— Теперь хватай что-нибудь в грабки и как следует вымажь свой костюмчик. Не жалей! Рукавиц только пара, наденем по одной. Будем «канать» за демидовских рабочих! Не так много, но кое-что.
Я махом посадил на себя несколько жирных мазутных пятен, потерся о ржавое, вымазал руки и туфли, затем проверил «ствол» за поясом.
— Бери уж и обойму, раз он у тебя, — заметив мое движение, хмуро произнёс Гадо и протянул мне полную обойму.
Легонько приоткрыв двери «техпомощи», мы увидели вблизи от себя целые ряды побитых машин, людей почти не было, лишь вдали мелькали чьи-то фигуры. Судя по солнцу, было около часу дня, мы не ошиблись.
Я первым спрыгнул на землю и скрылся за будкой, за мной вылез Гадо. Забор гаража находился от нас метрах в двадцати, он был не очень высоким. Пойдя наобум, мы быстро прошли это расстояние, и тут я заметил несколько железных ящиков из-под пива, стоящих один на другом. Они лежали возле самого забора, ближе к углу.
— Вон… — указал я на них Гадо и последовал в этом направлении.
— Скорее всего, здесь лазят… Слесаря пьют, как грузчики, возможно, рядом стоит магазин или точка. Ближе топать, и привет проходной.
Я влез на ящики, приподнялся на носках и посмотрел за забор. Всего в нескольких метрах от нас проходила шоссейная дорога, по другую сторону ее высились двухэтажные и четырехэтажные дома, а чуть вдалеке от них стояли ларьки и палатки. Возле них, как обычно, толпился народ, слышалась музыка и визги певичек. «Конторы» я не приметил, стало быть, она находится с другой стороны. Один за другим мы быстро перемахнули через забор, пересекли шоссейку и скорым шагом направились к домам. Мне стало холодно. Погода стояла не ветреная, однако гулять по улице в одном пиджаке было явно рановато. Я посмотрел на Гадо и заметил, что он ёжится ещё сильнее, чем я.
— Сейчас что-нибудь купим из тряпок, погоди! Ты останешься здесь, а я нырну к ларькам… Там что-то вроде базарчика, может, кого и примечу по ходу…
— Возьми бутылку водки и чего-нибудь погрызть. Мы слишком скованны, — попросил Гадо.
Я подумал и решил, что выпить нам просто необходимо. Мои нервы прямо звенели от напряжения, а голова сама собой поворачивалась назад либо вбок.
Взяв у Гадо несколько крупных купюр, я приложил их к своим «зеленым» и двинулся на базарчик. Гаечный ключ по-прежнему находился у меня в руках вместе с отверткой, проволоку я оставил Гадо. На базарчике было довольно многолюдно. Смешавшись со снующими мимо прилавков людьми, я первым делом купил дешевую сумку типа хозяйственной и пристроился к толстой даме в очках, которую я определил как любительницу почесать языком. Так я меньше бросался в глаза и походил на ее знакомого. Я с ходу заговорил с ней о жизни и о ценах, как бы между прочим, и она стала жаловаться мне на эту проклятую и гнусную жизнь, как будто мы были знакомы сто лет и вышли из одного подъезда. Это меня устраивало под завязку. Разумеется, я не очень-то вслушивался в ее трескотню, но высматривал по пути алкаша.
Наконец я приметил одного типа средней паршивости и двинулся прямо на него.
— Здорова, приятель! — сказал я ему по-простецки и спросил, не хочет ли он быть третьим. Мне не стоялось на месте, мышцы спины были напряжены до предела, но делать было нечего.
— Дак нет ничего, — буркнул мужик в ответ и тут же скорчил кислую мину, как будто у него что-то отняли.
— Надежда умирает предпоследней, друг. Выпить найдём, место есть? — поинтересовался я.
Алкаш дёрнул мускулами лица и удивлённо посмотрел на меня.
— Мало места? Да где угодно, было бы что хлебнуть! — воскликнул он обрадованно и энергично.
Я пояснил ему, что меня ждёт приятель, что мы только что из «спецприёмника» и не хотим светиться лишний раз.
— Да это проще пареной репы, слушай. Деньги есть? — спросил он на всякий случай, видимо усомнившись в том, что после совдеповского «спецприемника» у людей могут остаться хоть какие-то бабки.
— Всего полчаса назад «откупился», уволок у одной тёлки кошёлек. Не здесь, не щекотись. Кое-что есть, нам хватит, — сказал я, и мы пошли.
Купив всё, что требовалось, я взвалил куртки на Толю — так звали алкаша, а сам важно нес сумку с водкой и продуктами. По дороге он все же упросил меня выпить по сто граммов разливухи на «ход ноги», и я милостиво согласился. Я хотел купить себе очки, простые, не затемненные, но их нигде не было, как, впрочем, и аптек. Обычные очки очень влияют на восприятие окружающих, менты относятся к очкарикам снисходительнее, чем к остальным, особенно если человеку за тридцать. Во всяком случае, очкарик редко ассоциируется с внешностью бандита и тем более беглеца.
Пока мы дошли с Толей до Гадо, последний посинел и задубел от холода, сидя на корточках возле какого-то старого сарая неподалеку от дома.
— На, надень! — Я взял у Толи куртку и протянул её Гадо. — Самые дешёвые. Сейчас достану кепку…
Я тоже оделся в новьё — на базаре не хотел привлекать к себе внимание, — и мы пошли на квартиру нашего нового знакомого. Он жил совсем рядом, в квартале от базарчика, в двухкомнатной квартире на втором этаже. Бывший шахтер, а ныне забытый инвалид проживал здесь один уже года три. Его взрослая дочь жила с мужем на другом конце города и иногда наведывалась к отцу — навести кое-какой порядок и подкормить. Батя беспросветно бухал, пропивая свою скромную пенсию еще до ее получения. Собственно, благодаря дочке и уцелела эта запущенная квартира. «Если бы не Галька, давно бы пропил к е…ой матери!» — махнул рукой Толя, когда я спросил его об этом. Жена шахтера умерла от рака, а другим бабам он не нужен был и даром, как выражался он сам. Все детали и нюансы я выяснил в процессе приема «горячительного» и остался доволен.
Нам явно везло, я с ходу попал на шахтера, который хоть и был пьяницей, но по карманам не лазил, в милиции не ночевал. Толяшку интересовала только «Мадам вставная», то бишь водка, он почти ни о чем не спрашивал нас, и это был второй плюс в нашем скверном положении. Разумеется, он давно понял, что два незнакомца не из местных относятся к еще той публике, но красть у него было практически нечего, не считая посуды и старых одеял. Я обследовал две его комнаты и кухню, открыл кое-где защелки на окнах (старая привычка) и грустно усмехнулся. За годы, которые я провел в лагерях, не многое изменилось для таких, как Толя. Рабы продолжали жить, как и подобает рабам: до сорока лет они радовались сексу и колбасе, после сорока уходили в спасительный запой и умирали, как те же собаки или того хуже. Если не на самой улице, под забором, то в таких вот хибарах. Я мысленно сравнил его жилье с нашим бараком и не заметил особой разницы. Старый запылённый телевизор привлёк моё внимание. Я спросил у Толи, работает ли он, и он утвердительно кивнул в ответ.
Стрелки на часах показывали три с четвертью, когда Толик наконец свалился и заснул мертвецким сном. Бутылка водки и те сто граммов сделали своё дело. На столе остались ещё две непочатые: мы с Гадо не злоупотребляли спиртным, боясь оказаться рядом с Толей.
— Сейчас включим телевизор и посмотрим местные программы… — сказал я, желая поскорее убедить ся в том, чего не могло не быть.
— Валяй. Только потише: здесь тонкие стены и всё слышно, — предупредил Гадо.
— Он говорил, что за стенкой живет какая-то барышня… Что ей здесь делать, у пьяницы?
Я быстро настроил телевизор и нашел нужную программу. Ждать мне пришлось минут сорок. Наконец строгая, но миловидная дикторша сделала паузу и объявила, что через несколько секунд перед телезрителями выступит ответственный работник УВД области, который сообщит о вооруженном побеге, случившемся прошедшей ночью в одной из колоний строгого режима. Далее на экране возник толстый тип с рылом матерого самосудчика и стал рассказывать, как подлые рецидивисты застрелили охранника и, забрав его автомат, скрылись в неизвестном направлении. Наши физиономии на несколько секунд застыли на экране. Было очень интересно глазеть на себя самого, точнее, на лагерные фото, которые, как мне казалось, не очень-то соответствовали оригиналам да и вообще были неважными.
Разумеется, мы были подробно описаны с ног до головы и каждому сообщившему о нашем местонахождении сулили солидное вознаграждение. Из сообщения я понял так, что о нас говорилось уже раза два, а то и больше. Но главное заключалось в том, что козел Пепел был еще на воле. Если бы он сидел в «кандее», его фотографию не стали бы показывать. Зачем? Запомнить лица двоих всегда легче, чем троих. Стало быть, он, как и мы, где-то засел, факт. Соваться куда-либо днем равносильно самоубийству, тем более, когда ты объявлен вне закона и любой смертный имеет право если не застрелить, то проломить тебе череп монтировкой, как какому-нибудь быку. За вознаграждение.
Я стал напряженно вспоминать, кто из людей видел нас с близкого расстояния, когда мы шли к Толяше домой, и насчитал таковых человек шесть. Из соседей, правда, никто не попался, но нас могли видеть в окно, мельком. От этой мысли враз стало не по себе, я невольно поежился и содрогнулся. Толя же в это самое время мерно похрапывал, лежа на нэповской пружинистой койке, и, как говорится, не думал каяться. Ему было хорошо, может, даже совсем хорошо. Говорить ни о чем не хотелось. Гадо сидел на диване, откинувшись назад, и молчал. В какой-то момент мне показалось, что он тоже заснул. Но нет, он не спал, думал, как и я. Городок слишком мал, всего двадцать тысяч населения вместе с собаками, здесь все на виду. Таксисты, проститутки и бармены уже проинструктированы на должном уровне, водители автобусов тоже. А сколько «тихарей» из так называемой «братвы»! Дело за малым…
Ночью менты наверняка усилят охрану и патрули, особенно на дорогах, ведущих в лес. Думаю, их всего несколько, дорог. В принципе мы можем «взять» глупого шахтера и заставить его провести нас к лесу окольными путями. Он наверняка знает здесь все тропки и выходы, должен знать, не может не знать.
Но где гарантия, что этот «припарок» и штемп не завопит на первом попавшемся перекрестке как недорезанный? Ее нет. Алкаши — народ неуравновешенный и дикий, психопаты. Дать ему немного денег? Можно, но у нас у самих их негусто, всего ничего. А впереди — масса проблем и неожиданностей, дорога.
Я спросил Гадо, о чём он думает.
— О мэ-тро-поли-тэне, — сказал он через «э», видимо стараясь подбодрить и меня, и себя. — Который несёт куда захочешь и под землей. Сел и вышел. Никаких проблем.
— Да, да… Сейчас самое время думать о метро и жареной рыбке, — в тон ему пошутил и я.
— Ничего, что-нибудь придумаем, удача вроде за нас. Самое тяжкое уже позади. Не сдадут нервы — вырвемся. Должны вырваться, должны. У тебя светлая голова, Кот… Не зря же тебе дали такое «погоняло», а? — Гадо посмотрел на меня так, будто хотел принудить мыслить больше, чем я мог на самом деле.
— Херня это все: Кот, Лис, Плут… Если нас «укроют», останутся только номер и бирка на ноге. Знаешь где… — намекнул я на зековском кладбище под зоной.
— Так думай, думай! Безвыходных положений нет. Ты слишком напуган, но сам не замечаешь этого. А мне со стороны ви-дно… Расслабься! Два раза никто не подыхает, а первое и последнее «воскресение» было две тысячи лет назад. Кажется, так.
Он закряхтел, как старик, и скрестил по-турецки ноги.
— Было ли? — усомнился я.
— Ваши говорят, что было. Лично я не знаю.
— Кто ваши-то? Это хитромудрые евреи подкинули нам сказку про белого бычка, а сами живут по законам Моисея! Я украинец, мои далекие пращуры были порядочными язычниками, пока один ушлый тип не насадил на Руси христианство. Удобнейшая религия для властей и попов… А язычников сделали чуть ли не козлами!..
— И что, плохо?
— Да мне плевать! При всякой вере есть войны и склоки, люди же… Что дано, то и будет. Общее общим, а личное личным… Я вне идей и вер, я сам по себе, «один на льдине», по-нашему!
— Хорошо, что не «ломом подпоясанный»… Слыхал про таких?
— Слышал, как же. «Красные шапочки», «ломом подпоясанные», «суки», «бляди» «польские воры»… Я пару раз встречался со старыми «четвертачниками», кто ещё по указу от сорок седьмого сидел. Вот публика была! Не то что нынешняя. Старой «закваски», артисты, красавцы… Таких уже нет, роскошь сожрала, жизнь лёгкая. По четыре приговора с собой возили! Четыре четвертака, Гадо, сто лет сроку, а весел, как сатана! Гуляй, рванина, одним словом. Порядок в зонах был, мёнты как шелковые ходили. Подушки денег, игра, жизнь! Сейчас — пыль и суета, одни наркоманы и боксеры с рэкетирами в зонах. Что с них возьмешь! На белых булках повырастали, «понятия» в спортзалах качают! Дичь, одним словом, дичь.