Лодка стремительно неслась к Кобленцу. Мы больше не произнесли ни слова. Судов в это утро было немного. Мимо нас прошла легкая двухвесельная лодка с одиноким, атлетически сложенным гребцом, затем величественный рейнский пароход в клубах черного дыма. Его белые борта блестели, а у перил собрались пассажиры, по неписаному речному обычаю машущие и что-то кричащие нам. Мыс Банколеном с удовольствием отвечали на приветствия, а фон Арнхайм штудировал газеты, похоже ничего не замечая. В сторону Штольценфель-са двигалась моторная лодка с девушками – крепкими, мускулистыми блондинками с обнаженными ногами и рюкзаками за спиной. Девушки дружно пели. Через несколько минут мы вышли на прямой участок и на фоне ясного неба, на правом берегу, увидели серую крепость Эренбрайтстейн. Кобленц находился на левом берегу – белые дома, которым живой и веселый вид придавали герани на окнах.
Галливан ждал нас на причале – напряженный, нетерпеливый, несуразная фигура в сером фланелевом костюме и с комичным лицом. Казалось, он вот-вот свалится через перила. Галливан выглядел очень взволнованным. Но фон Арнхайм держался невежливо, почти грубо, и в прищуренных глазах Галливана мелькнул воинственный огонек. Фон Арнхайм заявил, что должен посетить полицейский участок, и попросил нас где-нибудь подождать его.
– Довольно теплый день. – Галливан облизнул губы. – Я хочу сказать, в конце променада, примерно в четверти мили отсюда в той стороне, откуда вы прибыли, есть открытая пивная…
– Хорошо, – кивнул фон Арнхайм. – Я знаю, о чем вы говорите. Вскоре мы с вами там увидимся.
Мы побрели по прохладному, тенистому променаду. Галливан что-то насвистывал, поднимая ногами серую пыль, и не уставал повторять, мол, как здорово, что мы привлекли его к участию в расследовании. В пивной над столиками, покрытыми красными скатертями, высились тенистые купола деревьев, а за каменными перилами поблескивала водная гладь Рейна. Мы заняли столик возле балюстрады, и к нам из некоего подобия шале вышел официант.
– Три кружки, – распорядился репортер. – А с моей снимите пену. Ну, вы же знаете! – Он взмахнул рукой и с важным видом откинулся на спинку стула. – У них странная привычка наливать пиво на шесть дюймов. Много раз я уходил отсюда злой как собака. Мистер Марл сказал, что вы хотели встретиться со мной. Это верно, сэр?
– Особенно вас хочет видеть барон фон Арнхайм, – ответил Банколен. – Но я тоже был бы не прочь получить от вас кое-какую информацию. Надеюсь, вы понимаете, что без его разрешения ничего не должно попасть в вашу газету?
– Боюсь, что так. Но я буду вести себя честно.
– Кажется, вы одно время служили у фокусника Малеже представителем по связям с прессой?
– Три года, вплоть до его смерти.
– Он был хорошим работодателем?
Покачав головой, Галливан взял предложенную сигарету.
– Ужасным! Меня нанял его импресарио, он тут ни при чем. Работа была нетрудная. Почти все, что делал старик, становилось событием.
– Понятно. Вы его хорошо знали?
– В конечном счете, да. Он узнал о моем интересе к сверхъестественным явлениям. Клянусь, его библиотека самая большая по этой теме, особенно по демонологии и колдовству. Однажды он прочел о каком-то особо ужасном фокусе, который проделал один иллюзионист, и потом целый месяц работал над этим фокусом. Клянусь, от этого волосы становились дыбом! Вы когда-нибудь были в его замке «Мертвая голова»?
– Только в нескольких комнатах. А что?
– Брр! – поежился Галливан.
Принесли пиво, и он, прежде чем продолжить, сделал большой глоток ароматного напитка.
– Я хочу сказать, что у меня старомодные представления о гостеприимстве. Думаю, не стоит смотреть на гостей как на кандидатов в «желтый» дом. Он любил представляться кем-то вроде призрачного Питера Пена. При всем своем недюжинном уме он так и остался ребенком, который дает вам пирожок, начиненный ватой, или брызгает в глаз водой из цветка в петлице. Он был гением дьявольских эффектов и особенно любил работать с пьяницами и невротиками… Малеже! Малеже! Да, это имя ему вполне подходило…
– Так это не было его именем?
– Господи, конечно нет! Вы читали «Волшебную королеву» Спенсера? Малеже – так звали призрачное существо. Оно носило вместо шлема человеческий череп, а его конь превращался в тигра, когда охотился за своими жертвами. У моего Малеже были свои тигры. Я помню один потрясающий номер, когда гигантский бенгальский тигр вырывался из объятой пламенем клетки и прыгал через огни рампы в первые ряды зрительного зала. Затем Малеже стрелял из пистолета, и тигр (хотите верьте, хотите нет) исчезал в воздухе. Во! – Репортер выразительно развел руками. – Но истеричные особы возбудили против него дело, и Малеже пришлось отказаться от этого номера. Одному Господу известно, как ему это удавалось. Да никто, наверное, уже и не узнает.
– Зеркала? – предположил я. – Вроде уловки с говорящей головой?
– Какие зеркала! – возмутился Галливан. – Однажды ночью, когда я спал в его замке, он спустил этого зверя на меня! Никаких зеркал в комнате не было, но тигр при звуке выстрела исчез! Я имею в виду… шутка есть шутка. Если бы я не интересовался всем, что он делал, я бы там же и тогда же отказался от проклятой работы. И я ему об этом сказал. – Галливан угрюмо потягивал пиво. – Представьте шесть футов два дюйма упругих мускулов. Представьте себе огромные глубокие глаза, которые иногда казались серыми, а иногда черными. Представьте себе темные брови, огромный выпуклый лоб, поредевшие рыжие волосы почти до сутулых плеч и длинные, как у обезьяны, руки. Представьте себе улыбку, желтые зубы и сигарету в пальцах. Вот вам Малеже. Он мог поджечь свой дом и, вообще, сделать что угодно.
С шумом поставив кружку на стол, Галливан откинулся на спинку стула и принялся смотреть на солнце, садящееся за тонкую зелень деревьев по берегу Рейна.
– Но, – вернул репортера к теме Банколен, – что вы знаете лично о нем? Его настоящее имя? Происхождение? Национальность?
– Ничего! Он приехал из Африки с большим состоянием. Это все. Он везде путешествовал, его везде видели, зацепиться не за что. Великолепно говорил на десяти языках, и… позвольте вам заметить, сэр, человек, читавший Спенсера, сэра Томаса Мэлори, поэмы Беовульфа и книги Джеймса I о колдовстве, мог объясняться с вами на языке английских портовых грузчиков. Но когда речь заходила о Биту, Делакруа, Бэссаке и Флориане-Парамантье – по-французски…
– Откуда, черт возьми, – вмешался Банколен, – вы их знаете? «Les proces de Sorcellerie au dix-septieme siecle»[8] Делакруа так мало известны, что…
Сутулый репортер посильнее надвинул на лоб потрепанную шляпу. Вокруг рта у него появились маленькие глубокие морщинки. Он прищурился от солнца.
– Оксфорд, – застенчиво произнес Галливан. – Много лет назад я состоял в Британской национальной корпорации – так я появился здесь. И в Сорбонне. И я когда-то возомнил себя писателем. Да, писал книги для дородных матрон из Ист-Хэма, чтобы зарабатывать на жизнь… – Он бесцельно поводил пальцем по столу. – Ах, не обращайте внимания. Представить невозможно, что тогда мне было сорок шесть лет. Но мы же говорили о Малеже!
– Говорили. Вы больше ничего не знаете?
– Ну… женщины? Знаю ли я что-нибудь о его личной ЖИЗНИ?
– К этому я и подхожу.
– Я не могу сказать, что здесь слухи, а что факты, хотя знаю об этом много. У него были жена и любовница. Обеих он успешно скрывал. Тогда было легче, чем теперь. Полагаю, когда он впервые появился в Лондоне, у него был ребенок от любовницы. Он бросил ее, и она где-то умерла. Это было до того, как я с ним встретился. Я тогда был достаточно молод и служил у него агентом по связям с прессой. О жене мне ничего неизвестно. Я понял, что они состояли в тайном браке, поскольку ее родители были против. Это произошло незадолго до его смерти.
– Ребенок от любовницы, – пробормотал Банколен. – Гмм. А кем была эта любовница?
– Имени я не знаю. Вероятно, вы могли бы выяснить… Но однажды я ее видел, через много лет после того, как они расстались. Это было, кажется, в Париже. Я был с другом, который работал в парижском отделении «Геральд». Мы сидели в кафе, не помню, в каком именно. Он подтолкнул меня и сказал: «Это подружка твоего друга Малеже». Она пила абсент за другим столиком. Выглядела очень пьяной и опустившейся. Но она была потрясающая красавица – роскошная блондинка с длинными волосами.
– А ребенок?
– Понятия не имею… Хотя погодите! – Галливан ударил кулаком по столу, смешно нахмурившись. – Кажется… Не так давно я говорил с Диком Ансилом – он ведет колонку сплетен. Дик знает столько непристойных подробностей из жизни каждого, что от хорошего отношения к людям не остается и следа. Однажды на торжественном обеде в редакции или каком-то другом празднике мы оба здорово приняли. Он сказал: «Послушай. Ты помнишь таинственного Малеже, о котором все говорили много лет назад?» (Он уже тогда был легендой!) Я сказал: «Как хорошо, что тебя тогда не было, иначе ни у кого не мог бы спокойно появиться незаконный ребенок». Он сообщил, что выяснил имя этого ребенка, и, омерзительно хихикая, сказал, мол, как бы это всех удивило. Я велел ему поберечь голову, иначе запущу в него бутылкой. Но у меня, по крайней мере, сложилось впечатление, что он мне назвал имя. Это имя было… Ах, черт… Не помню. Забыл. Это так важно?
– Может быть. Не уверен.
– Что ж, если вы действительно хотите знать, я всегда смогу телеграфировать Дику. – Он посмотрел на простирающийся у нас за спиной променад. – Ага! А вот и барон фон Арнхайм, и он похож на кота, сожравшего канарейку. Гмм. Интересно, что ему от меня надо?..
Коротко поклонившись нам, фон Арнхайм сел и заказал пиво. Он принес с собой старые газеты, которые положил рядом на полу. Сложив руки на столе, он решительно заговорил:
– Мистер Галливан, вы здесь единственный журналист?
Галливан поморщился при слове «журналист», но кивнул.
– Если, – поправил он, – немецкие газеты еще повсеместно не раструбили об этом. Я знаю половину журналистов континента, но здесь никого из них не встречал. Я, видите ли, призван описывать местные достопримечательности, но если бы вы столкнулись со мной при других обстоятельствах…
– Обстоятельства бывают всякие, – вмешался фон Арнхайм, – но сейчас о них нечего говорить. Если хотите, очень скоро вы услышите всю историю. А теперь вы только передадите заявление, что делом занимается фон Арнхайм из Берлина, и в течение двадцати четырех часов будет произведен арест. Никаких «но», «если» и попыток договориться. Арест будет произведен именно в этот срок.
В наступившей тишине Банколен успел до конца выкурить сигарету.
– Настоящая история, – наконец вымолвил Галливан, – в том, что вы сотрудничаете друг с другом… Э…
– Если мой друг Банколен позволит, – прервал репортера фон Арнхайм, – можете воспользоваться также и этим. – Он улыбнулся, не разжимая губ. – Фактически арест будет произведен сегодня вечером. Теперь к делу. Мистер Марл дал мне понять, что вы когда-то хорошо знали мистера Майрона Элисона. Это верно?
– Ну, не очень хорошо, но знал.
– Приятный человек?
– Он был в хороших отношениях с прессой. Мне он всегда нравился. Я имею в виду… обеды с шампанским, обращение по имени… ему нравилось иметь с нами хорошие отношения. Говорят, он был неприветливым и злобным, но со мной всегда был очень мил, потому что я создавал ему рекламу. Видит бог, я не считал его великим актером, но у меня слабость к плащам и шпагам…