Дверь захлопнулась.
Завотделом неторопливо заговорил:
- Пепси, я наверняка потом пожалею, но договоримся так: ты уволена. Официально.
- Черт!
- Неофициально, если хочешь раскручивать этот свой бредовый материал, раскручивай. Но я не даю тебе такого задания. И ничего об этом не знаю. И не желаю слышать, если ты не найдешь чего-то посущественнее. Если найдешь и это окажется весьма значительным, то даже президент компании примет тебя обратно с распростертыми объятиями.
- Если больше никто из репортеров не станет заниматься аспектом Освальда, то договорились.
- Пепси, это строго между нами. Я забуду об этом, едва ты выйдешь на улицу.
- Мне потребуется мини-камера, - отозвалась девушка.
- Я отправлю ее тебе на квартиру с посыльным. Но оператора у тебя не будет.
- Ничего. Я заставлю работать с ней своего ассасинолога. Надо только знать, куда ее наводить. Это все равно что вести машину.
- Я прощаюсь с тобой. Пепси. Разве только ты совершишь чудо.
- Совершу, не беспокойся.
Глава 17
Римо и Чиун, сидя на ковре в номере отеля "Уотергейт", ели из картонных коробок купленный навынос рис и тихонько беседовали. Сундуки Чиуна покоились на большой кровати.
- Папочка, - протянул Уильямс, - я больше не хочу быть ассасином.
- Почему? - негромко спросил кореец.
- "Ассасин" в этой стране бранное слово.
- В этой стране не умеющая петь певица-блондинка получает громадные деньги только за то, что устраивает из себя публичное зрелище. Так что ничего удивительного тут нет.
- Я бы заплатил Медузе, чтобы она не публиковала книги с фотографиями, на которых запечатлена обнаженной, - согласился Римо.
- Ты ассасин, - отрезал Чиун. - И дело не только в том, что ты делаешь, пусть и неуклюже, это - твоя сущность. Ты не можешь перестать быть ассасином, как не можешь перестать правильно дышать.
- А до Рождества остается неделя. Для меня это всегда печальное время года.
- Мы не празднуем Рождество, - фыркнул мастер Синанджу.
- Знаю.
- Рождество - языческий праздник, его ввели римляне и еще больше испортили последователи Назареянина, которые погубили Древний Рим. Точно так же они погубят этот новый Рим, именуемый Америкой.
- Я уже тысячу раз слышал это, - устало произнес Римо. - Дом Синанджу отмечает вместо Рождества праздник Свиньи.
Чиун скривился.
- Он не так называется! Это твое грубое название прекрасного дня, когда любезные, милые люди делают небольшие подношения тем, кто делился с ними мудростью.
- Рождество мне нравится больше, - сухо отозвался Уильямс. - Тут все делают друг другу подарки.
- Фу! Что хорошего, когда подарки делаются вынужденно? Подарок должен подноситься в знак признательности, а не потому, что от тебя ждут ответного подарка. Иначе подарки получат даже недостойные, а дарящий и принимающий, таким образом, участвуют в спектакле обоюдной жадности, корыстолюбия и неблагодарности.
- Хорошее описание Рождества в наши дни, - пробурчал Римо. - Но в детстве я всегда с нетерпением ждал этого праздника... - у него перехватило горло - ...мечтал иногда, что на Рождество ко мне приедут родители, и все переменится.
- Все переменилось, сынок, - произнес вдруг Чиун ласковым голосом. - У тебя есть отец. Я.
- У меня где-то есть другой отец, - печально ответил ученик. - Я должен его найти.
- Если хочешь отблагодарить меня за все, что я даровал тебе, Римо Уильямс, то не ищи.
Серьезный тон Чиуна заставил ученика взглянуть на мастера Синанджу с недоверием.
- Почему ты так не хочешь, чтобы я нашел своего отца?
- Это только принесет тебе несчастье.
Из кармана серого костюма, надетого по указанию Смита, Уильямс достал свернутый лист с карандашным наброском. Развернул его. На нем была изображена молодая женщина с печальными глазами и длинными темными волосами. Лицо это изобразил полицейский художник по указке Римо. Оно обладало полным сходством с лицом той женщины-призрака, что явилась ему у его могилы.
- Я даже не знаю ее имени, - негромко произнес он. - Она моя мать, а я даже не знаю ее имени!
- Она не твоя мать! - выпалил Чиун.
Ученик поднял взгляд.
- Раньше ты говорил другое.
- Не хотел тебя расстраивать, - уклончиво ответил учитель. - А теперь видеть не могу, как ты скорбишь над плодами собственного воображения. И не желаю скрывать от тебя правду.
- По-моему, тебе меньше всего хочется, чтобы узнал правду, - хмыкнул Римо. - Хорошо бы узнать почему.
Зазвонил телефон.
- Должно быть, Смит. - Уильямс встал, чтобы снять трубку.
Едва он сказал "Алло", как послышался негромки кислый голос:
- Никаких фамилий. Ты знаешь, кто это. Встретимся в логичном месте через двадцать минут.
Не успел Римо произнести "Что?", как связь прервалась.
- Черт! - ругнулся он, швырнув трубку.