Врач запротестовал.
- Вы не прошли санобработки.
- Нет времени, - ответил агент. - Вот он. Спасите его, пожалуйста.
Пациент уже лежал на операционном столе. Охранники подготовили его, сняв дорогой костюм и белье. При этом они скрипели зубами, сдерживая слезы ярости и безысходности.
Тело лежало совершенно неподвижно, лишь чуть покачивалось, когда к нему прикасались.
- Это что - огнестрельная рана?
- Выстрел в голову, - отозвался агент.
Пауэрса подвели к пациенту. Когда его взгляд упал на рану, он понял, что надежды нет. По крайней мере на восстановление мыслительных способностей.
Пуля обнажила розовато-серую массу мозга. Она вяло пульсировала. Электрокардиограф начал выписывать дрожащую синусоиду, сопровождаемую частыми гудками.
- Плохо дело, да? - со слезами в голосе спросил агент.
- Принимаемся за работу, - угрюмо сказал Пауэрс, надев перчатки и взяв скальпель.
Он осторожно сдвинул окровавленные волосы. Все ахнули, а врач мучительно поморщился: рана оказалась больше, чем можно было предположить.
Электрокардиограф вдруг загудел - негромко, непрерывно, жутко. Медсестра сказал:
- Ровная линия.
- Оживите его! - выкрикнул один из агентов.
- Успокойтесь, - отозвался Пауэрс.
- Мы не можем его потерять!
- Очень сожалею. Он умер.
Чьи-то сильные руки схватили Пауэрса за плечи.
- Спасите этого человека! - хрипло произнес кто-то с ожесточением.
- Его невозможно спасти, черт побери! Третья часть мозга превратилась в пульпу. Если я верну его к жизни, он будет увядшим растением. Вы этого хотите?
Никто не ответил. Руки, сжимавшие плечи врача, одна задругой разжались. Агенты, не стесняясь, плакали. Один из них почему-то мерно колотил кулаками по белой кафельной стене, покуда она не окрасилась кровью.
Прикрыв чистой простыней неподвижное тело, оскверненное насилием, доктор Кевин Пауэрс был способен лишь тупо думать, что вошел в историю.
Однако ему тоже хотелось от безысходности молотить по стене трясущимися кулаками.
Журналисты и толпа любопытствующих прождали еще часа два возле госпиталя на холодном декабрьском воздухе. Никаких сообщений. Из-за отсутствия фактов рождались слухи. Они становились все безрадостнее, и надежда на то, что Президент выживет, потихоньку умирала.
Небритый мужчина в летных очках и бейсбольной кепочке то и дело твердил: "Сегодня я стыжусь быть американцем. Стыжусь быть американцем". С его замерзших пальцев свисала видеокамера. Время от времени он снимал ошеломленные лица.
В начале третьего часа Пепси Доббинс выскочила из такси и стала протискиваться сквозь толпу. Все стояли, как овцы, обратив взгляды на верхний этаж зданий. Кое-кто склонял голову в печали или молитве.
Пепси протиснулась к воротам госпиталя, которые охранялись стоявшими навытяжку полицейскими с каменными лицами. За ней следовал оператор с камерой.
- Пропустите! Я Пепси Доббинс.
- Вход воспрещен.
Девушка отчаянно заспорила.
Над зданием раздался шум вертолета. Все взгляды обратились вверх. Пепси, чтобы лучше видеть, сделала шаг назад.
Большая оливково-зеленая с черным машина величественно опустилась на крышу госпиталя и скрылась из виду. Меньше чем через сорок секунд она поднялась снова и величаво полетела в сторону аэропорта.
- ВМФ-1, - прошептал кто-то. - Вертолет Президента.
- Может, он жив, - произнес другой.
- А может, его тело переправляют в Вашингтон, - уныло откликнулся третий.
Пепси резко обернулась к полицейским и спросила:
- Куда отправляют Президента?
- Обратно в Вашингтон, - безжизненным голосом ответил один из них.
- Я требую аудиенции у директора госпиталя! - заявила журналистка.
- Весьма сожалею.
- Требую сведений.
- Вы знаете то же, что и мы.
- Жив Президент или мертв?
- Неизвестно.
- Начинается утаивание? Да?
- Никакого утаивания, - резко отозвался другой полицейский.
- С чего вы взяли? Значит, вы знаете больше, чем говорите?
- Отстаньте, - чуть ли не хором ответили оба полицейских. Потом сомкнули губы и ничего не выражающими глазами уставились поверх Пепси Доббинс в пустоту.