Мне было как — то нехорошо на душе. Вот так и делай добро людям!
Около входа на вокзал меня остановил какой — то мужик лет сорока.
— Стой, коза! — велел он, хватая меня за руку.
— Вы как со мной разговариваете? — холодно взглянула я на него.
— Поговори мне тут! — жестко прикрикнул он. — А ну, говори живо — давно в паре с Бориской работаешь?
— Бориска — это простите кто? Не этот ли? — я ткнула в вагон электрички, откуда только что с позором сбежала.
— Этот, этот.
— Разбирайтесь меж собой сами, — раздельно проговорила я. — А того дедка я просто проводила по его просьбе до вагона, кто ж знал что он побирушка?
— А ну, пошли разберемся! — непререкаемым тоном велел он.
— Никуда я вами не пойду! — возмутилась я.
— Ты чего, коза, возникать вздумала? — рявкнул он.
Я набрала воздух в легкие и закричала:
— Мили-иция!
Два мента, дежуривших на платформе, тут же побежали ко мне.
— Ну, коза, еще раз тебя увижу тут — закопаю! — злобно сказал мужик и исчез в толпе.
— Что случилось? — тут как раз и менты подбежали.
— Да какой — то мужик приставал, — уныло сказала я.
— Как выглядит? — требовательно спросили они.
— Да все равно его теперь уж не найдешь, — вздохнула я. — Спасибо ребята, если б он не увидел что вы ко мне на выручку спешите — так непонятно чем бы еще и кончилось…
Об ноги кто — то потерся, я посмотрела вниз — мой дармоед смотрел на меня самыми честными и жалобными в мире глазами.
— Ладно, фиг на тебя, — вздохнула я и сунула его в рюкзак.
Жизнь совсем повернулась ко мне черной стороной.
Вот и все. Вокзал недолго был альтернативой родному дому. Аборигены меня махом депортировали. Куда ж идти — то, люди?
В полном расстройстве я вышла с вокзала в город и побрела по тротуару, держа рюкзак в руке. Бакс, чувствуя трагичность момента, молча таращил на меня желтые глазищи. Ну и куда ж мне идти?
Я нашла пристанище!!!
И вы не поверите где!!!
В двух шагах от собственного дома, в вертепе разврата — у Ирки Глухаревой! Мать узнает — проклянет и отречется от меня. Мда… Как бы это до нее донести, что б наверняка?
В общем, бродила я с утра, бродила, и наконец в мою голову закралась мысля — что мне нужно осесть у человека, который мне захочет помочь, но с которым я оч. давно не общалась. Которого даже и проверять никто не вздумает — там я или не там. В общем, только я пришла к этому выводу, как меня озарило — Ирка Глухарева!!!
Мы знакомы — как — никак сколько лет проучились в одном классе. Мы не виделись после школы одиннадцать лет. Никто и не подумает на нее, идеальный вариант! И к тому же единственный.
Я еще немного поколебалась — идти или нет? Сдать ведь может. Однако в памяти всплыли школьные годы и я вспомнила — стукачкой Ирка сроду не была.
Когда Колька Ващекин разбил на перемене стекло, учительница сцапала Глухареву как свидетельницу и потащила на допрос. Да не тут — то было. Ирка, умница и отличница, махом прикинулась олигофренкой. Молча стояла, тупо пялясь на портрет Ильича на стене и бессмысленно улыбалась. Так от нее никто ничего и не добился. Хотя по совести, так Ващекина ей сам бог велел сдать — тот накануне закинул ее ранец на ветку березы, еле достали.
Или вот другой случай. В восьмом классе мы однажды удрали с химии. Просто потому что была весна, чудесная погода, а химия была последним уроком и мы не захотели на нее тратить свои бесценные молодые годы. Ирка тогда была старостой, и она долго металась между нами, уговаривая нас не делать этого. Однако мы все же забили на ее уговоры и удрали. Глухарева осталась, и когда пришла химичка, с серьезным видом объяснила ей что Анька Смирнова ногу то ли вывихнула, то ли сломала, но наш дружный класс не смог смотреть на ее страдания и понес ее домой. А она, Ирка, осталась — чтобы, значит, предупредить об этом учительницу, дабы та сгоряча не наставила нам за прогулы цвайки.
В общем, в школьные годы Глухарева была молодцом. Не знаю как она сейчас — да только выбора — то у меня все равно нет!
Придя к такому выводу, я скромненько, как все люди, уселась на автобус и поехала к Ирке. Около ее дома я украдкой посмотрела в сторону рощи — мой дом за ней вроде стоял. Ну не взорвали — и слава Богу.
Ирка не открывала долго. Мне деваться было некуда, и потому я упорно вдавливала кнопку звонка. И я уж было совсем пала духом, когда за дверью послышалось злобное рычание:
— Кто там ???
— Я-ааа, — проблеяла я.
— Я — это кто? — снова рявкнули за дверью.
— Потемкина, — с укором призналась я. — Ты ж сама звала в гости, а теперь кричишь на меня!
Дверь с лязгом распахнулась и Ирка, всклоченная и в одной ночной рубашке с недоумением воззрилась на меня.
— Потемкина?
— Да я в черный цвет покрасилась, я это, я! — торопливо пояснила я ей.
— Сроду б не признала, — покачала она головой. — Ну заходи, раз уж пришла.
Я зашла, а Ирка принялась закрывать дверь, ворча при этом:
— Эх, Магдалина, что б тебе дети так делали! Я ж только спать легла!
— Так ведь одиннадцать утра! — пискнула я, слегка обескураженная таким приемом.
— А народ я только в восемь рассчитала! — страдальчески поморщилась она. — Ты иди на кухню, не стой столбом.
Я мышкой шмыгнула в направлении ее руки и скромненько уселась на табуретке. Ой, похоже я совсем — совсем не вовремя. Значит, меня попрут…
Глухарева, держась за поясницу и громко охая, плотно прикрыла дверь кухни и принялась готовить немудреный завтрак — чай и бутерброды с колбасой.