я слышал, тебе везёт.
- Который час? - спросил генерал, всё ещё лёжа на диване.