В кабинете Бежана Лукаша Дарко освободили в первую очередь, так как он, как и обещал, тут же раскололся и сдал клиента.
– Там в Заленже мы действительно стояли довольно долго, Пустынко чего-то ждал, не сказал, чего, но, странная вещь, на часы он не смотрел, а лишь всматривался в дорогу. В направлении леса. Видно, чего-то он там дождался, так как вдруг велел мне ехать дальше, в Лесную Тишину. Я его уже возил туда раза три или четыре, так что дорогу знал. Перед домом он снова велел мне ждать, не было его минут тридцать, часы у меня торчали под носом, на приборной доске. Примчался чуть ли не бегом, с тремя плотно набитыми картонными папками в руках, одна бумажка у него по дороге вылетела, он за ней вернулся. Мы поехали дальше, во Владиславов, хотя перед этим речь шла о том, что мы возвращаемся в Варшаву, и при этом он гнал меня как на пожар.
Адреса во Владиславове я не знаю, точнее говоря, не помню названия улицы, он сам показывал мне, куда ехать, так что мне было все равно, зато помню, что он пошел к какому-то Карчоху. Эта фамилия была написана на калитке, на почтовом ящике. Сидел он там до второго пришествия, чуть ли не до ночи, зашел туда с одной папкой, а вышел без нее, с пустыми руками. И мы вернулись в Варшаву. Вот и все.
– А остальные папки? Вы же сказали, что их было три.
– Наверное, оставлял в машине, потому как в окно не выбрасывал. Я не обратил внимания, пассажиры часто что-то оставляют.
– А этого Карчоха вы видели?
– Да. Если это был Карчох. Он выглянул, когда начала выть «тойота» Изы Брант. Этого типа я уже раньше видел, в Варшаве, и узнал – у него характерное лицо.
– Опишите его.
– Высокий, плечистый, около шестидесяти, седой. Лицо у него такое.., ага, на бульдога похоже.
Или на мопса. Как бы морщинами поперек сжато и производит впечатление бешеной морды.
– А где вы его видели и когда?
– В городе. Оба они, Пустынко и этот предполагаемый Карчох, вместе вышли из кабака. Из «Адрии».
Я некоторое время стоял в пробке, смотрел на них, они прошли на стоянку. Не помню, когда это было, довольно давно, вроде бы в прошлом году осенью.
К тому же тот Северин, которого я вез из Млавы, – это он.
– Так почему же вы сразу все это не сказали?
– Потому что обещал не говорить. Пустынко был моим постоянным клиентом…
– Был? А сейчас?
– Наверняка больше уже никогда не будет. По вполне понятным причинам. Я возил его несколько лет, лет шесть, наверное, сначала редко, потом – чаще, он хорошо платил и выбирал симпатичные маршруты. Почти с самого начала он оговорил следующие условия: он платит, а я молчу, это его дело, куда он ездит, когда и зачем. Наркотиками, сказал, он не торгует, так что я могу спокойно ослепнуть и оглохнуть.
– И куда вы его возили?
– В самые странные места. Например, в скаковые конюшни. В какие-то дыры по всей стране, я, в общем-то, не записывал, так что пришлось бы долго соображать, чтобы все их вам назвать. Мы уже даже чуть ли не подружились.
– А он говорил, почему он предпочитает ездить с вами, а не сам?
– Говорил, почему же нет. Жена у него патологически ревнива, во всех его делах подозревает походы налево, установила слежку за его машиной, устраивает ему скандалы с истерикой, всему миру сразу же известно, где он был, а конкуренты только этого и ждут. Кроме того, сделки обычно обмывают, а он после выпивки за руль не садится. По моему мнению, правда тут где-то посередине.
– А чего ради ему в голову пришли наркотики?
– Это, пожалуй, наиболее скользкое занятие, так что он сразу же сделал оговорку. К тому же он, похоже, подозревал меня, что вроде бы я раньше возил наркомафию и получал от них доход. Ничего подобного.
Возить-то я мог все – оружие, наркотики, фальшивые доллары, но ничего об этом не знаю, в карман пассажирам я не заглядывал. Да и в чемоданы тоже.
Так откуда я мог знать, что мужик едет, скажем, в Свиноуйсьце, а сам к груди мешочек с героином прижимает, я же человека везу, а не товар. Пустынко так сдуру думал, может быть, он какой шантажик имел в виду, но я все это только недавно осознал.
– Постарайтесь еще вспомнить, что там было на дороге под Заленжем. Какой вид мог заставить вашего пассажира сдвинуться с места?
– Понятия не имею. Ничего необычного там не происходило.
– Тогда постарайтесь вспомнить все.
Лукаш Дарко нахмурил брови, задумался на некоторое время и заколебался.
– Я бы охотно сделал ему гадость, гниде паршивой, но…
– Что но?..
– Как вам сказать… Боюсь навредить невинному парнишке…
– Даю вам слово, что невинному мы ничего плохого не сделаем.
Было в майоре Бежане что-то такое, что заставляло самых закоренелых преступников при общении с ним ощущать потребность выговориться. Он распространял вокруг себя какую-то необыкновенно благоприятную ауру доброжелательности, заботы о человеке. И Лукаш ему поверил.
– Мотоцикл там перед нами несся. От самой Варшавы. Я его на шоссе догнал. Обычный мотоцикл, я бы его обогнал, хотя он прилично шел…
– Какой мотоцикл?
– «Хонда-250», как мне кажется. Я бы, повторяю, обогнал его, но Пустынко вдруг велел мне притормозить. Сказал, что мы слишком быстро едем, он еще не успел обдумать сделку. Я поехал медленней, потом он велел прибавить газу, и так как-то получалось, что я все время держался за этим мотоциклом.
До самой Млавы, до поворота на Заленже. Мотоцикл тоже свернул, а потом пропал у меня из поля зрения. А мы остановились в Заленже.
– А что потом?
– Потом я смотрел перед собой, так же как и Пустынко, потому что больше нечем было заняться. По этой дороге к лесу шли бабы с корзинками.
И дети. Проехали два трактора, грузовик. Пара велосипедистов. Пронеслись какие-то мотоциклы, один из которых точно кроссовый, а второй – какой-то столетний, такое старье, а летел так, что я даже удивился. Легковушки, штуки три, «фиаты». Все это редко проезжало, с большими перерывами, я не по порядку говорю, а так, как вспоминается. А, еще телега одна. Ну и выскочил мотоцикл в нашу сторону, и что-то мне показалось, что это тот самый, с шоссе. Как раз тогда Пустынко и двинулся, словно только его и ждал. Не знаю, есть ли в этом какой-то смысл, говорю то, что видел.
– А номер у него был варшавский?
– Точно варшавский, но я его не запомнил. Ни к чему мне было.
– И больше в тот момент ничего не происходило?
Лукаш снова немного задумался.
– Парнишка какой-то из кустов на шоссе выскочил. Чуть под этот мотоцикл не попал. Сопляк, лет двенадцати.
– И что?
– Ничего. Остановился и стоял. Тут как раз и мы тронулись.
– Вы бы его узнали?
– Да никогда в жизни. Парнишка как парнишка.
В руках у него что-то длинное было. Вроде как небольшие удилища.
Бежан закончил допрос, так как появились оба его сотрудника, вначале сержант Забуй, а затем поручик Гурский. Выглядели они взволнованными, хотя видно было, что изо всех сил стараются держать себя в руках. Предупредив Лукаша, что придется с ним еще раз поговорить, он отпустил его.
Сержант Забуй с торжеством положил на стол небольшой магнитофон, Гурский высыпал целую пачку снимков из поляроида. Заговорили они одновременно, словно это был старт стометровки.
– Сердечная подруга Михалины Колек…
– Этот Ченгала врал, как нанятый…
– Минутку, – перебил их Бежан. – Не все сразу.
Спокойней, по порядку. Вначале Ирек, так как ему нужно будет возвращаться на свой пост. Вижу, что кое-что у вас есть.
Сержант Забуй попытался высказать все враз.
Изложить начало разговора, прочесть свои записи, включить магнитофон, представить свои выводы. Бежан привел весь этот винегрет в порядок, заставив подчиненных спокойно прослушать пленку, которая, К полному их удивлению, ни разу не заела, благодаря чему записи сержанта можно было отложить в сторону. Наградой им послужили собственноручно приготовленный начальником кофе и извлеченное из глубин письменного стола пиво.
– Анастасия Рыкса для нас – прямо-таки золотой прииск, – высказал свое мнение майор, прослушав текст до конца. – Если бы тогда преступник от нас не сбежал, то у нас вообще ничего б не было, так как, честно говоря, я и не думал устанавливать у Колек этот пост. Все это нужно будет сразу же переписать. Повторяются Бешеный, Пустынко, Ченгала…
– Вот именно! – вырвалось у расстроенного Роберта.
– Спокойно. Кстати, Кая Пешт, а не Пруст и не Прыщ, я склонен тут верить Изе Брант. Все фамилии нужно исправить, а вот письма, адресованные пани Колек, начинают приобретать все больше смысла. Анастасию мы еще пораспрашиваем.
– Ей только дозволь, пан инспектор, она подозревает всех подряд в убийстве Михалины. А в отношении звонка она, собственно, только этих двоих и видит…
– Очень хорошо, возвращайся на место, может, туда еще кто придет. По части убийцы я сомневаюсь, он, видимо, уже сориентировался, что квартира подверглась обыску, но другие нам тоже пригодятся.
Теперь ты, Роберт.
Поручик Гурский наконец-то получил слово.
– ..и я даже готов был ему поверить, – с горечью продолжал он, повторив первую часть беседы с Мариушем Ченгалой, – он мне показался таким симпатичным, холера его задери.., если бы не кабинет. Само у него сорвалось, он и глазом не моргнул, а уж о чем, о чем, а о священном кабинете Доминика он не мог не знать! В Лесной Тишине бывал, Михалину знал, должен был и весь дом знать, и обычаи своего покровителя. Ложь аж зазвенела в воздухе, а у него это так гладко вышло…
– И ты на него нажал? – забеспокоился Бежан.
– А вот и нет! – торжествующе похвастался Роберт. – Я этак деликатненько выяснил: ах да, действительно, у Доминика там есть кабинет, то есть был, но он там не бывал, кажется, Доминик вообще никого туда не пускал, кажется, ха-ха-ха! Потом он еще раз подставился: начал объяснять, что в гости его не приглашали, он приезжал, привозил что-то необходимое, иногда его угощали кофе или чаем, и если бы там имелся вход для прислуги, то он бы через него заходил, для Доминика он был просто дерьмо. Ага, дерьмо! Вначале дружба, протекция, опека, а потом вдруг дерьмо, это почему же? Парень посерьезнел, от шпаны отошел, окончил школу, да что я говорю – закончил политехнический! Вышел в люди, работает, почему же вдруг дерьмо?
– Из самых разных показаний следует, что для покойника все остальное человечество, кроме него самого, было дерьмом…
– Но и это еще не все! Я оставил его в покое, убрался оттуда и малость подождал, очень уж все это мне не понравилось. Не прошло и четверти часа, как он закрыл свою мастерскую, помчался на соседнюю автостоянку и, знаете, во что он сел? В «мерседес». Точно такой же, как и у Доминика. Если бы я не знал, что машина Доминика стоит у нас, на охраняемой стоянке, я подумал бы, что он у него свистнул «мерседес». Идентичный! Я поехал за ним, ага, за мастерской он ютится, как же, – вилла у Леса Кабацкого, вроде бы скромненькая, а внимательно посмотреть – роскошь – аж глаза на лоб лезут!
Гараж на две машины, элегантная пристройка – похоже, мастерская или лаборатория, блондинка внутри, как от золотой рыбки, возможно жена. Он на минутку зашел в дом, а потом начал выделывать какие-то странные вещи. Я упорно ждал.
– И что? – с нетерпением спросил Бежан, так как Гурский замолчал, переводя дух.
– Он вышел, отъехал чуть-чуть на этом «мерседесе», сразу же за углом поставил его в кусты, так, чтобы его не видно было. Вернулся домой, но не открыто, а крадучись. Сторонкой, тихонечко вывел из этой пристройки мотоцикл, дотолкал его туда же за угол, и только там завел мотор. Я поехал за ним, на Сасанки, там дачные участки, он закатил туда свой мотоцикл, опять толкая, без шума, у него был ключ от боковой калитки, спрятал «хонду» в каком-то старом сарае, от которого у него тоже был ключ. От висячего замка. Номер участка я на всякий случай записал. Автобусом он доехал до Волоской, поймал такси и – снова в тот Лес Кабацкий. Вылез перед каким-то соседним домом, такси отъехало, он пешочком дошел до «мерседеса», сел в него и вернулся в мастерскую Все это заняло часа два. А я вернулся в Лес Кабацкий…
– Зачем?
– Не знаю. Может, чтобы проверить, действительно ли он там живет, возможно, он к девице только в гости ходит.
– Ты с ума сошел.
– Это точно, – убежденно подтвердил Гурский. – Но меня разозлило, что я вначале так купился на хорошее впечатление. Я бы даже совершил глупость и перелез через забор, в окошки позаглядывал, за вора бы сошел, но, слава богу, встретил почтальона.
Я ему заморочил голову…
– Как это? – заинтересовался Бежан.
Гурский тяжело вздохнул.
– Вроде как я запал на ту красотку, что здесь живет. Крыша у меня от нее едет, кто она и есть ли у нее муж или еще кто-то? Он мне поверил. Корреспонденция приходит на две фамилии, поменьше – для Мариуша Ченгалы, побольше – для Барбары Буковской.
Она разводит кактусы, есть у нее что-то вроде цветочного магазина, кактусы эти цветут, он их разок видел, она сама ему показала. А мужик копается в каких-то слесарных железках. Вот и все, что я узнал.
В этот момент, как по заказу, им доставили переписанные с магнитофонной ленты показания Анастасии Рыксы. Ярко-оранжевым маркером Бежан начал подчеркивать все названные ею фамилии и быстро попал на Каю Пруш. Он предположил, что это – Кая Пешт. Анастасия, которую смерть подруги скорее взбесила, чем расстроила, сообщила, что эту Каю Доминик давным-давно вытащил из какого-то преступного болота и даже помогал пристроить куда-нибудь ее сестру, что наполняло Михалину недоверием и опасениями. У них на двоих имелось то ли огородное, то ли цветочное хозяйство, или какой-то садовый участок, или еще что-то в этом роде, однако эта дура, в смысле Кая, снова во что-то вляпалась – вечно создавала проблемы. А вот сестра – та нет.
Как-то иначе ее звали, вроде Бася, «пани Бася» – так к ней обращался Доминик, когда она один раз была у него в Лесной Тишине, чтобы извиниться за сестру и поблагодарить за хлопоты. Михалина разозлилась из-за ее визита – та как раз на нее попала – и потом призналась Анастасии, что у нее аж сердце закололо, потому как блондинка эта – ну прямо как роза, она даже испугалась, что Доминик начнет за ней ухлестывать. Но почему-то нет, не стал. Каи-то она не боялась, та для Доминика была просто барахло и тряпка половая. Случалось даже, что она плакалась Михалине в передник, делясь своими переживаниями.
Всю информацию пришлось собирать в кучу из разных фраз, так как Анастасия не слишком придерживалась темы, отвлекаясь на свои эмоции, которых появлялось все больше по мере убывания жидкости в бутылке. Время от времени она заверяла сержанта, что если бы Михалина была жива, никто бы из нее даже клещами ни одного словечка не вытянул, но раз уж какой-то подлец убил ее подругу, так вот ему!
Она все скажет, и, может, тогда его найдут.
Красноречивые словесные описания страшно разговорчивой Анастасии удивительно совпадали с новейшими открытиями Гурского, отчего поручик начал лелеять все возрастающие надежды. Однако надежды эти быстро увяли, так как оказалось, что информацию о владельце садового участка номер сто сорок девять ни в одном кооперативе ни одного района по телефону не дают. Получалось, что это – наиболее строго охраняемая тайна на свете, которую он вознамерился раздобыть слишком уж легко и просто.
– Оперативника! – в отчаянии взвыл он. – Дадут нам хоть кого-то или одного только Ирека Забуя?
– На один день. Для выяснения деталей, – был лаконичный ответ.
– У нас есть детали!
– И еще у нас есть деликатное напоминание сверху, чтобы мы не слишком-то усердствовали. Думаю, что они скоро передерутся из-за макулатуры Доминика.
– Холерная жизнь!
– А ты еще не привык? Во всяком случае, все, что мы накопаем, – все наше. Разве что вы оба с Забуем посидите малость в зарослях…
Совещание прервал телефонный звонок Изы Брант, которая сообщила тоже довольно туманно о преступных ошибках некоего Бешеного, уточнив, однако, по крайней мере, объект его деятельности. В конце тоннеля появился свет, а Роберт Гурский расцвел румянцем, поскольку все о Карчохе, носящем столь многозначительную кличку, было у них на счастье скопировано.
– Ну вот, есть что проверять и о чем помыслить, – высказался Бежан. – Теперь давай все соберем в кучу и наведем какой-никакой порядок…