Ночь пленила поселок с названием Цавля. Его освещали редкие лампочки на столбах. Затихли полсотни песчаных улиц. Райцентру, окруженному знаменитым сосновым лесом, ничто не мешало отдыхать и упиваться хвойным ароматом.
Все спало в покое. Нарушали тишину лишь грохот локомотивов и тявканье разбуженных дворняжек. Но поезда через здешнюю станцию проходили нечасто, а на ленивый лай всполошившихся собак не стоило и обращать внимание. Молчали два заводика, деревообделочный комбинат, склады, базы. Дремали во мраке почта, магазины, кинотеатр…
Ярко светили лишь окна в дежурной комнате милиции. Там сейчас несут службу капитан Вершигородцев, сержант Кириллов, шофер Волвенкин (недавние посланцы райкома комсомола) и милиционер Горбачев. В эту короткую июньскую ночь они отвечают за порядок в поселке и районе.
Вершигородцев — старший оперуполномоченный уголовного розыска, а это, как говорят сотрудники, третье лицо в райотделе. После начальника и его заместителя. Ему очень часто приходится дежурить. Потому как штат районной милиции — меньше некуда.
Но дежурство Вершигородцеву совершенно не в тягость. Наверное, трудно найти в милиции человека, которому так же, как и Вершигородцеву, нравилось бы коротать ночи в «дежурке». Правда, он не теряет времени попусту в ожидании сигнала о происшествии и «подчищает» свои дела: анализирует результаты уголовного розыска, составляет планы, готовит выступления для населения.
Единственное, чему мешает дежурство, физзарядке, а он крепко привык к ней еще с фронтовых лет. Без нее весь день словно недомогает, и легкости той нет, и бодрости. И форма, которая всегда была привычной, годами обжитой, вдруг начинает казаться неудобной и тесной. В таких случаях он после работы идет к реке купаться. И при взгляде на его спокойное, вечно загорелое лицо трудно представить, что этот человек прошел все дороги минувшей войны, имеет четырнадцать боевых наград.
И только при очень близком знакомстве с Вершигородцевым понимаешь, откуда у него спокойные и сдержанные движения, неторопливая уверенная походка, тот особенный негромкий говор, в котором чувствуется и скрытая сила, и спокойная, непоколебимая убежденность: жизнь не баловала его, все время ветер бил в лицо, а он от этого только крепчал, закалялся, набирался рассудительности, житейской мудрости.
Любил капитан молодых сотрудников, свою смену. Сейчас он с удовольствием наблюдал за Кирилловым, который ходил взад-вперед по малюсенькой дежурке и по его, редактора стенгазеты, заданию сочинял в очередной номер стихи о милиционере. Сержант декламировал:
Ночь уходила на запад. Поселок выплывал из мрака. Рассветало.
Вершигородцев разрешил было Кириллову и Волвенкину, еще не привыкшим за короткую службу в милиции бодрствовать всю ночь, два часа отдохнуть, но тут зазвонил телефон. Капитан поднял трубку и услышал стон и пыхтенье. Потом и оно пропало. Через телефонистку коммутатора удалось установить, что звонят со склада ОРСа местного леспромхоза.
Вершигородцев подтолкнул сержанта Кириллова к вешалке за фуражкой.
— Надо проверить, что там случилось.
Обшитый тесом склад ОРСа находился у самого парка, в километре от райотдела. Вершигородцев и Кириллов выбрали путь покороче. Шагов за пятнадцать от склада они увидели распластавшееся на ступеньке крыльца тело сторожа Леонтьева. Молодой Кириллов опешил от кошмарного зрелища, на лбу выступила испарина. Он сунул пальцы в пачку с папиросами, но подумал, что, наверное, в подобной ситуации нельзя курить, спрятал пачку в карман.
Вершигородцев тем временем нагнулся над несчастным стариком, приподнял его за плечи. Набрякли кровью рубашка и тужурка. Застывшие глаза погибшего уставились на шнур телефонной трубки, висевшей вдоль стены склада.
Капитан взял трубку и вызвал квартиру исполняющего обязанности начальника райотдела милиции майора Копылка. Ответила его жена, чрезмерно опекавшая мужа от неожиданных тревог. Расспросив подробно о случившемся, она пошла будить супруга.
— Что произошло? — спросонья голос у майора грубый.
— Убийство, Александр Иванович, вот такая штуковина.
Выслушав Вершигородцева, Копылок приказал:
— Осмотр произведите тщательный, с участием эксперта. Вызывайте следователя прокуратуры Петропавловского. Прокурору Мизинцеву сам сообщу.
Через несколько минут у склада собрались все, кому следует находиться при осмотре места происшествия. Понятые — двое мужчин — по указанию следователя Петропавловского поднимают, поворачивают труп старика. Навзрыд плачет жена покойного. Подошедшая заведующая складом пытается ее утешить. Наконец судебный эксперт, молодой врач районной больницы Игорь Васильевич Толстолыкин, посовещавшись с Петропавловским и Вершигородцевым, считают свою миссию выполненной. Труп грузят на машину и везут в морг.
Теперь Вершигородцев может заняться заведующей складом. Округлая, мягкая, она колобком катается вокруг склада.
— Окна целы, только дверь взломана.
— Вы считаете, Татьяна Григорьевна, взломать одну дверь — этого мало? — думая о чем-то своем, говорит старший оперуполномоченный. — Евгений Михайлович, — обращается Вершигородцев к следователю, — я готов приступить к осмотру склада. Что могли похитить преступники, Татьяна Григорьевна, прикиньте?
— Коробки нет с деньгами.
— Откуда у вас могут быть деньги? — спрашивает Петропавловский. Ожидает ответа и Вершигородцев.
— Я вчера три ковра продала по разрешению начальника ОРСа. Деньги не успела сдать в бухгалтерию. Пятьсот пятьдесят рублей.
— Кто об этом знал? О том, что продавали и что деньги оставили на ночь? — задает вопрос следователь.
— Продала своим работникам. О деньгах они могли знать.
Вершигородцев записывает фамилии покупателей. Потом вместе с сержантом Кирилловым помогает следователю осмотреть каждый стеллаж, каждую коробку и ящики. Нашли два новеньких железнодорожных билета на поезд, который прошел минут сорок назад в сторону Киева. Потом бросилась в глаза лежавшая на полу серенькая пуговица. Она была вырвана вместе с лоскутом синего цвета с белыми разводами.
— Не ваша? — спросил Павел Иванович у заведующей складом.
— Впервые вижу, — повертела перед глазами пуговицу кладовщица. — Кажись, никто в такой одежде ко мне не заходил. Это от рубашки. Модной, мужской.
И вот протокол осмотра подписан понятыми, заведующей складом. Даны необходимые указания в отношении сохранения тайны расследования и дальнейшей работы склада.
Следователь Петропавловский направляется доложить прокурору, затем надо присутствовать у Толстолыкина при вскрытии трупа. Вершигородцев и сержант Кириллов займутся опросом местных жителей.
— Что, страшно? — сочувственно посмотрел на неопытного помощника капитан. Сам-то он насмотрелся вдоволь на подобные вещи за тридцатилетнюю службу в милиции. И Кириллов, и Волвенкин, представители комсомола, ко всему еще должны привыкнуть. Их надо научить с твердым сердцем выполнять порой очень деликатные милицейские обязанности.
— Павел Иванович, у нас такие улики! Преступника, нам кажется, совсем нетрудно найти.
— Кажется, нетрудно, — с досадой и иронией повторяет капитан. — Давай рассуждать, где его искать? Учись распутывать клубки.
— Два железнодорожных билета — это кое-что! — оживленно говорит Георгий Кириллов.
— Бесспорно, — подтверждает старший оперуполномоченный, — дальше.
— Идемте на вокзал, в кассу. Кто-то их покупал. Если потерял, то после преступления новые купил и уехал. Передать по телеграфу, задержать поезд, — горячился сержант. — А потом… просто найти преступника — по одежде. Так, Георгий Николаевич?
— Точно.
— Мы обязательно пойдем на вокзал, непременно допросим кассира. Но, думается, в этих уликах есть какая-то заковырка. Больно наглядно они оставлены, нетрудно нам достались. Ну, да поживем — увидим.
Кириллов, увлеченный романтикой поиска, недоумевал, почему капитан все делает так медленно. Но каждая секунда этой медлительности оперативного уполномоченного наполнена напряженной умственной работой. Капитан успел подумать и о том, что из Кириллова выйдет неплохой работник. Цепкий, старательный, умный.
Они разбудили молодую хозяйку маленькой хатки в два окна Лидию Климову. Сонная женщина удивилась ранним гостям. Вершигородцев кивнул на склад:
— Обворовали ночью. Сторожа на тот свет отправили негодяи. Слыхала, небось, новости. Или крепко спишь?
— Мамочки, неужто? Впервые слышу. — Кулачок Климовой на груди сжался до хруста.
— Пустишь в дом или на крыльце нам стоять? — упрекнул замешкавшуюся хозяйку дома Вершигородцев.
— Проходите, проходите, — спохватилась Климова. — А я как ошпаренная.
— Жалуются на тебя, Лидия, с соседнего завода молодухи. На мужей их часто виды имеешь. В эту ночь к тебе никто не заглядывал?
— Побойтесь бога, Павел Иванович. Людской суд не всегда справедлив.
— На этот раз аккурат справедлив. Видал, уже окно открыто. Тебе-то некогда было его открывать. Перед тем, как к тебе постучать, я обходил вокруг дома, окна видел закрытыми. Кто ночевал? Лидия, не время скрытничать!
Хозяйка заморгала и, когда глаза наполнились слезами, призналась, что был у нее вернувшийся из армии Станислав Крапивников.
— А ведь он собирался к нам, в милицию, поступать, — покачал головой оперуполномоченный. — Не возьмешь шалопая. Значит, спала, ничего не знаешь?
— Нет, голубчик, ничего. Легла часов в одиннадцать, и вот вы разбудили.
Капитан вышел из домика. За ним последовал Кириллов. А вот и сам длинноногий Крапивников. Делает невинные глаза, вежливо здоровается.
— Стаська, Стаська, без тебя забот хватает. Угораздило же тебя! Отца встречу, непременно расскажу. Это — первое. А второе — тебя надо допрашивать по всем статьям. Когда пришел к «невесте»?
Крапивников растерянно заморгал, с трудом проглотил слюну.
— Часа в два ночи.
— Сторожа видел?
— Ходил вокруг склада. Я поздоровался с ним. Он же моему отцу приятель.
— Добавляй теперь «был». Убили старика. Ты его видел в два, а уже в три он хрипел в телефонную трубку. В милицию звонил.
— Как же так? Надо найти бандюгу.
— Искать будем, а ты подтяни дисциплину, по ночам не блуди. Зайди к следователю через пару часов. Допросит.
Кое-кто в отделе считал, что капитан любит читать мораль, а некоторые даже сделали вывод, что Вершигородцев черствый службист. Но такое мнение легко опровергалось друзьями капитана. Работа в милиции сделала капитана обостренно чутким к чужой беде, заботливым, внимательным и требовательным к людям. Начальник райотдела Михаил Иванович Парамонов не раз повторял своему заместителю Копылку, который одно время недолюбливал Вершигородцева, неизвестно почему:
— Ты учти: совесть у Вершигородцева чистейшая. До твоего прихода к нам я ни одного решения не принимал, не услышав мнения старшего оперуполномоченного. Советую и тебе придерживаться такого правила.
Копылок очень скоро понял свою ошибку. Понял, что работает тот, хотя и не спеша, но верно, с холодной головой и чистыми руками. И при всем этом под его капитанским мундиром бьется горячее сердце. Заместитель начальника подружился со старшим оперуполномоченным.
От Климовой Вершигородцев и Кириллов зашли в соседний дом. Капитан знал всех жителей поселка, за малым исключением. Вот на порог вышла его старая знакомая — престарелая Лукерья Спирова. Капитан к ней очень уважительно относился. Когда-то на месте ее хаты хотели построить какое-то районное учреждение, а домишко Спировой снести, но по ходатайству военкомата и отдела милиции в райисполкоме решили не трогать с насиженного места старую женщину, потерявшую на войне двух сыновей. К тому же ее муж был первым начальником районной милиции и вскоре после Октябрьской революции погиб от рук бандитов.
— Страдаю бессонницей, — поздоровавшись, сообщила старушка, — а вот, соколики, ничего не знаю про ваше дело.
Вершигородцев распрощался со Спировой и направился в дом старого учителя Власова. Там есть невесты, а значит, могут быть поздние возвращения с гуляний.
Григорий Семенович, узнав о беде, разбудил всех домочадцев. Одна из дочерей — Настя — очень не хотела признаваться отцу, что она вернулась со свидания утром. Но наконец сказала, что видела мужчину, который шел огородами со стороны вокзала к складу. Она посмотрела на часы: было двадцать минут третьего.
— Что за мужчина? — поинтересовался капитан.
— Этого сказать не могу, темно было. Но грузный и пьяный. Спотыкался.
Вокзал был рядом: двести-триста метров по путям. Капитан отметил в блокноте, что необходимо допросить парня, провожавшего девушку.
А сержант Кириллов помогал капитану, но и сочинял обещанные для стенгазеты стихи. Возбуждение, вызванное первым удачным, на его взгляд, четверостишием, не проходило. На вдохновении и азарте у него появились еще четыре стиха, которые он немедленно прочитал старшему оперуполномоченному Павлу Ивановичу Вершигородцеву:
Десять минут по шпалам и вот — нешумный вокзальчик. Начальник линейного пункта старший лейтенант милиции Зимундинов уже был здесь. Широкое темное лицо его от неприятной новости еще больше потемнело. Небольшие карие острые глаза его пылали гневом. Он вызвал кассира, молодую девушку. Та отрекомендовалась капитану:
— Мануйлова, работаю с ноль-ноль часов. Что-нибудь случилось?
Раскосые, монгольского типа глаза ее ожидающе смотрят на работников милиции. Допрашивал ее Вершигородцев.
— Пассажиров много было на киевский?
— Нет, человек пять.
— Поезд не запаздывал?
— Вовремя пришел. В три двадцать.
— Пассажиры по многу билетов брали?
— Все по одному. Один парень — два.
— Не помнишь его в лицо?
— Как еще помню. Женька Коровин, муж моей бывшей одноклассницы Анны Витюгиной. Спросила его: «Супругу куда увозишь — два билета берешь?» А он ответил: «Много будешь знать, зубы заболят».
— Ко-ро-вин! — привстал из-за стола Вершигородцев и полез рукой под китель растирать левую сторону груди. — Ко-ро-вин! Как был одет?
— Рубашка синяя, белыми полосами. По-моему, пьяненький…
— Ну и задача, — протянул в раздумье Вершигородцев. — Это же мой подопечный. Сколько же мы ему добра сделали!
— Судимый? — спросил Зимундинов.
— Оттуда! Год с ним занимался. Специальность получил. Ударник, портрет на заводской Доске почета. Женился. Ведь исправился парень. Радовался за него, как за сына. Не может быть, чтобы он. Черт знает, что такое! Пошли-ка, Георгий, зайдем в буфет.
— Я с вами, — встал Зимундинов.
Все трое вышли на перрон. Редкие пассажиры раскланивались с работниками милиции. В поселке все знали друг друга. Подошла утренняя электричка. Вокзал на несколько минут заполнился людьми. С трудом прошли через маленький зал ожидания в буфет.
Буфетчица Волошина только заступила в дневную смену и ничем не могла помочь. Ночью работала Канаева. Придет она только вечером. Вершигородцев взял на всякий случай ее домашний адрес.
И вдруг Павел Иванович почувствовал тяжесть своей работы. Легче забивать сваи. По крайней мере, там не связан с людскими душами. Попробуй, разберись в них! Мог ли совершить такое кошмарное преступление двадцатидвухлетний Женька Коровин, которого уже и с учета-то снял капитан. С особенного учета старшего оперуполномоченного угрозыска. На котором стоят прибывшие в поселок после отбытия наказания десятка полтора мужчин. В этих списках еще в прошлом месяце числился и Коровин. Да теперь вычеркнут так, что капитан в том деле, где стояла его фамилия, карандашом порвал бумагу. Он был уверен в парне на все сто процентов. Так почему же улики на складе ведут к Коровину?
К десяти утра жаркое июньское солнце уже сильно палило. Было пыльно и душно. Вершигородцев пошел домой завтракать. У порога его встретила жена и озабоченно спросила:
— Это правда? Про убийство сторожа? А, Паша?
— Правда, Лена. Дай перекусить. Надо идти в райотдел.
— Некого же подозревают?
— Не поверишь, Коровина!
— Что?! — Елена Тихоновна учила Евгения Коровина в десятом классе вечерней школы. — Не верю!
— Я тоже, а доказательства, как по заказу, в полном букете против нашего подопечного.
— Паша, разберись, прошу. Что-то не то. Он перешел в десятый класс с одними пятерками.
— Можешь, Ленок, добавить: на заводе он выполняет план на двести процентов. Принят в комсомол в мае, на собраниях сидит в президиумах. Но неужели он нас всех водит за нос? — рассуждал вслух Павел Иванович.
— Нет, нет, нет. — Такой взволнованной Павел Иванович что-то не помнил свою жену. Он внимательно и благодарно посмотрел Елене Тихоновне в глаза.
— Подай, пожалуйста, полотенце.
Измученное бессонной ночью лицо капитана сейчас понемногу отходило. Вершигородцеву всегда становилось спокойно на душе, если рядом была жена. Она уважительно относилась к людям, глубоко переживала неприятности мужа по службе.
Павел Иванович выпил два стакана крепкого чая, переоделся в штатский костюм и заторопился на работу, пообещав жене вовремя прийти на обед.
Увидев Вершигородцева, старший оперуполномоченный ОБХСС капитан Горелов сказал, чтобы он шел к майору Копылку. Вершигородцев прошел в конец коридора и открыл дверь.
— Разрешите, товарищ майор?
— Проходите, проходите, рассказывайте!
Майор напряженно слушал старшего оперуполномоченного уголовного розыска, постукивал пальцами по стеклу стола. Наконец, явно с тяжелым сердцем подвел итог:
— Удобно ли вам дальше помогать следователю расследовать дело? Ведь замешан Коровин! В поселке знают вашу роль в судьбе парня. Для большей объективности собранные сведения передайте Горелову. Тем более, кладовщица незаконно продавала ковры. Это по его линии. Думаю, так будет верней.
Майор встал из-за стола. Удрученный убийством, он, казалось, еще более похудел. Одна, как говорят, кожа да кости. Как руководитель райотдела, он не мог не предупредить Вершигородцева, что если установят виновность Коровина, старшего оперуполномоченного ждут неприятности по службе: коль взялся за перевоспитание в прошлом судимого, то отвечаешь за его поступки.
Понимал это и сам Вершигородцев. Он вышел из кабинета майора задумчивый. Пенсия! В ближайшее утро проснется и поймет, что не надо спешить на работу. Останется только вспоминать и рассказывать внукам, сколько раз рисковал жизнью, выполняя служебный долг. Вот, к примеру, такой случай. Как-то из-под стражи бежал опасный преступник Коваль. Семья его жила под Цавлей, в селе Бузина. Вскоре стало известно, что бандит дома. Ночью оперативная группа, возглавляемая Вершигородцевым, оцепила жилище преступника. Закрыли ему все пути отхода… По разработанному плану начали приближаться к хате. И тут из нее пальнули из ружья… Заплакали дети. Коваль, прячась за их спинами, прицеливался в работников милиции. Оставалось одно: рисковать.
— Может быть, ворвемся? — предложил кто-то из сотрудников Вершигородцеву.
— Дорогой ценой обойдется бандит, — ответил оперуполномоченный. — Сделаем так: отвлекайте Коваля, а я подползу поближе.
Так и сделали. Павел Иванович неожиданно вырос перед преступником, крикнул:
— Бросай оружие, стрелять буду!
Бандит на секунду растерялся. Этим воспользовался капитан, придавил к подоконнику Коваля. Тот успел лишь ранить оперуполномоченного.
Вершигородцев тогда получил именные часы от министра. Ну, да все это теперь не утешало. Перед глазами стоял Женька Коровин. Его открытое, чуть тронутое загаром лицо, доверчивые глаза. Оперуполномоченный, ему поверив, сказал:
— Итак, Женя, послушай внимательно. Однажды мальчик зажал в руке птицу и обратился к мудрецу: «Скажи, живая у меня птица?» Сам, хитрец, подумал: «Если старик скажет, что живая, то я сожму кулак и раздавлю ее. Если скажет, что мертвая, то я раскрою ладонь, и птица вылетит». Но мудрец сказал: «Как ты захочешь». Вот так же и я тебе, Евгений, отвечу: «На работу помогу устроиться, места в общежитии добьемся, помогать, как сыну, во всех делах буду. В остальном — как сам захочешь».
Евгений к сердцу близко принял теплые напутствия капитана и пообещал:
— Вы не пожалеете, что с доверием отнеслись ко мне. Когда смою все грехи, уеду на родину, в Донбасс.
— Нет уж, тогда мы тебя не отпустим. Хорошие люди в Цавле нужны.
На заботу капитана Евгений отвечал искренним желанием исправиться. Павел Иванович много раз бывал в цехе, где работал Коровин, говорил с людьми, которые окружали парня. Приглашал к себе домой, смастерил с ним отличную лодку. А потом гулял на его свадьбе. Но не с легким сердцем он шел туда. Анна Витюгина, ставшая женой Женьки, не очень-то нравилась капитану: ветреная, несерьезная. Но ни одним словом не обмолвились на этот счет Павел Иванович и его жена Елена Тихоновна с Коровиным, потому что видели: крепко любит Женя свою Аннушку.
— Коровин исчез, ты знаешь об этом? — спросил Вершигородцева Горелов.
— Как так?
— Ночью сел на поезд и тю-тю. Вот такие-то пироги. Давай мне материалы на него, а сам сходи к Анне Витюгиной. Поговори на правах старого знакомого, что ли… Мне она чепуху молола.
— Возьми материалы. Но запомни, они не на Коровина, а по факту убийства сторожа. У следователя прокуратуры возбуждено уголовное дело только по факту преступления, но не на Коровина.
— Извини, я оговорился. Сам считаю, что тут какое-то недоразумение. Ну, успеха тебе в разговоре с Анной. Зла, как бес. Подступиться не мог. Кричит: «Милиция меня женила на преступнике».
Решая по дороге сложную задачу, связанную с убийством сторожа, а заодно и с Коровиным, старший оперуполномоченный уголовного розыска не заметил, как за нелегкими мыслями постучал в дверь.
— Заходите, заходите, Павел Иванович, — забасила мужским прокуренным голосом мать Анны Степанида Пантелеймоновна Витюгина. — Легки, как говорится, на помине.
— Здравствуйте, хозяева. Я, собственно, больше к Анне. Дома?
— Отдохнуть после обеда прилегла. Разбужу.
Вершигородцев огляделся. Месяца два он не был в этой квартире. Появилась дорогая мебель, ковровые дорожки. Капитан слышал, как за перегородкой шептались мать с дочерью. Степанида Пантелеймоновна, видно, уговаривала Анну поговорить с капитаном.
Старшая Витюгина наконец появилась.
— Одевается. Присядьте.
— Заработок велик у Евгения? — спросил у моложавой родительницы капитан.
— В дела молодых не вникаю. Что получают — все их. Анна на заводе свою и его получку получала заодно. Какой прохвост выродился, Павел Иванович. Что ж теперь Анне делать? Имущество наше не конфискуют? К нему бандит никакого отношения не имеет, учтите!
Вершигородцев покачал головой, но не произнес ни слова.
В дверном проеме показалась Анна в цветном халате. Кукольное личико ее выражало нежелание вести разговор с сотрудником милиции.
— Привет, — произнесла Анна, словно сделала одолжение. — Что скажете?
Мать с состраданием смотрела на дочь и ломала себе руки:
— Угораздило же тебя, моя милая девочка. Погубила жизнь молодую…
— Пришли? — переспросила неуважительно жена Коровина.
— Не знаю, как и начать. Посмотрел на вас — уйти хочется.
— Не задерживаем, — распалилась Анна.
Мать ее причитала:
— На колоде бабы только и галдят про убийство. Говорят, люди видели, как Женька на сторожа напал.
— Кто видел? — спокойно спросил Вершигородцев. — Назовите, кто видел?
— А что это вы за него заступаетесь? Ишь, «батя»! — Иногда Женька называл так капитана.
— Ну ладно, один вопрос. Когда Евгений пришел вчера с работы?
— Темнеть стало. Часов в десять, может, одиннадцать. Переоделся и ушел из дому.
— И тебе ничего не сказал?
— Меня не было дома. К подруге ходила. Мама, дай закурить.
Мать и дочь курили.
— Рано, рано… — не спеша произнес Вершигородцев.
— Не говорите загадками. Что рано?
— Из дому убегаешь. Месяца три как поженились, — холодно сказал оперуполномоченный и встретился взглядом с колкими и упрямыми глазами молодой женщины. — Вы его к матери, в Донбасс, за три месяца хоть разок отправили? Нет! А тебе и самой не грех было бы познакомиться с мамашей супруга.
— Мне там нечего делать.
— Ее бы к себе пригласили.
— Была нужда. Выродила убийцу, а мы на нее будем любоваться. И потом, что вы нас пришли обвинять? При чем тут мы? Где он, мы не знаем. Находите и судите. Нас не трогайте.
Вершигородцев вдруг увидел в окно бывшего одноклассника дочери, курсанта военного училища Игоря Власенко. Он стоял у калитки двора Витюгиных.
— У, какой сюрприз. К тебе? — спросил Павел Иванович у Анны. — Новый кавалер?! Конечно, зачем тебе дожидаться с работы мужа… Вчера с ним была?
— У вас не спросила.
— Зови в квартиру жениха. — Капитан открыл окно и крикнул:
— Игорь, заходи!
Глаза Анны сверкнули:
— Не командуйте.
— Нет уж, все выясним. — А когда вошел Власенко, капитан сказал:
— Тебе что, девчат мало? Анна — замужняя женщина!
Власенко растерялся. Поднял плечи.
— Она другое говорила. А девчат хватает.
— Да у самого сыщика три девки. Иди, выбирай любую, — крикнула Анна.
Старший оперуполномоченный взял за локоть Власенко и показал глазами на дверь. Оба вышли на улицу.
— Врала она мне, товарищ капитан. Говорила, что не замужем. Я-то ее знаю еще по школе, мы в десятом классе с ней встречались. А вчера в парке до часу ночи с ней гуляли. Какой-то парень искал ее вечером. Говорила, что не может от него отвязаться. Заставляла меня прятаться за деревьями.
— Скорее всего, это был ее муж, Коровин. Пришел с работы домой в одиннадцать. Помылся, перекусил. Анны нет. Переоделся, пошел искать. Да, дела… Было бы все ничего, да этой ночью сторожа убили. А тут сам Коровин как сквозь землю провалился. Ну, ладно, будь здоров, Игорь. От Витюгиной держись подальше, советую.
— Все, отрубил. Я же не знал… Ну и артистка!.. Неужели этот Коровин замешан в убийстве?
— Поживем — увидим. Всего доброго, Игорь. Отдыхай. Отпуск долгий?
— Месяц. Недели уже нет. До свиданья, товарищ капитан!
Находился Вершигородцев с раннего утра. Ноги гудели. Но, оказавшись в парке, зеленом уголке Цавли, он решил пройти его из конца в конец. Отдохнуть, подумать. По пути разбудил незнакомого мужчину, спавшего на траве. Проверил документы. Сделал нужную пометку в разбухшем от записей блокноте и не спеша подошел к пригорку. Здесь кончался парк. Чуть дальше серпом вытянулся песчаный берег реки. От воды отслаивался редкий туман, сизый, как дымок от папиросы.
«Куда теперь пойдем, товарищ капитан? — мысленно спросил себя старший оперуполномоченный. — Заглянем к новому подшефному Хайкину. Не наделал бы этот бед».
Вершигородцев покинул парк, вышел на улицу Калинина, свернул в Лесной переулок, в дом Николая Хайкина, трижды судимого за хулиганство и кражи. Полгода как прибыл тот в поселок и женился на женщине-одиночке с кучей детей.
— День вам добрый, труженики. Все дома? — спросил капитан, переступив порог. Его сразу же окружили сопливые ребятишки. Он дал им по конфете. Жена Николая, худенькая, но боевая женщина, насторожилась:
— Николай чего натворил?
Ее мать, старушка доброго нрава, сразу Павлу Ивановичу кружку квасу:
— Отведай, сынок, поспел к твоему приходу.
— Выпью, бабуся, жажда мучает. А с Николаем все в порядке, Надежда Марковна. Где он сам?
— Да вон, окаянный, — показала ухватом в окно молодая женщина, — с четырех идет на завод. Во вторую смену. Ну, что тебе? — крикнула Надежда Марковна в окно мужу.
— Сгони кур, огурцы пожрали, — ответил через форточку Николай и, увидев капитана, воскликнул: — Милиция в доме! Почтение Павлу Ивановичу. Так что, Надь, с курами делать?
— Спрячь ты их себе за пазуху, непутевый. Шугни с огорода, видишь, к тебе человек пришел. Так как, Павел Иванович, ни в чем этот баламут не замешан? А то я его враз…
Вошел Николай. Высокий — жердина. Худой, как стручок, с иронией произнес:
— Мое вам с кисточкой, гражданин капитан. Чем обязан?
— Сети что сушишь? За рыбой собрался?
— Век бы ее не видел.
— Смотри за ним, Надежда. От рыбоохраны есть сигналы.
Надежда закипятилась:
— Поменьше верьте. Надзор-то рыбный сам рыбку глушит, а потом продает — рубль кило.
— Проверю. А ноги Николая чтоб там не было. Что у тебя такой вид? — показал капитан на засученные штанины.
— Вот кого спросите. В прошлом месяце сто семьдесят принес, а костюма не выклянчу… Правда, гражданин капитан, ночью убийство было?
— Правда. Не поможешь? Дружки как? Семен Бурлов, Михайлов, «Атаман»?
— Давно с ними не виделся. Знаю, усердно вы их заставили трудиться. Так, говорят, Коровин, зять Витюгиных?
— Болтовня, — ответил капитан.
Поговорив еще немного, сотрудник милиции раскланялся с женщинами, погрозил на всякий случай пальцем подопечному:
— Я лично за тебя в ответе, не забыл? Не ершись на заводе. Слышал, с мастером пререкаешься, хвалишься жаргончиком. Прекрати!
— Можете всюду за меня ручаться. — Помолчал, ехидно добавил: — Как за Женьку Коровушкина, то бишь Коровина.
— Ну, замолкни! — Надежда шлепнула мужа ладонью по лбу.
— Может, в шахматы сыграем, гражданин начальник? Уже с месяц не с кем играть. Редко заходите. Расставлять?
— А на работу?
— Успею.
— Расставляй, отвлечемся.
Николай сделал первый ход, посмотрел, далеко ли женщины, и шепотом сказал:
— Хотите новость?
— За тем и пришел. Выкладывай!
— К вашему Женьке дружки завернули. Вчера на вокзале пьянствовали.
— Сам видел?
— Мужики говорили. Ходили вечером пиво пить в буфет. Всю компанию разглядели. Человек восемь за столом сидело. Освободились. Видимо, переписывался с ними Коровушка.
— Озадачил ты меня, брат. И все-таки Коровин тут ни при чем.
Сыграв партию, оба вышли из дома. Вершигородцев проводил Николая по улице до поворота на завод. Услышал от него:
— Дело говорю, оперуполномоченный. Коровушка с приятелями рубанул старика. И рванул когти. Не промахнись в этом случае. Не настырничай. За нашего брата, судимого, не ручайся. Потеряешь голову.
А Вершигородцев стоял на своем:
— За Коровина уверен, как за себя. А за Хайкина Николая Трофимовича поручусь через год. Иди трудись и не заедайся с мастерами. А то будешь ящики таскать в тарном складе.
— Лады, учтем. А вы, Павел Иванович, не мешкайте, идите на вокзал. С четырех заступает буфетчица Канаева. Опишет картину в деталях.
«Дружки? Какие приятели, когда вчера в одиннадцать вечера он ужинал дома. Пошел искать Анну, — доказывал сам себе капитан по пути на вокзал. — А, впрочем, стой, буфет работает до двух ночи. Коровин вполне мог зайти и со зла выпить. Мог и Анну искать». Толстушка Канаева виновато оправдывалась перед старшим оперуполномоченным:
— С пьяными шутки плохи. А их двое. Один стройный, блондин, может, это и есть Коровин, не знаю, второй, как бык, сутулый, лет сорока, а то и пятидесяти, в сером замазанном костюме. Соляркой от него несло. Зато денег полный карман. Шиковал. Коньяку две бутылки взял. И молодому внушал про вас, Павел Иванович: мол, не верь ему, в душу влезет, чин на тебе заработает, а потом все преступления за твой счет будет списывать, пока на десяток лет не упрячет по старой прописке. Это я дословно помню. Соседний столик вытирала. Даже задержалась. Очень удивилась.
— Кто же такой? — вырвалось у капитана.
— Не могу сказать. Но он вас знает. И я поняла так, что вы его посадили, «срок намотали», так он выразился. Не прощу, дескать ему. До двух ночи, до самого закрытия все балабонил. Горло луженое, все бу-бу-бу. А потом ушли. Может, мне надо было в милицию сообщить, товарищ начальник? Но ведь пьют же все. На то и буфет. А тут еще и коньяк покупают. Опять же выручка. План тянуть мне. Нет, я не о том, знай я, что тут пахнет таким преступлением, я бы ни на что не посмотрела, прямо в органы звонила… Но, скажу прямо, я этого здоровяка сторонилась. Он как зыркнет красными глазищами на меня, аж дрожь по спине.
Разговорчивая Канаева не умолкала. Описывала в подробностях одежду поздних «гостей», вспоминала «досконально» их беседу, потому как заинтересовалась ею. Потом, в полтретьего ночи, проходя через зал ожидания, она видела стройного блондина, в синей с белыми полосками рубашке. Другого с ним не было.
Вдруг женщина замолчала. Внимательно посмотрела в утомленное постаревшее лицо старшего оперуполномоченного уголовного розыска и предложила:
— Гуляш или поджарку? Вы еще с утра ничего не ели… Угадала?
— Час назад две кружки квасу выпил.
— Миленький, садитесь за стол, я мигом.
— Баловать меня не надо, Раиса Александровна. Пойду домой: получать взбучку за пропуск обеда. — Вершигородцев попрощался.
— Да, вот еще, — вслед капитану крикнула толстушка-буфетчица, — рыжий второй был. Щетина так и выпирала на груди из-под рубахи, аж завивалась на воротник. Шея — во! — Канаева растопырила пальцы и свела их в незамкнутый круг. — Что каток тебе суковатый. Жилами опутана, как веревкой или канатом.
Часам к семи вечера Павел Иванович попал домой. Во дворе разделся до пояса, налил ведро воды и как следует освежился: день был душный, жаркий. Небо нахмурилось. Завихрил перед глазами ветерок. Небольшой сад вокруг дома зашумел листвой. Еще несколько минут, и ударила гроза. Небо вспыхнуло синим цветом. Дождь быстро усиливался.
Вершигородцев встал под навес, не надевая рубашки. Вышедшая из квартиры жена сердито приказала:
— Сейчас же оденься. Ей-богу, как маленький. Простудишься, потом нянчись с тобой. Где задержался?
— Так вот, мать, — начал капитан, — все доказательства ведут к нашему с тобой подопечному, Коровину.
— Косвенные?
— У, Ленок, ты просто юрист на все сто. Да, косвенные улики. Но их много. И еще есть одна. Про нее пока только я знаю. Вернее, только я вспомнил. По прибытии из заключения в Цавлю Коровин месяц работал на складе ОРСа грузчиком. Расположение внутри отлично знал.
— И что? Ну и что?
— Нет, нет, ты ничего не подумай. Я по-прежнему за Женьку. Но нагромоздились на его голову крючки и зацепочки.
— Тяжело вот тут. Да? — Жена показала рукой на левую часть груди мужа. — Крепись, друг.
— Креплюсь. Завтра в управление вызывают — доложить о событии нынешней ночи.
Гроза кончилась. Дождь утих. Воздух посвежел, наполнился запахами вымытой земли. Небо очистилось, посветлело.
Наутро Вершигородцев подготовил необходимые документы по делу об убийстве. Заодно взял в райотделе материалы по взлому пасеки. В краже меда подозревался шофер колхоза «Рассвет» Шаршнов. Лет семь назад он попал за решетку: покушался на жизнь одной женщины. С год как вернулся из мест заключения. Пьянствовал, не прекращая. А на что?
Шаршнов всегда был подозрителен Вершигородцеву. Но и капитан не пользовался особой любовью вернувшегося из заключения колхозника. Попросту сказать, ненавидел старшего оперуполномоченного Шаршнов. Шесть лет, проведенных в тюрьме, считал на совести Вершигородцева. И даже вроде хвалился приятелям, что рассчитается с усердным блюстителем порядка. Ну да Вершигородцев на эти угрозы мало обращал внимания и решил очень внимательно проверить Шаршнова на причастность к «посещению» пасеки.
Ровно в девять утра начальник уголовного розыска областного управления внутренних дел подполковник Розодоев слушал отчет капитана Вершигородцева. Слушал и по привычке теребил мочку своего уха: признак того, что он озадачен. Но окончательного решения не принимал: происшествиями в Цавле занялся сам начальник управления генерал Евстигнеев.
— Часов до двенадцати погуляй по городу. Давно был в краеведческом музее? Есть время сходить. А перед обедом зайдем к начальнику управления. Доложим.
Зазвонил телефон. Розодоев поднял трубку и услышал голос дежурного по управлению. «Товарищ подполковник, женщина еще одна пришла. Заявляет об ограблении ее ночью. Будете сами с ней разговаривать?».
— Да, обязательно. Значит, третье за неделю ограбление. Ну и дела.
Розодоев положил трубку на рычаг телефона и глубоко вздохнул:
— Понял? Третью ночь подряд. Самые настоящие разбойники завелись. Был бы ты, Павел Иванович, посвободнее, включил бы тебя в опергруппу. С ног сбиваемся и без толку. По всему видно — «гости» заглянули к нам. Наделают нам бед и улетят. Ищи ветра в поле. Ну, ладно, отдыхай до двенадцати часов. Всего доброго.
«Забот тут и без меня хватает», — невесело подумал капитан, выходя из кабинета начальника уголовного розыска. Он еще раз посмотрел на часы. Действительно, времени оставалось достаточно для прогулки.
Когда Вершигородцев шел в управление, ему казалось, что там все только и думают, что о происшествии в Цавле. Однако вскоре он почувствовал: то, что для него стало центром жизни, для сотрудников УВД это лишь периферийная точка в их каждодневной работе. Они беседовали с ним, сочувствовали, пожимали руку и желали успеха. И тогда к Вершигородцеву пришла уверенность, что бояться начальника управления нечего, вызван капитан для обычной беседы, на все вопросы Павел Иванович даст исчерпывающие ответы.
Для него, военного человека, УВД было крепостью. Бастионы — райотделы. А он, оперуполномоченный — редут. Он всегда относился очень уважительно к этой сложной машине, призванной обеспечить охрану общественного порядка.
Итак, до беседы оставалось время, и капитан пошел по своим делам. Свернул к спортивному магазину присмотреть старшей дочери кроссовки или хотя бы кеды. Не найдя ничего подходящего, зашел в несколько торговых заведений и, наконец, оказался в большом гастрономе. Молоденькие кассирши без передышки стучали по клавишам своих аппаратов, принимали деньги и выбрасывали на тарелку чеки. И вдруг капитан заметил парнишку лет четырнадцати, который стоял около безлюдного прилавка с дорогими винами и засовывал в карман две бутылки коньяка. Справившись с этим делом, малец вытащил из нагрудного кармана двадцатипятирублевку и спрятал ее в носок.
Удивился и возмутился капитан. Во-первых, продают спиртное несовершеннолетним, а, во-вторых, кому понес? С кем собирается пить? Чьи деньги? Как ловко спрятал купюру. Да какую! Познакомиться бы с его родителями.
А малец тем временем пулей выскочил из гастронома, на ходу поправляя комочек ценной бумажки, спрятанной в носке. Вершигородцеву большого труда стоило не выпускать сорванца из виду на шумной многолюдной улице. Тот с чрезвычайной легкостью нырял между людьми. Старший оперуполномоченный имел привычку сердиться на себя, если вдруг у него пропадало желание доводить начатое дело до конца. Вот и сейчас ему показалось, что он нашел себе пустое занятие. Что за польза бегать по переулкам за озорным мальчонкой? Много ли удовольствия от того, что он остановит безобразника и сделает ему внушение? Но капитан тут же подумал о родителях сорванца, которые, небось, и не знают о проделках сына. Значит, непременно их надо повидать. «Нет, уж, доведу дело до конца», — твердо решил капитан, рассматривая в тугом людском потоке вихрастую мальчишечью голову.
Парнишка добежал до высокого забора, пригнулся и нырнул в дыру. Дальше была новостройка. Он скороходью несся куда-то на край города. «Понаблюдаю, понаблюдаю, с меня не убудет, — точно сам себя уговаривал капитан, — да потом доложу подполковнику Розодоеву подробности. Ах, шляпа, снова упустил… Нет, вот вынырнул».
Наконец мальчишка подошел к бревенчатой хатке, уцелевшей среди трех- и пятиэтажных домов. Хлопец бесцеремонно постучался в одно из двух окон домика. Дверь приоткрылась, и на крыльцо вышел коренастый бритоголовый человек.
— За смертью тебя посылать, — недовольно буркнул тот, — так и опоздать с тобой недолго!
Дверь закрылась. Лязгнула щеколда. Малец вместе с мужчиной скрылся за дверью. Раздумывая, как лучше поступить, Вершигородцев встал за куст сирени. Надо, надо познакомиться с родителями бойкого сорванца. Мужчина, встретивший пацана, был явно пьян, и это насторожило капитана. Милицейское чутье подсказало — не спешить. Оперуполномоченный незаметно приблизился к окну, в которое только что стучал парнишка. Оно было неплотно занавешено, и в небольшую щель он увидел компанию за столом.
Двое мужчин, женщина, тот самый паренек, — он уже по-взрослому сидел за столом и держал рюмку. Все четверо выпили. Бритоголовый мужчина развалился на стуле, что-то проговорил, махнул рукой. Он был приземистый, с большой головой и отвисшей нижней губой.
Второй, повыше ростом, худой, остроносый, с гладко зачесанными волосами. Выпив, оба стали раскланиваться с женщиной. Большеголовый обнял ее за плечи, притянул к себе и что-то стал говорить на ухо, потом поцеловал в щеку.
Женщина все время поворачивалась к окну то спиной, то в профиль. Вершигородцев с досадой щурился: рассмотреть он ее не мог. Вот женщина вышла в другую комнату. Принесла картонную коробку. Бритоголовый запустил в нее руку и извлек что-то увесистое, похоже, пистолет. Сунул предмет в боковой карман. Заговорил с напарником. Потом, нагнувшись, что-то сказал пацану, потрепал его слегка за вихры.
Вершигородцев стал соображать, что же ему теперь делать? Не было сомнений у капитана: он имеет дело с вооруженными преступниками.
Капитан выбежал из засады и осмотрелся. Нужен телефон. Следовало немедленно позвонить дежурному по управлению, можно Розодоеву или его заместителю Балашову. В это время послышался шум мотора подпрыгивающего на ухабах автомобиля.
К хате подкатила «Волга» с шашечками на боках. Такси. Шофер поближе подъехал к домику и подал два коротких сигнала, вышел из кабины и завозился в багажнике. На крыльце появились все те же, кого видел в хате за столом капитан, но без пацана. Подвыпившая дама плакала, целовала руку бритоголовому.
— Так не забудь уговор. Буду ждать! Забери отсюда — мне так будет без горя. Неслух растет. Мужская твердость требуется. — Женщина заискивающе смотрела в глаза бритоголовому.
— Знаю, знаю, — мужчина высвободил руку.
— Уж ты не обмани, — не умолкала женщина, — одно прошу.
— Ну, еще чего, — важно успокаивал бритоголовый. — Ну, довольно, поехали. Хватит копошиться. Вперед, Саид, — высокомерно хлопнул по спине напарника бритоголовый.
Остроносый мигом сбежал с крыльца и подошел к автомашине. В руке он нес большой и, видно, тяжелый портфель. Стали усаживаться в такси. Остроносый возился у багажника, он не закрывался.
— Садись, поживее, — через открытую дверцу крикнул бритоголовый.
— Секунду, Витек.
Тут Вершигородцев изобразил на лице исключительное волнение и подбежал к шоферу, сидевшему уже в машине.
— Не откажи, браток. Двадцать минут до поезда. Подбрось к вокзалу. Опаздываю. Заплачу за всех. Позарез надо. — Движением руки Вершигородцев показал, что нужда у него по горло.
— Занят, — категорически отрезал таксист. — Машина по заказу.
— Ну ты войди в мое положение. Вот тебе десятка аванса. А то мне хоть под колесо твоей машины ложись, — почти плачущим голосом простонал Вершигородцев. — Ей-богу, помоги, дружок. Место ведь в машине есть.
— Место есть, — ответил за водителя бритоголовый, которого назвал остроносый Витьком. — Но ложиться под авто не следует. Нам только этого не хватало. — Бритоголовый через опущенное в дверце окно высунул голову. — Давай-ка сюда червонец и садись. Подвезем его, шеф. На полчаса я в машине хозяин. Так, что ли, водитель? С тобой рассчитаюсь, не боись.
— На какой вокзал вас везти? — спросил у Вершигородцева шофер.
Капитан поудобнее разместился рядом с водителем на первом сиденье. И, все еще не скрывая своего беспокойства, ответил:
— На железнодорожный, тот, который поближе.
— А вас куда? — обратился к пассажирам заднего сиденья таксист.
— Потом разберемся. Сначала папашу на вокзал давай отправим. Надо иметь уважение к старшим. Хоть он и щедрый, но пусть еще гонит пятерку. В аккурат водителю на коньяк с закуской. Думаю, шеф позволит себе после смены стопочку. Так, что ли? — Бритоголовый явно находился в хорошем расположении духа. Много трепался. Все, видно, у него шло в этом городе отменно. Он удалялся в новые места с чувством уверенности в себе, везучести.
При упоминании о коньяке водитель, похоже, засмущался. Кивнул на первый попавший по дороге пятиэтажный дом, нежно произнес:
— На кооперативную квартиру собираю. Ущемляю себя в коньяках.
— И это дело, — опять пустился в разглагольствования бритоголовый.
«Волга» не спеша выехала из ухабистого двора, плавно катила по гладкому асфальту центральной улицы. Вершигородцев сидел молча и лихорадочно соображал. Обстоятельства складываются в его пользу. Поистине удача. Таксист мог бы и не взять. Улизнули бы преступники. А то, что это залетная шпана, — оперуполномоченный по своему опыту чувствовал наверняка. Теперь бы благополучно их задержать. Вооружен, похоже, один, бритоголовый. У остроносого, скорее всего, ничего нет. Если в квартире одному давали припрятанное оружие, значит, будь оно, получил бы и второй.
Вершигородцев прислушивался к разговору на заднем сиденье.
— Бабе я кинул две сотни. Она вполне заслужила, — вполголоса повелительным тоном балагурил мужчина, названный Витьком. — Пацан ее — вот кто шельма. Вырастет из него отменный прожигатель. Попадись ему этак лет через пяток — придушит за мамочку.
— Это точно, — захихикал остроносый и вдруг переменил тему разговора, заканючил: — Черт с ним, с пацаном. Слушай, давай выйдем вместе на той станции. Зачем меня бросаешь? Куда тебя дьявол несет? Отдышаться надо, отсидеться. Пойми, куда мне одному по незнакомой дороге…
— Нельзя, Саид. У меня наполеоновские планы. — Покосившись, Вершигородцев увидел, что главарь нежно обнял за плечи своего напарника. Остроносый сидел поникший, невеселый, а бритоголовый по-хозяйски развалился на сиденье. Он и вправду производил впечатление сильного, волевого человека. — Нельзя, — с ударением повторил Витек, — мне следует отрастить волосенки. Уж больно стал приметный. А это ни к чему. К тому же у меня есть барышня, пальчики оближешь, ждет… не дождется.
— А эта? — остроносый осклабился и кивнул в сторону оставшейся позади хатки.
Бритоголовый наигранно вздохнул:
— Отрываю ее от своего сердца, — Витек рассмеялся, закашлялся.
— Без всякого сомнения — преступники, — думал оперуполномоченный. Капитан напрягся и, как в былые годы, почувствовал предстоящую схватку. Он продолжал прислушиваться к разговору сидящей позади парочки. Остроносый не совсем в чем-то был уверен. Заискивающе попросил:
— Может, все-таки выйдем на той станции вместе. Мне одному боязно. Чем черт не шутит, а вдруг не найду твоего дружка. Может, его замели…
— Не канючь, — отрезал бритоголовый. Судя по стрижке, он только что освободился из мест, не столь отдаленных. Остроносый, названный Саидом, не унимался:
— Дурно ты с этими дамочками кончишь. У меня остался за колючкой корешок, тоже без меры любил эту публику, причем любого возраста. На старухе сорокалетней зашился. Так соглашайся, Витенька! Чует мое сердце, не повезет мне без тебя. Почему все-таки нельзя? — допытывался остроносый Саид.
— Слушай, ты начинаешь мне надоедать. Не буди во мне зверя. Не выводи из терпения. Береги мои нервные клетки. Они не восстанавливаются. Не желаешь в Цавлю — проваливай на все четыре. Ищи другую конуру. Я бы на твоем месте сказал мне спасибо за адресок и не канючил.
— Как я его найду, не представляю. На темную по селам шастать! Загребут меня в два счета. — Тянул одно и то же остроносый. — Может, его и след простыл или давно зашился и за колючкой…
— Неделю назад от него письмо получил. Слушай дальше. Остановишься в Цавле. Оттуда сорок минут езды на машине. Сначала по путям дойдешь до переезда. Выйдешь на большак, поднимешь свою интеллигентную ручку, тебя и довезут. А не захочешь рисковать — ножками пройдись, полезно для здоровья. Кстати, пешком потопать вернее. Пять километров и первая остановка, а потом еще чуток. Тут уж можно и на машине. И колхоз «Рассвет». Что, трудно тремя извилинами запомнить?
У оперуполномоченного вспотели шея и лоб. Цавля! Колхоз «Рассвет»!
За спиной у Вершигородцева продолжался диалог:
— Фамилию не забыл, мелкая ты рыбешка, тюлька бердянская?
— Помню, акула тихоокеанская, — в тон приятелю отпарировал Саид.
— Повтори!
— Ну, Шаршнов.
— То-то. Прозвище — Бугор. Расскажешь обо мне все как есть. Передай, что позарез желаю его видеть. Уговори его и мотайте вместе с ним ко мне, в Краснодар. Там и зимой тепло. Проживем…
Всякие бывают совпадения, то такое… К Шаршнову задумали. На свежий, сельский воздух. Разбойники! Машина выехала на улицу Пушкина, управление внутренних дел вот-вот и останется в стороне. Вершигородцев зажал в руке удостоверение и осторожно показал его шоферу. Тот удивленно и понимающе посмотрел на капитана.
Капитан незаметно кивнул в сторону, показывая, куда следует ехать. Нет более понятливых людей, чем таксисты. Шофер кашлянул в знак того, что все о’кей, и стал объезжать квартал, чтобы выехать на другую сторону центральной улицы. Краешек красного удостоверения возымел нужное действие. Ай да шофер, ай да парень, молодец!
Через минуту-вторую «Волга» заскрипела тормозами у известного всем в городе здания управления милиции. Оперуполномоченному было не занимать самообладания. Капитан серьезно и чрезвычайно спокойно спросил:
— Дозвольте сигаретку! Закурить кто из вас даст?
— Папаша, ты что ненормальный, или у тебя не все дома? А ну сей миг сесть на месте. На вокзале затянешься. Погоняй, шофер, — недовольно произнес бритоголовый. Остроносый добавил в полусонной дреме:
— Не мешкай, шеф. Курить в машине запрещено. — У Саида оставались закрытыми глаза. Коньяк, видно, наводил на него сонливость.
— У вас, по-моему, есть сигареты, — настаивал на своем Вершигородцев. И, не дав опомниться, полез в карман к бритоголовому, как в свой собственный, извлекая оттуда пистолет.
— Цыц, ни звука, — Вершигородцев не давал преступникам прийти в себя. — Живо из машины! — капитан быстрым движением рук дослал патрон в патронник. — Пристрелю, если задумаете бежать. Обыщи, водитель, остроносого. — Саид безумно таращил враз протрезвевшие глаза. Шофер активно помогал сотруднику милиции. И как-то загадочно единым духом выпалил:
— Зайцы бегают зигзагами…
Саид презрительно хмыкнул, а капитан к скрытому смыслу слов толкового водителя понимающе, живо добавил:
— Но все равно попадаются на глаза ловкому охотнику. Так?!
…Когда Вершигородцев ввел обоих в дежурную часть, сидевшая там женщина, потерпевшая по ночному происшествию, с которой утром беседовал Розодоев, округлила от изумления глаза, лицо ее вытянулось:
— Это же они, грабители! Ужас! Где сумка? Они у меня все отняли, они, товарищ начальник!
— Они? — рядом стояли Розодоев и его заместитель. — Они? Откуда вы их, Павел Иванович? И пистолет… Их?!
Остроносый Саид завизжал, окончательно проснувшись:
— Гражданин начальник, что она плетет? Вы меня, дамочка, видели?
— А как же, в стороне стоял. Как по-вашему: «на шухере». А вот этот ударил меня в живот и отнял сумку. Чуть с рукой не оторвал. Забрал перстень, кольцо, часы…
— У него и спрашивай, а я-то при чем? — трусливо залепетал остроносый, отмежевываясь от своего дружка.
Бритоголовый сочно сплюнул в сторону остроносого: «Гнида! Ворона! Впрочем, правильно делаешь: без соучастника меньше дадут».
Потерпевшая не унималась:
— Товарищ начальник, они отдадут мне вещи? Деньги, часы золотые — подарок мужа. Свадебное кольцо?
Подполковник Розодоев приказал дежурному, рослому симпатичному майору:
— Задержите по сто двадцать второй. И прими у капитана Вершигородцева оружие, изъятое у преступника.
При упоминании о часах Вершигородцев посмотрел на свои. Было без четверти двенадцать. Самый раз идти на беседу к начальнику управления. Розодоев улыбнулся:
— Пунктуальный вы, Павел Иванович. И на этот раз не опоздали.
— Но поволновался крепко, — признался Павел Иванович и попросил у помдежурного закурить, хотя забыл, когда держал в зубах сигарету. Он курил очень редко, разве что вот после такого нервного напряжения.
Подполковник Розодоев дружелюбно потряс старшего оперуполномоченного угрозыска за плечо:
— Молодчина. Как говорится: пришел, увидел, победил.
Затем он вызвал второго своего заместителя, молодого, стройного, все понимающего с полуслова, старшего лейтенанта Свириденко. Приказал ему:
— Оперативные группы снять с засад. Так сказать, чрезвычайное положение отменяется.
— Ясно. На завтра пригласим остальных потерпевших. В притон к Захаркиной выехали лейтенант Горный и капитан Всеволодов. Сделают там обыск.
— Хорошо, — ответил Розодоев, — все проверьте досконально и сами возглавьте. Почему у Захаркиной грабители останавливались? Откуда она их знала? Ну и все остальное уточните. А нам с Павлом Ивановичем пора предстать перед светлыми очами начальства. Дайте мне справки об освобождении, изъятые у задержанных. Так… один Уткис Саид Видеич, судимый по статье 117 Уголовного кодекса, второй Барабашкин Виталий Романович… за грабеж и разбой… Пистолет на экспертизу.
Секретарша генерала, моложавая, подвижная, как ртуть, женщина, гостеприимно показала на дверь кабинета начальника управления. Розодоев взялся за круглую стеклянную ручку и открыл отлично отполированную двойную дверь, пропустив впереди себя Вершигородцева и уже в кабинете победно произнес:
— Разрешите, Андрей Николаевич, войти и доложить: ночные неприятности кончились. Грабители задержаны.
— Все это я знаю, товарищ главный сыщик. Рапортуешь ты, Устин Кириллович, неплохо. Только не понимаю, что бы ты делал, не приди тебе на выручку Вершигородцев?
Розодоев не остался в долгу:
— Замечу, товарищ генерал, капитан Вершигородцев состоит в должности старшего оперуполномоченного уголовного розыска, а, значит, тоже мой кадр, моя выучка…
— Слышал, слышал, — прервал его генерал, — но тебе надо знать места, куда преступники лезут, как тараканы в щели. Купоросом опрыскивай эти притоны! А вот таких Геркулесов в милицейском деле нам бы побольше. — Генерал вышел из-за стола и крепко пожал Вершигородцеву руку. — Доволен тобой, доволен.
Павел Иванович виновато улыбнулся.
— Товарищ генерал, все произошло настолько неожиданно и даже как-то случайно. Не могу даже опомниться. Как в кино.
— В кино? — Подхватил генерал. — В кино покажут, зрители усомнятся: бывает ли в жизни такое, не наврал ли автор сценария? А выходит, что бывает. За поимку грабителей шофера наградим именными часами. Ну, ладно, с этим покончено. Какие проблемы в Цавле? Что у вас там? Что вы не поделили с Копылком? Может, от этого и преступления не раскрываются? Знаю, он заносчивый, а ты упрямый. В чем разногласия? Я сам хочу к вам ехать. Подкинули вы с Копылком нам информацию к размышлению. На месте буду разбираться. Может быть, даже завтра поутру и выберусь в Цавлю. Начальник отдела вернулся из отпуска? Подкачали вы без него.
— На днях выходит на работу. А с Копылком особых разногласий нет. В одном не сходимся. Он против моих бесед в домашней обстановке с ранее судимыми. Ну, а на это у меня есть полное разрешение начальника райотдела подполковника Парамонова.
— Обожди, обожди, разрешение… — осек капитана генерал. — Польза-то есть от этих посещений, народ не возмущается? Я лично считаю, наша служба не любит уединения. Выход в общество, разговор с людьми в непринужденной обстановке — это основа оперативной работы, если хотите. Знаю я: некоторые начальники в своих подчиненных больше любят исполнительность, чем умение думать. А здесь нужно и то и другое. Словом, будем у вас. — Генерал легкой, пружинистой походкой прошелся по мягкой ковровой дорожке.
— Меня не возьмете? — спросил Розодоев.
— Пожалуй, нет. Оставайтесь здесь. Поедет Щеглов. Ему, как моему заместителю по оперативной работе, тоже нужно вникнуть… — Генерал подошел к большим часам, стоящим в углу кабинета, открыл дверцу и поправил минутную стрелку. Он был высокого роста, полный, держался очень прямо, от этого казался еще выше.
— Нежданно-негаданно беды на Цавлю посыпались, — нарушил минутное молчание начальник уголовного розыска.
Генерал неторопливо и тщательно закрыл дверцу часов.
— Вот я и боюсь, что они прибавятся. А когда бед много, от них уже нет боли, а только черствеет сердце и тупеет голова. Подкачала Цавля, подкачала. Два нераскрытых за месяц! Многовато. Версии какие отрабатываете или списываете на гастролеров? — Хитро прищурил глаза генерал и той же почти невесомой походкой вернулся и сел за широкий письменный стол. — Доложите про это убийство сторожа. Что там?
— Такая штука вышла, товарищ генерал, — начал старший оперуполномоченный уголовного розыска.
— Ну, ну, какая незадача? — снова встал из-за стола генерал и заходил взад-вперед по ковровой дорожке. Вся его фигура от седой головы, подстриженной ежиком, до лакированных туфель излучала силу и добрую власть.
Все, кому приходилось встречаться с генералом, отзывались о нем как о человеке на редкость справедливом. Прославленный командир взвода во время войны, он всю свою жизнь посвятил работе в милиции. За эти беспокойные годы ему самому доводилось выполнять сложные задания. Не раз лично приходилось вступать в опасное единоборство с отпетыми рецидивистами и обезвреживать их. Начинал лейтенантом и дослужился до генерал-майора. Почти четыре десятка лет им отдано тому, чтобы все люди спокойно и радостно встречали рассвет и занимались своими делами: учились, работали, воспитывали детей, отдыхали. Это к нему можно полностью отнести слова Александра Блока: «И вечный бой, покой нам только снится…»
Сам генерал, несмотря на огромный стаж службы, постоянно прислушивался к мнению подчиненных, невзирая на их чин. Особой любовью его пользовались вот такие просмоленные жизнью, богатые мудростью, как старший оперуполномоченный Вершигородцев.
— Так какая штука произошла? — поторопил с ответом Евстигнеев капитана, открывая пошире форточку. Свежий ветерок затеребил атласные шторы.
— У меня сложилось твердое мнение, — продолжил капитан, — в машине эти двое произнесли фамилию шофера колхоза «Рассвет» Шаршнова.
Его дополнил подполковник Розодоев:
— Шаршнов — это скверная личность. Одним словом, прожженный негодяй. Может быть, помните, товарищ генерал, нашумевшее лет семь назад дело о посягательстве на жизнь молодой учительницы… Это и есть тот Шаршнов. Полностью отсидел срок и вернулся. По всему видно, дружки к нему путь держали, — закончил Розодоев.
— Да, припоминаю. Что против него есть по новому делу? — спросил Евстигнеев у Вершигородцева.
— Пока ничего, товарищ генерал, но меня осенило, как говорится. По объяснению буфетчицы выходит, что разговор обо мне на вокзале мог вести только Шаршнов. В прошлом преступлении, за которое отсидел, мне пришлось его изобличать. По приметам он — «крестник». А улики все вывел на Коровина, моего подшефного.
— Коровина… — повторил генерал. Он был в хорошем расположении духа. Его баритон заполнял обширный кабинет, — наслышался я о вашей индивидуальной профилактике. Отговариваете людей от преступлений… Мне думается, перевоспитанию поддаются все. Нужно только найти хорошее слово для каждого. Раздуть огонек в потемневшей душонке. Конечно, я не говорю о таких, как Шаршнов. Этот, как старая телега, прогнил до дна. А если, действительно, виноват Коровин?
— Уйду на заслуженный отдых.
— На пенсию собрался, — подтвердил серьезно Устин Кириллович.
— Именно. Выйдет из всей моей затеи мираж. — Капитан невесело, едва заметно улыбнулся. — Выходит, не нашел ничего светлого в сердце паренька.
— На пенсию — это не то слово: накажем. Да, да, накажем. Несмотря на заслуги. А их у вас, знаю, немало. Ни на что не посмотрим. Представляете — люлюкаться, люлюкаться с тем же Коровиным, а он вас за нос водил, убийство совершил. Будьте, как говорится, здоровы! Фикция тогда со всей вашей профилактикой.
— И я не думаю на Коровина, товарищ генерал, — заступился подполковник Розодоев. — Мне доводилось дважды с ним встречаться. Производит неплохое впечатление. Сожалеет о прошлой судимости. Парень раскаялся. Женился. Правда, в семейной жизни не все в порядке.
— Не повезло, похоже, с женой. А за все остальное ручаюсь головой, — твердо и даже с запалом произнес капитан.
Генералу понравились эти рассуждения. Он улыбнулся чему-то далекому и начал рассказывать, как в армии был назначен военным дознавателем, о первом милицейском крещении.
— Давно это, правда, было, — сказал генерал, — но памятно. Помню, в выгоревшей гимнастерке, сразу после Победы, с начищенными орденами и медалями пришел по направлению райкома партии служить оперуполномоченным в милицию… Часов в двенадцать ночи, на пятый то ли шестой день моей работы, сообщили: в вагоне товарного поезда обнаружен человек с огнестрельным ранением. Чуть жив. Выехал на место происшествия, осмотрели с милиционером злополучный вагон, облазили весь поезд в поисках следов преступления. Существенного ничего не нашли. Где мог скрыться преступник? Все прикидываю. В армии приходилось быть и дознавателем. Анализировать приучен. И вдруг среди пассажиров заметил мужчину лет тридцати пяти в засаленной рубашке. На голове — фетровая шляпа. На руке — старенькое демисезонное пальто. Незаметно наблюдаю за ним. Он явно нервничает. Думаю себе: не ко времени у него пальто и шляпа. Выходит, приехал из тех мест, где холодком веет. А злополучный поезд прибыл из Воркуты. Постовому советую проверить у неизвестного документы. У незнакомца задний карман брюк оттягивает что-то тяжелое.
Милиционер подошел к мужчине и предложил предъявить паспорт. Тот в миг выхватил «ТТ» и произошел бы выстрел. Но мне удалось молниеносно выбить пистолет. Мы вдвоем скрутили злодея с кучей убийств на совести. Вот у меня с тех пор такое ощущение, что нет большего счастья для нашего брата, чем раскрыть преступление, обезвредить злодея. Потому как за всем этим благодарность людей, которым мы служим. Так говорю? — Генерал встал из-за стола и посмотрел сначала на Вершигородцева, потом на Розодоева, протянул руку капитану. — До встречи на цавлинской земле.
В управлении начинался обеденный перерыв. Опустели кабинеты и коридоры: ни сотрудников, ни посетителей.
Вершигородцев вышел из управления в чрезвычайно приподнятом настроении. «Значит, есть порох в пороховнице», — думал он про себя. От разговора с генералом осталось сильное впечатление. Он забыл даже, что нужно где-либо перекусить.
В электричке, почти в полупустом вагоне, он глубоко и облегченно вздохнул. На маленьком полустанке в вагон вошел мужчина и ввел огромного бульдога в наморднике. Пес томился, высунув широкий, как лопата, язык. Тяжело дыша, крутил обрубленным хвостом.
В душе Вершигородцева, любившего животных, поднялось чувство восхищения отменной собакой. Он вспомнил о своем приятеле, старшем оперуполномоченном ОБХСС капитане Горелове, обладателе такой же собаки, и подумал: «Предложу ему поехать со мной в колхоз «Рассвет». И стал в уме прикидывать, как лучше сегодня же вечером, без промедления, заняться проверкой Шаршнова. Опять придется на всю ночь оставлять жену в тревоге. Но он знал, Елена его поймет и пожелает удачи.
Продолговатое, худощавое лицо Вершигородцева за два последних дня пожелтело, осунулось, точно сошел загар. У глаз залегли глубокие морщины и не пропадали, как это было раньше. Сейчас, когда прошло возбуждение, он почувствовал тяжелую усталость.
С деликатным, энергичным Гореловым Вершигородцев сдружился давно. С виду они казались очень не похожими друг на друга. Один высокий, худой, неразговорчивый — это Вершигородцев. Второй коренастый, улыбчивый, балагур и острослов — это Горелов. Грубая, обветренная кожа его лица и рук говорила о том, что он самый что ни на есть рабочий человек, несмотря на чин старшего оперуполномоченного ОБХСС, капитана милиции.
Но у этих двух капитанов, если приглядеться, можно было найти много общего. Завидная старательность и предельная честность в большом и малом — черта каждого из них. Оба глубоко переживали неудачи и искренне радовались успехам, чьи бы они ни были. Лишь бы на пользу общему делу.
Вершигородцев улыбнулся, представив, как обрадуется Горелов удачной поездке в областной центр. В двух словах ему, конечно, Павел Иванович расскажет о задержании грабителей. Будет о чем потолковать и обменяться мнением. Вершигородцеву явно сейчас не хватало скуластого, улыбчивого, любителя присочинить небывалую историю, придумать смешной анекдот, Семена Семеновича Горелова.
Ступив на перрон родного цавлинского вокзала, Павел Иванович по привычке зашел в линейный пункт, потом направился к себе домой. У калитки его обдал заветный и милый запах дорогого ему сада. Много раз приходилось ездить капитану в областной город, и всегда он вырывался с шумных, многоголосых улиц с удовольствием. Его манил зеленый, уютный уголок родного дома.
Вершигородцев открыл дверь и остановился у порога. Печальный и расстроенный вид жены насторожил его.
Елена Тихоновна, увидев вошедшего мужа, как протирала полотенцем чашки после обеда, так и замерла с ними в руках. Глаза ее блестели от слез.
— Что произошло, Лена?
— Пойдешь в райотдел — узнаешь. Горелов сейчас приходил. Задержан убийца сторожа Леонтьева.
— Кто такой?
Жена с досадой пристукнула чашку о блюдце.
— Коровин арестован. И вроде даже признался.
— Вот так да, — Вершигородцев присел на стул. Посмотрел на стенные ходики с кукушкой. Они прокуковали полчаса пятого. И хотя капитан не обедал, аппетит вдруг пропал. — Не верю, что он убийца. Значит, на себя все взял, паршивец. Без меня Коровин никому ничего не станет говорить толком. Упорный, самолюбивый. Особенно, если ему напрямик скажут: подозреваем в убийстве.
— Паша, пообедай и беги в отдел.
— Да, да. Меня не жди. Будет работа. Дочки где?
— Ушли к Гореловым, с бульдогом возятся. Свою собаку просят.
— С этим подождем, Лена. Есть дела поважнее. — Вершигородцев выпил стакан молока и выбежал на улицу. И уже в открытое окно крикнул:
— Меня не ждите. Я уеду в колхоз «Рассвет».
Жена смотрела мужу вслед, разделяя все его планы, сомнения и тревоги. Она не понимала тех жен, которые злились на мужей за задержку на службе, за ночные дежурства, наряды, подъемы. «Что возмущаетесь, — говорила она им, — знали, на какой службе ваш молодой человек, зачем же выходили замуж? Вы в тепле, а они где-нибудь на опасном задании, в операции, засаде. Не разыгрывайте сцен. Если уж не обещаете мужу лад в семье, так оставьте его в покое».
Когда Елена была слишком молода, ей казалось, что любовь с первого взгляда — только в книжках. Так было до тех пор, пока она, восемнадцатилетняя сельская учительница начальных классов, не встретила возмужалого Вершигородцева. С первого дня пошла у нее голова кругом. Вся истоскуется, пока дождется свидания. Видела она, что хмельным от счастья был и бравый фронтовик, младший сержант милиции Павел Вершигородцев.
Сейчас она смотрела ему в спину и понимала, что он для нее остался таким же, как много лет назад: молодым, умным, добрым.
От Горелова Вершигородцев узнал все, что было ему нужно. Сегодня утром, после отъезда Вершигородцева в УВД, в Цавлю вернулся мариупольским поездом Коровин. Пришел домой, если можно так назвать дом Витюгиных. Анна и ее мать, даже перепугались. Они считали, что Евгения уже посадили за решетку. Но вскоре изумление прошло, и зрачки обеих женщин потемнели от злости.
— Пришел? Заявился? Жив, здоров и не кашляешь? — грубо приветствовала мужа Анна.
— Дайте мне переодеться. Пойду на работу. И сообрази что-нибудь перекусить с дороги. Ездил я…
— Чувствую, что ездил, а не пешком шлялся, — небрежно сказала жена. — Вся жизнь твоя — дороги. Но когда-нибудь они кончатся. Где две ночи блудил? В каких краях болтался?
— Мать навещал. В Макеевку ездил. Болеет она. Тебя хотела бы видеть. Можешь выбраться на денек к ней, проведать?
— Проведать? Вот как!. — воскликнула с иронией, вскинув тонкие брови, Анна. — Сейчас это крайне необходимо…
— Давно женился, а мать в глаза невестку не видела, — спокойно возразил Евгений. Вид у него был измученный. Под глазами расплывались темные пятна.
— И не увидит, — крикнула из-за перегородки Витюгина-старшая. Она, видно, курила, и оттуда тянуло едким дымом. Анна добавила:
— Теплой встречи не будет.
— Не об этом сейчас речь. — Степанида Пантелеймоновна, теща Коровина, вышла из-за перегородки. Она, действительно, развлекалась сигаретой. Курила, затягивалась и пускала кольца дыма в потолок, — не об этом. И ты знаешь, о чем должен идти разговор. Не увиливай, не крути носом. Старика Леонтьева помнишь? Сторожа склада? Где он сейчас?
— Какой еще Леонтьев?
— Тот, что богу душу отдал с помощью некоторых, — визгливо крикнула Анна, — в нашу квартиру больше не заявляйся, чтоб ноги не было. Тебя ищет милиция.
Сердце Евгения сдавила тревога.
— За что же вы хотите меня отправить в колонию? За что? Что я сделал вам плохого? Эх, людишки! Я ведь свободу люблю, а не тюрьму. А вы, как тигры. Собак и тех без дела не бьют… В общем, решим так, по-вашему: ты мне, Анна, больше не жена. Я не желаю числиться твоим мужем, а вы Степанида… — не теща. — Коровин оглядел комнату, хотел что-то захватить с собой на память из вещей. Но не нашел ничего подходящего и подавленно закончил: — Я знаю, если меня посадят, передачи не принесете. Разведемся по закону, как положено, в ближайшее время.
— Да уж как водится, безотлагательно, — понеслись вслед Коровину голоса Анны и Степаниды Пантелеймоновны.
Коровин хлопнул дверью и выбежал на улицу.
Одна у него была мысль — сразу же идти к Вершигородцеву. Спросить, в чем дело. Все о себе рассказать. Просить о помощи, чтобы снова вернуться в общежитие, и, разумеется, развестись с Анной.
В райотделе милиции немало удивились, увидев Коровина. Все сотрудники знали, что вокруг его имени только и были разговоры в поселке: он или не он отправил на тот свет сторожа. Дежурный немедленно отвел Коровина к исполняющему обязанности начальника райотдела Александру Ивановичу Копылку.
В уголовном деле по убийству Леонтьева накопилось к этому времени много косвенных улик против молодого человека. Копылок не скрыл удивления:
— Сам явился? С повинной? Молодец, парень. Это самый лучший выход. С земли еще нет средства на другие планеты перескакивать. А на своей, брат, на матушке, все укромные уголки просматриваются.
Копылок усадил Евгения напротив себя и продолжал:
— Чистосердечные признания смягчают вину. Считаю своей обязанностью напомнить тебе, парень, об этом.
— Не соображу, что и ответить, — буквально прохрипел Коровин.
Его голос словно кто-то пересыпал битым стеклом. Откашлялся — все тот же хрип. «Беда не приходит одна», — вспомнилась поговорка.
— Последуй моему совету. Давай честно, подробно. Повторяю, если положиться на собранные доказательства на складе, а я не могу этим пренебречь, то тебя, Евгений, следует задержать…
— Хорошо, поступайте, как знаете. Мне все равно идти некуда.
— Не становись на путь запирательства. Ты должен все рассказать.
— Убийство сторожа. Вы шутите, товарищ майор. Да я узнал-то обо всем этом полчаса назад. — Вяло, как во сне, говорил Коровин. — Вы можете до одной минуты проверить, где я был эти двое суток. Уезжал я.
— Когда? Во сколько?
— Вчера утром, в три сорок пять, поездом Москва — Жданов, или как его называют, мариупольским. Им же приехал сегодня обратно в девять утра. Мне можно поговорить с Вершигородцевым?
— А со мной не желаешь?
— Не в том дело. Вы меня не поймете.
— А он поймет? — Майор возмущался все больше, но не подавал виду.
— Мне нужен он.
— Его нет. Нет. А тебя ждет пока изолятор временного содержания. Не обижайся. На моем месте поступил бы каждый точно так же.
— А вы не скажете, какие против меня доказательства?
— Пока не могу. Но верь, они есть и довольно весомые. Иначе мы бы не стали тебя подвергать аресту. Так как?
— Для меня — снег на голову. Не соображу, почему я оказался в роли убийцы. Надо подумать. Дайте мне время.
— Только в изоляторе. Не возражаешь?
— Ваше право. Надеюсь, вы его не превышаете. Но, повторяю, я ни в чем себя не могу признать виновным. Не совершил же я преступление в беспамятстве. Вот увидите, Павел Иванович во всем разберется.
— Ну, лады. До приезда твоего шефа. — Колко бросил Копылок. — Только смотри, не подведи его. Он не заслужил этого. Много для тебя старался.
— Все это я всегда буду помнить. Отец он для меня, и точка.
— А может, и запятая. Ну, все. Пожалуйста, думай. — Майор нажал на кнопку, вмонтированную в боковую стенку письменного стола. Когда вошел дежурный, приказал: — Обыщите в присутствии понятых. Пошлите к Витюгиным, чтобы рубашку другую прислали, а эту, синенькую, мне на стол. И составляйте протокол о задержании в порядке статьи сто двадцать второй уголовно-процессуального кодекса. Евгений, вам нечего мне на прощанье сказать? — Обратился вдруг на «вы» майор.
— Нет, гражданин начальник. Ищите настоящего убийцу. Я тут ни при чем. — Коровин стал привыкать к выдвинутому против него подозрению и уже задиристо отвечал заместителю начальника райотдела милиции.
— Учту ваш совет. Идите, полежите на нарах, поразмышляйте. Я знаю, что вы крепкий орешек. Голыми руками не возьмешь.
Дежурный вывел из кабинета Коровина, а Копылок позвонил прокурору, чтобы доложить о своих действиях и обменяться мнениями:
— Валерий Васильевич, мы задерживаем Коровина. С вашего согласия. Провел первый допрос. Никаких результатов. Давайте подождем Вершигородцева. Нам придется смириться с такими требованиями подозреваемого. Павел Иванович в управлении… Как вы считаете, не перегнули мы палку в отношении задерживания?.. По-моему, тоже полные основания. Рубашку изымем и направим сейчас же на экспертизу вместе с пуговицей. Тут и простым глазом видно, что она от его одежонки. На рукаве, на манжете оторвана. С мясом вырвана, видно, зацепился на складе за что-то… Придете сами? Хорошо.
Часа в четыре дня Коровина вновь привезли на допрос. Присутствовал теперь уже прокурор. Копылок представил его Коровину:
— Валерий Васильевич Мизинцев, прокурор района. В присутствии его тебе нет смысла скрытничать и запираться.
— Я не против. — Коровин безо всякого энтузиазма посмотрел на прокурора.
— В юриспруденции есть такое понятие, как презумпция невиновности, — начал Мизинцев. — Это значит: со всяким человеком мы беседуем, как говорится, с нулевого цикла. Заранее предполагаем, что он не виновен, и только по мере поступления в уголовное дело улик, противостоим, а не следуем слепо за ними, критически воспринимая собранные доказательства, мы строим обвинения… — Прокурор говорил долго, пока не почувствовал, что залез в книжные дебри.
— Вы мне поменьше теории, — хмуро произнес Евгений, — если захотите посадить — то и статью найдете.
— Ты в корне не прав, — опять начал прокурор. — Пожалуйста, вот законом предусмотрена статья о смягчении вины при чистосердечном признании. С кем ты распивал коньяк в буфете вокзала?
— Не знаю я его. Первый раз видел. Подошел, предложил выпить. Я был в расстроенных чувствах на семейной почве. Согласился выпить с ним с удовольствием. Разговорились. Поведал ему о домашних неурядицах. Он мне без отдачи предложил десятку на билет, и я уехал в Донецк, оттуда — в Макеевку. По-моему, все тут ясно. Мои показания легко проверить.
— Легко, — согласился прокурор, — если найти твоего собутыльника. А поскольку его нет, значит, трудно, даже невозможно. Ты брал ему два билета в железнодорожной кассе? Но он же был один?
— Сколько просил — столько и купил. Мне-то что, — Евгений немного начал раздражаться.
— Ну, а этот приятель почему сам не пошел покупать билеты? Он что, был занят?
— Нет. Сидел в зале ожидания. Сказал, что ему нельзя около касс появляться, — объяснил Коровин.
— Так был или не был с ним кто-нибудь второй?
— Чего не видел, того не видел, — ответил Коровин, — но, по-моему, никого с ним не было. Мы вдвоем с ним сидели и в буфете, и в зале ожидания.
Коровин неопределенно говорил о собутыльнике по вокзальному буфету. Евгений, якобы, этой ночью уехал к матери, потому что поссорился с женой, заскучал по родному дому, а случайный приятель остался на станции.
Описанные Коровиным приметы собутыльника совпадали с показаниями буфетчицы Канаевой.
Когда Вершигородцев вошел в кабинет к майору Копылку, из комнаты выводили Евгения Коровина.
— Здравствуйте, то… гражданин капитан, — пролепетал виновато и растерянно парень и стал ловить взгляд сотрудника уголовного розыска.
Вершигородцев успел положить руку на плечо Евгению и жестко спросил:
— Все рассказал? Не вздумай играть в благородство.
— Вы меня вызовете? — умоляюще смотрел на капитана молодой человек.
Евгения увели в изолятор временного содержания, или как его сокращенно называют — ИВС, вместо прежнего КПЗ. Прокурор и заместитель начальника отдела ждали, что скажет вернувшийся из управления капитан. Ждали и молчали. Вершигородцев в раздумье стоял у окна. Первым нарушил молчание прокурор:
— Садись, Павел Иванович, в ногах правды нет. И рассказывай. — Мизинцев показал на стул рядом с собой. — Ты что такой взволнованный? Какие есть новости?
— Вы его напрасно задержали! Не он! Хотя от Коровина в нынешнем его положении можно добиться и протокола явки с повинной, — убежденно заявил капитан.
— Да, но согласитесь с нами, — начал прокурор, — лучшим подтверждением ваших слов, Павел Иванович, будет представление нам конкретного лица…
— Вы хотите сказать: дай человека, совершившего преступление?
— Совершенно верно. И тогда мы перед Коровиным извинимся. А сейчас улики прямо показывают на него.
Вершигородцев отстаивал свою точку зрения:
— Валерий Васильевич, в этом деле, очень тонком, надо разобраться. Тут одним напором не возьмешь.
— Похвально, что вы так уверены в своем подшефном, можно сказать, грудью за него, но не забывайте и полный, главный круг своих обязанностей — раскрыть преступление. — Это раздраженно вставил Копылок.
А прокурор подхватил:
— Да. Не увлекайтесь только адвокатскими речами. Нужны дела в этом случае, тем более, от старшего оперуполномоченного уголовного розыска.
Прокурор считал, что оружие юриста — красноречие. В судебных заседаниях у него это очень хорошо получалось, но в частных беседах с сотрудниками он быстро уставал. Впрочем, он был справедливым человеком, и, в сущности, очень мягким по характеру.
— Выходит, мы все зашли в тупик и не можем ответить на вопрос, кто совершил преступление?
— Кто совершил убийство? Это хотите у меня спросить? — Капитан, утомленный, пересел к приставному столику. — Я подозреваю Шаршнова. Считаю, надо немедленно его задержать.
— Вот как? — поднял вверх карандаш прокурор. — Черт возьми, по приметам и в самом деле им пахнет. Гадкая личность. Сколько уже с ним возимся.
— Гм, — почесал переносицу майор. — Я согласен. Павел Иванович, мотоцикл в вашем распоряжении. Берите любого, кто на месте, в помощники. Успеха! Позвоните из колхоза. Приедет Волвенкин, направлю вам машину. Обязательно разыщите участкового колхоза «Рассвет». Привлеките его к этому задержанию. Будьте осторожны, бандюга на все способен.
К колхозу «Рассвет» Вершигородцев подъехал в сумерках. Горелов уехал в ОРС, поэтому принять участие в операции не мог. С капитаном был сержант Кириллов. Вершигородцев не стал «делать крюк» и заезжать за участковым милиционером. Он несся прямо в нужное село.
А между тем дотошный Георгий Кириллов продолжал настойчиво доводить сочинение своего стихотворения до конца. И в большом, и в малом сержант оказался пытливым и педантичным человеком. Даже к общественному поручению он относился так же, как к уставному требованию или распоряжению начальника.
— Товарищ капитан, послушайте третье четверостишие. Пока вас не было, я его написал. Скажите, хорошо ли придумал?
— Ты что, здесь хочешь декламировать?
— А что?
— Тогда попробуй, другого времени может у нас с тобой не быть.
На свистящем при быстрой езде ветре неутомимый сержант милиции, жестикулируя рукой, прокричал:
Однако поиски Шаршнова осложнились. Несмотря на поздний час, дома его не было. Жена ответила односложно: «Небось пьянствует». В хате все вверх дном. Мастерят что-то на полу четверо грязных пацанов. Грудной, пятый, на руках у хозяйки и кричит благим матом. Словом, семейка!
— А синяки-то на лице откуда? — спросил инспектор у худой, не по годам старой женщины. — Он приложился?
— Сдох бы, проклятый.
Всю ночь разыскивали в большой деревне Шаршнова. Под утро Вершигородцев оставил Кириллова с двумя депутатами сельского Совета в доме Шаршнова, а сам поехал на ферму в соседнюю деревню: Шаршнов мог там быть у сестры.
Подъезжая на мотоцикле к ферме, капитан издали заметил массивную фигуру колхозного шофера. Шаршнов сидел на перевернутом из-под корма ящике.
— Выпили на крестинах у кумы. Шумит, — сообщил сотруднику милиции Шаршнов и постучал кулаком по голове. — Что так рано в наших краях?
— Дела, да вот тебя увидел — вспомнил. Допросить тебя надо еще разок по медку. Садись в люльку.
— Шаршнов послушный, — садясь в мотоцикл, пробурчал тот. — А теперь куда? Только все напрасно. Не я пасеку брал. Так куда мы?
— Заедешь домой, переоденешься и в райотдел. Допрос по всем правилам.
— Гони прямо в Цавлю. Переодеваться не стану. И так узнают, кому надо. Сплетен меньше в деревне будет… Погоняй, оперуполномоченный.
Бычья шея Шаршнова надулась, стала фиолетовой.
«Довезти бы благополучно», — подумал капитан и не стал заезжать за Кирилловым. Будет слишком наглядно для Шаршнова. Поймет, что обложили его, как медведя. А этого не следовало ему пока знать.
В это утро начальник управления рано выехал в Цавлю. С собой он взял своего заместителя Щеглова. А в девять утра он уже слушал доклад майора Копылка об оперативной обстановке в районе.
Дежурного офицера генерал Евстигнеев послал за вернувшимся из санатория начальником райотдела подполковником Парамоновым.
Андрей Николаевич Евстигнеев сел за стол начальника райотдела. Утренние лучи солнца светили в окно и золотили его погоны. Он неторопливо мял в пальцах папиросу.
— Накурюсь, пока жены нет рядом, — сказал начальник управления и прикурил от миниатюрной зажигалки. А когда вошел подполковник Парамонов, спросил его: — Не икалось в Сочах? Вспоминали. Уехал — и тут на тебе!
— Не было меня… — оправдывался Парамонов.
— Ну и ладно, — примирительно заключил Евстигнеев, — как отдохнул?
— Успел загореть, морской водичкой побаловаться.
— Видим, видим, — поддержал разговор Щеглов. — Подрумянился, посвежел, теперь за работу.
Несмотря на свои пятьдесят лет, подполковник Парамонов выглядел моложаво. Старился только лицом.
— Продолжайте доклад, Александр Иванович. — Генерал Евстигнеев пригасил в пепельнице окурок. — Извини, что прервали. Итак, убийство сторожа Леонтьева. Какие улики против Коровина?
— Пуговица от его рубашки — раз, — констатировал Копылок.
— Дайте мне ее разглядеть, — попросил начальник управления.
Копылок подал. И продолжал:
— Два билета. Найдены на складе. Кассир вокзала подтверждает, что покупал их Коровин, — это два.
— И что же третье? — торопливо спросил начальник управления.
— Третьим можно считать два обстоятельства: исчезновение в ту ночь Коровина и пьянство его с неустановленным лицом в буфете вокзала до двух часов. Главное, конечно, пуговица от его рубашки, — закончил Копылок и добавил: — Осложняется тем, что сам Коровин не дает вразумительных ответов. Поэтому мы не могли его не задержать. Все обдумано, конечно, с прокурором.
— А вы не допускаете, что Коровин подставное лицо? Потому что, как я ни смотрю на пуговицу, она не вырвана, а отрезана. Можно ли представить, что Коровин сам у себя срезал, к примеру, лезвием безопасной бритвы пуговицу и бросил ее на складе? Мол, ищите меня, визитную карточку я оставил.
— Да, но нужно найти убийцу, прежде чем снять полное подозрение с Коровина, — ответил майор Копылок.
— Безусловно. За этим, думается, дело не станет, Вершигородцев звонил, как идут у него дела? Нет? Непорядок! Шаршнова нужно немедленно проверить. А сейчас пригласите сюда Коровина, — приказал начальник управления.
Через минуту дежурный по отделу ввел в кабинет Коровина.
— Евгений Коровин, да? — спросил Евстигнеев.
— Так точно.
— Почему же вы не помогаете милиции раскрывать преступление?
— Я могу и вам, гражданин генерал, повторить. Уезжал я к матери. Могут там подтвердить. Ну, а пить — пил в буфете. Не знаю, с кем. Ему я брал в кассе два билета… Просил. Перепил я сильно с горя. Семейной жизни не получилось. Ничего не помню. Вообще не представляю, как я сел в таком виде в поезд. Слышу, объявляет проводник: «Донецк». Вышел, на автобус — и в Макеевку, к матери и сестрам. Напоил меня случайный собутыльник крепко.
— А возможно, и умышленно, — вставил Парамонов. — Эх, ты, Женька! Сколько Павел Иванович с тобой хлопотал… Непорядки в личной жизни — к нему надо было идти, посоветоваться, а ты на вокзал…
— В лапы к матерому преступнику, — тяжело вздохнул полковник Щеглов.
Начальник управления прервал молчание:
— У матери вас было много, Евгений?
— Семь душ.
— Чай, тяжело было ей поднимать вас на ноги?
— Куда мать не кидалась, чтобы нас прокормить, а тут я неудачный. Узнает, что меня снова… с горя умрет.
— У тебя одна задача — помочь нам найти твоего собутыльника.
— Я его запомнил. Приземистый, здоровый, как штангист, сильный. Физиономия — что свекла корешком вверх.
— В общем, прими наши извинения за то, что переночевал в милиции и… — Начальник управления не успел договорить. Вбежал дежурный офицер и растерянно произнес:
— Вершигородцева подобрали в кустах. Ранен. Везут сюда. Звонили из сельсовета.
— Что-о? — Евстигнеев ударил кулаком по спинке стула. — Коровин, это работа твоего собутыльника. Направить группы на вокзалы — железнодорожный, автобусный, в аэропорт. Закрыть все ворота Шаршнову!
Коровин, выскочив из райотдела, никак не мог привести свои мысли в порядок. Что нужно сделать в первую очередь? Что? Его сердце переполнилось болью за дорогого ему человека — Вершигородцева. На ступеньках крыльца Евгения догнал Горелов. Остановил за плечо.
— Куда сломя голову несешься? Хитростью надо, понял? Шаршнову теперь все равно, кого на тот свет отправить.
— Что мне делать?
— Сперва остудись. Ищи его вдоль железной дороги. У него другой дороги нет. Объясни ему, что тебя милиция ищет. Просись с ним в бега. А там найди возможность нам сообщить — хоть с Камчатки. Понял?
— Я буду ходить вдоль насыпи, за вокзалом.
…От деревни Вершигородцев вырулил на пригорок, к редкому кустарнику: через него пролегала проселочная дорога. Три километра, а там большак. По раннему утру безлюдно вокруг. Опытный сотрудник уголовного розыска привык действовать смело и решительно. Он на приличной скорости отъехал от села. Еще слышалось где-то кудахтанье кур, а дорогу уже с двух сторон стали теснить кусты орешника и мелкого ельника. Из травы, точно первомайские флажки над колоннами демонстрантов, выглядывали кумачовые, синие, желтые, голубые цветы.
Едва мотоцикл тряхнуло на ухабине, Шаршнов приподнялся. Вершигородцев вцепился в руль, чтобы не опрокинуться. И в эту же секунду понял, что проиграл. Шаршнов рывком достал из-за голенища своего сапога финку и ударил ею в спину капитана. Затем сделал толчок в бок офицеру, и Вершигородцев полетел с сиденья. На лету сотрудник милиции выхватил из бокового кармана пиджака пистолет. Раздался один, второй выстрел. Шаршнов, помышлявший добить капитана на земле, прыгнул из люльки на место Вершигородцева, слился с мотоциклом, до упора повернул ручку газа. Мощный «Урал» рванулся вперед, оставляя за собой облако пыли. Старший оперуполномоченный потерял цель. А в следующую минуту дорога, деревья поплыли перед глазами. Он терял сознание. Очнулся — вокруг незнакомые люди. Кто-то рассказывает: «Слышу: бах, бах, выстрелы!» Подъехала машина. «Живой? Осторожно берите, сюда его, в кузов, на солому…» Капитана спешно повезли в больницу, внесли в палату.
Потеряв много крови, он никак не мог справиться с ознобом. Сухие губы твердили одно слово: «Зябко». Его укрывали одеялами, но он по-прежнему не мог согреться.
В больнице Вершигородцева начало бросать в жар. Он стал бредить. У постели чуть-чуть посидел генерал. Затем он уступил место Елене Тимофеевне. Она плакала.
Врач пригласил Евстигнеева и Парамонова к себе в кабинет. И озабоченно сказал, сочувствуя собеседникам:
— Мне самому не по себе. Я преотлично знаю Павла Ивановича. Как-то пацаны сложный аппарат через окно из комнаты больницы утащили. Нашел капитан огольцов. Трудяга-человек, каких мало…
— Спасибо за добрые слова, доктор. — Голоса у подполковника и генерала дрожали. Фронтовики ведь, а как разволновались.
А доктор продолжал:
— Ранение у Вершигородцева тяжелое. Опасное. Удар прошел в миллиметре от легкого. Много потеряно крови. Несколько часов не приходил в сознание. Сейчас ему чуть лучше. Волевой он человек. Одно слово, как и вы, фронтовик. Таких лечить и врачам нетрудно. Поставим на ноги капитана, не беспокойтесь. Через денек-второй можно будет с ним и поговорить.
Тут же в коридоре, около палаты, где лежал в забытьи Павел Иванович, дежурил и Георгий Кириллов. Он, как и все сотрудники райотдела, очень волновался за состояние здоровья капитана Вершигородцева, своего любимого наставника. Сержант продекламировал сам себе четвертое четверостишие сочиненного им стихотворения:
А на словах сержант решил сказать капитану, что, сочиняя эти стихи, он видел перед собой безупречную службу Павла Ивановича, он, Вершигородцев, пример для подражания всем милиционерам.
Милиция действовала. В поиски преступника включилось областное управление внутренних дел. Все вокзалы, дороги, аэропорты были взяты под наблюдение. Выполнял поручение генерала Евстигнеева и Коровин. Хрустели у него под ногами стебли бурьяна, ветки кустарника. Евгений выбился из сил. Надвигалась ночь. И никаких результатов. Он несколько раз пытался припомнить подробности разговора с Шаршновым. Теперь он не сомневался, что его собутыльник в буфете вокзала и Шаршнов — одно и то же лицо. Вконец измучившись, он сел на траву у маленького шалаша: видно, кто-то из детворы соорудил. И тут Евгений вспомнил, что в буфете Шаршнов говорил ему: «Если надо будет укрыться от милиции, приходи за мост, к копнам сена. В одной из них мой шалаш. За мостом и поезда тише идут. Можно уехать на товарняке».
Коровин вскочил. Он торопливо зашагал по шпалам железнодорожного моста. Внизу бурлила река. Евгений оглянулся. Поселок — как на ладони. Неровные улицы, переулки и десятки электрических лампочек на столбах. Вокзал весь в огнях. Сон, который только что морил Евгения, как рукой сняло. Еще сотня шагов — и поляна с копнами. Дальше темные пятна опушки леса.
Коровин спустился с откоса. Шуршала под ногами галька. И тут от одного из стогов отделился человек, огромный, как глыба. Это он, Женькин собутыльник, Шаршнов. Бандит признал Коровина.
— Откуда взялся, суслик?
— Надо мотать. Милиция на пятки наступает. Убийство мне клеют.
— Напрасно не приклеют. Видно, после нашей выпивки в мокрое дело влип. Теперь, парень, мотай отсюда. Я тебе не пара. Впрочем, я тоже втюрился. Рву когти.
— На товарняк? Здесь вспрыгнем на подножку вагона?
— Большая скорость. Придется у вокзала садиться. — Шаршнов привалился плечом к одинокой ели. Деревце согнулось от тяжести. Страшно вдруг стало Коровину. Он пошатнулся.
— Ты что? Земля не держит?
— Оступился.
— Ладно. Через мост не пойдем. На лодке.
Шаршнов и Коровин спустились к реке. Нашли припасенную Шаршновым в кустах лодку.
— Садись за весла, — прохрипел Шаршнов. От него разило самогоном.
«Пьяный, скотина», — подумал Коровин и налег на весла. Шаршнов с медвежьей силой оттолкнулся от берега.
— Твоего благотворителя, да и моего тоже, Пашку Вершигородцева, секанул по брюху. Блаженный. Верную дорогу все для нашего брата ищет. Преподнес ты ему тоже пилюлю. Воспитатель! Куда прешь! — зашипел Шаршнов. — Там топь, бери правее, к камню.
Оба вылезли на противоположном берегу. Прошли густые заросли. Осмотрелись. Рука бандита коснулась Коровина. Нервное ее напряжение передалось Евгению. Он вдруг засомневался: не хватит, пожалуй, сил задержать. От этой мысли даже вспотел. Громко билось сердце.
— Ложись, — приказал Шаршнов, указывая место поближе к пыхтевшему локомотиву товарняка. — Вот-вот пойдет. Сбегай на вокзал, купи папирос. Жратвы тоже. Голодный, как волк, понял? На червонец. Своих-то, видно, нет.
— Боюсь, — медленно произнес Коровин.
Понравилось это Шаршнову. «Не терпится улизнуть».
— Не бойся. Держись вдоль состава. Прямо выйдешь к вечернему ларьку. Ступай, разомнись. Здесь буду ждать. Поспеши. Этим товарняком уедем. Слышишь, стучат молотки по колесам. Готовят к отправке.
Коровин встал и беспечной походкой обошел товарный состав. Подождал, пока мимо пронесся скорый поезд, и вышел на перрон. Предупредил, кого следовало, купил папирос и бутербродов и тем же путем вернулся к товарняку. Локомотив медленно тронул состав. Коровин сел в тамбур первого вагона и посмотрел туда, где остался Шаршнов. Ни души. Коровин уже решил спрыгнуть с подножки вагона, но тут заметил бандита. Он крупными прыжками догонял вагон, в тамбуре которого ехал Коровин. Евгений подал руку, Шаршнов ухватился за нее одной рукой, второй сжал скобу. И влетел в тамбур. А затем от сильного удара в спину проскочил его и вылетел в противоположную дверь. Ухнул плашмя на железнодорожный гравий и заревел, как раненый зверь. Коровин обхватил его руками и придавил к земле. На помощь бежал постовой милиционер.
— Сыроват, суслик, — простонал Шаршнов и успел подмять под себя Коровина. Но в эту минуту бандит почувствовал у своего горла кольцо чьей-то сильной руки. Шаршнов захрипел и выпустил Евгения. Помогая милиционеру, Коровин обхватил голову бандита руками, зажал рот и нос. Задыхаясь, Шаршнов вскинул правую руку вверх. Но милиционер, молодой и ловкий, сразу же схватил ее и через плечо стал выгибать до тех пор, пока бандит не запросил пощады. Щелкнули наручники.
— Гаденыш, — ядовито прошипел Шаршнов. Налитые кровью глаза его уперлись в тяжело дышавшего Коровина.
— Это, подонок, тебе за Вершигородцева, за сторожа Леонтьева и за себя, — вырвалось у Коровина. — Пуговицу обрезал.
— Жаль, что кишки не выпорол, — желчно сплюнул Шаршнов.
Коровин из дежурки вокзальной милиции позвонил по телефону в районную больницу.
— Сестричка, как Вершигородцев Павел Иванович?
— А вы кто ему будете? — спросила дежурная медсестра.
— Сын я ему, сын.
— Температура тридцать шесть и восемь, дело пошло к лучшему. Не волнуйтесь. Через каждые пять минут то родственники, то товарищи звонят. Неделька — и он будет, как новенький.
— Спасибо. — Коровин осторожно положил телефонную трубку. Улыбка застыла на его осунувшемся лице.
Только дома, вернувшись ровно через месяц из больницы в сопровождении сияющего от счастья Женьки Коровина, Павел Иванович почувствовал колоссальное облегчение.
Капитан (теперь уже майор) признательно взял за нежные руки жену и с легким смущением произнес:
— Прости.
Елена Тихоновна трогательно расцеловала мужа, помогла ему снять китель, в котором он угодил в больницу, дала ему возможность поплескаться около умывальника, нарядила его во все чистенькое и усадила всех за мирный, заботливо уставленный вкусными блюдами стол.
Но тут шумно открылась дверь и в комнату вбежала разбитная дочь старого учителя Власова — Настя.
— Павел Иванович, я мчалась к вам на всех парах, потому что видела того бандита… ну того, который в то утро шел со стороны огородов к складу… когда сторожа Леонтьева убили.
— Где же он? — серьезно, скрывая иронию, воскликнул Вершигородцев.
— Его повели в наручниках два милиционера.
— Дорогая ты наша свидетельница, — благодарно окинул взглядом боевую гостью майор, — тот бандит уже арестован и браво за это моему спасителю Евгению Коровину.
— Очень хорошо, что он ваш спаситель, а я с ним и разговаривать не хочу. Представляете, Павел Иванович, Елена Тихоновна, полгода за мной ухаживал, а женился на другой…
— Сейчас это можно поправить, — с готовностью, улыбчиво отозвался Женька.
— Как это так, — не на шутку удивилась зардевшаяся девушка, — ты что ж, как турецкий паша, хочешь заиметь гарем?
— Ничего подобного. Свидетельство о разводе с Витюгиной в нагрудном кармане и греет душу, — констатировал довольный Коровин.
— О, тогда тебе вдвойне повезло. Еще и потому, что у меня уже куплены два билета на концерт. Приглашаю.
— С удовольствием.
Когда веселые Настя Власова и Женя Коровин ушли, Елена Тихоновна любовно проводила их взглядом и вымолвила тихо:
— Хотя бы им теперь повезло.
— Мне кажется — прекрасная пара, — согласился задумчиво Вершигородцев. — Ну, а со мной что будет начальство делать? Сам на пенсию не уйду. Еще подумают, что сдрейфил. Получил, мол, «майора» и — в кусты. Вот, если предложат — тогда другое дело.
Жена притворно тяжело покачала головой: «Вряд ли найдется где еще такой человек…»
1975—1978
С капитаном Вихревым Юдин расследовал дела в паре несколько лет. Им даже дали прозвище литературных героев Конан Дойля. И, действительно, Георгий Юдин привык к Руслану Юрьевичу, а он, надо думать, к нему. Но пришлось им ненадолго расстаться. Юдину предписывалось выехать в Ленинград подковаться, как говорится, в теории, а Вихрев оставался заниматься практикой, набираться классного мастерства. Хотя и без того о нем, как о везучем следователе, ходили легенды не только в областном управлении внутренних дел.
Когда Юдин вернулся с академических курсов, Руслан Юрьевич уже имел майорские погоны. Но и Георгий из старшего лейтенанта превратился в капитана. Они сразу стали искать возможность выехать на какое-нибудь происшествие вдвоем. Случай не заставил себя ждать.
Как-то под вечер в дежурную комнату управления вошла немолодая женщина. Нетрудно было догадаться, что появилась она там неспроста. Озабоченный вид говорил о том, что у нее имеется серьезное дело. А бледное лицо, запыленные туфли, волнение, нерешительность заставляли думать, что она приехала издалека и визит в милицию ей дался нелегко.
Она попросила встречи с Русланом Юрьевичем Вихревым.
— Вы хотите встретиться именно с ним, или вас устроит любой другой следователь? — попытался уточнить дежурный. — Вы знакомы с ним лично?
— Желательно только его. Сама товарища Вихрева не знаю. Но слышала о нем, да и читала в прессе. Он ловко распутывает уловки жуликов, а я приехала из Загорьевска именно по такому делу.
Им, сотрудникам милиции, кажется, что успехи служебного мастерства отражаются лишь на оперативных совещаниях, да в послужном списке, но нет — от народа и это не скроешь.
Проходивший мимо дежурной части начальник следственного отдела УВД Виктор Викторович Белов пригласил женщину к себе, в кабинет.
— Что у вас?
— Да как вам сказать, — уклончиво произнесла женщина, все еще собираясь с мыслями.
— Ну уж выкладывайте, не стесняйтесь, попытаемся разобраться. — Начальник следственного отдела пододвинул ближе к себе пепельницу, размял сигарету, но не закурил. — Что вас привело к нам?
— Да вот неладно у нас не почте вышло. Мне скоро пять десятков стукнет. Половину из них проработала в районном узле связи. Одна такая там осталась. Как говорится, последний из могикан. Вокруг солидных людей нет, одна молодежь. А с нее какой спрос? Да и по характеру я такая, что не могу закрывать глаза на беспорядки.
— Ну, ну, — подбадривал женщину полковник милиции. Ему хотелось конкретности и откровенности. — Я вас слушаю.
— На почте пропала сумка с деньгами. А начальство не заявляет. Сергей Иннокентьевич Любарский думает, что — найдется. А теперь с нас собирают, чтобы погасить недостачу. Разве это правильно?
— А что это за сумка?
— Госбанковская сумка, брезентовая, с металлической застежкой. Ее у нас называют страховой сумкой. В нее начальник Воскресенского почтового отделения Полина Яценко запломбировала десять тысяч рублей, а до нас деньги не дошли.
— Поясните, пожалуйста.
— Это деньги от переводов, собранные от граждан за неделю. Полина Яценко, с ее слов, опечатанную страховую сумку положила в почтовый мешок среди писем, бандеролей. Содержимое мешка она перечислила в реестре. Опечатанный мешок и реестр передала тому, кто занимается кольцевым объездом всех сельских почтовых отделений и собирает почту — шоферу Холодняку и его напарнице сопровождающей Галке Семирухиной. Но вся беда в том, что Яценко, якобы, забыла в реестре написать, что в почтовом мешке лежит страховая сумка с десятью тысячами. И кто-то воспользовался этим.
— А может быть, Яценко не вложила в мешок сумку с деньгами?
— Не исключено. Хотя она — передовик производства. Я с ней работаю лет двенадцать, ничего плохого не замечала.
— Но как она могла забыть написать в реестре о самом главном?
— Представления не имею. Но я другое хочу сказать: какая молодежь пошла: лентяи, бездельники, гулены, грубияны, алчные до денег. Работать не хочу, а зарплату дай высокую. Взять нашу почту — все молоденькие со школьной скамьи, спешат пораньше убежать с работы, чтобы ринуться в общежитие к итальянцам. Они у нас обувную фабрику строят. Сами иностранцы не могут от них отбиться… Курят, пьют, как сапожники. Извините, может, преувеличиваю, есть и у нас, конечно, хорошие девушки. Взять хотя бы Валюшу Цепко. Вожаком молодежи ее считают. Решительная. Она и воюет с такими, как Ахторина, Щербакова, Барабанова.
Полковник нажал кнопку электрического звонка, вмонтированного под крышкой стола. Вошла секретарь. Полковник попросил пригласить к нему Вихрева и Юдина.
Им было предложено записать показания гражданки, назвавшейся Тарасовой Евдокией Петровной. Что они и сделали. А когда озадачившая милицию посетительница ушла, Белов молча, пытливо, вроде бы изучающе, посмотрел на примолкших сыщиков. Они ответили ему таким же долгим, многозначительным взглядом.
— Вы что уставились, точно видите меня впервые, — полусерьезно спросил Белов. — Выкладывайте свои мысли по заявлению Тарасовой.
— М-да, — проронил Вихрев. — Не знаю, что и думать. Моя голова пока на этот счет без особых мыслей. Во всяком случае, один подозреваемый по делу уже есть.
— Заявительница?
— Точно.
— Доказательства?
— Почему загорелась она желанием ехать к нам за сотню километров, хотя в Загорьевске есть своя милиция и прокуратура, — вставил Георгий Юдин.
— Ты же слышал, что она ответила — сюда надежнее. Там, якобы, начальники друг друга покрывают. А Любарский — приятель прокурора, — прокомментировал Вихрев.
— Какие у вас есть еще аргументы, чтобы заподозрить Тарасову?
Вихрев стал оживленно, не особо заботясь о логике, загибать один за другим пальцы:
— Тарасова — работница почты, а кто-то же из них похитил страховую сумку — раз; больше всех заинтересована придать происшествию гласность — два, в-третьих…
Руслана Юрьевича остановил начальник:
— Хватит, достаточно. Сейчас нам не до шуток. К тому же у вас будет время поломать голову над версиями. Принимайте дело к производству и выезжайте в Загорьевск. На передовую линию огня. Оттуда виднее. А против твоих, Вихрев, пунктов в отношении заявительницы я могу выставить столько же, освобождающих ее от подозрения. У нее, на мой взгляд, есть и алиби. Женщиной могут руководить честные мотивы.
— Соглашусь с вами, Виктор Викторович. На меня и моего, надеюсь, коллегу Тарасова произвела неплохое впечатление. Но, как известно, даже самый безобидный человек не так прост уже по одному тому, что чужая душа — потемки. Уверен в одном: нас с капитаном ждет очередное дело…
— Ждет запутанное, непростое дело. Поторопитесь в дорогу.
На следующий день, рано утром, прежде чем идти на почту, Вихрев и Юдин заглянули к начальнику Загорьевского районного отдела милиции подполковнику Борисову. Он их словно ждал:
— Вот и они: Шерлок Холмс и доктор Ватсон.
О пропаже страховой сумки на почте он все знал. Перед нашим приходом сам беседовал с Тарасовой, у которой в подозреваемые угодила Полина Яценко.
— Почему?
— Тарасова неожиданно заявилась вчера, к ночи, в Воскресенское отделение связи и на столе у начальницы отделения среди бумаг нашла настоящий реестр на этот злополучный мешок с почтой. В нем значилась сумка с деньгами. Но Яценко почему-то переписала его. В новом реестре в графе, где записывается сумма денег в страховой сумке, «забывает» написать «десять тысяч»? По забывчивости ли? В спешке ли? А может быть умышленно, тогда какую преследовала цель?
Загорьевск прибывшим сыщикам хорошо был известен по прежним командировкам. Они заблаговременно заняли места в гостинице, будучи уверенные, что в городе им предстоит прожить не один день. Умылись, побрились с дороги и около десяти утра капитан и майор стояли перед двухэтажным обветшалым кирпичным зданием районного узла связи.
Еще через несколько минут они входили в кабинет начальника почты Любарского, рослого, молодого мужчины с сочным баритоном. Все запахи почты поселились и в этой комнате.
Однако, едва открыв дверь, были встречены сухим раздраженным голосом хозяина кабинета:
— Я занят.
Майор Вихрев, не торопясь, подошел к письменному столу и предъявил начальнику удостоверение личности. Он не ждал следователей, но и не удивился, даже знал, что о пропаже денег сообщено в милицию. Руководитель почты суетливо протянул руку и отрекомендовался:
— Любарский Сергей Иннокентьевич.
Только теперь друзья разглядели, что кто-то в кабинете начальника узла замер по стойке «смирно». Это была Тарасова и детективы не знали, объявлять ее им знакомой или нет. Как для нее лучше. На всякий случай без всяких эмоций поздоровались с ней. Она беззвучно ответила шевелением губ и вышла.
Ей вслед Любарский крикнул:
— Все время я вас отпускать с работы не могу. Вчера отпрашивались, сегодня с утра куда-то уходили и снова — сюрпризы. Продолжайте работать. Мне некем вас заменить.
И уже заезжим детективам:
— Времечко пришло для начальников. Демократия. Гласность. Ни с кого нельзя потребовать четкости в работе, зато с меня три шкуры дерут.
Следователи попытались заинтересовать его тем делом, ради которого приехали в Загорьевск. Любарский объявил, что он рад приезду «знатных гостей»:
— Сколько позволяло время я сам пытался разыскивать страховую сумку. Но успеха не имел. Такую пропажу не замажешь. Это не десятка, а десять тысяч. Впрочем, допустил ошибку: нужно было сразу обращаться в милицию.
Любарский вышел из-за стола и во всем своем огромном росте предстал перед сыщиками. Вид у него был внушительный, но и удрученный. Вихрев попросил Любарского ввести их в курс дела. Начальник быстро вернулся к столу, открыл один, второй, третий ящик, наконец, нашел то, что искал. Это было заявление от начальника Вознесенского сельского отделения связи Полины Иосифовны Яценко.
«Докладываю, — писала она, — что мною 23 сентября была вложена страховая сумка с десятью тысячами рублей в почтовый мешок. Уведомление о получении этих денег ко мне до сих пор не поступило».
Любарский повел следователей показывать помещение почты. Миновав узкий коридор, по деревянной лестнице втроем спустились со второго этажа на первый, рабочий. Пахло сургучом, фруктами, отправляемыми в посылках, клеем. За стеклянным барьером девушки стучали штемпелями. Лица работниц серьезные, напряженные, в глазах отражалось холодное ожидание неприятного. Угадывалась гнетущая атмосфера, царившая на почте.
Пропавшая сумка с деньгами здесь была притчей во языцех, каждому, надо думать, было неловко до тошноты от мысли, что его могут заподозрить в мерзком преступлении.
Первая, с кем надо было детально побеседовать и кого официально допросить, в списках значилась начальница Воскресенского отделения связи. Она не заставила себя долго ждать. Открылась дверь: и следователи услышали бодрый и смелый голос дородной женщины лет сорока:
— Разрешите? Кто тут меня вызывал? Кому я понадобилась?
Яценко была весела, добродушно-беззаботна, словно не у нее выкрали сумку с деньгами. Она стояла на пороге выделенного именитым сыщикам кабинета, заслонив собой широкий дверной проем. Ждала приглашения. А когда его получила, поставила рядом два стула и села на них.
Полина Иосифовна сразу же бросилась в атаку:
— Да на кой ляд мне эта авантюра! Еще чего не хватало! Я сумку не клала? Какой подлец может такое сказать? Нашли у меня настоящий реестр от того мешка с записью о десяти тысячах? Ну и что? Заполнила его, да среди бумаг потеряла. Новый настрочила, но в нем уже не записала про деньги. Да у меня в голове не одна эта запись. Сама и за почтальона, и за телефонистку, и за газетного подписчика.
— Сами вы никого не подозреваете? — спросил Вихрев.
— А как же, еще как! Те же молодожены, я их так называю, Холодняк и Семирухина в прошлое воскресенье поехали в Киев и на грузовом такси привезли гарнитур. Спальный. На какие шиши? По сто рублей оклады. Видно, на мои денежки шиковали. Мешок почтовый им вскрыть и заново опечатать плевое дело. Я уверена, они давно уже с моей печати сделали себе дубликат. Эти жулики, видать, месяцами готовились к разбойному нападению на мой почтовый мешок. В реестре карандашом написали «нет» по графе о страховой сумке. А Холодняк, по-моему, судимый. С них начинайте. Припугните их как следует и выложат денежки, если у них остались после поездки в столицу Украины.
Наработавшись за день, поздно вечером капитан и майор возвращались в гостиницу. Лишь благодаря тому, что ни Юдин, ни Вихрев не курили, головы после работы оставались ясными, чистыми, способными продолжать мыслить уже в номере, в креслах.
Горничная только была недовольна. Она, фыркнув, наигранно произносила:
— Фу, как вы сургучом пропахли. Опять копались весь день на почте среди бандеролей и посылок. Знаю, знаю, что там деньги исчезли.
Дотошно и кропотливо «Шерлок Холмс и доктор Ватсон» собирали воедино, казалось бы, случайные штрихи и детали. Вылепливали из малозначительных фактиков и сведений и характеристику всего коллектива, и картину пропажи денег. Накапливалось много данных. Друзья наметили и проверяли несколько концепций. Сопоставляли добытые сведения, факты, выясняли, какие из них ценны и относятся «к их» делу. Достоверность очень многих информаций не подтверждалась.
В гостиничном буфете они наедались булочек с кефиром и шли в тихий холл посидеть на диване. И порассуждать. Работа в милиции одних делает разговорчивыми, общительными, других сдержанными, серьезными. У Юдина с Вихревым было и того и другого понемножку. Когда выдавались вечерами лирические минуты, отдых в полном смысле, они расспрашивали друг друга о жизни. Так Юдин узнал, что с девятого класса, после гибели отца, Руслан Вихрев все свободное время посвящал спорту, готовил себя к службе в милиции. То, что будет работать следователем, он не сомневался. Тренировал молодое сердце для экстремальных ситуаций. Поэтому он и сейчас в свои сорок по-юношески поджарый, энергичный, умеющий как должное выносить эмоциональные перегрузки.
Школьником он по привычке бегал на городской шумный перекресток, где долгие годы с милицейским свистком и пистолетом стоял на посту его отец. Пожилой старшина, сменивший погибшего коллегу, по-мужски крепко прижимал парня к себе и глухо, проникновенно заявлял: «Скоро я уйду на пенсию. Пора. Ты отслужи армию и занимай отцовский пост».
Руслан и сам мечтал об этом. Но его матери не нравились разговоры о службе в милиции. Идти сыну по стопам отца для женщины многое значило. С одной стороны, боялась за Руслана, а с другой, понимала: хорошо для сына продолжить отцовское дело.
Взволнованно, растроганно обнимала она сына, когда тот, после окончания юрфака пришел домой в милицейской форме с погонами лейтенанта. Но годы летят так быстро, что кажется дни проходят медленнее. Вот он уже майор, густая и черная когда-то как смоль шевелюра усеяна серебристой блесткой. Юдин чуть моложе был его, да и то каждое утро находил на голове новые сединки, словно белые ниточки. А лица их украшать стали морщины. Иначе не бывает. Приходится мириться и воспринимать все как должное.
Новое дело пленило коллег. Они с головой ушли в него. Допросили всех без исключения работников почты. Даже мелкие противоречия в их показаниях устраняли на очных ставках.
Из пятидесяти трех сотрудников узла связи двадцать семь человек в тот день не были в здании почты. Это почтальоны, разносчики телеграмм, те, кто был в отпуске, отгуле, после ночной смены. Остается двадцать шесть человек. Из них бухгалтерия, уборщицы, телеграфистки, конюхи, — двенадцать работников. Эти лица непосредственного отношения к мешкам с корреспонденцией не имели. Круг поиска виновного сужался. Он был среди четырнадцати человек. Но и Любарского не было резона подозревать. Таким образом, оставалось тринадцать. Чертова дюжина.
Хотя, если следовать рассуждениям Любарского, философская позиция которого была — скептицизм, то можно было навести тень на каждого почтового работника, из пятидесяти трех.
Холодняка и Семирухину допрашивали дважды. Но так как накапливались неосвещенные вопросы, следователи их пригласили в третий раз.
Влюбленные заявились, как всегда, вдвоем, юные, одухотворенные, с сияющими от счастья глазами. Лишь от того, что они были вместе, ухватившись за руки, им было радостно. Они олицетворяли собой молодость, хотя и омраченную: Галя уже выходила замуж, но развелась, а Николай отбыл два года лишения свободы за кражу и в связи с этим в свои девятнадцать с половиной лет он не имел перспективы служить со своими сверстниками в армии.
Держались «молодожены» на следствии с такой неподкупной искренностью, так естественно, так правдоподобно, что их грешно было заподозрить не только в краже сумки с деньгами, но даже в том, что они с кем-то из знакомых не поздоровались утром.
— Да, — от стеснения, затаив дыхание, произносит Галя, — мы с Колей решили пожениться. Мы еще не знаем точно, когда сыграем свадьбу…
— Что, если бы я потребовал от вас декларацию, отчет, так сказать, об истраченных на мебель деньгах, как бы вы объяснились: — Вихреву, чувствовалось, и самому неловко намекать на то, что будущих молодоженов подозревают в краже сумки с деньгами.
— Мы купили «жилую комнату», — ободренная взглядом Николая, отвечала Галя. — Нам три тысячи дала соседка-бабушка. Но вы ее не сможете спросить об этом. Она позавчера умерла.
— Значит, перед самой смертью подарок вам сделала?
— Да-а, мы ей так благодарны. Коля был у нее за родного внука. Мы ее похоронили. Она была одинокая.
Так же стеснительно, мягко в разговор вступил Николай:
— Если мы угодили в подозреваемые, то напрасно. От Яценко мы получили почтовый мешок опечатанный и сдали его в районной почте Высоцкой опечатанный.
— Она при вас его распечатывала?
— Должна была при нас, если бы в реестре значились деньги, а так как по реестру страховая сумка не показана, то почтовый мешок она обязана была, не распечатывая, передать для выемки бандеролей и ценных бумаг Барабановой.
— Да, но нам известно, что Высоцкая раскрывала почтовый мешок.
— Мы этого не видели, честное слово. — Галя раскраснелась как маков цвет. Николай гладил руку молодой женщины. Точно этими движениями успокаивал ее.
Впрочем, они не очень-то волновались. Либо не чувствовали за собой ни малейшей вины, либо… очень опытные, искусно играют роль безумно влюбленных?
Но следователи все-таки исключили их из круга подозреваемых. Профессиональная проницательность — плод долгой вдумчивой работы. Вихрев ее имел и Юдин с ней не мог не считаться. Он не раз демонстрировал младшему другу свое умение быстро и верно отгадывать какую-нибудь скрытую следственную сущность. Проницательность Вихрева основывалась на знании, опыте, умении. Но даже сейчас, отделив незримым забором тех лиц, которых решили следователи тщательно проверить, от остальных почтовых работников, невольно сомневались, не остался ли преступник за намеченным кругом.
Тогда может случиться самое тяжелое, даже непоправимое: сыщики укокошат уйму времени на пустую ненужную следственную работу, выбьются из сил, упустят, наконец, момент, а преступник в темпе сколотит себе алиби.
Легкой стремительной походкой входила к приезжим детективам и помогала вести следствие вожак молодежи почты, как ее называли, Валя Цепко. Быстрым говорком, едва переводя дыхание, она сообщала все добытые за день сведения. Близоруко, через очки смотрела на них, а следователи на нее, ангелоподобную. Она умоляюще поднимала большие серые глаза и строчила как из пулемета:
— Если бы человек каждое утро просыпался с мыслью побольше за день сотворить добра, то никогда бы не случались преступления. Говорят пушкинисты, что Александр Сергеевич не мог прожить и часа, чтобы кому-нибудь не сделать приятного.
Но весь ее разговор, между характеристиками, которые она давала своим комсомольцам, сводился к тому, чтобы побыстрее найти подлого вора. И в то же время она не верила, что кто-то из ее девчат мог пойти по кривой дорожке.
Кропотливо, наблюдательно и дотошно коллеги продолжали вести следствие. Пришло время допросить выемщицу денежных средств Анжелу Высоцкую. Следователей интересовал вопрос, с какой стати она распечатала почтовый мешок, если делать этого она не имела права, так как по реестру в нем не значилась страховая сумка.
— Автоматически сорвала пломбы, по привычке, — подняла удивленно тоненькие плечи Анжела. — Сначала распечатала мешок, потом глянула в реестр. Не увидев в описи страховой сумки, я весь мешок передала выемщице бандеролей Марине Барабановой. Я даже руку не опускала в мешок, следовательно, не могла страховую сумку вытащить и притырить. Так это по-вашему называется. Но хорошо помню, что слова «нет», написанного карандашом по графе, где должна делаться запись о денежных вложениях, не было. Графа была чистой. Это слово могла написать либо Барабанова, либо троица, которая вынимает в самую последнюю очередь все из мешка: Цепко, Ахторина или Щербакова.
— По инструкции вы обязаны только в присутствии других работников почты распечатывать почтовый мешок, а 23 сентября это сделали самостоятельно?
Небольшого роста, на вид почти девочка, но уже мать двоих детей, Высоцкая заерзала на стуле, не находя объяснения. Но через минуту просто и безысходно признала свою вину:
— Допустила грубое нарушение. Но неужели я способна, по-вашему, совершить кражу и вместо своих детей увидеть железную решетку. За семь лет работы на почте имею одни благодарности.
Лицо молодой женщины перекосилось, губы запрыгали. Валя Цепко дала ей отменную характеристику. Сейчас Высоцкая была расстроена:
— Не только вы, но все на почте видят в моем лице преступницу. Косятся, шмыгают носами, что ни попрошу — огрызаются, нервничают.
— Что же тут можно поделать?
— Как что? Побыстрее найти настоящего вора. Но одно могу твердо сказать: в описи слово «нет» мог дописать только тот, кто похитил сумку с деньгами. Сличите почерки и вы убедитесь, что написано это слово не моей рукой.
Распрощавшись с Высоцкой, сыщики приступили к допросу Барабановой, двадцатидвухлетней женщины, муж которой не вернулся из Афганистана и она одна, на очень скудные средства воспитывала трехлетнего сына. Для нее бы, между прочим, сумка с деньгами была бы как нельзя кстати. Но смогла ли она бы присвоить государственные деньги? С ее положительной характеристикой и репутацией. Расследование продолжалось.
На допросе Барабанова в основном молчала или отделывалась односложными предложениями. Тяжелая личная драма отражалась на всем ее опечаленном в двадцать два года облике. В реестр она вообще не смотрела, поэтому, понятно, было ли в нем слово «нет», написанное карандашом, естественно, не знает. Сама она «на-темную» залезла в мешок рукой и вытащила из него бандероли. Распознала их на ощупь. Пальцы руки ее не касались страховой сумки, иначе она бы сразу сказала Высоцкой, что та пропустила выемку денежных ценностей.
Последним звеном в цепочке движения почтового мешка были Цепко, Ахторина и Щербакова. Они — сортировщицы писем. В их обязанности входит вытряхнуть все оставшееся после Высоцкой и Барабановой из мешка и приступить к сортировке конвертов.
Юдин с Вихревым, что называется, находились в пиковом положении: дошли до конца обработки почтового мешка, а вора не установили. Что касается Цепко, Ахториной и Щербаковой, то пока они вели следствие, у них сложилось впечатление, что до этих девушек страховая сумка дойти не могла, а если бы и могла, то, при наличии в этом звене безупречно честной Валентины, похитить Ахториной или Щербаковой страховой сумки невозможно.
— А не могла ли в этот момент отсутствовать Цепко, — заметил как-то Юдин. Вихрев тотчас отреагировал:
— Надо пригласить Валентину и спросить об этом. Только вряд ли.
Пришла Валентина и подтвердила:
— Выемка писем из поступивших из отделений связи почтовых мешков — это часы «пик». В сортировке мы все трое, засучив рукава, работаем. На минуту никуда нельзя отлучиться, и 23 сентября так было. Конечно, мы друг за другом не шпионим. Каждый берет свою долю писем и сортирует. И так пока весь мешок не пересортируем.
— Расскажите про Ахторину и Щербакову.
— Задушевные подруги. К итальянцам по ночам шляются, потом весь день в сортировке хихикают да порошки глотают. Говорят, от ангины и гриппа. Скорее всего, распустились и от ребят лечатся. Но, думаю, что прикарманить чужую сумку струсят. Тюрьма ведь, а у них ребята на уме. Музыка, дискотеки, вино, сигареты. Вы побеседуйте с ними.
На первой же беседе с Ксенией Щербаковой нельзя было не отметить ее опытности, хитрости. Год как окончила среднюю школу. Характеристика оттуда на нее пришла неприятная:
«Училась плохо, физического труда тоже избегала, не считалась с чужим мнением, конфликтовала с учителями. Замечена в обмане старших. Рано вступила в интимные отношения. В десятом классе сделана операция по имени «аборт».
Ксения вошла к следователям в кабинет накрахмаленная, одетая с иголочки. Милое личико измазано до такой степени, что вряд ли бы ее узнавала родная мать. Она стояла и словно танцевала, кривляясь, ее всю водило из стороны в сторону. Она призывно ухмылялась.
— Садитесь, — предложили ей.
— Нет уж, — забалансировала руками, точно вот-вот собиралась начать кадриль, — моему отчиму пять лет назад следователь тоже сказал «садись», так он до сих пор сидит.
— Будете стоять? Неудобно же? — резонно заметил Георгий.
— Присяду, в приметы не верю. Вас называть мне граждане следователи или товарищи. В первом случае по-казенному выйдет.
О том, что пропала страховая сумка, она краем уха слышала, но кто ее умыкнул, она знать не знает и слыхать не слыхивала. Вы, надеюсь, не намекаете на меня. Любопытно, как бы я это могла сделать. Впрочем, десять тысяч мне бы пригодились. Реестра никакого не видела…
Иногда подчиняешься побуждению, не всегда ясному самому себе. Лишь скажешь — потом подумаешь. Так было и на этот раз. Юдин брякнул:
— И вы не знаете, как эта страховая сумка защелкивается? — Вихрев недоумевающе осадил коллегу взглядом, но было поздно. Ксения беспокойно отреагировала на реплику капитана:
— Мой младший брат играл этой застежкой, где он ее взял, откуда принес в дом — не знаю. Но этим вы ничего не сможете доказать. Все это одни ваши слова, а конкретно против нас ничего нет.
Сыщики недоумевали от такого поворота событий. Юдин побежал изъять застежку. И вот она у него в руках с обгорелыми концами парусины.
Кто ее мог сжечь? А то, что ее сожгли, предварительно, естественно, забрав из нее деньги, сомнений не было.
Вихрев позвонил в УВД Белову. В трубке он услышал знакомый, ободряющий и рассудительный голос начальника следственного отдела. Полковник, выяснив все досконально, обещал приехать в Загорьевск на помощь.
Положив телефонную трубку, Вихрев посмотрел на часы. Они показывали четверть седьмого. Пинкертонам оставалось допросить Ахторину и программу сегодняшнего дня можно считать выполненной.
— Насчет иностранцев желаете меня спросить, — осведомилась протяжным певучим голосом девушка. — Все могу рассказать. Мне с ними приятно. Душа отдыхает. Вышла бы за любого замуж. Но имейте в виду, я не нахалка. Мужички сами меня зовут и угощают. Чем расплачиваюсь? Это мое личное дело. Расплачиваюсь своим. Ни у кого ничего не одалживаю. Я — продажная? Нисколечко. Я сама их покупаю за один поцелуй.
По внешнему виду Ахторина чем-то сродни была Щербаковой: такая же стройная, высокая, симпатичная. Но более горделивая, женственная: движения ленивые, мягкие, затейливые.
Она очень спокойно, даже величественно вытащила из сумочки сигарету и, не спрашивая разрешения, закурила. Поискала глазами, куда бы стряхнуть пепел. Я подвинул пепельницу. Затянувшись, затем медленно выпустив кольца дыма, она уточнила:
— В «ромашку» не играю. Если доступна, то только тем, кто мне нравится. И в течение вечера партнеров не меняю. С законами стараюсь ладить. Мое имя — Виктория, что означает — победа. Учтите.
Пожалуй, Ахторина была самой красивой девушкой из тех, кого офицеры милиции за неделю допросили. И как все красавицы, очень чистоплотная. Одежда на ней была модная, заграничная, надушенная до предела. На сторублевую зарплату и на пятую часть она бы не в состоянии была бы себя так содержать. Ясно, что великолепная Вика была на иждивении богатых кавалеров и гордилась этим. А детективы думали, что она будет смущаться.
Виктория сама изучала их пристальным взглядом. Демонстративно закидывала ногу на ногу, поглаживала колено и старалась засечь, любуются ли ее длинными ногами, обтянутыми чертовски модными ажурными капроновыми чулками, или как «сухари» отворачивают глаза?
Вульгарная откровенность Ахториной не пришлась по душе Руслану Юрьевичу, как, впрочем, и Юдину. Вихрев встал из-за стола и стал прохаживаться по кабинету. Бормотал себе под нос: «Эротика нам не чужда, но не в рабочее время…»
Когда майор заговорил о пропавшей на почте сумке с деньгами, Виктория подняла воротничок оранжевой не то шелковой, не то нейлоновой кофты, словно ей стало холодно, долго молчала, разглядывая не то кончик сигареты, не то свой отлично отполированный маникюр изящного ноготка. Затем повела плечами в недоумении:
— Вы же у меня отобрали образцы почерка, вот и сравните, кто в описи вставил карандашом слово «нет». Тот и хапнул десять тысчонок.
Было уже поздно и офицеры распрощались с Викторией, а Юдин еще раз прочитал на нее характеристику:
«В шесть лет потеряла родителей, воспитывается у тетки без ласки, в строгости. Рано познала тяжелый труд. С малых лет усвоила истину: «что нашла — то твое. На людей не надейся». В первый же день работы на почте завела сберкнижку. До приезда иностранцев в город была постоянной посетительницей общежития строителей. Будучи в десятом классе, уехала почти на месяц с артистами, гастролировавшими в Загорьевске. В противовес Щербаковой, к деньгам не жадная, любит сорить купюрами. Практически каждой женщине на почте что-нибудь подарила: духи, кофточки, колготки… Однако честную жизнь ненавидит, как и ее подруга Щербакова. По этой общей черте и сошлись они характерами».
Кто же совершил кражу денег? Этот вопрос ежедневно обсуждали друзья. Но одно дело было говорить об этом, когда они только приступили к расследованию, другое — сейчас. Практически все работники почты ими были допрошены. Но казалось, следователи не продвинулись ни на йоту к разгадке таинственного исчезновения страховой сумки.
— Подождем экспертизы почерка, — заметил Вихрев, и тут же к майору, капитану, легкий на помине, поступил конверт из УВД.
— Пришло заключение, — сказал вошедший дежурный райотдела.
Сыщики разом оживились. Руслан Юрьевич извлек из него листы машинописного текста.
— Читай, — попросил Юдин коллегу.
Вихрев быстро пробежал глазами заключение почерковедческой экспертизы. Его густые брови все больше хмурились.
— И кто, ты думаешь, написал в описи слово «нет»? — поднял майор глаза.
— Тот, кто совершил кражу сумки. Так пророчествовали Высоцкая и Щербакова, — ответил капитан майору, — так кто же, не тяни душу?
— Так вот сообщаю, дружище доктор Ватсон, оно в реестр внесено рукой самой Высоцкой. Как прикажешь это понимать?
— Металлическая застежка от страховой сумки найдена у Щербаковой, а реестр «запачкала» Высоцкая? Совсем мы что-то запутались. Будь они подругами — куда ни шло. Но женщины ненавидят друг друга, поэтому стать заговорщиками в краже никак, как будто, не могли.
Теперь оба сыщика озадаченно заметались по узенькому кабинету, потом Руслан Юрьевич и Георгий позвонили традиционно, как это делали каждый вечер, домой, поговорили со своими женами, осведомились о новостях и собрались уходить в гостиницу: утро вечера мудренее. Уже закрыли и опечатали сейф.
Но им не суждено было этой ночью отдыхать. За дверью послышался тяжелый суетливый топот. Появившийся снова дежурный теперь сообщил ужасную новость: на центральной улице убита Ахторина. Часы показывали около девяти вечера.
В юридическом институте студентов учили качественному осмотру места происшествия. Тысячи, пожалуй, раз за время службы Георгий с Вихревым теорию закрепили практикой. По умелому осмотру места происшествия судят о мастерстве следователя. Можно его начинать с центра и кончить периферией, или наоборот, с дальних участков подходить к основному месту преступления.
Осмотр места происшествия всегда искусство следственной практики. Но в этих действиях есть самый тяжелый случай для любого даже самого опытного следователя — это описание и осмотр лишенного жизни, окровавленного человеческого тела. Помимо квалификации — точности, собранности, компетентности — нужно обыкновенное мужество.
В арке между домами, на асфальте лежала мертвая, с обезображенным лицом сортировщица. На ней была та же оранжевая нейлоновая кофточка, в которой она сидела на допросе перед следователями около двух часов назад. Из порванного выреза на груди выглядывали испачканные кровью кружева тонкой импортной сорочки. Юбка была задрана, изорвана. Рядом с погибшей лежала открытая дамская сумочка. В ней находились тридцать семь копеек и ампула с морфием.
Всю ночь, не сомкнув глаз, сыщики помогали прокурору. Дело о краже страховой сумки окрасилось новой еще более таинственной ситуацией. Употребляла ли Ахторина наркотики? Кто и зачем лишил ее жизни? Кому помешала Виктория? И хотя напоказ были выставлены доказательства тому, что нападение на Ахторину связано с покушением на изнасилование, в эти признаки не верили. На некоторые вопросы ждали ответа от вскрытия тела покойной Ахториной в морге.
Врач следователям сказал так: то, что ножевые удары в основном пришлись молодой женщине в бок, заставляет думать, что убийца шел с Викторией рядом, был ее спутником, скорее всего для Ахториной не случайный человек. И шла она не домой, а из дома. Тетка, у которой жила Ахторина, заявила, что племянница пришла из милиции после допроса возбужденная и ждала кого-то. В полдевятого вечера постучали в окно, она вышла и больше не возвращалась. Взяла она с собой какой-то сверток. При убитой его уже не было. Что было в свертке, кому она его вынесла?
На почте сказали, что Ахторину и Щербакову, которые последние дни были молчаливы, но работали прилежнее, неоднократно вызывал к телефону мужчина с хриплым, простуженным голосом. Всякий раз после телефонного разговора подруги нервозно и боязливо шушукались друг с другом о каком-то «Драконе».
А Любарский даже видел Ахторину как-то с молодым человеком около гастронома. В почтовый ящик Виктория опускала белый конверт. Любарский же как-то заметил обеих подруг в компании того же молодого человека. В парке. Кто он?
Пришлось снова побеспокоить тетку Виктории Ахториной. О письме она была в курсе. Племянница посылала его в Мурманск, подруге по имени Жанна, с которой познакомилась истекшим летом на курорте в Сочи. Точного адреса Жанны не знала. Дополнила сведения о том молодом человеке, с которым видел Любарский два дня назад Викторию:
— Позавчера я в неурочный час явилась домой с работы. Застала племянницу с мужчиной лет тридцати. Он произвел неприятное впечатление: настороженный, пугливый, злой. Рыжеватыми бровями шевелит, как морж. Заметила на левой руке наколку «Дракон».
— Что было дальше? — сведения сыщикам поступали очень полезные.
— Вижу и чувствую: квартира заполнена едким дымом. Они сжигали какую-то тряпку. После и появилась у нас дома металлическая защелка. Ее забрал у нас младший брат Щербаковой.
— Эта защелка от страховой сумки, похищенной на почте…
— Не могу этого с точностью сказать. Но Виктория меня просила об увиденном никому ничего не говорить, особенно милиции, иначе, мол ей будет плохо, посадят в тюрьму.
Часов в восемь утра, после бессонной ночи, Юдин предложил Руслану Юрьевичу сходить в гостиницу, побриться, умыться и позавтракать. В это время из травматологического отделения больницы поступило новое сногсшибательное сообщение: в кустах сирени, около железнодорожного вокзала, с черепной травмой обнаружена Щербакова. Была без сознания. В настоящее время пришла в себя. Следователям разрешили с ней увидеться с условием, что вопросы ей будут задавать «не очень серьезные», чтобы ее не разволновать, причем отвечать на них Щербакова может только письменно.
Сотрудники вошли в палату, естественно, решив о гибели Ахториной ничего не говорить. Одетые в белоснежные халаты, мягко прошлись по ковровым дорожкам. Остановились у койки, на которой лежала около окна Щербакова. Посетителей обдало запахом гипса, йода, пряных лекарств. Голову их подопечной врачи укутали толстым слоем бинтов. Ксения застывшими глазами смотрела в потолок.
Увидев гостей и обо всем догадавшись, Щербакова заплакала, зашмыгала носом. Врач наклонилась над ней и ласковыми словами утешила девушку. Глаза Ксении начали высыхать, но дорожки от слез так и остались на щеках.
Руслан Юрьевич дал Ксении шариковую ручку. Лист бумаги положили перед ее глазами на картон. Попросил рассказать, что с ней произошло. Через несколько минут они читали каракули тяжело раненной девушки:
«Три дня назад к Ахториной приехал курортный ухажер, Заморенов Ипполит. «Дракон», «Прыщ». Она не знала, как от него отбиться: в Сочи летом он ей был нужен, а здесь — нет. Без него хватало. В десять часов вечера, вчера, он вызвал меня из дома, сказал, что окончательно поссорился с Викторией и просил, чтобы я проводила его до железнодорожного вокзала. Говорил, что к нему постоянно привязывается милиция, а когда он будет находиться с девушкой, то «легавые» не тронут. Я согласилась. Его поезд отправлялся около двадцати трех часов. Было время погулять. Он предложил пройтись к реке. Дальше ничего не помню».
Ксения подробно описала Заморенова:
«Двадцать восемь лет. Без определенного места жительства и работы. Среднего роста. Плечи покатые, брови и усы сбрил, прическа короткая щетинистая, мочка правого уха оторвана, на левой руке между большим и указательным пальцем татуировка в виде креста. На правой текст — «Дракон». Имел намерение выехать в Мурманск».
Дел следователям прибавлялось. Кто-то совершал преступления, тяжесть которых постоянно увеличивалась. К майору, капитану приехал на черной «Волге» Виктор Викторович Белов. Он остался в Загорьевске верховодить, а подчиненных самолетом отправил в Мурманск.
Прилетели капитан и майор в Заполярье в субботу. В помещении управления внутренних дел стояла тишина, несла службу лишь дежурная часть. Оперативник в звании старшего лейтенанта проверил у приезжих коллег документы, пригладил ладонью и без того безукоризненно прилизанные волосы и спросил, когда мы намерены начать работу с Замореновым?
— Как, разве он задержан? — от удивления детективы открыли рты.
— Похоже, вы разыскиваете того, кто сидит у нас в изоляторе. Ночью задержали. Подозревается в ношении холодного оружия. В железнодорожном ресторане пугал соседа по столику финкой, а тот заявил в транспортную милицию. Но он назвался Лапландиным. Документов не имел.
Вихрев попросил дежурного:
— Сначала дозвольте-ка посмотреть на оруженосца в дверной глазок.
— Может устали, обмякли с дороги, отдохнете часок, а потом и займетесь? — заботился о гостях старший лейтенант.
— Некогда отдыхать, — вставил Юдин, а Вихрев поддержал его кивком головы. Действительно, каждая минута была дорога.
Старший лейтенант повел нас по длинному коридору ИВС, куда выходили двери комнат, а лучше сказать камер-изоляторов.
— Самсонов, — крикнул офицер своему сержанту милиции, охранявшему арестованных. — Подойди ко мне. — А когда тот подошел, продолжал: — Проведи майора и капитана к тому, которого задержали ночью с финкой.
— К Лапландину? — уточнил сержант.
— Наши гости разберутся, Лапландин он или кто другой.
Вихрев открыл окошечко в двери комнаты-изолятора и, сначала он, потом Георгий, увидели лежавшего на нарах молодого мужчину. Свет от зарешеченного окна падал на его ноги, черты лица скрывались в тени.
— Допросим сразу, — у Вихрева возникло желание немедленно с дороги, несмотря на усталость, приступить к беседе с задержанным. Слишком много он с Юдиным пережили за время расследования дела о пропаже десяти тысяч на почте, переволновались в связи с убийством Ахториной и покушением на уничтожение Щербаковой, чтобы и дальше держать себя в нервном напряжении.
Сержант открыл дверь. Сотрудники вошли внутрь изолятора.
— Заморенов, встаньте, — громко скомандовал Юдин.
Лежавший на нарах привстал и сонно посмотрел на вошедших.
— Это вы ко мне?
— Здесь только вас мы видим, — уточнил Руслан Юрьевич, — прекратите играть спектакль. Мы приехали из Загорьевска.
— Это мне ни о чем не говорит. Уверяю, впервые слышу о таком пункте. Возможно, в нем и живут люди, но я там не бывал.
Слишком ясно сыщики представляли себе Заморенова, с прозвищами «Дракон» и «Прыщ», чтобы ошибиться. В Мурманск заехал он, как следователи и высчитали. С земляным лицом, словно припудренным дорожной пылью, слегка рябой, с бородавкой у самого носа, с выколотым на левой руке крестом, под которым было написано «Не попадись в лапы…» Дальше шло грязное слово. Девизом своим «Прыщ» избрал формулу «Не попадись». И попался. Теперь они в этом не сомневались. Он находился в «тех» «лапах». Встреча с «Драконом» состоялась.
От чувства, что близко разоблачение убийцы, муторный холодок прошелся по лопаткам сотрудников милиции. Да и у Вихрева, заметно, вспотели руки. Но через секунду они оба овладели собой.
За что же он убил красавицу Викторию Ахторину, почему покушался на жизнь ее не менее симпатичной подруги Ксении Щербаковой — милых, к несчастью, распущенных девушек? Это еще предстояло узнать.
— Товарищ сержант, принесите нам две табуретки и бумагу, мы начнем допрашивать арестованного.
— Задержанного, — возмутился искусно Заморенов. — Примите к сведению мою поправку. — Прыщ, он же Дракон держал себя надменно, имея большой запас самообладания для экстремальных ситуаций.
— Арестованного, — четко повторил Руслан Юрьевич.
От того, что Вихрев изо всех сил напряг память, работу мозга, да и волю, вопросы он задавал ясные, как клетки в ученической тетради, логически цепкие, как звенья одной цепи. Помогал ему и верный капитан Георгий Юдин.
— Вам нет смысла отпираться от Загорьевска.
— Согласен. Не иголка, меня там видели. Вашу арифметику усвоил за три судимости. Предвосхищу ваш следующий вопрос. В Загорьевск приехал с Урала. Там жил тайно у одной девицы, потому выдавать ее адрес не стану, и не пытайте. Да он вам и не нужен.
— Каким поездом приехали в Заполярье? — вопросы задавали следователи оба.
— Москва — Мурманск.
— В котором часу вышли в Кандалакше?
— Какое это имеет значение?
— Самое прямое. Вы лжете. Установлен таксист, который вез вас в Мурманск, — Вихрев сказал это наугад и попал в точку. Он исходил из того, что Заморенов боялся милиции, а, значит, не решится ехать в поезде.
— Добирался не с Кандалакши, а с Петрозаводска на «Волге». Я три месяца назад освободился. Еще не истратил деньги. А я их кучу заработал в Магаданском крае на трелевке леса. Будут еще вопросы?
— Значит, признаетесь, что вы — Заморенов?
— Допустим.
— В Мурманске у кого остановились?
— Ни у кого. На вокзале провел ночь. Куда вы гнете? Выпустили меня на волю, а теперь страдаете, жаль стало. Я-то знаю, если вы захотите, то и у праведника грешки найдете, щуку утопите.
Юдин интуитивно почувствовал, не зря они с Вихревым в самолете не сомкнули глаз, на сто процентов уверенные, что встретятся с Замореновым. И готовились к его допросу.
Лицо Прыща заострилось, точно все его умственное напряжение по закону центробежной силы стеклось к губам, носу, подбородку. Мысль о поиске алиби билась в его сморщенном лбу.
— Я вам противен, граждане следователи, но, может, и у меня нет особых симпатий к милиции. Впрочем, как сказал Бальзак, мы не луидоры, чтобы всем нравиться. Однако это не причина состязаться в нападках друг на друга. У вас власть, у меня паразитические замашки. Но я клянусь, после шести лет тюрьмы и колоний я «завязал». Да, я был в Загорьевске, повидался с курортной своей возлюбленной, почтаркой Викой и уехал, чтобы путешествовать дальше…
— На этот раз к Жанне?
— Что за чушь? Впрочем, мели Емеля, твоя неделя.
— Ну, ладно, о Жанне поговорим чуть позже. Начнем с убийства…
— Что?! Что?! Мокрое дело пришиваете? Ни к какому преступлению там не причастен. И вообще, нигде не причастен. Повторяю: я «завязал».
— Заморенов, сейчас мы вас страшно обрадуем. Вы не знаете самого главного. Щербакова жива.
Прыщ на мгновение замер, точно кот перед прыжком на мышь. Глаза его стали вылезать из орбит и мы подумали, что он подавился. Но через несколько секунд он убрал голову в пиджак и сжался в комок, нецензурно выругавшись, гаркнул изо всех сил:
— Что вы в грязи копаетесь?
— Не обрастайте навозом, и мы не станем дерьмо тормошить, — в тон Заморенову, но более спокойно заметил Вихрев.
— Слушайте, граждане следователи, — наконец, тоже спокойно выговорил Прыщ, — вы утомили меня своей рассудительностью. Вам, наверное, много платят, раз вы такие умные. Мне вот-вот должны принести бурду под громким названием рассольник, я поем его, и мы с вами продолжим беседу. А кто кого убил или ограбил, мне это без надобности. Не насыщайте меня подобной информацией. Для меня это, как для зайца наперсток. — Заморенов снова невежливо в присутствии «гостей» выругался.
Сыщики оставили Прыща наслаждаться одиночеством, сами вышли на свежий воздух. Заморенову они дали большой заряд подумать о том, что он попался. Им с ним разговаривать пока было не о чем. Теперь надо было найти того, к кому приехал убийца в этот далекий северный город. Известно было лишь имя мурманчанки «Жанна».
Когда следователи очутились после двух часов беседы с Замореновым на улице, то поразились изменчивой заполярной погоде. На тротуарах лежало тонкое белое покрывало. И это в сентябре. Воздух, очищенный лениво падающими хлопьями снега, был свеж и ароматен.
Задумавшись, капитан и майор не заметили, как прошли до конца центральную улицу, гостиницу, в которой решили расположиться, несколько переулков, и неожиданно вышли на окраину города, к кладбищу.
Хоть они и гордились тем, что не курят и голова на плечах от этого всегда свежая, на этот раз она была тяжелой. И у Юдина, и у его Шерлока Холмса. У Георгия, к тому же, во рту расположился горьковато-едкий привкус. Ему даже подумалось, не простудился ли в дороге. Сейчас, когда возбуждение, не покидавшее капитана при допросе Прыща, прошло, захотелось ткнуться в постель и отоспаться.
Оба взад-вперед прошлись вдоль кирпичной стены кладбища, слушая, как шумят у оградок вековые деревья, охраняя вечный покой живших когда-то разных людей.
Вихрев вдруг остановился и неожиданно для коллеги произнес:
— Заморенова расстреляют и ему ни на одном кладбище не найдется места. Ему не стоило появляться на божий свет.
— Всем таким, как он, — ответил «доктор Ватсон».
Отдохнув час-другой, друзья снова пришли в управление. И занялись проверкой личных вещей Заморенова, отобранных при обыске во время задержания. Побеседовали с двумя милиционерами, которые задерживали Прыща в ресторане. Затем стали вместе с мурманчанами гадать, как найти неизвестную подругу «Дракона» — Жанну.
Когда Щербакова провожала Заморенова, он был с чемоданом-дипломатом. Сейчас его при нем не было. Стало быть, он оставлен либо у той самой Жанны, если он ее уже посетил, либо на вокзале в камере хранения.
Ахторина вышла из дома, накануне убийства, со свертком. У погибшей его не было, значит, сверток перекочевал к убийце. Может быть, из-за этого свертка Заморенов лишил жизни Викторию?
Надо искать дипломат. В нем, казалось, будет разгадка диких преступлений Прыща. Паспортный стол дал справку: в городе проживает сто четырнадцать Жанн в возрасте от восемнадцати до двадцати лет. Кто-то предложил обратиться к ним по телевидению, объявить, что следствие ищет ту, у которой остановился этой ночью молодой мужчина. Но, увы, отвергли эту идею. К «той» Жанне нужно было прийти неожиданно, сделать, возможно, обыск, если она добровольно не выдаст вещи Дракона.
Поэтому разделили город на участки, создали оперативные группы и стали из квартиры в квартиру обходить всех Жанн. Интересовала та, которая отдыхала этим летом в Сочи.
Три долгих дня сотрудникам милиции понадобилось на эту однообразную работу. Но труд увенчался успехом. И как всегда в таких случаях бывает, не потребовалось никакой затейливости.
У одной из Жанн, по фамилии Носкова, на подоконнике, опергруппа, Юдин и Вихрев обнаружили письмо Ахториной. Она просила принять на временное проживание Ипполита Заморенова.
Мурманчанка Жанна не стала долго с уголовным розыском объясняться, с готовностью вытащила из-под дивана чемоданчик Заморенова. Сотрудники, затаив дыхание, взломали отверткой его. Там лежали пачки денег. Каждая перетянута полоской бумаги, по которой шла подпись начальника Воскресенского почтового отделения Полины Яценко. Их насчитали девять тысяч триста рублей.
Настал час снова встретиться с Прыщом-Драконом. Теперь в лучших условиях, в кабинете начальника УВД. Его доставил конвой. Вихрев, едва сдерживая ликование, огорошил Заморенова первой фразой:
— Ну что, Заморенов, Жанну Носкову нашли. Дипломат твой в присутствии понятых вскрыли. Деньги пересчитали. Изъяли. Вот они, полюбуйся. Трех пачек хватит на показ или все выложить?
Лицо Прыща так налилось кровью, что даже посинело. Он завертелся на стуле, стал грызть ногти, но не думал сдаваться:
— Деньги мне дала Виктория Ахторина. Мы с ней собирались сюда приехать, но в последнюю минуту мы с этой дамой поругались и я один ушел на вокзал. А если ее кто укокошил — я не в курсе остального. Дайте сигаретку. — После нескольких затяжек он притушил окурок в пепельнице.
А что если Дракон дает правдивые показания? А он стоял на своем. Следователи доставили его в Загорьевск. Для очной ставки с Щербаковой. Но до этого дело не дошло.
Вихрев снова стал убеждать Заморенова, склонять его к откровенному признанию:
— Раскайся, Ипполит. Может быть, не веришь, что Щербакова жива? Вот ее собственноручное письмо. Мы ее посетили в больнице и тебе с ней свидание устроим. Теперь до Ксении рукой подать… Извини, я перешел на «ты». «Вы» — это слишком уважительно. Не извивайся как уж. Нет резона. Она действительно не на том свете, а на этом.
Прыщ уже второй раз на допросе оказался в тупике. Он посмотрел краем глаза показания Щербаковой и небрежно отодвинул исписанный лист бумаги от себя. Опустил голову к коленям, точно собирался с мыслями и делал выбор: все рассказать или закатить истерику. Остановился на последнем. Он уперся локтями в стол, обхватил голову руками и стал, как спятивший с ума, рвать на себя волосы.
Побесился и перестал. Все молча выжидали этот момент.
— Ну, будешь давать правдивые показания: время идет не в твою пользу, — многозначительно поднял палец Вихрев.
— Буду, буду… Эх, следователи, знали бы вы мое детство. Жил я с мальства как червяк в навозе. Познал пьянство и свинство. Менялись отчимы. Матери было не до меня. Если говорить по-вашему, так она содержала притон. Ее подруги научили меня с четырнадцати лет всему. Пил, играл в карты, отнимал вещи, деньги. Неужели я доживаю последние дни?..
— Ближе к делу, Ипполит, — заметил начальник управления внутренних дел, присутствовавший на допросе. — И не забудь уточнить, нет ли за тобой в Мурманске каких-либо преступлений?
— Нет, нет, а в Загорьевске есть. Сумку с деньгами неожиданно обнаружила в почтовом мешке Ахторина. Поделилась тайной с Щербаковой. В реестре подделал я почерк Высоцкой. Все данные на этот счет девчата мне дали. В остальном я мастер: денежные знаки рисую — комар носа не подточит. Когда мне Ахторина вынесла сверток с деньгами, я делить его на троих не стал. Решил от одной и второй избавиться.
— А про деньги что Щербаковой говорил?
— Наплел ей целый короб. Мол, они, деньжата, остались у ее подруги, Ахториной. Посоветовал Ксении деньги поделить с Викторией. А мне, вроде бы, дензнаки ни к чему, своих будто бы в избытке.
— И она поверила?
— Еще как. «Куколки» нечасто рождаются умными…
Вот и вся печальная детективная повесть. Увы, счастливых историй в этом жанре не бывает.
После суда Ксения Щербакова сочла необходимым засвидетельствовать свое почтение подполковнику Вихреву и майору Юдину. Следователи встретили девушку любезно. Поправилась она сравнительно быстро. Но, увы, Ксения была не только потерпевшей, но и обвиняемой
Усевшись поудобнее, она достала из сумочки пачку дорогих сигарет, закурила, безучастно подняла глаза к потолку, не торопясь выпустила кольца дыма изо рта, так же равнодушно проговорила:
— Вы здорово поработали. И все же я бы не хотела, чтобы массивными плечами «Дракона» удобряли землю. Пусть бы жил лет двадцать в тюряге. Там бы он хоть прочувствовал свое злодеяние, а так — раз и нету его. Пуля — дура.
— Суд решил все по закону, — резюмировал Вихрев, а Юдин добавил:
— Но почему его физиономия ехидно расплылась в улыбке, когда ты давала против него показания, изобличала его?
— Жалел, что не укокошил меня. В конце концов мне его не видеть больше никогда. Во всяком случае, этого я хочу. Да и вообще, мне все безразлично.
— Где думаешь работать? Надо ж отбывать наказание.
— Если бы не исправительные работы, то уехала бы отсюда. Тяжело без настоящих родных и приличных знакомых. Мать под влиянием отчима, обо мне забывает… Придется на почте год торчать, мозолить всем глаза. А потом, может быть, что-нибудь удастся и хорошее в жизни сделать. Повезло мне уже в том, что меня обвинили не в краже, а в присвоении найденных денег, а это статья полегче… Ну, дай вам Бог здоровья, я пойду. Прощайте.
Следователи искренне пожелали добра и ума еще одной своей «героине».
1989—1990
Утром, когда в сонную тишину комнаты вползает через щели оконного занавеса синева рассвета, хорошо поваляться в постели. Благо — выходной день. Ведь еще с понедельника ждал этого дня, чтобы отоспаться за всю неделю. Так или иначе суббота подходит, а за ней — воскресенье. Тут уж на зорьке отключаются все рефлексы. Ясно слышу, как в коридоре в полную силу звенит дверной звонок, а окончательно проснуться не могу, хоть продирай глаза руками. И если бы работал не в милиции, а в какой-нибудь артели, ей-богу, не торопился бы открывать дверь.
Но делать нечего. Отбрасываю ногами легкое байковое одеяло. Колени как можно ближе подношу к груди, рывок — и я в сидячем положении.
Итак, прежде всего, сколько времени? Тянусь к именному «Старту» в анодированном корпусе: половина восьмого.
В трусах, майке, шлепанцах, с предусмотрительной осторожностью смотрю в дверной «глазок». Так и есть, в следственном отделе управления вспомнили обо мне. И вот уже на моем пороге самый исполнительный человек, каких я только знал, — старшина Хафизов.
Круглое лицо расплылось в улыбке. Он все еще продолжает нажимать пальцами кнопку электрического звонка.
С тоскою смотрю на плечистого, веснушчатого посланца.
В первую секунду мне хочется слукавить, придумать версию о недомогании, но всепонимающий Хафизов, прищурив, точно от яркого света, карие глаза, ухмыляется: понял, что я здоров, а следовательно, проблем для него нет. Может с безмятежной улыбкой взять в охапку, отнести меня в отдел.
Значит, дежурить. Вне всякой очереди. Кому ж еще «ремонтировать» лопнувший график? Начальство убеждено, что со всеми молодыми поступают испокон веков точно так же.
Впрочем, дежурство милицейское, когда нет краж, убийств, драк и тому подобных происшествий, совсем необременительно, от него почти не устаешь.
Хуже, когда всю ночь стоишь у трупа автомобилем раздавленного человека или пересматриваешь уйму стеклянных банок обворованного магазина, отыскивая отпечатки пальцев. Но не каждую ночь случается такое. Заступая на дежурство, надеешься, что все будет мирно, и тут же чувствуешь, что спокойное дежурство не удастся.
Есть неоспоримое преимущество спешного дежурства против запланированного: не надо с вечера, как строевому матросу, драить пуговицы, бляхи, утюжить штанины, а утром чуть свет вздрагивать от мысли, как бы не проспать.
Хитро устроен человек. Что ему ни делают — он всегда обоснует, что это к лучшему, и приведет десятки доводов.
Против любых утренних ритуалов в период спешки я могу погрешить. Но это не относится к физзарядке. Пятнадцать минут, куда бы я ни спешил, всегда неукоснительно отдаются ей. Поиграв с гантелями, бросаю их в угол, застилаю по-солдатски аккуратно и быстро кровать и, блаженно жмурясь, выхожу на залитую ярким майским солнцем улицу.
Какие могут быть происшествия в такой чудесный день, полный света, тепла, солнца, свежего воздуха, щебетания птиц в парке! Но я ошибался.
Едва я переступил порог дежурной комнаты, как сразу понял, что поступило сообщение о происшествии. По телефону вызывали эксперта, проводника служебной розыскной собаки.
До места происшествия мы добрались быстро. Я стал осматривать труп шофера. Два других наших сотрудника пошли вдоль дороги по высокой росной траве, кустарникам и вскоре нашли ключ от зажигания, фуражку, объедки пищи и две пустые бутылки из-под водки.
Участкового инспектора Иванова, Свинцова и Коржко из уголовного розыска послали ко второму месту происшествия — к колхозной бане — с заданием организовать охрану того, что от нее осталось после пожара до нашего прибытия туда.
Следователю приходится сталкиваться и с убийствами. И все-таки умом невозможно постигнуть, как можно отнять у человека жизнь. С большим нервным напряжением осматриваю еще теплое, податливое и тяжелое тело, распластавшееся на асфальте. Соблюдаю видимое спокойствие. Рядом судебно-медицинский эксперт сноровисто и невозмутимо (может быть, тоже через силу) диктовал глухим голосом:
«…кости черепа лица на ощуп подвижны. В отверстиях ушей, рта, носа — кровь. Огнестрельное ранение в область сердца».
У погибшего в кармане рубашки, под пиджаком, мы обнаружили документы на имя Киселева Ивана Романовича.
Первой, кто узнал об убийстве, была семнадцатилетняя Майя Алимова. Рано утром она пешком возвращалась с поезда домой. В лучах восходящего солнца девушка увидела на шоссе автомашину. Около нее возились люди. Двое бьют третьего. Потом раздался выстрел, и один из троих со стоном упал на асфальт, а двое бросились прочь от машины по направлению к деревне. Майя, подойдя с колотящимся сердцем ближе и увидев окровавленное и беспомощное тело, на мгновение онемела и растерялась. Но справилась с собой, сняла туфли и босиком, стороной, по кювету, бросилась вслед за убийцами к крайним домам деревни (отвага, которой мог бы позавидовать иной мужчина, ведь, оглянись убийцы, девушке пришлось бы худо).
Добежав до деревни, Майя забарабанила в одно, второе окно. Встревоженные люди стали преследовать преступников. Один из них не успел вырваться из оцепления колхозников, заскочил в баню и начал отстреливаться. Через полчаса после начала осады бани оттуда взметнулся черно-оранжевый клуб дыма.
Колхозники подтянули помпу, сунули пожарный рукав в колодец, и струя воды затушила огонь. В бане обнаружили труп преступника с пулей в виске.
У сгоревшего неизвестного был обнаружен пистолет «ТТ» без единого патрона. Последнюю пулю, видно, он пустил в себя. Между тем, извлеченная в результате вскрытия трупа шофера пуля, согласно заключению эксперта, была выстрелена не из «ТТ», а из автоматической мелкокалиберной винтовки, похищенной несколько дней назад из городского музея. Следовательно, скрывшийся преступник остается на свободе вооруженным.
Мне было поручено допросить первого очевидца, а затем выехать в соседнюю область, на которую указывал номер автомашины, оставшейся на шоссе без «хозяина».
— Алимова, — нараспев сказала девушка, войдя ко мне в кабинет. — Меня уже допрашивали.
— Теперь подробнее. Тогда мы просто беседовали.
Девушка в ситцевом платьице, в голубой кофточке, в новых туфлях, с ясным взглядом, села на предложенный мною стул. Щеки свидетельницы заалели от волнения. Светло-голубые большие глаза открылись еще шире.
— Ну, откуда мне было знать, что вот-вот убьют человека? Он же был еще жив, когда я увидела, что происходит.
— По заключению врачей, шофер не выжил бы и без выстрела в него. Перелом свода черепа. Понимаете?
— Конечно. Я собираюсь в медицинское училище. — Она положила на острые колени руки.
— Вот почему вы бесстрашны!
Девушка улыбнулась. А я открыл окно, впуская в кабинет вечернее солнце.
— Что же вы медлили с сообщением в милицию?..
— Да все село за ним гонялось, некому было позвонить. И некогда.
Я подробно записал, во что были одеты преступники, как выглядели, что делали, при каких обстоятельствах один из них заскочил в баню, второй убежал к опушке и скрылся в лесу. Затем протокол дал прочитать и подписать Майе.
Подперев ладонью подбородок, она стала читать, перелистывая тонюсенькими пальчиками листы протокола. Дочитав, подняла на меня глаза и сказала по слогам:
— Про-чи-та-ла.
— Распишитесь под каждой страницей.
Майя попрощалась со мной, тоже как-то нараспев, и ушла. Ее голосок долго висел в кабинете.
Я стал собираться в командировку.
Приехав в село Поземка, где жил Киселев, я первым долгом побеседовал с председателем колхоза, грузным мужчиной, по фамилии Галушка. Вот что он рассказал:
— В колхоз пришла разнарядка на шифер. Ехать за ним — верных триста километров. Охотников на такую командировку немного. Подходит шофер Киселев: «Я поеду». «Согласен, — говорю. — Утрясай с бригадиром Захаром Семеновичем Воропеенко. Он за груз — старший». Через день рано утром прихожу на наряд. Говорят: за шифером уехали. Еще день проходит, вваливается ко мне в кабинет бледный, как мел, Захар Семенович. «Где машина?» — «Там». — «А ты почему здесь?» — «Приедет Киселев, тогда я все расскажу».
Допрос бригадира я начинаю с вопроса: почему он не рассказал, возвратившись в колхоз, правду?
— А кто знал эту правду? Киселев-то уехал с теми жуликами.
— Где вы были, когда убивали шофера?
— Как, разве его нет в живых?
— Давайте по порядку. Начните с выезда из колхозного гаража.
— Вечером мы договорились, что Киселев утром пораньше заедет за мной. Чуть свет он постучал в окно. Я сунул в карман завтрак, вышел, сел прямо к нему в кабину.
— Никого больше с вами не было? По дороге останавливали машину?
— Вот тут в чем вопрос. Жена говорит (вы побеседуйте с ней), что когда Киселев постучал, она посмотрела в окно, из кузова, уверяет, торчала кепка. Я же, когда садился, видел только брезент. Им укрывать должны были шифер. Мне кажется все эти дни, что в том месте, где останавливался шофер, кто-то ударил из кузова по кабине. Навязчиво думается — и все.
— Но если шофер тут же остановился, а вы вышли из кабины, на дороге кто-либо сзади вас был? Или в кузове?
— Не было… Иван Романович говорит мне: иди в деревню, купи яиц, молока, машина надолго испортилась. Ночевать на дороге будем. «Как, — говорю, — ночевать, времени только четыре часа дня, неужели не починишь?» Отвечает: «Починить починю, да куда на ночь глядя ехать, где в городе ночевать? В гостинице места не бронировали».
— Что же вы сделали? — направляю я бригадира к главным вопросам следствия.
— Расстелил брезент на обочине, лег. Полежал, пока стало холодно, доел сало с хлебом. Шофер полез в кабину спать, а мне говорит: «Ты что, шифер уже везешь, боишься груз оставить? Иди в село ночевать. Я за тобой заеду утром».
— Разве он знал, у кого вы будете ночевать?
— Вот и я об этом подумал.
— Что же не спросили?
— Поздно сообразил. Лег я в колхозной риге, и вдруг среди ночи как ударит в голову то, о чем вы спрашиваете. Куда он заедет? Что у него на уме? Он в деревне новый человек. Жинка его, Елена Прохоровна, у нас ветеринарным фельдшером працует. Слухи были, что другая у него есть. Может, думаю, жену задумал бросить с тремя пацанами? Я и махнул враз к дороге. Еще издали слышу разговоры. С кем он там гутарит? Осторожно подхожу, вижу: трое неизвестных и Киселев. Шофер одному говорит: «Ты второй день морочишь мне голову». А тот со всего размаху как даст ему оплеуху. У меня сердце в пятки ушло. Двое стали вроде успокаивать третьего, здорового, плечистого. «Миша, не надо, он сам поедет». А тот опять как гаркнет: «Ты что, не веришь? Откуда я взял ее имя?» Иван сразу отвечает неуверенно: «У меня здесь старший в деревне ночует». «Вернешься к утру», — отвечал здоровяк уже мягче.
Я увидел: трое сели в стоящую впереди «Волгу», пропустили Ивана Романовича на машине и следом поехали за ним.
— Почему не заявили? — спросил я, невольно беря под сомнение путаные показания бригадира.
— Утра дожидался. Тысячу раз казнил себя, что не разбудил местного председателя колхоза или сельсовета.
Он стал говорить, что покажет место, где просидел в кустах, и противно моргал красными глазами.
Бригадир ушел, согнувшись, точно у него болел живот, а я выписал на листок: «вторые сутки голову морочишь», «сказал ее имя», «приезжала к Киселеву другая», «живут здесь недавно». «Был ли Киселев судим, об этом никто не знает в колхозе. Что скажет жена?»
Рассыльную я послал за Еленой Прохоровной Киселевой, а сам вышел подышать свежим воздухом.
Только что прошел сильный дождь. Лужи дождевой воды — по всей дороге. С листьев яблонь и черешен сползают крупные капли. Вот-вот, кажется, проглянет солнышко.
Отсюда, от здания правления колхоза, юго-западная часть села как на ладони. Вон поднимаются гуськом по тропинке на подъем запоздавшие к обеду колхозники с поля. О селах я имел смутное представление и, приехав сюда, готовился встретить узкие кривые улочки, заселенные приплюснутыми к земле избенками с подслеповатыми оконцами, а увидел строгие кирпичные и белые саманные дома, с фасадом в пять-шесть окон городского типа. Крыши — под красную тяжелую черепицу. Центральная улица заасфальтирована.
Чувствовался достаток и здесь, в помещении правления. На стенах дорогие картины. Я осмотрел их и остановился перед «Корабельной рощей» И. Шишкина.
Жена Киселева держалась спокойно, без суетливости. Попросила разрешения снять с себя и девочки мокрые плащи. Деловито перекинула их через спинку стула и, тяжело присев, сказала, словно самой себе:
— Третий день дождь. Ферму затопит.
И как вошла женщина с хмуро сдвинутыми бровями, так и не смягчила суровое выражение лица на протяжении всей беседы. Я готовился, что она станет задавать мне вопросы, на которые не смогу ответить, поэтому испытывал беспокойство, ожидая прихода Киселевой. Но все повернулось иначе.
— Что вы можете рассказать о выезде вашего мужа в командировку? — задал я вопрос Елене Прохоровне.
Белокурая черноглазая девчонка лет семи беззаботно вертелась у колен матери. Я ей дал лист бумаги и карандаш.
— Он часто брал ее в рейсы, — взглядом показала Киселева на дочь. Затем продолжала: — Иван сказал вечером, что едет в командировку. Собрала ему заранее завтрак. Легли спать. Он ворочался с боку на бок. Говорю: «Спи, а то аварию сделаешь». Отвечает: «Пойду покурю». Долго его не было. Думаю, наверное, беспокойная душа, к машине пошел. Заснула. Утром вдвоем чуть свет проснулись. Он торопливо ушел в гараж.
— Личные счеты к мужу кто-нибудь имел?
— В селе нет. Председатель им доволен, в гараже — тоже.
Уткнувшись разом в полу кофты, она приглушенно зарыдала, затем вытерла глаза концом косынки, сдавленным голосом сказала:
— Похоронить надо. Пусть дети ходят на могилу.
Я объяснил женщине порядок выдачи из морга трупов.
— С бригадиром у мужа не было недоразумений?
— По-моему, у такого бригадира ни с кем нет недоразумений.
— Извините, что это за другая женщина у Ивана?
— До меня доходили слухи, но он отрицал.
— Муж судим?
Женщина ответила отрицательно.
Я записал показания жены погибшего, дописал, во что он был одет — рубашка светло-голубого цвета, слева нагрудный карман, брюки галифе, солдатские, сапоги яловые, серый пиджак, — и дал листки прочитать Елене Прохоровне.
— Наверное, темно, — включить электричество?
— Спасибо, — поблагодарила женщина.
Минут пять я смотрел на каракули притихшей белокурой девочки, затем повернулся к окну. В четыре часа деревню сковывали сумерки.
Я щелкнул выключателем и заметил, что Киселева все это время задумчиво и отрешенно смотрит на одну и ту же страницу.
За окном небосвод с грохотом раскололся. Молния разбила на мелкие куски небо, словно блюдце.
Киселева вздрогнула, передала мне обратно протокол.
— Не могу, плывет перед глазами…
Я вслух прочитал ее показания.
Затем Киселева грузно встала, свернула изрисованный дочерью лист бумаги, напомнила девочке сказать дяде «Спасибо» и «До свидания», взяла за руку и неверной походкой вышла из кабинета.
Едва женщина ушла, дождь так же внезапно утих, как и начался. Я двинул створки окна, распахнув их. Меня обдало свежестью мокрых садов, зелени, цветов.
Решил сделать передышку, выйти на лоно сельской природы и как следует подумать, кого здесь еще допросить, какие вопросы меня могут интересовать в этом далеком от места преступления селе.
С высокого берега реки дома тонули в буйных садах. Их крыши глядели, как поплавки среди моря.
Над головой пронесся бекас, вытянув вперед длинный клюв. Безобидная ящерица вынырнула из-под ног и зарылась в песок.
А я стоял и смотрел на спокойное течение реки, в которой зыбко отражался зеленый берег. На горизонте, куда укатывалось вечернее солнышко, еще прижимались друг к другу красновато-серые от заката облака.
Вечером решил допросить жену бригадира Воропеенко, сторожа гаража и некоторых шоферов, а также на выбор пять-семь человек жителей села, хорошо знавших образ жизни семьи Киселевых.
Поздно ночью я закончил работу и, не получив ничего к тому, что имел в деле, усталый, возвращался в Дом приезжих. Лишь жена бригадира, бойкая и расторопная женщина, уверенно заявляет, что в кузов, пригнувшись, полез человек. Если это так, то «пассажир» мог скрыться от бригадира под брезентом. Кто этот человек? На этот вопрос мог бы ответить Киселев, будь он жив.
Я взял полотенце и пошел мыться в теплой протоке, проходящей в низине под самой моей «гостиницей».
Надел плавки, залез по мягкому илистому дну в воду по грудь и минут десять обливал себя пригоршнями нагретой теплыми дождями воды. Свежий, оставив усталость в реке, поднялся по тропинке, бегущей среди ивняка, в отведенную мне комнату.
«Завтра Шерлок Холмс отправляется ни с чем восвояси».
С такими малоутешительными мыслями открываю дверь и вижу — встает навстречу местный участковый инспектор, двухметрового роста детина, по фамилии Квартальный, с которым я познакомился в первый день своего приезда.
— Что случилось, Денис Гапеевич? — всматриваюсь в глаза милиционера, пытаясь угадать, зачем он пожаловал в двенадцать часов ночи.
— Извиняюсь, что не в урочный час, Киселева от вас — да ко мне. «Не все, — говорит, — сказала следователю, утаила малость». Я ее — за бумагу. Вот собственноручные показания.
Я развернул протокол, титульный лист которого заполнен на украинском языке, и стал вникать в слова, написанные мужским бисерным почерком.
«Из чувств личной безопасности, чтобы и с нами не рассчитались, укрыла от следователя, думаю, немаловажные сведения. К сожалению, мой муж Киселев Иван отсидел срок вместе с Матвеем Тананыкиным за кражу в совхозе зерна. Пшеницу продали, и два дня муж, Матвей и его сестра, непутевая Зинаида Ваксина, не показывались в деревне, прожигали «выручку». С той поры, пока его не забрала милиция, спутался он с Зинкой. Мне говорит: «Последние дни, мать, гуляю, ты уж разреши».
Срок у него был немалый, а вернулся прямо ко мне. Плакал, как баба, что промашку в жизни допустил, извинялся за причиненную мне обиду, благодарил, что четыре года ждала его, передачи возила. А Зинаида, совсем рехнулась, проходу ему не давала, тянет к себе в избу. «Брось, — советует ему, — Елену», — меня, значит. «У нас все есть». И действительно, Зинаида каталась в богатстве, как сыр в масле. Обшивала деревню втридорога и еще откуда-то доходы имела. Мы собрались и уехали на Украину, чтобы ничто не напоминало прошлое.
Был слух, что какая-то приезжала и сюда. Но Иван отрицал, может, не хотел меня расстраивать. В эти дни, когда пошли разговоры, что к Ивану «старая зазноба» приехала, загорелся у нас стог сена во дворе, дом отстояли.
Два года с Иваном не могли нарадоваться согласию, жили душа в душу. Деток растили. Весь грех я кладу на Зинку Ваксину, будь она трижды проклята, а доказать ничем не могу».
И тут меня осенило. Я торопливо спросил:
— Когда поезд в сторону Конотопа?
— Считаете, что надо ехать?
— Ни одной минуты, или, как вы говорите, «хвалыны», не медля. Проси у председателя машину.
— Могу на мотоцикле.
— Тем лучше.
Я бросил в свой огромный портфель мыльницу, электробритву, рассчитался с хозяйкой и сел в пыльную люльку мотоцикла. Через час с небольшим мы преодолели шестьдесят километров асфальтированной дорожной ленты, и я благодарно помахал рукой Денису Гапеевичу Квартальному из тамбура поезда.
Зашел в купе, расстелил постель на верхней единственной свободной полке и полез туда не спать, а только пока собраться с мыслями.
Два пассажира в полумраке купе сладко похрапывали. Но, кажется, и во сне слышали пронзительный свист тепловоза, на секунду притихли с тем, чтобы захрапеть еще громче.
Третий обитатель купе, несмотря на поздний час, с унылым видом склонился над столиком и на малой громкости крутил зубчатое «колесико» транзистора. Несколько раз метнул на меня взгляд, надувшись как мышь на крупу. Не размягчилось выражение лица, когда из его приемника послышалась веселая музыка и голос Аллы Пугачевой.
Он поднял голову и флегматично изрек:
— Я немножко мешаю, но у меня дело идет к бракосочетанию.
— Так и должно быть, — ответил я. Мужчина вновь стал привязываться:
— Томик Блока или Поля Элюара не желаете по сходной цене?
Я закрыл глаза и сделал вид, что сплю. А пассажир бормотал:
— А может быть, Сашку Грина… по странам и континентам…
Я же хотел только простой вещи: тишины, чтобы никто мне не мешал обдумывать ход следствия.
Я ворочался с боку на бок, ложился навзничь и зарывался лицом в мягкую подушку. Сон, который был мне так необходим, чтобы прямо с дороги можно было приступить к серьезным допросам свидетелей в селе Крапивная, на родине Киселева, не приходил. Наконец меня сковала тяжелая дрема.
Проспал я часа четыре. Вышел в коридор вагона. В предрассветной голубизне, за мостом, вырисовывались приближавшиеся очертания домов. Еще несколько минут, и я прибыл, как говорят, по назначению.
Меня никто не встречал, никому я здесь не был нужен. Мне предстояло искать необходимых свидетелей. Первое, что я сделал, — направился прямо в сельский Совет, к председателю.
Человек с обветренным, задубленным морозом и солнцем лицом поднялся мне навстречу. Знает ли он Ивана Романовича Киселева? Знает, здешние, кому за сорок, редко из сел выезжают, а этот снялся с насиженного места. Какая тут история с ним была? Не так, чтобы и значительная. Спутался с местной красавицей одинокой Зинаидой Александровной Ваксиной. Да потом порвал.
О Зинаиде председатель сказал три слова:
— Проворная, лукавая, смазливая.
— Чужой человек у нас, как на ладони, — говорит мне председатель, когда мы с ним шагали по деревне к дому Зинаиды. — Был у нее дня три мужчина, видели соседки, а вот как и что, не знаю. Одна сейчас живет, временный был, видно.
Мы постучали в крашеную дверь.
— Входите, не заперто, — раздался сочный женский голос.
— Она и есть, — шепнул председатель и машинально погладил руками лацканы своего хлопчатобумажного пиджака.
Хозяйка сидела перед зеркалом в модной меховой шапочке, нейлоновой кофте, держа перед губами помаду.
— Ой, сколько гостей, — непринужденно проговорила Зинаида, но я успел заметить, как тень беспокойства застыла в ее карих глазах.
Квартира обставлена самой что ни на есть городской мебелью.
Да, к ней заезжал старый приятель. Фамилия? Не то Сидоров, не то Иванов.
— Это старого-то приятеля имени не знать, — весело пристыдил я Зинаиду Александровну.
— А вы, простите, из ОБХСС?
— Следователь из милиции.
— Ой, как страшно, — произнесла она темпераментно и передернула в судороге плечиками, взвихрив на них пушистые кружева. — Я немножко знаю вашу профессию, по книжкам. Сама хотела после десятилетки поступать.
— Вы? — вырвалось у меня.
— Да, я! Что ж тут удивительного?
— А я не думаю удивляться. Мне необходимо вас официально допросить. Пойдемте в сельсовет.
— До этого мне нужно с вами с глазу на глаз побыть, — кокетничала Зинаида. — Сообщить кое-что. Сергей Ильич, оставьте нас.
Я остановил председателя.
— Стоит ли, Зинаида Александровна? Председатель сельсовета свой человек, стесняться его не следует.
Она чуть обиженно оттопырила влажную губу и разочарованно посмотрела на меня. Затем нехотя вслед за нами пошла в сельский Совет.
Я долго записывал показания Зинаиды, этой тридцатипятилетней женщины, живущей с большим достатком.
— С этим «Ивановым» или «Сидоровым» у вас серьезно? — спросил я, инстинктивно почувствовав, что мой вопрос такую женщину не смутит.
Она немедля отрапортовала:
— Легкие увлечения.
— А найти его сейчас можно?
— Разве он сделал что-нибудь противозаконное? — Прямо и настороженно глянула она на меня, но, не выдержав моего ответного взгляда, стушевалась, одернула на коленях юбку и повернула голову в сторону председателя, которого я от себя не отпускал, опасаясь какого-нибудь фокуса со стороны этой легкомысленной женщины.
— Нам просто есть смысл встретиться с вашим возлюбленным, но не вздумайте ему об этом сообщить.
— Я не знаю, где он. Случайный человек для меня, если хотите правду. Чай, не старуха, чтобы не пользоваться хотя бы и временными, — откровенно выпалила Зинаида, вздернув брови, как бы возмущаясь тем, что ей не верят.
Я понимал, что она лжет, но решил продолжать игру, слушая ее то спокойные и самоуверенные, то нарочито взволнованные ответы. Наблюдая за выражением ее лица, я делал с полным отчетом для себя вывод: актриса.
Вот она придвинулась ко мне и заговорщически затараторила:
— Марфа, та гонит, сейчас застанете. И продает рубль — стопка. Вот кого, пока вы здесь, надо приструнить. А любовь — все это вздор.
— Неужто вздор? — иронизировал я.
— Приспосабливаются бабы к мужику да на сторону зырят. Вот и все возвышение. Семья нужна. За мужем, как за каменной стеной. Делай что хочешь, муж — дурак. А я ночь переспала — следователь приехал. Одиночка, потому загородиться нечем.
— Зинаида Александровна, про вашу любовь мы к слову спросили. Ваше личное дело, где влюбляться и с кем, но коль следствие заинтересовалось некоторыми деталями и вас о них спрашивают, согласно статье уголовного кодекса вы сами можете быть привлечены к ответственности за отказ или дачу ложных показаний.
От Зинаиды я потребовал невыезда из села, отпустил ее домой, а сам стал перечитывать материалы и набрасывать план мероприятий. Прежде всего надо допросить тех свидетелей, кто видел неизвестного в деревне, уточнить его приметы, одежду, черты лица. Если не сойдется с показаниями Зинаиды, провести очные ставки. Зинаида при допросе отрицала связь с Киселевым даже до его ареста, в то время, как хвасталась трактористу Зорину, посетившему ее под хмельком неделю назад, что она наведывалась к Киселю, он опять будет ее или она «пустит дружка по миру».
Необходимо произвести обыск у Зинаиды. «Необходимо, — твержу себе. — Воспользуюсь своим правом исключительного случая. Сейчас же сделаю обыск, а потом сообщу об этом прокурору». Беру понятых — и вновь в ее дом.
— Что, следователь, деньги, небось, будешь искать? Сразу говорю, нет их, вот пять рублей наличными на неделю прожитья. Верь слухам больше. Пирожные из яичных белков делаю! Платья шелковые с бахромой ношу!
Зинаида была в сумасшедшем припадке. Ее, умевшую час назад показать себя перед следователем в лучшем свете, было не узнать.
— Да, да, я грешна. Люблю рестораны, танцы, вино, мужчин худощавых и лысоватых. Ищите.
Терялся в догадках, что у нее может быть криминального в квартире: награбленные кем-то деньги, золото или сам «Сидоров» на чердаке? А оказалось всего лишь, что она не успела до нашего обыска уничтожить письмо брата.
«Зиночка, к тебе едет Хабаров. Наш шеф. Устрой его как можно лучше и сведи с Киселем».
— Ну, вот видите, как неплохо закончилось, — стараясь изо всех сил казаться спокойным, сказал я натянутой, как струна, Зинаиде. А она плюх передо мной на колени.
— Расскажу, не срами перед деревней. Я ни в чем не виновата.
— Адрес брата.
— Приморский край. Был в тех местах вместе с Хабаровым. Срок новый получил. Зачем меня втягивает?
— Хабаров к Киселеву ездил?
— Не знаю.
— Лжете. Вы ему дали адрес Киселева. А знаете ли вы, что Иван Романович на… — я хотел сказать «на том свете», но вовремя остановился, вдруг это еще рано говорить, и я выпрямился, — настолько переменился, что вряд ли ваша затея привела бы к положительным результатам?
О, как я ждал сейчас кого-нибудь на подмогу. Один я выбился из сил физически и морально. На мои плечи легла дьявольская нагрузка: принимать важные для следствия самостоятельные решения. На следующий день я доставил Ваксину в управление внутренних дел.
Генерал ловко повертел, помял пальцами папироску, поднес к ней огонек, двумя глубокими затяжками раскурил ее.
— Подсаживайтесь ближе, угощайтесь. — Начальник управления легонько толкнул по столу коробку «Казбека», затем поправил очки, оглядел присутствующих начальников отделов и опергруппу во главе с прокурорским следователем Валерием Васильевичем Лаховым.
Я встал и начал, подавляя волнение, пересказывать показания Киселевой, бригадира, Зинаиды и других второстепенных свидетелей.
Лицо генерала было задумчивым, серьезным. Рубашка с золотыми погонами плотно облегала широкую грудь. Он стряхнул пепел с кончика папиросы и по ходу моего доклада задал вопрос:
— Вы все взвесили в смысле обоснованности ареста Зинаиды? Нужно, кстати, ей доказывать и поджог хозяйства Киселевых.
— План, который выполняет Свинцов, только на это и направлен, — ответил Кирилл Петрович, начальник следственного отдела.
— Ну, следует не только на это. — Генерал задумчиво поправил очки, потом услышал в углу шепот, легонько постучал ладонью по краю стола, напоминая о внимании.
Я окончил. Генерал еще раз затянулся, пустил кольцо дыма и взмахом руки разогнал его над собою, наклонился к пепельнице, придавил в ней остаток папиросы.
— Товарищи, час назад с прокурором области и начальником отдела уголовного розыска мы решали ребус. И, кажется, решили. Предстоит серьезная операция по проверке гражданина Рылина, вернувшегося несколько недель назад из заключения.
Вошла секретарь и, стеснительно улыбаясь, поставила на стол тарелочку с двумя бутербродами.
— Запасаюсь, — невесело улыбнулся краем губ генерал и, обернувшись к стене, всунул вилку электрического чайника в розетку. Затем включил свет. Зеленые шторы на окнах стали еще нежнее. Генерал закончил мысль: — В общих чертах операция намечена. Кому поручить отдельные участки ее выполнения, обдумают начальники отделов.
Заместитель генерала полковник Федор Леонтьевич Щелкунов только и знал, что ворошил свои густые с проседью волосы, волновался. Видно, его план претворялся в жизнь. А он мастак был придумывать комбинации.
От генерала я вышел, не зная, участвую ли в названной операции, или мне можно после пяти дней отсутствия вернуться в свою холостяцкую постель.
Зашел к себе в кабинет. После долгой разлуки он, как живое существо, встречал теплотой и уютом. Наверное, соскучился без хозяина. Зазвонил телефон. Я снял трубку.
— Это милиция? — раздался в ней женский голос.
— Управление внутренних дел.
— У меня повестка, я бы хотела узнать, зачем меня вызывают.
— Ничего не могу сказать, никого не вызывал. В повестке есть фамилия следователя, обратитесь к нему и узнаете.
Не успел я положить трубку и спросить у Кирилла Петровича, можно ли мне идти отдыхать, как раздался снова звонок. Он сам мне звонил:
— Зайди ко мне.
Спускаясь с третьего на второй этаж, я на лестнице встретил Людмилу Григорьевну Свинцову.
— Где Виктор?
— В командировке.
— Это я знаю, а где и когда приедет?
— Скоро, скоро, дорогая Людмила Григорьевна.
У меня поднялось настроение, стало приятно душе от того, что о моих товарищах так беспокоятся жены. Не мог сдержать улыбки. Может быть, и мне пора обзавестись милой женушкой, которая вот так же будет делить милицейские тревоги. Но Людмила Григорьевна сделала вид, что не замечает моей веселости. Она сердито бушевала:
— Подумать только, врач может семье говорить, куда едет, что делает, учитель может, инженер тоже может делиться с женой, а они не могут, попросту не хотят, дым на себя напускают.
«Нет, — решил я, еле-еле успокоив женщину, — рано мне еще думать о собственной «половине».
Чтобы ввести в курс дела читателя, которому надо понять так же, как в ту пору и мне, о какой «операции» говорил генерал и для чего меня вызывал следственный начальник, необходимо вернуться немного назад.
К участковому инспектору Смолякову, принимавшему в тот день на заводе граждан по личным вопросам, обратилась член заводского комитета Вера Васильевна Прохорцева:
— Соседка моя, Антонина Ивановна, «муженьком» подозрительного типа обзавелась, да и сама она озлобленная, недоброжелательная. При случае обратите внимание.
И вот теперь Вера Васильевна Прохорцева сидела в кабинете моего начальника и как ни храбрилась, не могла унять во всем теле дрожь от непривычного предложения. Я должен был немедленно на правах племянника переселиться в ее квартиру.
— Этого требует дело, — убеждал ее Кирилл Петрович. — Мы разыскиваем опасных преступников, очень опасных, — сделал ударение Кирилл Петрович на слове «очень». — Вы должны нам помочь. Вы, кажется, даже член месткома?
— Завкома, — поправила смущенно женщина.
— Вот видите… На кого же нам опираться, от кого ждать помощи?
— Да я не возражаю. Для дела…
Придвинувшись к столу, втроем мы обсудили детали комбинации: как убедительнее поселиться в квартире на правах родственника Прохорцевой.
Решили: Вера Васильевна сейчас же прибежит домой с заготовленной Кириллом Петровичем телеграммой и оповестит всех, что приезжает, мол, племянник. Благо у Веры Васильевны их на самом деле три, и игра должна быть как можно приближеннее к «боевой обстановке».
Вера Васильевна встала, покрыла свой высокий белесый начес косынкой, улыбаясь, смотрела на меня и, видно, на себя тоже, как на людей, задумавших играть в детскую, но опасную игру.
В первом часу ночи, сотни раз пройдя инструктаж и репетиции, я с чемоданом в руке громко в коридоре сообщил «тете» новости, переступив порог ее квартиры.
Утром Антонина Влажнова, женщина с зелеными и как будто пустыми глазами, в узеньких брючках, зашла к Вере Васильевне, и та представила ей меня. Влажнова сразу с предложением:
— Заходите к моему бездельнику, сами скучать будете меньше, и мой Николай даст отдохнуть пружинам дивана. Валяется целыми днями, вот жизнь кому. Слесарь же отменный, — наигранно обидчиво говорила Антонина Ивановна Влажнова. — Привела в дом — в одну неделю обещал устроиться, так поди ж ты, бьет баклуши. Фамилия-то неприличная — Рылин.
Я взял припасенную на этот случай бутылку водки и вместе с Антониной Ивановной пошел в гости к ее соседям.
В кухне чистил картошку смуглолицый, черноволосый, как цыган, с кустистыми бровями лет сорока мужчина. Он, не вставая, поздоровался со мной и молча продолжал делать свое дело.
— Бросай бабью работу! — зло крикнула на Николая Антонина. — Потолкуй со свежим человеком.
— Толкуй сама, раз привела, — буркнул он. И, обернувшись, быстро бросил взгляд на меня. Этот самый Николай Рылин.
Я развернул из газеты и со стуком ставил на стол поллитровку. Николай поднял глаза, медленно вытер руки о брюки:
— Это нас устраивает. Таким пузырькам рады завсегда. Распить могем.
Николай еще раз вытер, теперь уже полотенцем, руки и подошел к столу. Нетрудно было догадаться, что он исстрадался без алкоголя. «Залетный» пил много и терял контроль над собой. Болтал обо всем, что у трезвого было на уме. Но о том, что я ждал от него, не вел пока речи, все больше твердил о своих переживаниях, говорил, что Антонина баба-кулак и его держит в ежовых рукавицах, что она змея тропическая и только по большой нужде он согласился с ней жить.
Вошла Антонина в забрызганных грязью чулках.
— Ты пойдешь сегодня в отдел кадров? — спросила в упор она Николая.
Тот, не моргнув осоловелыми глазами, выдержал ее взгляд.
— Пойду, пойду, отвяжись, худая жисть.
Вид у Николая был неприличный. Засаленный пиджак с темными пятнами, торчащие вихры немытых, лоснящихся волос. Он явно опускался.
Третий день я «пил» с Николаем. Он обо мне знал больше, чем моя родная мамаша. Я рассказывал про рыболовный траулер, на котором хожу в море, обещал через неделю взять его с собой.
— Здесь ты пропадешь.
Вера Васильевна принесла мне записку. Писал Павел Коржко.
«Терпение, в городе, судя по приметам, бродит Хабаров».
А было так. На улице Коммунаров в доме № 117 по объявлению вошел незнакомый мужчина и, предъявив документы на имя Виталия Савельевича Стрельцова, снял сдававшуюся Пряхиными комнату. Жил два дня, но прописываться не торопился. Об этом узнал участковый Свиридов и на следующий день рано утром пришел в дом Пряхиных, чтобы проверить у жильца документы, что называется, в постели. Но того и в такую рань не застал в доме: как сквозь землю провалился.
— Только-только был, — недоумевала хозяйка. — Видела же, умывался.
Жилец больше в квартиру Пряхиных не пришел.
А Николай окончательно спился и проникся полным доверием ко мне.
— Когда уезжаем? — сонно спрашивал он.
— А с чем ехать? Мои деньги пропили, тебе дружок не несет.
— Принесет, тот не надует. Мужик-кровопиец, а силен. Судим семь раз и сбежал!
— Сейчас-то? — недоверчиво переспросил я. — Там колючая проволока.
Самолюбивый и мнительный, Николай был задет за живое.
— Говорю, сбежал. Вместе тельпужили. Я по сроку вышел, а он драпа по тайге.
— Как это можно по тайге? — сомневался я.
— Как? Очень просто для него. Сняли Мишку с работы… (У Зинки в записке тоже Михаил, — мелькнуло у меня в голове) и направили в изолятор с двумя бойцами. Привезли к зоне соседней колонии. Один олух пошел узнать, как сдать заключенного, а второй курил. Мишка бросил вещмешок, метнулся в ворота стройконторы, перемахнул через двор, выломал в заборе доску, дальше рукой подать — тайга. Сзади пах, пах. Миша мой скинул робу — под ней цивильная куртка и брюки.
— Просто получается, — подлил я масла в огонь.
— Иди, попробуй, просто или нет, — горячился Николай. — Я — Цыганок, меня все в колонии знают, неделями мог прикидываться глухонемым, прибивал себя за шкуру к нарам, а не рискнул бы. Пуля в горб смотрит.
— Ерунда! — не унимался я.
— Ерунда! Он вышел на трассу, — махал у меня перед лицом корявой, тяжелой рукой Цыганок. — На попутной машине приехал к левому берегу Колымы. Ты был там? Нет! Сообрази, четыре дня человек скитался по тайге, прежде чем попасть в поселок. Ты знаешь его?
— Мишку?
— Спрашиваю про поселок… А я его, как свои пять мозолистых знаю. — Он растопырил пальцы перед своим носом. — Я против него гнида неполноценная, хотя дважды веревку на шею накидывал и стул из-под ног выбивал. Чувствуешь, поржавели голосовые связки.
Я его больше не слушал, уложил на диван, пришел в «свою» половину и написал Павлу, чтобы он проверил спецтелеграммой, кто сбежал в начале мая этого года по Магаданскому управлению.
Утром верный наш связной Вера Васильевна принесла ответ:
«Бежал Михаил Хабаров. Повторяю, он гуляет у нас по городу, будь готов, может зайти к Цыганку».
Нам нужен был человек, который бы отбывал наказание на Севере. Подошла кандидатура Владимира Ишкина, в прошлом много хлопот доставлявшего милиции. Вернулся Ишкин из заключения и поставил крест на своем непутевом прошлом, его словно подменили. Закончил среднюю школу, женился. Его задача теперь — часть всей нашей операции — войти в доверие к Цыганку, поделиться воспоминаниями, намекнуть, что «старое» дело он не бросил, и уточнить, есть ли у Рылина оружие. Цыганок о пистолете ничего не говорил мне.
Дальнейшие события развивались в нашу пользу. Антонина принесла на имя Рылина конверт. Вертела его и вслух удивлялась:
— Ни одного штампа, откуда письмо?
— Это я его с днем рождения поздравил, — сморозил я. Антонина успокоилась, стала варить ужин.
Я помочил теплой водой заклеенные места и вытащил из конверта вчетверо сложенный почтовый листок бумаги. Было написано:
«Гад, прикончу, если не вернешь игрушку».
Я заклеил, подсушил конверт и положил его на прежнее место.
Из бани ввалился Цыганок. Я следил за выражением его лица, когда он торопливо разорвал конверт и вдруг стал бледный, как стена.
Он начал ко мне приставать, кусая губы:
— Выручи. Отнеси штучку одну, скажу — куда.
— А сам?
— Боюсь. Зверь он.
— Мишка-то?
— Неважно. Твое дело передать и сказать: «Цыганок заболел, к нему нельзя».
— Ищи дурака в другом месте.
— Тебя он не тронет, в людном месте встреча.
— А ты попроси Володьку Ишкина.
К тому времени они были уже знакомы. Николай хлопнул себя ладонью по лбу.
— Точно.
Рылин инструктировал Ишкина и передавал ему пистолет без меня.
— Хочешь, поедем сегодня, — говорил он, заискивающе и жалко заглядывая мне в лицо. — Женщину бы мне — не Тоньку. Эта тонкостей душевных не понимает.
У меня был один стальной аргумент.
— А деньги?
После этого Николай задумывался и умолкал. Я пьяной походкой подошел к окну, думая о своем. Невольно вспомнил командировку на Украину. Там давно расцвели цветы, а у нас кусты черемухи еще только в бутонах, собираются распуститься. Почему-то вдруг почувствовал усталость. Если бы кто-то заставил проделать всю работу снова, казалось, что не хватило бы сил.
— Кто бы вошел в мое положение, — канючил пьяный Рылин. — Для меня Михаил — бог, скажет: прыгай с третьего этажа — прыгну. Знал бы ты, как по струнке мы у него ходили там…
Рылин стал молча и сосредоточенно, словно и не пил водку, ходить по квадратной влажновской комнате.
И я с усмешкой вспомнил слова Антонины: «Он такой, что кому угодно поначалу голову заморочит». Эта грязь, мерзость, чудовище, убийца только и мог произвести впечатление на полуграмотную женщину.
А между тем события шли своим чередом. Ишкин вручил пистолет сотрудникам милиции. Стоило только на него взглянуть, чтобы убедиться, что оружие изготовлено из малокалиберной винтовки. Эксперт стал выявлять номер на затворной части, спиленной преступниками. Три последних цифры — 175. Из музея похищена винтовка 3175. Баллистическое исследование подтвердило, что извлеченная из тела погибшего шофера Киселева пуля выстрелена из этого пистолета.
Теперь предстояло вручить пистолет по назначению и в этот момент задержать Хабарова, а после — Рылина.
Мой подопечный волновался, передаст ли пистолет Владимир Ишкин.
Рылин раскупорил новую бутылку водки и вертикально опрокинул ее. Водка забулькала, наполняя до краев стакан.
Цыганок залпом выпил. Через минуту, мне показалось, он снова «окосел».
— Я страшно раскаиваюсь, — прижимал руки к груди Николай. — Ну, явлюсь я в милицию, расскажу, так кто мне поверит, что я сам жертва? — ревел он, насупив кустистые брови. — Когда приходит Антонина?
— Тебе лучше знать, — как можно бесшабашнее выбирал я тон.
— В двенадцать ночи! Во когда!
— А вдруг он не верит мне ни на йоту, — подумал я, — а так же играет в прятки, и никакому Мишке «штучку» нести не надо? Он просто проверяет меня и Ишкина?
Тут же я себя успокоил. Не может быть, уж очень тупым и недалеким виделся мне Цыганок.
Я прикорнул на диване, закрыл глаза. Одиннадцатый час вечера. Если «операция» еще не завершилась, то вот-вот завершится.
Рылин чертыхнулся. Лишь только один он знал, какой крайний срок придумал Хабаров для передачи ему оружия. Если бы я это знал, то, может быть, меньше бы волновался. Пока Цыганок о том, что нет с известием Ишкина, не проронил ни слова. Значит, время не вышло. Без пятнадцати одиннадцать…
Я вспомнил портрет, нарисованный нашим художником со слов Зинаиды и свидетелей, видевших Хабарова в деревне Крапивная.
Крупный подбородок, плоский, скошенный лоб, полукругом заросший темно-русыми волосами, глубоко сидящие, точно ввалившиеся кнопки, маленькие глаза. Сплошные, как говорят, архитектурные излишества и недотяжки.
Мой подопечный тоже чем-то оригинален. Тупостью. Беспредельной тупостью. Из-за стола вдруг раздалось:
— Бр-р-ыть.
Рылин мог бы рассказать мне о своих отношениях с Хабаровым многое. Освободившись из колонии, он несколько дней ждал Хабарова во Владивостоке, а затем в Комсомольске-на-Амуре с украденными им для «главаря» документами на имя Стрельцова Виталия Савельевича. А дождавшись, они вдвоем «направили стопы» к Шевчуку — их дружку, освободившемуся годом раньше. Во всем была четкая договоренность.
Добравшись до крупной станции, они дали Шевчуку телеграмму о времени приезда.
Рылин в вагоне познакомился с Антониной, ехавшей от находившегося на Севере мужа, и та немедля променяла «кукушку» на «ястреба», доставила Рылина к себе в комнату. С Шевчуком, встречавшим их, пошел Хабаров.
И если бы я заинтересовался и дальше, а Рылин был бы таким простаком, что продолжал бы рассказывать свою «эпопею», он мог бы поведать сразу, не дожидаясь допроса, как в первую же ночь он и Хабаров подошли к городскому музею и, пока Антонина была в ночной смене, принесли к ней в квартиру малокалиберную винтовку, отпилили ствол, сняли ложе и сделали маленький, удобный для ношения в кармане брюк пистолет.
Затем бы он рассказал, как жену и ребенка Шевчук отправил на неделю в деревню, готовясь для приема, по их расчетам, на десять тысяч товара, похищенного из намеченного универмага на ст. Елецкая. Эту станцию выбрал Хабаров по двум причинам — прежде всего, это в другой области, а воровской закон велит, не живи, где воруешь, и не воруй, где живешь, и, во-вторых, невдалеке от этого места живет сестра оставшегося еще в заключении Тананыкина. Имя той женщины Рылин, по своему обыкновению, забыл, но главарь шайки делал на нее большую ставку. Через нее он должен был познакомиться с «подельником» Тананыкина, шофером Киселевым, и тот на машине будет надежным их транспортным агентом по переброске шерстяных и шелковых рулонов ткани к месту сбыта. Сейчас нужны были, как никогда, деньги. Наладить их «производство» обещал высокомерно Хабаров, и только на них — Цыганка и Шевчука — цыкал:
— Планы проверены, возражений не должно быть, делайте точка в точку, как я велю, а теория о неотвратимости наказания — это пыль в глаза для слабонервных.
Многое мог рассказать, не дожидаясь следствия, наклонившийся над фужерами и тарелками Рылин. Мог он поведать то, что я и те, кто принимал участие в этой «операции», узнали только потом из его показаний… Единственное, чего не знал в ту пору Рылин, — что одного из соучастников — Шевчука — уже не существует, и опаленный пламенем прах его развеян по ветру.
Трусливый Рылин ни к кому не шел первым после «мокрого дела». Возможно, он и сделал бы шаг к этому, но мое вселение к нему и компанейское развлечение несколько облегчили одиночество, он не замечал, как быстро шли дни. Этого-то не мог сказать о себе Хабаров, ежечасно то выезжая из города, то приезжая на встречу, заранее обусловленную с Рылиным.
Я все время думал, где я мог видеть Хабарова, вспоминая нарисованные нашим художником Ильей Петраковым черты его портрета. И вдруг вспомнил: да я ведь столкнулся с ним, что называется, лицом к лицу на месте происшествия, осматривая погибшего Киселева.
События, установленные впоследствии, о которых уже можно поведать читателю, развивались так.
Хабаров от Зинаиды направился в деревню Поземки, к Киселеву. Там, в селе, поймал встречного мальчонку и попросил сходить в гараж, передать Киселеву, что его ждут в школе.
— Новый учитель, — уточнил мальчику Хабаров.
Киселев не замедлил явиться и тут, почти в середине села, жители которого так гордятся, что чужой человек у них, как на ладони, встретил Хабарова.
Бандит шел размашистой походкой к нему навстречу, не забывая озираться краем глаза на обе стороны. Рецидивист был с чисто выбритым лицом, аккуратно причесан, в темно-коричневом костюме из дорогого трико «ударник», в импортных, начищенных до зеркального блеска, несмотря на деревенскую пыль, туфлях. Кому могла прийти в голову мысль, что эта отяжеленная, квадратная, обрюзгшая личность ежеминутно, ежесекундно готова уничтожить любого, кто станет на его пути?
— Я сведу с тобой счеты, если ты не явишься для серьезного разговора с Зинаидой Александровной, — медленно, с расстановкой, сразу же после первых слов знакомства и передачи привета от «подельника» Тананыкина, процедил сквозь плотно сжатые зубы Хабаров.
— Что ей от меня нужно?
— Малого.
— Если вы не оставите меня в покое, я сообщу куда следует, — нервничал и неуверенно говорил Киселев.
— Попробуй, — сказал Хабаров и показал рукоятку пистолета. — Да или нет? Приговор тут же приведу в исполнение. Ты обидел Зинаиду. У нее от тебя… ребенок.
— Вздор, брехня, очумела.
— Разбирайтесь сами, мое дело доставить тебя на место. Бери недельный отпуск, проси машину за дровами, торфом, куда угодно, и айда за ней в Крапивную. За сутки обернемся. Жду ответа вечером у моста…
Первое намерение, какое было у приступившего к честной жизни Киселева, идти все рассказать — жене, председателю, милиционеру Квартальному. Широким шагом, возбужденно, не замечая встречных односельчан, он направился в правление колхоза.
— Иван! — окликнул его завгар. — Куда торопишься, к председателю? Решил…
— Что решил? — побледнел Киселев. — «Неужели уже все знают?»
— Решил, говорю, ехать за шифером?
— За каким шифером? Ты о чем?
— Как, разве ты не в курсе? Пришла разнарядка ехать в соседнюю область за шифером. Поедешь? И оплата побольше, а что дома высидишь?!
Киселев плохо поначалу разобрался, растерянно потер руки о пиджак:
— Могу поехать, — неуверенно выговорил он, а сам подумал: «Возьму этого типа, заеду к Зинке, раз и навсегда развяжу узел. Ребенок… Идиотка взбалмошная. Свидания просто захотела…»
Так утром на следующий день оказался у него в кузове под брезентом Хабаров. Киселев не мог тогда предполагать, что везет человека самого мерзкого, каких он только знал и о каких только слышал.
По договоренности Хабаров стукнул по кабине в нужном месте на дороге. Киселев остановил машину и должен был ждать. Хабаров сделал ему «услугу». «Незачем тебе показываться в Крапивной. Зинка на такси сюда подъедет, все и решите. Я буду считать, что свою миссию выполнил». Сказав так, непрошеный попутчик часа на два отлучился.
Частная «Волга» (хозяин решил подзаработать) с Хабаровым подъехала, как мы знаем, поздно ночью, но без Зинаиды. Планы у него были совсем иные: завербовать Киселева снова на преступный путь. В «Волге», кроме Хабарова, были Шевчук с «ТТ», хранившимся десяток лет в земле, и Рылин с самодельным пистолетом Хабарова. Они предложили Киселеву ехать за ними.
Шофер «Волги», позже установленный, Павличенков Федор Федорович, считал, что вез веселую компанию, подгулявшую на свадьбе, слушал их болтовню, сосредоточив внимание на автостраде. Ему в голову не приходило, что в своей автомашине он подвозит опасных преступников.
Заставив отъехать Павличенкова, трое окружили Киселева.
— Хабаров сказал:
— Отвезешь, что скажу и куда укажут ребята, и — на все четыре…
— Не повезу, — наотрез отказался Киселев, узнав, что речь идет об имуществе из обворованного магазина.
— От-ве-зешь, — по слогам повторил Хабаров.
Если бы Киселев имел представление, что кто-то сидит в двухстах метрах от него в «Волге», он бы кричал, звал на помощь. Владелец «Волги», как потом говорил, мог бы многое сделать по предотвращению убийства. Но ему тогда казалось: «Подгулявшая братия, разберутся».
— Буду ждать вас около вокзала с трофеями, — предупредил Хабаров Шевчука, Рылина и особенно Киселева. Затем бандит повернулся к двум «своим». Четко, так, чтобы слышал «строптивый», произнес:
— Не захочет — девять граммов. — И передал самодельный пистолет Рылину. — Думаю, жизнь ему дорога. — Хабаров угрожающе посмотрел на Киселева.
— Что ты? — Зашептал трусливый Рылин. — «Мокрое» же дело.
— Девять граммов. Пистолет потом мне вернешь. Я жду.
Он побежал вперед, сел в ожидавшую его «Волгу», толкнул дремавшего шофера.
— Замаялся, друг, ты с нами. Перепили ребята, ну их к черту. Доберутся сами. Машина у них есть. Поехали.
Но напрасно на привокзальной площади, через которую должны были ехать с «грузом» напарники с тем, чтобы отсюда свернуть к Шевчуку, ждал Хабаров.
— Что-то случилось? — томился он. — Если убили — полбеды, а вдруг попались, что делать одному здесь, в чужом городе, без оружия, без денег?
Прождав до девяти утра, он взял снова такси. Преступника всегда тянет к месту преступления, он решил проехать по этому участку автострады. Там как раз в эту пору проходил осмотр места происшествия, стометровую полоску асфальта оцепили, машины пропускали в объезд по грунтовой дороге.
— Что тут случилось? — услышал я у себя за спиной.
Я обернулся. Из приоткрытой дверцы «Волги» выглядывал мужчина с могучим подбородком, чисто выбритый, в костюме из отличного трико «ударник».
Милиционер, стоявший сбоку от меня, недовольно ответил:
— Разве не видите, человека убили.
— Нашли негодяев?
— Поезжай, поезжай! — раздраженно сказал милиционер. — Каждому встречному объяснять.
— А-а, — промычал неизвестный и захлопнул дверцу. Но на этом не успокоился. Отъехав, попросил шофера остановиться, вышел и подробности убийства с живым интересом расспросил у мальчишек, которые, как пчелы, налетели изо всех близлежащих сел.
— Сожгли одного гада в бане, — радостно сообщил мальчонка. — «ТТ» при нем, а второй бежал.
Все. Лучших сведений ни один следователь при всем желании не сообщит. Значит, погиб Шевчук: «ТТ» у него.
Хабаров прикинул. Одному из города не уехать — безрассудное дело. «Вместе с Рылиным приехали, вместе уедем. Пистолета одного на двоих пока хватит».
Но три дня он околачивался в запланированных местах, а Рылин как в воду канул. Невдомек было бандиту, что он время проводит в душеспасительных и совсем не официальных беседах со следователем управления внутренних дел. Идти к нему в дом Хабаров боялся — вдруг засада. Тогда он бросил записку. Но к этому времени Рылин так отвык от своего повелителя, что решился на такой необдуманный шаг, как передача пистолета Хабарову через Ишкина. Лишь бы навсегда избавиться от Хабарова, а это значило, по его разумению, почти на 100 процентов уйти от наказания за «мокрое дело».
Но неотвратимое наказание, как дамоклов меч, висело над головами Рылина, Хабарова и Антонины, тоже погревшей руки от кражи Рылиным выручки из магазина. Следствию предстояло доказать, что Зинаида совершила поджог хозяйства Киселева и упрятала часть ворованного имущества в магазине.
Но все эти обстоятельства выяснятся позднее.
А пока еще нужно было разыскать бандитов.
Ишкина, как и планировалось, взяли под наблюдение переодетые в штатскую одежду сотрудники милиции. Участвовавшие в «операции» дружинники получили фото бандита Хабарова. Парни и девушки дежурили на вокзале, у кинотеатров, двух ресторанов, вблизи других мест, где могло произойти неожиданное появление Хабарова.
В этой обстановке стоило Хабарову самую малость заподозрить, что он со всех сторон «обложен», почувствовать опасность, и он бы бросился бежать из города. И тогда поймать убийцу и главаря шайки было бы во сто крат сложнее.
Поэтому добровольных помощников милиции и самих блюстителей порядка во главе с полковником Щелкуновым тщательно проинструктировал сам начальник управления.
Согласно рылинскому указанию, Ишкин подошел в назначенное время к кинотеатру. В эту минуту окончился сеанс, и зрители потоком хлынули по улице. Хабаров мог быть среди них. Ишкин стал на видном месте, на ступеньках у колонны. И простоял, как от него требовалось, двадцать пять минут. Главарь не явился. В этом месте засада делалась напрасно.
Ишкин направился ко второму запланированному месту встречи — ресторану железнодорожного вокзала. Было около семи часов вечера. В это время дружинники сообщили, что подозрительного вида мужчина, имеющий в чертах лица что-то общее с фотокарточкой, обогнул с тыльной стороны привокзальные ларьки, сам вокзал и, не заходя в него, проскользнул на перрон.
Две дружинницы и переодетый сотрудник угрозыска Павел Коржко, прячась за спинами пассажиров, последовали за неизвестным, вместе с ним вошли в электричку.
Павлу была дана команда, если неизвестный не намерен будет возвращаться, задержать его.
Пусть не покажется некоторым, что милиция осложнила себе работу. Ведь, казалось, куда проще задержать незнакомца, проверить документы и в дальнейшем поступать сообразно с личностью гражданина. Но это так может представиться лишь на первый взгляд. Многие «но» предостерегали от этого шага. И первое из них такое: допустим, это Хабаров. Задерживаем. А дальше, попробуй, докажи, что он имеет отношение к убийству Киселева. Преступника во что бы то ни стало надо было задержать с «истребованным» им пистолетом, из которого был убит шофер и который сделан из похищенной в музее винтовки. Необходимо было быть очень осторожным при задержании и потому, что, возможно, он имел и других соучастников преступления, с которыми намеревался встретиться. Для следствия важно было закрепить «операцией» и связь Хабарова с Рылиным.
Между тем, возможно, в душу к Хабарову вкралось сомнение, а может быть, он вообще день и ночь пребывал в страхе. Это, по всей видимости, настораживало до предела его, побуждало никому не доверяться. Казалось, Хабарову можно было сбежать одному из чужого города, на память которому он оставил два преступления: кражу мелкокалиберной винтовки и организацию убийства Киселева (универмаг — в другой области). Но он отдавал себе отчет в том (мы на это делали ставку), что один он без Рылина попадется. Ему нужен был сообщник, чтобы вместе покинуть этот город. Как он мечтал обосноваться в нем, и вдруг такая нервотрепка после первых же преступлений…
«Я буду в случае чего отрицать все, — метались мысли в голове бандита. — Доказательств нет, что я участвовал в убийстве. За один побег «голый» судите, не возражаю, возвращайте в колонию. Какая мне разница. Я погулял месяц на воле».
На имя Стрельцова в камере хранения вокзала удалось обнаружить рюкзак и чемодан. С санкции прокурора произвели обыск. Содержимое его состояло в основном из консервированного продовольствия, сухарей и плащ-палатки. А это, пожалуй, было лучшим свидетельством того, что он готовился, получив пистолет, может быть, совершить еще одно преступление на пару с «дружком» и распрощаться с городом. Затем отлежаться в густой чаще леса на плащ-палатке, а возможно, пробраться куда-нибудь, где они навсегда будут в безопасности… подальше от расплаты за свои преступления.
Между тем через два с лишним часа Хабаров с незримыми для него сопровождающими, сделав круг в полсотни километров, вернулся в вечерний город, с которым его связывали вещи, находившиеся в камере хранения, пистолет, оставшийся во временном пользовании у Рылина, и сам Рылин.
На оружие убийца возлагал особые надежды. Совершив удачное ограбление или «мокрое» дело, можно было загулять на неделю. Жить с коньяком, белужьим балыком. Кидать официанткам за бутерброд с зернистой икрой красненькую бумажку и целовать какую-нибудь нещепетильную, типа Зинаиды или Антонины, дамочку в угарном забытьи. А потом… потом читать маленькую настольную книжечку следователя, именуемую Уголовным кодексом. «Да, счастье всегда должно зависеть от того, насколько мы, сильные и хладнокровные, не от мира сего, просто добываем себе на прожиточный минимум. Не хочешь, чтобы я тебя душил, положи сам на блюдечко с голубой каемочкой свои сбережения. Так, кажется, говорил Остап Бендер. Он знал сто один способ, не хватая за горло и не извиняясь перед Уголовным кодексом, иметь приобретения. Лично я этих приемов не знаю. Владею самым верным, одним: за горло. Но, как всякий метод, он имеет свои недостатки — излишняя опаска, потом как бы не сцапали и не пригвоздили навечно самого к стенке», — бились в висках Хабарова мысли. Он знал законы не хуже юриста: побег из мест лишения свободы — статья 188 уголовного кодекса — пять лет лишения свободы. Две кражи личного имущества на Дальнем Востоке и две — государственного — здесь, в том числе оружия, — до десятка лет. И, наконец, статья 102, от которой дыбятся на голове волосы, — умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах — смертная казнь. Может быть, ему погулять напоследок? Устроить всемирный потоп? Поджечь землю со всех концов? Эти мысли сводили с ума Хабарова. Страшно подумать о том, что он будет пойман. А потом — следователь, прокурор, суд. В таком состоянии Хабаров, имея рабочий телефон сожительницы Рылина, позвонил ей на завод. Если все нормально, та должна быть на производстве. Ведь как-никак, она знала о краже и «доле» Рылина в четыреста рублей. В случае чего и ее сграбастает милиция.
К телефону подошла Антонина.
— Алло! Это я.
Хабаров прислонился к стеклу телефонной будки и натянуто ухмыльнулся. Разговор между ними состоялся краткий.
— Где Николай?
— Уходила, был дома. Ждет деньги, видно, от вас.
— Привез их, привез, — сказал Хабаров. А про себя подумал: «Последние заберу».
После этого он положил трубку и, широко распахнув дверь телефонной будки, с минуту с непринужденным видом постоял на выходе, а затем, оставив дверь открытой, направился, судя по всему, к месту третьей встречи, запланированной с Рылиным на одиннадцать часов вечера в сквере привокзальной площади.
Время еще было.
«Зайти, может, к Шевчуку? Переночевать у его жены?» — думал Хабаров. А там осталась одна улика, о которой он не знал. Запись «19 Москва К. 5 ваг. Миша Хабаров» — и сама телеграмма из Москвы Шевчуку от Хабарова.
Около часа Хабаров шлялся по вокзалу, не решаясь идти в дом погибшего «дружка», ходил по перрону, не отходя далеко от поездов. Не было сомнения, что в любую тревожную минуту готов нырнуть в уходящий поезд этот безумец.
В одиннадцать часов вечера Хабаров, сделав «отводную» петлю, направился в сквер. Еще издали в тени ветвей увидел сидящего на скамейке Ишкина, решил подойти. Может, Рылин не теряет времени даром, вербует «на службу», как он его учил?
— Папироски «Беломора» не найдется? — спросил, как инструктировал Рылин, у проходившего мимо Хабарова Ишкин. И хотя он десятки раз репетировал пароль, ему показалось, что сказал его чужой, рядом стоящий человек. Голос изменил ему при виде кряжистого здорового бандита.
— Сигаретой могу угостить, а спички ваши.
— Предпочитаю лучше совсем не курить.
— Что с Рылиным? — вплотную подошел Хабаров к Ишкину.
— Велел передать, — Ишкин натренированным движением сунул тому оружие.
Но Хабаров вдруг отстранил руку Ишкина.
— Пусть у тебя. Пойдем проведаем больного. Ночевать все равно негде, а с его возлюбленной договоримся, может, еще отобьем.
И они вдвоем через сквер гулко затопали по асфальту.
Согласно договоренности, если Хабаров возьмет оружие, Ишкин должен пойти в другую сторону, они должны разойтись. Но так не случилось. Это озадачило наблюдавших. Следом сразу идти было нельзя. В то же время совершенно ясно, что Хабаров, утомленный за день, измотанный, не мог спать как когда-то на диване вокзала или скамейке сквера.
Пойти он мог и к самому Ишкину, которому по дороге задал несколько вопросов.
— Где сидел? За что? Чем занимаешься?
Получив исчерпывающие ответы, успокоился.
Итак, Хабаров потащил Ишкина к Рылину. От северного пронизывающего ветра было холодно. Прижимаясь к стене, за ними незаметно побежали Свинцов, Коржко и их группа.
Было без четверти двенадцать. Рылин открыл створку окна. Со двора доносились горьковато-пряный запах и свежесть.
В это время в дверь постучали.
— Антонина, — сказал я.
— Рано, — насторожился Рылин и метнул взгляд в окно.
Я крикнул ему:
— Ты что, обалдел! Открывай дверь!
— Кто? — дрожащим голосом спросил Цыганок.
— Свои, — услышал он до ужаса знакомый голос главаря.
В комнату ввалились Хабаров, Ишкин. А следом за ними, не дав опомниться, Свинцов, Коржко и другие. Я и кто-то из наших рванулись к бросившемуся в окно Рылину, сцепились с ним, повалили его на пол, придавливая к шкафу.
Наши ребята скрутили руки главарю. Он плотно сжал зубы, маленькие волчьи глаза забегали, налились кровью.
— Отродье! — взвыл он в наручниках на Рылина. — Провалил дело.
Я зашел к Кириллу Петровичу, своему непосредственному начальнику, доложил, что задание выполнил. В кабинете у него сидел молодой лейтенант милиции.
— Знакомьтесь, молодое пополнение.
— Георгий Соловьев, — протянул мне руку стройный, большеглазый, как девчонка, офицер.
— Возьми его с собой. У тебя место найдется на одну койку?
— Конечно, найдется, — радостно произнес я и хотел добавить: — Все реже по выходным дням буду ходить в наряд — разделим внеочередные дежурства пополам.
Мы с Георгием пошли через парк к автобусной остановке. Ветер вздымал прошлогоднюю бледно-желтую обмороженную листву и пригоршнями бросал ее нам в лицо. Встречная девушка улыбчиво вскинула на молоденького лейтенанта брови.
«Будет пользоваться успехом, — отметил я про себя. — Четыре года назад, — думал я, — вот так же и я с чемоданом и направлением переступил порог родной милиции. И так же, как сейчас он, считал, что главное в нашей службе — романтика опасностей, риска. Отбрасывал повседневность, кропотливость нужной и важной для всех нашей работы».
Но этих первых представлений не стоит опасаться — они временны для тех, кто проникся уже с первых месяцев службы уважением к своей профессии не внешней стороной, а ее сутью.
Я открыл после долгой командировки свою холостяцкую уютную комнатку. Покой и обжитость дохнули на меня.
После разлуки простое следовательское жилье мне стало еще милее. Порадовался тому, что после вуза меня направили работать в этот город.
— Размещайся и будь, как дома, — сказал я новоиспеченному лейтенанту милиции, а сам стал распечатывать письма от милой, доброй мамы.
В это время в дверь позвонили. Открываю — опять старшина Хафизов. Он улыбается.
— Иду мимо, решил поздравить вас с успешным окончанием «операции». Вижу, вижу, сколько корреспонденции накопилось за эти дни…
Я втаскиваю его в комнату, и мы начинаем весело пить чай.
Итак, банде Хабарова пришел конец. Следователь прокуратуры поставил последнюю точку в уголовном деле № 14. Приговор коллегии по уголовным делам областного суда в отношении Хабарова и Рылина о высшей мере наказания приведен в исполнение. К разным срокам лишения свободы осуждены Зинаида Ваксина и Антонина Влажнова.
Ах, как Хабарову и его компании хотелось поставить запретный промысел на «широкую ногу». Но они (пусть и не так уж быстро) оказались укрощенными. Каждый из пятерых получил свое по закону. И по справедливости.
Закончив рассказ о своем первом «крупном» деле, Руслан Юрьевич Вихрев скромно заметил: «Рядовой эпизод. Но дорог тем, что от него пошло начало моей беспокойной службы».
1968—1970
Начальник следственного отдела Виктор Викторович Белов, моложавый подполковник милиции, выслушав доклад следователя, полистал папку с бумагами, касающимися взлома аптеки, и, не глядя, протянул руку к телефону.
— Обстановка несколько осложняется, товарищ генерал, — сказал Белов в телефонную трубку.
Начальник управления попросил зайти к нему.
Генерал был в годах, закаленный жизнью, на вид простоватый, но на самом деле с хитрецой человек.
— Ну-ну, что там у нас плохого с аптечным делом? — спросил он и по привычке стал вертеть в руке коробок спичек.
Начальник следственного отдела подумал невольно: «Вот еще провидец! Я не успел рта раскрыть, а он уже знает, с чем я пришел».
Подполковник с легкостью человека с натренированной памятью, даже не открыв папку с документами, стал выкладывать обстоятельства и подробности преступления.
Теперь уже генерал исподволь восхищался тридцатидвухлетним руководителем самого сложного отдела управления и в который раз подумал о том, что, возможно, придется все же расстаться с Виктором Викторовичем: министерство ставило вопрос о переводе Белова в другую область — на повышение. А отпускать подполковника не было у генерала ни малейшего желания.
Впрочем, если говорить начистоту, выдвижение не радовало и Белова. Оно означало расставание с генералом, товарищами. А он этого не хотел. Кто знает, как сложится служба на новом месте, каковы будут начальники и подчиненные. Здесь же Белову работалось легко и удачливо.
— Так как дела с аптечными разбойниками? — повторил вопрос генерал.
— Осмотр аптечного киоска на улице Кирова подтвердил, что стекло выставлено тем же способом, что и в других. — Подполковник положил перед генералом протоколы осмотра места происшествия. — А вот список похищенного.
Начальник управления поправил очки, взял поданный Беловым листок бумаги.
— Опять натрий бром — 3 килограмма. Пирамидон в порошках — 500 граммов, пенициллин — 150 трубочек номер 10 и сто тысяч единиц, еще десятки названий. Кому это нужно? — генерал поднял глаза. — Можно вылечить целый город от эпидемии. Что вы думаете на этот счет? С кем мы имеем дело? Что за «лекари»?
— Напрашивается предположение, что у воров есть связь с каким-нибудь аптечным киоском, возможно, обеспечивают таблетками токсикоманов.
— Улик на месте происшествия оставлено немного, и все-таки, думается, зацепиться есть за что. Не так ли? — генерал вопросительно глянул на подполковника. Версия о токсикоманах, думаю, реальная.
— Да, — согласился Белов. — Слепки со следов обуви у аптек сличили. Одни и те же туфли. И еще кое-какие улики изъяты, которые пригодятся. Будем проверять наркоманов и их «младших братьев».
— Сейчас самый раз, — оживился генерал, — усилить охрану у аптек, которые на окраине. Нужно быть готовыми к новым аналогичным взломам и в пригородных селах. Эта тварь не остановится ни перед чем.
Возвратясь к себе в кабинет, Белов вызвал следователей на оперативное совещание. Переводя взгляд с одного на другого, подполковник с удовлетворением отметил, что любому из них можно поручить самое серьезное задание. Выполнят. Возьмут молодой энергией, знаниями, которые они получили в вузах, опытом.
— У кого есть неотложная работа? — поинтересовался Белов.
Следователи начали докладывать о срочных делах, необходимых выездах, следственных мероприятиях. В результате оказалось, что лишь капитан Вихрев полностью свободен от расследования уголовных дел: он только что вышел на службу после отпуска.
— Тогда с вас и начнем, Руслан Юрьевич, — сказал Белов.
Неторопливый, обстоятельный, логичный в рассуждениях, капитан был симпатичен подполковнику, хотя у капитана была слабость: ехидничать по поводу даже самых здравых и толковых рассуждений товарищей, а иногда и начальника.
— Согласен, не глядя, — сострил по привычке Вихрев и безмятежно уставился в глаза начальника отдела. На самом деле капитан пытался угадать, что за происшествие ему предстоит расследовать.
Белов, пройдясь взад-вперед по ковровой дорожке, сказал:
— Аптеки трещат по швам. Вернее, по окнам. Беритесь и раскрывайте преступления.
Когда материалы о взломах аптек оказались в руках Вихрева, он со свойственной ему скрупулезностью стал вчитываться в каждую строчку протоколов. Время от времени запускал пятерню в свою буйную шевелюру. Наконец позвонил Белову:
— Товарищ подполковник, разрешите командировочку в Малые дворики. По моим подсчетам, этой ночью преступники заглянут туда. Ведь три аптеки взломаны по автотрассе, следующая по логике в Малых двориках.
— В Малых двориках нет аптеки, а рядом, в Васильевке, есть. Поезжайте туда на ночь.
Вечером Руслан Юрьевич прибыл в село и разместился в малюсенькой комнатке для приезжих. В час ночи он уже был поднят по тревоге. В аптеке орудовали грабители.
Минут через пять капитан был на месте происшествия. Дрожали, как в лихорадке, пальцы рук у заведующего аптекой Волина.
— Я вас попозже допрошу, — пригасив чужой окурок, сказал Волину Вихрев. — А сейчас помогите мне снять вот эти следы топора с дверей.
Затем были собраны в пакет рваные части металлического запора, сфотографированы вмятины от ломика на дверцах старинного сейфа.
Преступники, чувствовалось, были опытные, сильные и решительные. Эти предположения подтвердились взволнованным и сбивчивым рассказом управляющего аптекой Волина. Налетчики не подозревали, что под одной крышей с аптекой расположена квартира управляющего Волина. Проникнув в помещение, они оказались у него в спальне. И Волин столкнулся с ними лицом к лицу. Один из них был рослым, гораздо выше Волина. Второй хоть и маленький, но крепыш.
Сцепившись с рослым незнакомцем, Волин оттеснил бандита к шкафу. Неистово и жалобно задребезжала разбитая посуда, с грохотом повалились на пол чашки, тарелки. На помощь верзиле бросился другой — низкорослый крепыш. Скуластый, широколицый. И неизвестно, чем бы кончился этот неравный поединок, если бы на помощь управляющему не кинулась его престарелая мать. Она вцепилась ногтями в лицо крепыша и тем самым помешала ему нанести удар сыну. Волину удалось на какое-то мгновение оттолкнуть от себя рослого преступника. Споткнувшись о поваленный стул, бандит упал. Метнувшись к двери, Волин схватил ружье, обычно висевшее возле двери. Ружье не было заряжено, но угрожающий вид двух стволов подействовал на бандитов отрезвляюще. Они, протаранив головами остекленные рамы, исчезли в темноте.
Рассказывая о случившемся, Волин глубоко затягивался дымящей папиросой, изредка разгоняя дым усталым движением руки. Не окончив фразу, вдруг вскакивал и убегал в соседнюю комнату, где лежала больная мать. Пережитая ночь ее потрясла. Возвращаясь к следователю, управляющий снова отвечал на вопросы Вихрева. Это был до смерти уставший человек. Но он крепился, не подавал виду, что самое большое его желание сейчас — остаться одному, отдохнуть, развеяться.
Все, что интересовало следователя, Волин рассказал в полчаса. К своим показаниям он ничего добавить не мог. Кто преступники, откуда взялись они в селе — об этом он не имел ни малейшего представления. Но предположил, что были наркоманы или токсикоманы. Они часто отираются около аптеки.
— Ну что ж, Аркадий Васильевич, спасибо за показания и за смелость, идите отдыхайте, у нас еще будет время побеседовать с вами.
— Какой уж тут отдых, — мягко возразил Волин. — Скоро аптеку открывать. Больные ждать не будут.
— Вот этого делать не следует.
— Не понял, что именно?
— Открывать учреждение. Нужно сделать ревизию, — напомнил следователь управляющему.
— Ах, да, да, — оживился Волин. — Пойду распоряжусь.
В это раннее утро большая группа сотрудников была поднята по тревоге на ноги. Срочно перекрывались дороги, ведущие из города, выставлялись посты на вокзалах. Сообщение о преступлении было передано в соседние области. Четкие распоряжения капитана Вихрева создавали у сотрудников, подчиненных следователю, уверенность в правильности принятых решений. Сам же следователь был далек от мысли, что преступников удастся задержать легко и быстро.
Следователь приступил к повторному осмотру места происшествия утром. Появились дополнительные улики. Прежде всего — на осколках разбитого стекла обнаружились следы крови. Очевидно, кто-то из бандитов повредил открытые части лица, рук или шеи. Насколько серьезны эти ранения — пока судить трудно, но для следователя обнаруженная кровь — немаловажная улика.
Вихрев осмотрел оставленные бандитами второпях вещи. В обычном рюкзаке — пиджак, полотенце, сапожная и одежная щетки.
— Чистоплотные, — брезгливо поморщился Волин. Он стоял рядом со следователем и подписывал протокол.
Следователь обрадовался находке. Это уже кое-что: личные вещи преступников да к тому же среди них увесистая связка ключей. Вихрев внимательно осмотрел ее, перебрал ключи.
— Давно, видно, готовились к кражам. Сколько припасли запчастей.
— Какие-то залетные птахи, у нас в селе таких не видать было. Может, приехали по большаку.
Но следователь уже не слушал аптекаря. Он, как опытный в своем деле человек, почувствовал, что нащупывается «ниточка». Она начиналась клочком газеты, обнаруженным на полу помещения. В верхнем углу обрывка стояла пометка, которую обычно делают почтальоны при доставке корреспонденции подписчикам: «26.31/8».
Пока Вихрев оценивал и фиксировал в протоколах улики, ребята из опергруппы, дружинники, отряд добровольных помощников продолжали поиск. Не исключалось, что преступники, в надежде выиграть время, притаились где-нибудь в ближайшем лесу и ждут, когда наступит затишье, поэтому нужно было прочесать влажные от утренней росы опушки леса, опросить сторожей, случайных прохожих, шоферов проезжающих машин.
К исходу дня следователь выработал план дальнейших действий, составил перечень мероприятий. Об отдыхе никто не думал. Все были одержимы одним стремлением — найти и обезвредить преступников.
— Братцы, человек — не вечный двигатель, его нетрудно испортить, — неожиданно заявил молодой лейтенант из уголовного розыска. — Мы же совсем отощали.
Несмотря на молодость, лейтенант был массивен, упитан и все же раньше всех запросил передышки. Сотрудники начали по-дружески подтрунивать над ним. Тем не менее на столе появились колбаса, аппетитные ломтики хлеба, свежего, ржаного. Жена Волина подала проголодавшимся по стакану ароматного чая.
Позвонили из управления внутренних дел:
— Какие результаты, Руслан Юрьевич? — спросил Белов.
— Улики — пальчики оближешь.
— Выезжайте в управление, — решил Белов. — Обратимся к экспертам.
Эксперты быстро установили название газеты. Районный центр, где она издавалась, был расположен в семидесяти километрах от места преступления. Для начала совсем неплохо. Но оснований утверждать, что воры прибыли именно из этого городка, пока у следователей не было.
В который раз капитан вчитывался в крайне лаконичную запись: «26.31/8». Положим, 31 — номер дома, а 8 — номер квартиры. Но что означает цифра 26? Эту загадку скорее всего можно решить на месте, где издается газета.
Сумрачно посматривая из окна кабины «газика», Вихрев ждал встречи с райцентром, в котором не был ни разу. Перед тем, как зайти в местное отделение милиции, он проехал по нескольким улицам небольшого городка.
Было еще рано. Во всем отделении милиции хозяйничал дежурный старший лейтенант Кравцов, плечистый, с военной выправкой. Он оказался участковым инспектором райцентра. Значит, можно было сразу же приступать к делу.
Кравцов взял у капитана клочок бумажки и посмотрел на него острым взглядом из-под тяжелых нависших век. Потом откинулся на спинку стула — резко, энергично.
— Значит, нам нужно расшифровать…
— Сначала цифру 26. По-моему, в ней что-то для нас скрыто, — уверенно сказал Руслан Юрьевич.
— Это нить для вас. Стоп! — Участковый инспектор заметно оживился. — Идея, причем блестящая. Давайте я вас познакомлю с наименованием всех райцентровских улиц.
Может быть, менее опытный следователь сказал бы: пустое, что может быть общего в цифре с наименованием улиц, но Вихрев впился в справочник города. А участковый инспектор уже загорелся осенившей его идеей.
— Фантастически! Улица 26 Бакинских комиссаров. Идет?
— Подходит, — Вихрев бросил на спинку стула плащ. — Вроде.
В доме под номером 31 в квартире 8 по улице 26 Бакинских комиссаров капитана и старшего лейтенанта встретила предупредительная и до умиления доброжелательная старушка.
— Проходите, проходите! — засуетилась она, увидев на пороге двух незнакомых мужчин, один из которых был в милицейской форме.
Извинившись за столь ранний час визита, следователь пропустил вперед Кравцова, затем переступил порог сам. Старушка провела гостей в большую комнату и усадила в старые, но удобные кресла, и к немалому удивлению мужчин закурила.
— Закуривайте, молодежь. Своего Сашку я, ох, как гоняю за эти шалости, а сама вот балуюсь. С войны привычка. Тяжело досталось. Связисткой была. Ну да ладно. — Она заговорщически подмигнула и с доброй материнской улыбкой пододвинула пачку сигарет гостям.
— Вы нас извините, Екатерина Семеновна, мы сразу с вопроса, — начал Вихрев.
— Будьте добры. Слушаю.
— Саша — это кто?
— Саша-то? Мой внук. Он уже теперь по фигуре величается Александром Ивановичем. Вот, голуби мои. Восемнадцать стукнуло.
— Спит, что ли? — понизив голос до шепота, допытывался Вихрев.
— Да нет его дома, говорите громко, — добродушно сказала женщина. — Еще будут вопросы? Уж, верно, неспроста вы ко мне.
— Да как вам сказать, — тянул в нерешительности участковый, выразительно поглядывая на приезжего следователя.
А Вихрев, заметив на тумбочке районную газету, потянулся к ней. Очевидно, он изменился в лице, так как старушка участливо посмотрела на Андрея Даниловича и поспешно распахнула окно.
— Мне невдомек. Я столько курю. Сейчас проветрим комнату.
— Нет-нет, я сам балуюсь куревом, только не с утра, — заверил хозяйку капитан, а сам с трудом оторвал взгляд от характерного «26.31/8». Такая же пометка. Да и сделана она той же рукой.
— Екатерина Семеновна, вы не можете уточнить, где сейчас находится ваш внук, Александр?
Теперь уже старушка не сомневалась: гости пожаловали неспроста, а по поводу ее внука. Она изменилась в лице и озабоченно посмотрела в глаза следователю:
— Не томите, что случилось?
— Ради бога, не волнуйтесь. Ничего не случилось. Но на мой вопрос прошу ответить. Это необходимо знать.
— Саша на заводе. Он в ночную смену… — голос изменил старой женщине, она умоляюще попросила: — Пожалуйста, еще раз прошу, скажите, что с ним? Он здоров?
— Екатерина Семеновна, конечно, здоров. Впрочем, мы его не видели. Но раз он на работе, значит, здоров, все с ним в порядке, — заверил старший лейтенант.
Старушка помолчала. Затем закурила новую сигарету и тихим, уже менее взволнованным голосом пояснила:
— Не думайте, я ведь прекрасно поняла сразу, что ваше посещение не случайно. Сперва мне показалось, что вас интересует какой-то вопрос, касающийся наших соседей, жильцов напротив. Но вдруг вы заинтересовались Сашей — это другой оборот. Я забеспокоилась. Сами должны понимать, кто он для меня. Впрочем, если вы утверждаете, что он жив, здоров, значит, с ним ничего не случилось. А в остальном я спокойна. Я слишком хорошо знаю своего мальчика, чтобы допустить мысль о его причастности к делам, которые расследуете вы, я имею в виду милицию. Впрочем, опекуны всегда узнают последними о проказах своих воспитанников.
Минут через двадцать следователь выяснил все, зачем пришел в эту квартиру, к Екатерине Семеновне. Саша работает на заводе фрезеровщиком. В прошлую ночь спал дома. И хотя это требовало дополнительной проверки, тем не менее чувствовалось, что ответы старушки правдивы. Действительно, районную газету они выписывают. Ее доставляет почтальон Вера. К восьми утра она, как всегда, и сегодня принесла свежую почту. Когда вернется Саша? Часов в десять. То есть минут через сорок, сорок пять.
Решили подождать Сашу. А заодно и письмоносца.
Вера вскоре появилась. Глаза у девушки были лукавые и задорные. Она вмиг рассказала все новости, какие напечатаны в газетах, и извинилась, что немного припоздала.
— Когда же вы смогли их прочитать? — изумился Вихрев, которому понравилась общительная девушка.
— А вот кладу в почтовый ящик и на ходу заглядываю сначала на первую страницу, потом на последнюю. Ведь свежие события только на этих страницах.
Когда Вера ушла, Екатерина Семеновна стала хвалить ее:
— Чудо-человек. Смотрите, ведь красавица, может пойти в секретарши, в тепло, на легкую работу, а привязалась к нам, говорит, утра не дождусь, чтобы обрадовать кого-нибудь письмецом.
Пришел Саша. Длинный, стройный, юношеская спортивная выправка подчеркивалась модной курткой. Лицо улыбчивое, открытое, располагающее с первого взгляда. И умное. Ни тени смятения, ни малейшего повода к замешательству не заметили сотрудники в глазах парня. Да, такие ребята не бывают причастными ни к чему, кроме работы, спорта, учебы.
И все-таки сотрудники милиции объяснили Александру цель своего прихода. Саша подумал и не спеша ответил:
— Газеты мы все храним. Наша не могла быть в другом районе в каком-то селе. Свою газету за то число я попытаюсь найти.
Но, просмотрев сохранившиеся экземпляры, Саша недоуменно пожал плечами.
— Не нашел. Куда она девалась — ответить прямо-таки затрудняюсь. Может, кто-нибудь взял? Кто же к нам приходил в последнее время? Бабуля, ты не помнишь?
— Ну как же, — охотно вступила в разговор бабушка, — например, вчера приходила Ирина Родионовна. Несколько дней тому назад — Игорь Степанович… Была Верочка.
Но Саша вдруг задумался.
— Припоминаю. После майских праздников забегал Юрка, — сказал парень. И вдруг воскликнул: — Вы знаете, пожалуй, вспомнил. Точно, приходил Юрий и просил дня на два ножовку. Я дал ее, но предварительно завернул в попавшуюся под руку районную газету. Помню, ножовку едва прикрыла маленькая газета. Впрочем, я не могу утверждать, что именно за 23 апреля была та газета. Я лишь утверждаю, что газета была районная, малоформатная.
Следователь насторожился:
— Юрий — это кто?
— Он бабушкин племянник. Мой родственник, но у нас мало общего.
— Парню девятнадцатый год, — вмешалась Екатерина Семеновна, — нигде не работает, сестру до нитки вымотал. Извел, негодяй. Какую-то гадость глотает.
В квартире Савинских были сбиты в кучу половики. Прямо в прихожей — бак с мусором. Хозяйка, истощенная сутулая женщина, убиралась. Она болезненно восприняла приход работников милиции. Рассматривая предъявленные ей для опознания вещи, найденные в аптеке, никак не могла успокоиться.
— Пиджак сына, — помявшись, согласилась женщина. Потом, повернувшись к длинному и худому, как жердь, сыну, спросила: — Где опять таскаешься? Твой пиджак ведь. Почему он в милиции? Эх, Юрка, Юрка…
Парень стоял с заспанным помятым лицом. Правая щека в мелких и частых царапинах. «Свежие порезы» — отметил про себя Руслан Юрьевич. Руки его заметно дрожали, как после крепкого похмелья.
— Твой пиджак? — спросил следователь у Юрия.
— Что вы привязались? «Твой, твой». Что у меня у одного такой пиджак? Их фабрика для всего Союза производит…
— Покажи свой, — произнес участковый инспектор. — Неси!
— Я о другом, а вы свое, — путался и соображал, как ответить, парень. — Может, и это мой, откуда я знаю…
— Что ты мелешь? — прикрикнула мать.
Юрий молча ушел, заплескалась вода. Умылся, вернулся с полотенцем через плечо. Немного посвежел.
— Вы у меня спрашиваете: «Твой?», я отвечаю: «Не знаю», потому что свой пиджак я продал на прошлой неделе одному чуваку встречному. Деньги нужны были, — угрюмо ответил Юрий.
Вихрев не выдавал волнения. Он понял, что напал на след — какой, трудно предугадать. Но Юрий не из тех, кто боится нарушить закон.
— Кому продал, Юрий? — поинтересовался Вихрев. — Назови. Он нам нужен, твой покупатель.
— А откуда я знаю, кому. Говорю: чуваку встречному, впервые тогда видел. Удостоверение личности не спрашивал. Если б знал, что с милицией встречусь по этому поводу, спросил бы. Мама, дай что-нибудь пожевать. — Юрий сказал так, как будто и не было в комнате работников милиции. Он недвусмысленно дал понять, что ему больше нечего сказать. Зато милиции было что спросить у Юрия. Его пригласили в райотдел.
— Одевайся, проедемся, — сказал участковый инспектор, — потом насытишься. Это ты у меня на прошлой неделе изгородь в парке поломал?
— На оградку я ее. Старушка одна — божий одуванчик — попросила. Как откажешь? — нагло отвечал Юрий, одеваясь. Женщина крикнула вслед:
— Если в чем замешан, чтоб духу твоего в доме не было. Не дает жить, стервец. В кого ж он, бандюга, сработан?
Через полчаса беседу с Юрием следователь продолжил в райотделе. А еще через час и приятель Юрия отыскался — Борис Сорокин.
Борис, низкорослый, длиннорукий парень, был дважды судим. На допросе он вел себя предупредительно, заискивающе и все советовал приятелю на очной ставке «говорить все», хотя сам ни словом не обмолвился о своей причастности к расследуемому преступлению. Его лицо, руки еще больше, чем у Юрия, исполосовали ссадины и царапины.
— Мне нужно задать вам несколько вопросов, — сказал Борису капитан. — С какого начинать, как вы считаете?
— С любого, товарищ следователь. Я вам прямо скажу, с некоторых пор я исключительно честно помогаю милиции. Блюстители порядка — наши друзья, если разобраться.
Словоохотливого Сорокина следователь заставил задуматься над вопросом:
— Две ночи вы не ночевали дома, на работе вас не было, где вы их провели? Только честно, как мы и договаривались.
— Как мы договаривались, не сомневайтесь, как договаривались, все расскажу, точно на духу, к этому я привык. Не скажу правды, бывало, в детстве матери, маюсь, приду, говорю: ма, прости, соврал… Тут вот ведь какое дело. В каком-то фильме (я уже не помню его названия), у одного товарища спрашивают, где он провел ночь? Так вот, если вы смотрели эту ленту, то помните, товарищ тот ответил так: я же не импотент. Зарок на безбрачие не давал.
— Ну, что ж, — развеселился следователь, хотя участковому казалось, что Вихреву следовало рассердиться на эту чепуху, — примем информацию к сведению. А отчего порезы на лице да вот и на руках?
— По пьянке. Ей-богу.
— Стеклом? Ну-ка, дайте правую руку, посмотрим с участковым. По-моему, стеклом. Так, стеклом?
— Не знаю. Говорю же, по пьянке.
И Юрий, и Борис продолжали изворачиваться, лгать.
Из сельсовета Вихрев позвонил управляющему аптекой Волину:
— Доставлены два орла с поломанными клювами, придется прийти, попробовать опознать. Опознаете — наша взяла, других доказательств немного, хотя и немало. Приходите в сельсовет.
Волин, какой-то растерянный и угнетенный, пришел в сельсовет, и лишь после того, как опознал и Сорокина, и Савинского, побывавших у него в комнате у ту злополучную ночь, улыбнулся.
— Знаете, где-то в глубине души боялся, что вы меня заподозрите в трусости. Мол, имел ружье и не смог хотя бы одного бандита задержать.
— Ну, что вы, — успокоил его Руслан Юрьевич, — даже и в мыслях не имел подобного. Храбрость вашу вы и сейчас подтверждаете: смело опознали налетчиков, в глаза им сказали об их преступлении. Идите работайте и ни о чем таком не думайте.
Первым на допрос запросился Юрий. Он застучал кулаками и ногами в дверь изолятора временного содержания.
— Постовой, капитана мне, быстрей, иначе он тебе всыплет. Не медли, дело важное. Понял?
— А ты, голубь бескрылый, не шуми, — сказал степенный старшина Абрамов.
— Не оскорбляй! — завизжал Савинский. Он был на грани истерики.
— Доставьте Савинского в кабинет начальника следственного отдела Белова, — распорядился капитан Вихрев.
— Хотите полное признание? — с порога в каком-то нервном испуге начал Савинский.
— Очередной каламбур слушать, увы, у нас нет времени, — встал из-за стола Белов. — Говорите дело.
— Мы в аптеке были, управляющий не ошибся. Подробности давайте на бумаге. Простите, если можно, я сразу устроюсь на работу. Я не понимал, что за аптеку могут посадить. Мать жалко. — Натянутые нервы сдали, Савинский зарыдал. Задергались худые плечи, заходил кадык на длинной шее. — Мы таблетки потом выбрасывали. Они нам не пригодились.
Белов возмутился:
— Перестаньте хныкать. Умели воровать, умейте отвечать. Токсикоманы паршивые. Разбойники-«лекари». Взломщики несчастные.
— Просчитались мы, думали, тихое село… Сорокин говорит: ломанем что-нибудь, потом побалдеем, — с горечью признался Савинский. — Первый раз пошел…
Вихрев возразил:
— Первый ли? Вы пришли с раскаянием, а не договариваете. Какого снисхождения вы ждете? Вот прочитайте еще раз статью о смягчающих вину обстоятельствах. Только при полном раскаянии и при условии, что будете содействовать раскрытию преступления, вы можете рассчитывать на мягкое наказание. Расскажите о других аптеках.
— К другим непричастен. В них кто-то другой лазил. Не я.
Предстояла дальнейшая работа по разоблачению преступников. Хотя Белов с удовлетворением доложил генералу о том, что большая часть задачи решена Вихревым, сам он понимал, что праздновать победу еще рано.
И Белов не ошибся. Утром следующего дня, когда Савинский и Сорокин, признавшиеся в краже из одной аптеки, пребывали в изоляторе временного содержания, в городе была взломана еще одна аптека.
Начальник управления вместе с Беловым и Вихревым сам прибыл на место нового происшествия.
— Ну, что у вас, кража? — начал генерал, обращаясь к заведующей аптекой. — Или не похоже?
— Как же не похоже: все вверх дном, разве этого ералаша мало?
— Не мало, а много, а как вы думаете, Виктор Викторович? — обратился генерал к начальнику следственного отдела.
— Тут и дураку ясно — симуляция, — подтвердил Белов.
Генерал иронически поджал губы. Вихрев, нагнувшись, поднимал с пола разбросанные коробки из-под дорогих духов.
— Совсем ненужный беспорядок, — констатировал между тем генерал, прохаживаясь по аптечному торговому залу. — Перестарался кто-то, — продолжал начальник управления, — часы и те на стене перевернули. Было ли время у преступников забираться на стенку?
— И рецептурное окно разбито, — воскликнула работница аптеки.
— Разве оно вору мешало? — спросил сам у себя генерал. — Нет, разумеется. Кто последний уходил вчера вечером после работы из аптеки? Уточните это, — сказал Вихреву генерал вполголоса. — Ищите преступника среди работников аптеки. Только не обидьте подозрением честного человека.
— Кто там у нас на очереди? — спросил Белов Вихрева. Они оба несколько часов подряд допрашивали свидетелей по поводу кражи из городской аптеки.
— Продавец ручного отдела Валентина Маничева. Кстати, я изучил акты ревизии по этому отделу.
— И что нашли?
— Странность нашел, Виктор Викторович. Внезапные проверки выявляли в отделе излишние товары, плановые же заканчивались, как правило, недостачами.
— Так, интересно, — отозвался Белов. — Что из себя представляет Маничева — не интересовались?
— Ей двадцать лет. Была замужем. Развелась год назад. Ребенок есть, двух лет. Живет с престарелыми родителями. Встречается с мужчинами, посещает рестораны. Носит все модное, дорогое. Зарплата до ста рублей.
— Любопытно, — потер в задумчивости затылок Белов. — А давайте не будем трогать денек-другой эту самую Валентину, присмотримся к ней пристальней, а?
— Есть резон. Мне кажется, у нее есть связь с наркоманами и прочей шушерой.
В управлении внутренних дел к окошечку вахтера подошла Екатерина Семеновна — бабушка Саши. Ей надо было срочно увидеть следователя Руслана Юрьевича Вихрева.
— Екатерина Семеновна, дорогая, какими судьбами к нам?
— Из вашего города девушка приезжала вчера, племянника моего, Юрку, разыскивала. Как узнала, что его милиция увезла — так и заторопилась обратно. Не имеет ли это отношения к вашему делу-то? Вот я с чем к вам пришла.
— Девушку эту вы в лицо видели? — спросил Вихрев.
— Как вот с вами разговаривала, потому что сестра ее ко мне привезла.
— Пойдемте.
Вихрев, Белов и Екатерина Семеновна вошли в обворованную аптеку. В прихожей толпились все работники. Екатерина Семеновна подошла к одной и, как старой знакомой, протянула руку:
— Здравствуй, Валюша. Я вот приехала: думаю, узнаю насчет племянника. Да вот неожиданность: вас встретила. Вы здесь работаете?
В кабинете следователя сидели двое: Вихрев и Маничева.
— Где же вы познакомились с Юрием?
— Случайно.
— Он вроде помоложе вас будет?
— Молодой конь борозды не испортит.
Вошел генерал. Вихрев встал.
— Сиди, сиди. Возьми протокол и записывай, а я побеседую с Валей. Не возражаете, Валя?
— Хоть сколько… — Маничева недоверчиво, чуть-чуть испуганно перевела взгляд с генерала на протокол, который положил перед собой Вихрев.
— И давно вы с ним связь поддерживаете? — напомнил о себе генерал.
— Вы о ком?
— О Савинском. А вы о ком думали?
— О нем же, — раздраженно проговорила Маничева.
Генерал, словно не замечая этого, продолжал:
— В ваши годы пора уже серьезно задуматься над жизнью. Опоздаете — заест бесчестье. Тогда пиши пропало. Крест на себе ставь. А мы, то есть общество, этого не желаем. Лично я хочу приходить и покупать у вас лекарства. Но только лечиться, а не травиться…
— Вы ищите козла отпущения. Арестовали преступников — с них и спрашивайте. А ваши намеки приберегите для других.
— Вы не поняли меня, — снова взялся за свое неутомимый и терпеливый генерал. — Вдумайтесь в то, о чем я говорю. Может ли быть человек счастлив, если живет не по закону?
— Я в этом не разбираюсь, у меня среднее образование.
— Эта истина с молоком матери должна всасываться.
Видно, генералу удалось растопить ледок отчуждения в душе Маничевой. Она вдруг заговорила быстро, горячо:
— Вы, я понимаю, здесь самый главный. Не вмешивайте меня в аптечные дела. Моя вина в том, что я дружила с Савинским, хотя, конечно, как можно дружить, если живем мы в разных городах? По делам иногда я бываю в его городе, захожу, проведываю. И только. Какой тут грех? Или есть? Он просил у меня денег в долг: нигде ведь не работал. Я ему давала, правда, иногда брала из кассы, вот и вскрывали ревизии недостачу.
— А чем ребята рассчитывались? — пристально глядя в глаза женщины, спросил генерал.
Лицо Маничевой стало злым и замкнутым. Налаженного контакта как не бывало. А генерал, как бы между прочим, поставил на стол коробку со 150 трубочками пенициллина, десяток разных пузырьков.
— Их обнаружили у вас, Валя, в портфеле, под кроватью.
— Ну и что?
— Откуда они? — От пота загорелая лысина генерала заблестела. Он протер ее носовым платком и признался, не стесняясь:
— Тяжело в мои годы вести допрос. Ну, будем кончать, Валя?
— Пустое. Пенициллин и прочие таблетки, что мне выставили, никакого отношения к кражам из аптек не имеют. Что, трубочки и пузырьки помечены?
— Ох, упорная, — провел ладонью по лбу генерал и вытащил из папки клочок газеты с пометкой «26.31/8», обнаруженный у сельской аптеки, приложил его к газете, в которую была завернута коробка с пенициллином и другими лекарствами.
— Вот смотрите, Валя, сходится. Тютелька в тютельку.
Глаза Маничевой, тщательно подведенные тушью, округлились от удивления. Генерал неторопливой, уверенной походкой человека, поставившего все точки над «и», прошелся по кабинету из угла в угол. Маничева тихо заговорила:
— Савинский таскал мне медикаменты. Я их продавала в штучном отделе, выручку делили. А когда узнала, что Савинского посадили, решила доказать, что не он ворует из аптек, еще кто-то есть. На ночь окно оставила открытым — и вот… Иногда меняла лекарства: брала, что у них лишнее, а давала то, что просили. Они токсикоманы. Своего здоровья — «лекари». Только в кавычках.
Ее вывели из управления. На тротуаре она остановилась и обернулась: лицо не выражало ничего, кроме злости. Видимо, много еще пройдет времени, прежде чем она поймет, что жизнь начала плохо, что сама себя, как говорится, объехала по кривой…
Большая предстояла работа и с аптечными разбойниками, диверсантами собственного здоровья.
Разные сроки лишения свободы определил народный суд Юрию Савинскому, Борису Сорокину и Валентине Маничевой. С учетом роли каждого в преступлении.
Екатерина Семеновна Сорокина часто присылала письма следователю Вихреву. Писала она рассудительно, доброжелательно, спокойно. Хлопотала за племянника Бориса. Все спрашивала совета, кому ей написать, чтобы пересмотрели приговор. Борис, на ее взгляд, наказан очень строго. Не заслуженно. А милицию хвалила. Находила лестные слова Вихреву и его коллегам. Стражей порядка величала защитниками, желала успехов в «искоренении преступлений» и тут же уточняла:
«А мой племянник Борис — какой же он преступник? А что дважды отсидел, так то судьи до конца не разобрались…»
Случайные послания получал Вихрев и от вспыльчивой, раздражительной матери Юрия Савинского. Читая их, Вихрев непременно мысленно воскрешал в памяти ее — худенькую с болезненно-желтым лицом. И гневные слова, брошенные этой женщиной вслед сыну: «Если в чем замешан, чтоб духу твоего в доме не было…»
Да, Юрий и не собирался, видать, в родной дом возвращаться. Как сообщила Савинская,
«ее сын Юрий пишет очень часто из колонии Валентине Маничевой. Она собирается к нему ехать, чтобы стать его законной женой. Начальство колонии обещало содействовать регистрации брака».
Самой Валентине Маничевой, как матери малолетнего ребенка, назначена была мера наказания условной.
1970—1971
Село это расположилось в чудном лесном уголке, на берегу Оки. Все в нем сейчас есть: дорога, автобус, детский сад, школа, клуб, медпункт, магазин, новая улица из разноцветных коттеджей. Природный газ проводят в новые и старые дома. Не хватает только людей, особенно женского пола. От этого «страдают» и ребята. Только в нынешнем году из армии вернулись пятеро, а свидание назначать некому. Если переиначить старую песню, то выйдет, на десять парней приходится три девушки.
И старый председатель колхоза, местный старожил Егор Иванович с досадой смотрит, как готовит свою единственную дочь Лену к выезду в город доярка Полина Матвеевна Зубова.
— Зачем ты Елену с такой любовью выпроваживаешь из села? Вон у нас в животноводстве едва хватает людей на одну смену. Нужны продавец, помощник бухгалтера, библиотекарь. Что твоя Ленка, выпускница нашей школы, забыла в областном центре?
— Счастье, Егор Иванович, счастье. Ты уж не обессудь.
Мать подала дочери в автобус чемодан, сумку, свертки… А через пять часов пути девушка увидела за окном салона весь в огнях вечерний город, тот, в котором должна решиться ее судьба.
Лену уговаривали остаться в селе не только председатель и ее лучшая подруга Галя. Ее просил не уезжать и демобилизованный солдат озорной Павлушка. Но если Лена колебалась, то ее мать оставалась непреклонной. Женщине давно хотелось, чтобы дочь ее стала горожанкой. Это было заветной мечтой Полины Матвеевны.
И вот уже побежали дни в городской суете. Девушка поступила работать на огромный хлебозавод. Труд оказался нелегким. Лена усталая и одинокая возвращалась после смены в небольшую комнату общежития, где впритык стояли три кровати. Одну из них занимала Люся со швейной фабрики, вторую — медсестра Валентина. Обе приехали тоже из деревни, но уже пообжились в большом городе.
Лене, особенно поначалу, не пришлись по душе беспокойная городская суета, торопливость, вечная беготня. И матери с отцом она написала первые свои письма не радостные, сообщала, что невесело ей пока живется в городе.
Лена скучала по отчему дому. В городе она была потерянной, никому не нужной, заменить тех друзей, которых она оставила в родном селе, было некем.
Забывалась девушка лишь на заводе. Ее там полюбили. Только старый мастер Федор Кузьмич первые недели хмуро, с холодком относился к «пополнению» из деревни. Он знал: там своего труда хватает и руки Лены в селе куда нужнее, чем здесь.
Но Елена, от природы человек трудолюбивый, старательный, каждый раз, подходя к проходной завода, загодя настраивала себя на прилежную, безукоризненную работу. И, действительно, она выполняла свои обязанности, хоть и нехитрые, безупречно.
Она научилась виртуозно смазывать сдобные булочки густой помадой, включать транспортер и отправлять выпечку на стеллажи.
У Лены был дар: она ни с кем никогда не ссорилась. Обладая уступчивым, легким характером, девушка покоряла всех своим обаянием, считалась у своих напарниц по труду «золотцем».
Жизнь Лены Зубовой в городе совпала с расследованием необычного преступления. Все дело было в том, что в ОБХСС пришло письмо, в котором сообщалось о существовании матерого спекулянта. Тот, якобы, появляется в учреждениях, на предприятиях города и втридорога сбывает служащим французские духи, иноземный шампунь, туалетное мыло, импортную губную помаду, тушь и многое другое из парфюмерного дефицита.
Полковник Георгий Митрофанович Сомов и руководитель ОБХСС подполковник Иван Семенович Тумановский решали, кому поручить расследование этого преступления.
Нужен был опытный, осмотрительный и цепкий оперативный работник, который бы скрупулезно вник в обстоятельства дела и докопался до истины.
— А что, если передать материалы старшему лейтенанту Александре Васильевне Кучеренко? — предложил Тумановский. — У нее, правда, есть в производстве одно уголовное дело по обвесу и обсчету покупателей продавцами продовольственного магазина «Ладога», но она его вот-вот закончит и тогда полностью сможет заняться материалами о спекуляции косметическими товарами.
— Ей, думаете, уже можно доверить такое дело, не рано ли? — усомнился полковник Сомов. — Ведь она у нас специалист по делам другого рода?
— Не рано. Считаю, в самый раз. Сколько ей сидеть на одном и том же? В нашей службе она прижилась, много изобличила нечестных продавцов, директора магазина Стоянову — хитрого и матерого жулика — и то не упустила, довела до скамьи подсудимых.
— Ну, что ж. Убедили. Поручим ей, — подвел итог беседе Георгий Митрофанович Сомов и написал ей на поступившем в УВД письме:
«Товарищ Кучеренко, принять меры к розыску спекулянта…»
Я лично хорошо помню тот день, когда появилась у нас в отделе БХСС стройная, симпатичная девушка с волевым выражением смуглого лица. Ей было тогда… впрочем, она была еще буквально девчонкой.
Известно, с какой осторожностью принимают в милицейские учебные заведения женщин. Но она, видать, произвела хорошее впечатление на экзаменационную, а потом и мандатную комиссию Волгоградской Высшей школы МВД СССР и в результате с дипломом образованного специалиста прибыла к нам для прохождения дальнейшей службы.
Некоторые из нас приятно и не без иронии улыбались, завидя нового сотрудника ОБХСС в платье. Мы ждали дальнейших событий. Было небезынтересно: справится ли она с чисто, как нам казалось, мужским делом?
Но в любом случае Кучеренко сразу обратила на себя внимание. Не было в отделе такого человека, который бы остался к ней равнодушным. Она успевала всюду: выполнить комсомольское поручение, написать заметку в стенгазету, увязаться с товарищем на задание, если сама оказывалась свободной.
Общительность, душевность, начитанность, искренность — это как раз те качества, за которые уважают человека. Немудрено, что к Александре Васильевне стали относиться с симпатией. А кое-кто из наших холостяков стал поглядывать на девушку и более пристально. Потянулись к ней и наши женщины — сотрудницы из канцелярии, инспекции по делам несовершеннолетних.
Сейчас ее уже все называют по имени и отчеству. За ее плечами семь лет службы в милиции, у нее подрастает сынишка, да и фамилию она носит одного из наших работников. Но мы ее по-прежнему знаем как Сашу Кучеренко.
Я хорошо понимала, что в мои обязанности входит оповещение руководителей предприятий, учреждений о появившемся «жучке». Что и сделала. Рассказала им о ловком торговце, который ходит по рабочим точкам и сбывает доверчивым покупателям импортную косметику втридорога. Сегодня я побывала в локомотивном и вагонном депо, на станции «Скорой помощи», на других предприятиях.
Информации поступило много. Проверила цыганку, продававшую кофточки и покрывало, мужчину, предлагавшего женские импортные сапоги. Но это не те, кого я разыскиваю. Оказывается, действительно, кое-где появляется искомый молодой человек. Он прилично одет, гладко выбрит, волосы уложены безукоризненно, словно щегольски пользуется ежедневно первоклассной парикмахерской. Кстати, надо побеседовать с работниками служб быта.
Не находит ли спекулянт и среди них ярых покупателей дезодоранта, венгерского мыла, французских духов, помады и прочего косметического товара, который идет среди городских модниц, что называется, с молотка? Он берет за свой дефицит по двойной, а то и тройной цене.
Основания для возбуждения уголовного дела есть. Пожалуй, уже можно приступать к полному расследованию собранного материала.
А жизнь Лены в городской суматохе набирала скорость. Нельзя сказать, что девушка не была замечена парнями. Напротив, многие навязывались ей в приятели. Но мало кто из них отвечал ее требованиям. Будучи человеком тонким, умным, разборчивым, она не принимала приглашения развязных «современных» парней. Успех у таких ребят она не ценила высоко.
Но дружить с хорошим парнем хотелось. И вскоре она свой выбор остановила на студенте сельскохозяйственного техникума. Его звали Владислав. Лена охотно бежала к нему на свидание. Встречи с Владиком продолжались, увы, недолго. Разрыву отношений послужил один случай.
Как-то, гуляя одна по городу, она заметила Владислава у входа в центральное кафе. Молодой человек был не один: он держал руки симпатичной, невысокого роста девушки и в чем-то страстно ее убеждал. Наверное, приглашал в кафе. Она не давала согласия, кокетничала. Тогда Владислав, в качестве последнего аргумента, привлек к себе свою спутницу и поцеловал в щеку.
У Лены поплыло все перед глазами. Она решительно подошла к Владиславу и четко, делая соответствующие ударения, произнесла:
— Ко мне больше не приходи. Понял? Не при-хо-ди!
Он пришел. Пытался что-то объяснить, извинялся, клялся. Но Лена не простила измены.
Как-то в парке Лена познакомилась еще с одним молодым человеком. Он был на семь лет ее старше, но во вкусе Лены. Однако и тут творилось что-то неладное. Дмитрий назначал свидания в укромных безлюдных местах. Говорил о любви, озираясь по сторонам. А потом признался, что он еще не разведен с женой и боится, что та его выследит и учинит скандал.
На следующее свидание Лена к нему не пришла.
Так бесплодно проходили день за днем городской жизни. Но у девушки были светлые надежды, вера. Сердце переполнялось неведомой любовью. Она ждала настоящего своего суженого.
Однако все чаще Лену охватывала тоска по отчему дому. В такие минуты она подумывала о расчете, увольнении с хлебозавода… Девушка томилась и в общежитии, как птица в клетке. Часто приходили письма от девчат из деревни. Подруга Зоя писала, что в село вернулись братья Рубовы. Сергей устроился лаборантом, а Василий шофером — на легковую машину. Ребята часто вспоминают ее, Лену. Бывший солдат Павлик женился. А Егор Лосев после окончания техникума назначен руководителем мастерских. Он даже выспрашивал Ленин городской адрес. Зоя перечисляла подруг, которые уже вышли или вот-вот выйдут замуж.
Такие письма сильно тревожили душу Лене. В ее селе происходило что-то значительное, радостное, живое, а Лена уехала оттуда. Втайне Елена считала, что раньше подружек в городе выйдет замуж и найдет свое счастье. И не находила его. Лена вспоминала, как Егор Лосев в прошлом году, когда она была еще десятиклассницей, а он заканчивал техникум, встречался с ней у крутого берега Оки, угощал яблоками, конфетами, объяснялся в любви, добивался поцелуя. А она только смеялась. Ей, действительно, было весело. Егор ей больше всех нравился.
Сегодня утром стало известно, что раз в неделю неизвестный спекулянт, которого полковник Сомов окрестил «коробейником», и впредь я последую его примеру, заглядывает в трест столовых и ресторанов.
Предупредила всех работников бухгалтерии: при появлении спекулянта немедленно звонить мне или дежурному по управлению внутренних дел. Не прошло и двух часов, как у меня зазвонил телефон:
— ОБХСС? — скороговоркой зачастил кто-то. — Вы ищите спекулянта, а он в бухгалтерии, что во дворе склада ресторана железнодорожной станции.
И тотчас пошли короткие гудки. Заколотилось мое сердце, как колокол, хоть рукой держи. Я набрала номер телефона директора того учреждения — Владимира Антоновича Косарева:
— Говорит Кучеренко из ОБХСС. Задержите человека, который вашим сотрудникам продает парфюмерный товар. Он сейчас в бухгалтерии.
Сама почти бегом спустилась с пятого этажа органа внутренних дел и буквально взлетела на второй этаж названного здания. А там переполох.
— Выпрыгнул в окно. Выпрыгнул, — волновался директор. — Я взял его под руку, велел ждать прихода милиции, а он оттолкнул меня и выпрыгнул в открытое окно. Не знаю, как он только не разбился. Вот его «дипломат», в котором весь товар, то, что предлагал спекулянт моим работницам: помада, шампунь, тушь, дезодорант…
Я осмотрела место происшествия и доложила начальнику ОБХСС Тумановскому, а тот — Георгию Митрофановичу. Полковник Сомов сказал, что надо действовать предельно осторожно, чтобы впредь не спугнуть «коробейника».
Приметы оставались прежними — молодой, очень привлекательный шатен. Предлагает товар совершенно открыто, но боится попасть в руки милиции. Идет на любой риск, избегая задержания.
Внимательно наблюдаю на привокзальной площади за одной парочкой. Девушка, раскачивая целлофановую сумку, расстегнула зеленую кофточку. Открылось модное платье-халат с блестящими металлическими пуговицами, украшенное этикетками. Редкие рыжеватые волосы завязаны сзади.
Когда девушка улыбалась, на ее щеках проступали ямочки.
Ее собеседник — молодой человек, лет двадцати шести, одет в костюм серого цвета, воротник белой рубашки повязан темным галстуком в красную полоску. Почти на полголовы выше собеседницы.
Разговор между ними проходил не более трех минут. Попрощавшись, они разошлись, но тут же мужчина, словно передумав, догнал девушку, обмолвился с ней двумя фразами. Целлофановая сумка у девушки стала тяжелее: молодой человек положил туда какой-то сверток.
В кавалере обнаружила сходство с разыскиваемым спекулянтом. Но он так стремительно нырнул в отходящий троллейбус, что побеседовать с ним мне не удалось.
Мужчину теперь не догонишь, а вот с девушкой поговорить стоит. Назвалась Светой и показала набор импортных парфюмерных изделий, только что купленных у молодого, человека. Его ей рекомендовала два дня назад случайная попутчица по электричке, назвавшаяся Люсей Шведовой, продавцом магазина. Еще Светлана сказала, что только что к ней подходила подружка того спекулянта, интересовалась, «какие у меня отношения с ее возлюбленным». Приревновала. Или помогает сбывать товар.
Итак, у «коробейника» есть компаньоны среди миловидных девушек. Хорошо бы поскорее найти хотя бы одну из помощниц.
Надо запросить все торговые организации города и прежде всего найти Люсю Шведову. Это резко повлияло бы на ход розыска.
Эксперт посмотрел «товар», оставленный в дипломате беглеца, и флаконы, купленные Светланой. Они идентичны. Все сфотографировала. Сняла отпечатки обуви на мягком грунте под окном, куда спрыгнул «коробейник». Это сделала на случай, если после задержания спекулянт будет отрицать, что именно он выпрыгнул из окна в бухгалтерии.
И вдруг вечером ко мне подходит паренек и заявляет:
— Вы ищете спекулянта косметикой, мне говорила знакомая по имени Светлана. Я — дружинник. Работаю таксистом. Подвозил его с последней электрички на улицу Борщовскую, номер дома не помню. Обратил внимание на пузырьки, баночки, скляночки, потому что парень что-то разбил у меня в машине.
Рассказывая о «коробейнике», мы не забыли о Лене. Она уже несколько раз порывалась написать заявление об увольнении, но сдерживало ее то, что не за горами отпуск. А после отпуска, думала она, все решится.
Как-то в обеденный перерыв Лена проходила мимо заводоуправления. Ее окликнул молодой человек в куртке, джинсах, кроссовках.
— Не желаете приобрести вот такой дефицит? — обворожительно улыбаясь спросил он и раскрыл перед Леной «дипломат». Пленяя яркими этикетками, в нем лежала импортная парфюмерия. А как галантен и симпатичен был сам «коробейник»!
Молодой человек спешил, но успел сказать Лене, купившей у него что-то по мелочи, что она ему необыкновенно понравилась и он посчитает за счастье, если встретится с ней вечером…
«Коробейник» снова появился на привокзальной площади. Но, завидев милиционера Анатолия Громова, исчез. Громов привел ко мне девушку, с которой «коробейник» разговаривал и продал товар.
Вот уж действительно случай! Девушка оказалась именно той продавщицей Люсей, которую я разыскивала по магазинам.
— Кто тот парень, передавший вам губную помаду, одеколон, тушь?
— Вы, небось, и сами знаете, — уклончиво ответила она, — Валерка…
— А поподробнее?
— Прежде чем искать этого Валерку, вы отыщите Катю Перцовскую. Она мне его порекомендовала, говорила, что может достать любую косметику. Где сейчас работает Перцовская, я не знаю. Слышала, вроде учится в Подольске. Но вы ей не очень-то доверяйте, может слукавить. Легкомысленная особа. Имеет близкие отношения… в общем, связь с Валеркой.
Если Перцовская в городе, то я ее установлю быстро. Адресный стол дал несколько адресов. Отправилась искать. И нашла сравнительно удачно при помощи ее брата. Катя Перцовская сидела на скамейке в парке и держала на поводке домашнюю собачку. Охотно познакомилась со мной. И не довела допрос до стен милиции. Все рассказала тут же. Собственно, речь шла лишь о фамилии Валерки — Атракционов. Не то с 1969, не то с 1970 года рождения.
— Я ни в чем не виновата. С Атракционовым лет шесть назад в одной спортивной секции была. И потом изредка встречалась в городе. Он рос и я росла. Года два последних вообще его не видела. Потом встретила и по старой дружбе находила ему клиентов на парфюмерию. Мне говорил, что после десяти классов до ухода в армию устроился работать в Москве агентом универсальной фирмы «Альфа-Омега», к ним, якобы, поступает товар из Франции, Аргентины, Туниса… Доигрался, как я понимаю, разъездной приказчик. И нас, дураков, околпачил. Потеха. — Все это Перцовская произнесла добродушно и с юмором.
— Где он живет?
— Не знаю. Слышала, что он получил новую квартиру, в связи со сносом их старого дома.
Не такой уж плохой мне показалась Перцовская. Выходит, права пословица: людской суд не всегда справедливый.
Поиски продолжаются. Передо мной уже сидело более сотни разных свидетелей. Согласно появившимся у меня данным, Валерий Семенович Атракционов, которому не исполнилось еще и восемнадцати лет, уже был судим за корыстное преступление. Ему приговором суда определили три года лишения свободы с отсрочкой исполнения приговора на этот же срок. Наконец-то в моих руках его адрес. Подхожу к искомому дому и вижу, что он снесен. А жильцов расселили по городу. Это то, о чем говорила Перцовская. В домоуправлении сказали, что Атракционовой Клавдии Варфоломеевне с дочерью выделили двухкомнатную квартиру на улице Красной, а ее сыну с отцом (супруги расторгли брак) однокомнатную квартиру по переулку Радищева. Побывала по этим адресам. Заглянула и в райотдел милиции, обслуживающий этот район. Обследовала лично подходы к названным домам. В общем, предварительно все изучила. В переулке Радищева соседи сказали, что квартиросъемщик Атракционов Семен Данилович работает шофером и уезжает иногда на месяц в дальние рейсы, а сын его Валерий — редкий гость в своей маленькой квартире. Что-то приносит туда раз в неделю, закрывает дверь на три замка и уходит.
У него много в городе знакомых женщин и девушек. У них он частенько ночует. Иногда отдыхает у матери на Красной. Любит посещать кинотеатр «Октябрь», вечерние кафе и рестораны.
Атракционова Клавдия Варфоломеевна продолжает настаивать на том, что сына почти не видит и не знает, где он обитает.
Правду ли говорит мать? Я ей не верю, поэтому всю ночь с милиционером, переодетым в гражданский костюм, прождала Валерия на улице Красной, а мой коллега Лизунков — в переулке Радищева. Но «агент» универсальной иностранной фирмы «Альфа-Омега» не объявился.
В этот день Елена трудилась за двоих. Ни о каком возвращении в село она не могла и думать. Эдуард, как парень себя назвал ей, очень понравился. На вид она ему дала гораздо больше лет, чем в действительности был его возраст. С таким не стыдно приехать к родителям в село, если дело дойдет до обручения. Этого Лена желала. Хотелось уже иметь настоящего суженого.
Принарядившись с помощью подруг по комнате в общежитии, Лена, переполненная сердечным трепетом, отправилась на свидание…
Первые две недели они встречались каждый вечер. Гуляли по узеньким улочкам, где лишь лай собак нарушал почти деревенскую тишину. Он не заходил в общежитие к Лене, как это делали знакомые парни других девушек, а приглашал ее иногда к себе, в двухкомнатную квартиру, где жил с матерью. Был он с девушкой ласков и легко добился близких отношений.
Он отверг предложения Лены познакомиться с ее подругами, но попросил подыскать среди ее знакомых покупателей на парфюмерный товар. Желающие нашлись.
Безоблачная любовь длилась недолго. Однажды Лена пошла встречать Эдуарда. Он должен был возвратиться из столицы. Якобы заканчивалась его работа «агентом по реализации изъятых у контрабандистов предметов дефицита». Так замысловато называл он свою должность в загадочной конторе «Альфа-Омега».
До прихода электрички оставалось чуть больше получаса. И вдруг Лена увидела Эдика. Он гулял по привокзальной площади. Рядом с ним прохаживалась рыжеволосая девушка. На ходу он перекладывал что-то в ее сумку. У Лены зашлось сердце от горькой неожиданности. Думала: что ей делать? Но секунда — и парочка рассталась.
Не помня себя, Лена подбежала к «сопернице», та спокойно объяснила, что лишь купила у парня тушь и губную помаду.
Лена отошла пристыженная, но сомнения в верности возлюбленного не угасли. В тот вечер она слушала объяснения Эдуарда, старалась поверить ему. Однако чисто женским чутьем улавливала в голосе неискренность. И однажды, сгорая от ревности, страха быть обманутой Эдуардом, она решилась на безнравственный поступок: проверила карманы его пиджака на вешалке. Обнаружила клочок бумаги:
«Валера, приди ко мне домой, хочу с тобой поговорить. Томлюсь в ожидании…»
Дальше стоял адрес, округленный красным карандашом. Это изумило и озадачило Лену. Почему Эдика называют Валерой? Эдик говорил, что среди ребят он носит это имя. Но, выходит, и девушки называют его так же. А в том, что записка была от девчонки, она не сомневалась.
Изучаю записную книжку Атракционова. Ее обнаружили в потайном кармане «дипломата», оставленного им при бегстве. В ней более пятидесяти адресов. И все женские. Каков ловелас и донжуан! Проверила десятка два адресов. Все девушки подтвердили, что покупали у «коробейника» косметический товар. О самом продавце ничего толком не знали.
Наконец, еду в поселок, расположенный в пригороде. В глубине палисадника домик с белой черепичной крышей. Свежевыкрашенный зеленый забор. Калитка скрипнула и я пошла к крыльцу. Не здесь ли живет «невеста номер один»?
Навстречу мне выбежала небольшого роста, аккуратная девушка лет восемнадцати. Безупречный овал лица, мягкие щеки, подбородок тронуты приятным загаром, веселые карие глаза, пышные каштановые волосы. Красавица. Синяя кофта с молниями, вельветовые брюки в обтяжку подчеркивали стройность фигурки.
— Что вы хотите? — Девушка молниеносно, оценивая мою личность, прошлась по моей замшевой куртке, джинсам, модным кроссовкам и осталась, видно, довольна.
— Мне нужен Валерий, очень срочно, — ответила я.
— Адрес мой он дал?
— Кто ж еще! Я из Москвы. Он мне чрезвычайно необходим. Я ему должна передать кое-какой товар. Это не терпит отлагательства.
— Тогда другое дело. Поищите, может, у Кольки Рыжего. Но где Рыжий живет — не знаю. По четвергам Валерка ночует у матери.
Итак, Колька Рыжий. Это уже кое-что. Решила позвонить на работу матери Валерки по телефону.
— Клавдия Варфоломеевна, я от имени Рыжего вам звоню. Где Валерка?
— Какого Рыжего, ты что болтаешь?
— Вы что от своих отрекаетесь?
— А я тебя своею признавала? — хрипловато рокотало в трубке.
— Давайте не будем терять время. Я от Кольки Рыжего. Валерка мне очень нужен. Немедленно. За ним «почет» (на жаргоне «слежка»), я должна ему кое-что сказать. В общем, предупредить…
— Идолы, окаянные, мне покоя не даете. Не знаю, где он, может, вечером ко мне придет. — Она положила трубку.
Я и мои помощники всю ночь прождали спекулянта на улице Красной и в переулке Радищева. Безрезультатно. Напрасно встречали электрички. Он не появлялся.
По адресу в записке, найденной в кармане Эдика, Лена, сильно томясь, поехала выяснять отношения.
Автобус привез в пригородный поселок. Вот и домик с белой черепичной крышей. Открыв калитку, Лена шла по асфальтированной дорожке. Что, если она, на свою беду, застанет Эдика здесь? Нервно постучала в окно.
На крыльце появилась девушка совсем молодая и очень привлекательного вида. Лена сразу поняла, что и в красоте и в нарядах она уступает ей. От этой мысли еще больше сдавило сердце.
— Эдик у вас? — с дрожью в голосе, презирая себя за малодушие, произнесла Лена.
— Кто, кто? Эдик? Не знаю такого. Вы не ошиблись адресом?
— Ну как же! Вспомните, французскую тушь… — пролепетала Лена.
— Да? Может быть, Валерка Атракционов?
— Он, он самый!
— Так бы и сказала! При чем здесь какой-то Эдик. Где он — не знаю. Им что-то многие сегодня интересуются. Ты не первая. Заходили и до тебя, с полчаса назад его спрашивали. А вчера им интересовалась какая-то элегантная москвичка.
После взаимных вопросов «соперницы» узнали, кто есть кто. Молодая хозяйка поняла, что «коробейник» завлек в свои сети еще одну простодушную девчушку и обманул ее. Хозяйка дома сообщила, что с торговцем дефицитом ее связывают только коммерческие отношения. Ревновать не следует. У нее есть перспективный жених. Она вот-вот выйдет замуж.
С чувством смущения, покидала дом пригорода с белой черепичной крышей Лена. Девушка решила немедленно отправиться к своему суженому и забыть о ревности. Лена готова была даже извиниться перед ним за свой душевный бунт. В конце концов из-за этой сердечной вспышки не расстраиваться же свадьбе… О ней Лена уже мечтала…
Елена прибежала на Красную улицу и привычно позвонила в дверь. Ей долго не открывали, наконец, впустили в прихожую. Ее приходу «благоверный» явно был не рад. Возлюбленный даже вспылил:
— Ты должна приходить ко мне только тогда, когда тебя приглашают!
Неловкая пауза сменилась приглашением присоединиться к игре в карты. Кроме Клавдии Варфоломеевны и ее сынули Валерки, за столом сидел незнакомый молодой человек с рыжей шевелюрой. Он много острил, говорил в адрес Лены комплименты. Словом, только один за столом был в отличном настроении.
Утром на машине объехала все адреса, где возможно появление «коробейника». Под особым присмотром находился дом, где живет его мать. И все-таки фарцовщика проглядели, но не упустили. Мы лишь не заметили, как он прошмыгнул к Клавдии Варфоломеевне. Однако, находясь под открытым окном, услышали голос пожилой женщины:
— Валер, а Валер, ты хоть не носи ко мне эту косметику. Обыск может быть. И я с тобой погорю.
— Не паникуй, мамуль. У меня сотни адресов, до всех милиция не докопается. А от тебя сегодня все заберу. Ленка должна отнести половину на свой завод.
— Девку ты напрасно впутал в наше дело. Коснись чего — все в милиции расскажет.
— Я, мать, закамуфлировался, ничего она обо мне толком не знает. Сделает дело — и пошлю ее ко всем прабабушкам. С минуты на минуту Рыжий должен прийти, часть товара он себе возьмет.
«Рыжий», как нетрудно было понять из приветствий хозяина квартиры, появился вовремя. Из окна послышалось его предложение сыграть в карты. Затем в комнату вошла какая-то девушка. Игра продолжалась вчетвером, судя по репликам.
— Я приехал из Москвы, — говорил Валерка. — На этот раз «Альфа-Омега» порадовала меня особенно — наложен полный «дипломат». Чудесную тушь изъяли у контрабандистов. Моя задача, как всегда, реализовывать. Ты мне, Леночка, должна помочь. Весь товар с «дипломатом» забери в общежитие. Но уговор: подружкам о нем — ни слова».
Лена уже не верила рассказам об агентстве по реализации изъятых у контрабандистов предметов дефицита. Но помалкивала. Она хотела остаться с лже-Эдиком наедине, чтобы выяснить все.
В эту минуту в дверь постучали, а затем в квартиру вошли два человека — мужчина и женщина. Они объявили, что являются сотрудниками ОБХСС. Предъявили удостоверения.
— Не делай глупостей, — крикнула женщина спекулянту, когда тот по старой привычке метнулся к окну, чтобы выпрыгнуть на улицу. Но Александра Васильевна Кучеренко предусмотрительно выставила под окном пост в лице капитана милиции Хорева и шофера-милиционера Рябинина. Увидев их на тротуаре, махровый фарцовщик отбежал назад.
Пригласили двух понятых. Начался обыск. Из-за шкафа, из-под дивана, кровати сотрудники милиции вытащили сотни баночек, пузырьков, коробочек с импортными этикетками. На полу, столе образовались горы тюбиков помады, мыла, духов, дезодоранта… приобретенных фарцовщиком у иностранцев. Весь этот товар должен был дать огромный барыш спекулянту.
— Еще, не откажи в любезности, разреши мне «дипломат». И прихвати с собой паспорт, поедем в милицию. — Александра Кучеренко взяла в руки тяжелый чемоданчик, наполненный свежим привозом парфюмерии. Но Валерий попытался вырвать его у Александры Васильевны. Ручка оказалась у «коробейника», а «дипломат» у старшего лейтенанта Кучеренко. Мать спекулянта вцепилась в бок женщине, пытаясь выручить сына. Она пыталась, как ей казалось, выхватить самую главную улику против сына — «дипломат» с новой партией косметического иностранного товара.
На помощь Кучеренко бросился второй сотрудник лейтенант Павлов. «Дипломат» остался в руках работников ОБХСС. Тогда Валерка выбежал на кухню. В его руке появился кухонный нож. Он стал тупой стороной лезвия водить себе по горлу. Крепко переволновались сотрудники милиции, думали, что Атракционов всерьез хочет покончить жизнь самоубийством.
Клавдия Варфоломеевна дико вопила, что милиция хочет загубить ее единственного сыночка.
И тут Валерка исчез, словно испарился. Перед старшим лейтенантом стояла лишь обозленная, сверкающая от ярости глазами его матушка.
Две комнаты и кухню быстро осмотрели работники милиции с понятыми. Валерия нигде не было. Заглянули под кровать, столы, в шкафы. Не осмотренной оставалась лишь кладовая. Но на двери ее висел солидный замок. Куда же нырнул неуловимый проходимец?
Кучеренко переглянулась с лейтенантом Павловым. Может быть, шустрая Варфоломеевна успела упрятать сына туда и повесить замок? Но это просто невероятно, сделать такое за несколько секунд. За узкой дверью полнейшая тишина.
— Клавдия Варфоломеевна, где ваш сын? Нам не до шуток. — Строго произнесла Кучеренко, посматривая на притихших гостей Атракционовых.
— Дык, убег, видать. Лен, ты не видала, куды убег Валерка?
— Не разыгрывайте комедию, — вдруг осмелела Елена, — он в кладовой.
— Дайте ключи, — попросила Кучеренко у старухи. С помощью лейтенанта Павлова связка ключей перешла в руки Кучеренко. Она находит нужный и вставляет в скважину замка. Старуху снова словно обдало кипятком. С реакцией кошки она кинулась к Кучеренко и вцепилась в ключи. Ее оттащил в сторону Павлов.
В чулане, на ворохе тряпья, сидел Атракционов.
Долго шло следствие. Покупателей пришлось выявлять и допрашивать. Их оказалось более трехсот человек. Несколько раз вызывал следователь и Лену. Не была ли она соучастницей Валерки? К счастью, нет. Девушке сказал на прощание следователь: подозрение с нее снято. Еще он ей посоветовал напрочь забыть фарцовщика.
Автобус подвозил Лену к родному селу поздно вечером. Сонную тишину нарушал лишь лай разбуженных собак. Лена подошла с чемоданом и сумкой к своему дому с широкими окнами и высоким крыльцом. Дворняжка Лайка взвизгнула от радости и лизнула ей руку. Лена погладила собаку, а затем постучала в третье от крыльца окно. Где-то там спала мать.
1982—1983
За годы службы в уголовном розыске мой друг Алексей Ермаков раскрыл много преступлений. О талантливом розыскнике ходили легенды. Одним словом — мастер. А новое дело не поддавалось.
В связи с этим и пригласил его к себе начальник отдела полковник Сомов. Нахмурив брови, чуть хрипловатым от недовольства голосом он спросил у вошедшего капитана милиции:
— Что с разбойным нападением на сторожку у разъезда Вавилино? Понимаю: бандиты ничего не взяли. Лишь замки посрывали и хозяйку перепугали. Но у них есть оружие, поэтому искать их нужно упорно.
— Нового пока ничего нет, товарищ полковник. Я вам уже докладывал: верное дело сойтись поближе с Харитоном Петраковым. Думаю, налетчики из его компании. Искали в сторожке деньги, да не нашли. Так что разрешите мне на время перевоплотиться?
Полковник помолчал.
— Для осуществления твоего плана нужен сотрудник помоложе, — наконец произнес он. Это, видно, и было бы окончательным решением, но разговор прервал вошедший в кабинет заместитель начальника отдела майор Орловский. Он догадливо спросил:
— Опять о Петракове?
— Да, о нем, — подтвердил начальник отдела. — Вот Ермаков просится к нему, так сказать, в гости. А я считаю: помоложе годился бы сотрудник для такого опасного дела.
— Ну уж нет, тут я с вами, Георгий Митрофанович, не согласен, — весело заступился за Ермакова быстроглазый, энергичный Орловский. — Что молодой? Горяч и необъезжен. Опыта никакого. А наш Гаврилыч знает повадки этих людишек.
— Все это так. Все так, — беспокойно завертел в руках шариковую ручку полковник. — А вдруг на нож нарвется? Как, не подкачаешь? — теперь уже мягко, но испытующе посмотрел на капитана полковник.
После заверений Ермакова, что он будет действовать осмотрительно, сообразно обстановке, Сомов дал согласие на операцию. Тут же пригласил к себе второго заместителя по оперативной работе, майора Котова:
— Павел Петрович, присаживайся к столу, обсудим план сближения Ермакова с рецидивистом Петраковым.
Когда все в деталях было обговорено, Ермакову разрешили готовиться к необычайной командировке.
На следующий день Ермаков расхаживал по перрону вокзала соседнего областного центра, ожидая скорого поезда из Одессы. На первом этапе операции капитан должен был познакомиться с сестрой рецидивиста, Альбиной Петраковой. Она работала проводницей этого скорого поезда.
В назначенный час, согласно расписанию, одесский плавно подкатил к перрону. Алексея Гавриловича интересовал восьмой вагон, в него и куплен был заранее билет. Он предъявил билет до Москвы высокой и худой девице, оказавшейся напарницей Альбины. Интересовавшая капитана Петракова отдыхала в купе после своей смены. Завязывая знакомство с проводницей Любой, подругой Альбины, Ермаков пустился в пространственные рассуждения о наступлении весны, пригласил зайти к нему в купе, попробовать розового ликера, но та игриво отказалась.
Мелькнул за окнами калужский вокзал. Ермаков начал волноваться: этак можно приехать в Москву и не познакомиться с Альбиной. Наконец из служебного купе высунулась голова Любы. Она, смеясь, поманила Ермакова пальцем, приглашая зайти в служебку.
— Познакомьтесь, моя подруга, — представила Люба. — Тоже холостячка. Потолкуйте. Я подмету вагон.
Маленького роста, упитанная Альбина враждебно, с недоверием косилась на Ермакова.
— Холостяк или трепался Любке? — спросила она.
— Был женат. Сейчас один. Не скрою: знакомые женщины есть. Ищу по душе. — Взгляд Альбины стал добрее. Обращая внимание Ермакова на свои дорогие украшения, молодая женщина перебирала пальцами золотую цепочку и узорчатый медальон, возможно, щедрые подарки братца.
— Мужичок ты видный, — заметила Альбина после двухчасового разговора. — Я бы с таким не против встречаться. Заработком твоим не интересуюсь. Прокормлю со своей «грядки».
— В таком случае, что от меня требуется? Большие обязательства?
— Ничего особенного, — выйти за меня замуж, — Альбина, довольная своей шуткой, громко засмеялась.
— В этих делах нет нужды торопиться. Пойду собираться — Москва.
— Возьми мой адресок. Может, заглянешь.
— Твердо не обещаю, но постараюсь.
Поезд медленно подходил к Киевскому вокзалу. С чемоданом в руке Ермаков стоял в тамбуре.
— Ну, так как, ждать? — еще раз навязчиво спросила у него Альбина. — У меня отгулы, пять дней буду дома.
— Если не задержат командировка и начальство, приеду, — Ермаков ломал голову: вместе ли с сестрой живет Петраков?
Вдруг напарница Альбины, проворная и смышленая Любка, шепнула:
— Задержись, Юра (при знакомстве так себя назвал Ермаков). На перроне брат Альбины. Встречает сестренку любимую.
Поезд остановился. В вагон вошел высокий плечистый молодой человек лет тридцати. Альбина передала ему тяжелую сумку и о чем-то стала рассказывать, кивая на Ермакова.
Петраков подал «кавалеру» широкую шершавую ладонь:
— Харитоша. Брат Альбины.
— Юраша, — в тон ему ответил Алексей. — Сестер не имею.
— Тогда отметим это событие. За то, что ты не имеешь, а я имею.
Харитон потащил Ермакова в ресторан «выпить по стопочке за знакомство». Сели за свободный столик. Петраков поманил пальцем из дальнего угла официантку.
— Что будем пить? — спросил у Ермакова бандит.
— Что дадут, — ответил Ермаков, — не пью только расплавленное олово.
Шутка понравилась Петракову. Он осклабился.
Подошла с недовольным видом официантка:
— Вы что, черти, расселись? Не знаете мои столики?
Пересели за другой столик.
— Не шуми, Зойка, — самодовольно произнес Петраков. — Альбину пропить думаю. Видала, какого женишка отхватила?
— Заждалась принца Альбина, — ответила Зойка и убежала на кухню.
Ермаков и Харитон сидели молча до первой рюмки. Затем Петраков толкнул легонько старшего оперативного уполномоченного уголовного розыска в бок.
— Ну, рассказывай. Откуда будешь? Чем занимаешься? Выскабливай душу. Меня сам видишь: малый-рубаха.
Для капитана милиции наступал ответственный момент. Алексей почувствовал, как кровь застучала в висках. Поверит ли ему опытный рецидивист?
— Обижен я. Все тут. Злость в груди, — глухо бросил Ермаков. Петраков чертил на скатерти вилкой. Он по-своему понял немногословное признание будущего родственника. Уставив отупевший взор в лицо Ермакову, спросил:
— Срок имел?
— Было, — признался Ермаков, входя в свою роль.
— Статья?
— Все из раздела «личная собственность граждан».
— Где утюжил? — задавал вопросы бандит.
Тут Ермаков счел нужным возмутиться:
— Что в душу лезешь?
— Испугался, майданник! Спрашиваю, потому что сам три срока нанизал. Не встречались ли?
— Лапшу на уши не вешай, — хмыкнул Ермаков.
Харитон даже поперхнулся салатом.
— Гм, не веришь?
— Я недоверчивый.
— Годится. Люблю таких. Еще по одной и айда. Поедем ко мне. Поговорим без людских глаз. Но прежде выкладывай, где срок тянул?
Ермаков вскинул удивленно брови.
— Хочешь признаний. Сам, небось, туфту порешь.
Харитон закипел. Кровью налились его пьяные глаза:
— Космы твои зараз на вилку намотаю. На мушку ловишь? Я и сейчас в бегах. Видишь, каким документом прикрываюсь. — Охмелевший бандит полез в карман. Но его остановил Ермаков:
— Нашел место. Меньше об этом толкуй.
— Понял, с кем имею дело! — не унимался Харитон.
Ермаков, стараясь быть последовательным, придерживаясь выработанной легенды, подробно рассказывал о своей «малопривлекательной жизни».
— Пропадаем, — подвел итог рассказу рецидивист.
Ермаков для пущей важности сплюнул на пол, небрежно бросил:
— Голыми руками нас не возьмешь…
Расстегнул ворот рубахи, добавил:
— Нужно держаться дружно.
Подошла к столику Зоя.
— Набили желудки? Чего еще?
— Все, Зоюха! — крикнул Петраков. — Счет. Дружок жаждет кинуть тебе на чай. За моментальный ремонт нашего душевного состояния, — весело подмигнул Петраков Алексею Ермакову.
— Возражений не имею, — буркнул старший оперуполномоченный угрозыска.
— Хороша у тебя, Зойка, юбчонка, — Харитон вытянул руку и ущипнул официантку.
— Не цапай, — в тон ему возразила игриво Зоя. — Сейчас представлю счет.
Когда официантка ушла, Харитон с завистью произнес:
— Хороша Маша, да не наша. Хохлушка. Горячих кровей. Наши так не умеют.
Потом, спохватившись, спросил:
— Альбина вправду пришлась тебе по душе?
— Гм, — почесал переносицу Ермаков.
— Понимаю.
— Время, когда я угорал от любви, прошло, — многозначительно сказал Ермаков. — Надо все взвесить. Хотя к Альбине я расположен…
Харитон удовлетворенно стукнул кулаком по спинке соседнего кресла. Ему понравился «кирюха». Это чувствовал Ермаков и смелел. Он торжествовал: тонко сыграно. Ничего существенного не сказал о себе, а бандит уже видел в нем бывалого рецидивиста, как он сам.
— Заночуешь у меня, — сказал Харитон после того, как Ермаков щедро рассчитался с Зойкой. Туго набитый червонцами кошелек Ермакова окончательно успокоил бандита. Не мог он подумать, что эти деньги честно заработаны. Он не сомневался, что «приятель» занимается «капитальными» кражами. Ермакову это и было нужно. Поняв немой вопрос бандита, небрежно буркнул:
— Занимаюсь делами. Но только такими, в которых абсолютно уверен. Советую и тебе не рисковать. Зря не суйся в клетку.
Они вышли из ресторана. Харитон стал угрюмым. В ресторане он выглядел спокойнее и увереннее. Вышли на вокзал: Петраков жил в пригороде Москвы.
Но Ермаков, соблюдая выработанную для себя линию действий, не сразу согласился посетить квартиру Петракова. Упрямился:
— Поезжай один. Завтра встретимся. На вокзале. Здесь.
Озираясь, Петраков обдавал Алексея коньячным перегаром:
— Там укромно. Комар носа не подточит. Познакомлю с дружками. У Гришки Крепыша пушка и маслины есть. Поехали.
Это то, что нужно было Ермакову. На воровском жаргоне значило, что шайка бандитов имеет пистолет и патроны к нему. Капитан милиции удачно зацепился за ниточку. Она должна привести к воровскому клубку.
— Мы действуем сообща. Одной компанией, — убеждал Петраков. — Присоединяйся. С Альбиной будешь видеться. А там решай. За горбом у нас многовато. Вскорости соберу пожитки и отвалю в дальний уголок необъятного Союза. Косяк пахнет. Деньги требуются. Вместе, авось, и добудем. Ты мне по душе. Не пропадем. Такие корешки на вес золота.
Из этой болтовни капитан уловил главное — момент подходящий. Надо его не упустить. «Птенцы» могут разлететься. Держат такие планы. Лови потом ветра в поле. Десятки преступлений останутся нераскрытыми. Поколебавшись, Ермаков махнул рукой:
— Поехали.
— Деловой разговор. Электричка через полчаса.
Все шло как нельзя лучше. Пружинисто покачиваясь, как волк с переполненным брюхом, на полшага впереди Ермакова шел Петраков. Вдруг нечаянно толкнул перегруженную покупками женщину. Она вскрикнула:
— Не шибко руками-то. Сила есть — ума не надо!
— Не шуми тетка, — заступился за Петракова Ермаков, — видишь, какая давка. Родную мать не заметишь.
— А вы замечайте, ястреб вас дери. Никакого уважения.
Высокая пожилая дама в старомодной шляпе, не понимая, в чем дело, сочла необходимым внести свою лепту в конфликт:
— Поглядите нынче на молодежь. Никакого преклонения. Не уступят недоросли ни места, ни дороги.
Маленький мужичок с крестом на груди поверх пальто вставил:
— И куды глазеет милиция? Кто пресыщает их интерес?
На перроне рядом с обиженной толстухой появился постовой милиционер. Издали Ермаков заметил: женщина что-то возмущенно говорит блюстителю порядка. Тот скорым шагом стал догонять Петракова. Ермаков понял, что нелепое перронное происшествие может перепутать все карты. Ему вдруг захотелось отстать от Харитона и шепнуть милиционеру: «Не тратьте время. Я сотрудник уголовного розыска…» Но капитан не мог позволить себе этого. Он ждал, что сейчас произойдет.
Петраков, не предвидя ничего плохого, торопился во второй от локомотива вагон. А его настигал милиционер, молодой и бдительный сержант милиции.
— Одну минуту, гражданин, — взял он за руку Петракова. — Нарушаете?
Петраков остолбенел:
— Товарищ лейтенант, ошибаетесь. Еду домой с работы. Вот подтвердит товарищ. Со мной работает на заводе…
Но бесполезно. Сержант был непреклонным. Стоял на своем:
— Пройдемте в дежурную комнату.
Постовой обернулся, отыскивая потерпевшую. Но ее и след простыл. Милиционер стал помягче:
— Хорошо, предъявите документы. Запишу на всякий случай.
Петраков замялся, начал оправдываться:
— Но с какой стати. Если каждый будет обвинять, в чем ему вздумается, а ты оправдывайся, предъявляй документы… Мы опаздываем. Отправление…
Милиционер снова сменил милость на гнев. Он истолковал слова Петракова по-своему: «Виноват и крутит. Надо вести в отдел».
Ермаков решил спасать рухнувшие планы:
— Товарищ сержант, я могу подтвердить, ничего предосудительного не случилось. Излишне капризная дамочка… Вот и затеяла перебранку. Отвлекает от работы. Убедительно прошу…
— И вы со мной, — твердо ответил постовой.
Ермаков шел за сержантом и проклинал неудачу. Пути господни неисповедимы. Только что капитан не мог сдержать душевного подъема, и вдруг все насмарку.
К счастью, дежурный офицер счел необходимым поговорить с каждым из нарушителей в отдельности. Оставшись наедине с ним, Ермаков сказал, кто он, и попросил выпустить Харитона Петракова. Тот так и сделал, предварительно прочитав «приятелям» целую лекцию о правилах поведения в общественных местах.
— А в общем, извините за недоразумение, — заключил офицер, — однако впредь толкайте женщин поосторожнее.
Инцидент наконец-то был исчерпан. Своим бойким заступничеством в милиции Ермаков еще раз подтвердил Петракову свою верность.
— Молодец, в беде не оставил, — заметил Петраков, когда приятели остались вдвоем. Бандит не находил слов благодарности:
— Думал, все, пропало. Хотел долбануть мильтона, да зевак вокруг много. Но ты хладнокровен. До гробовой доски обязан. Заставлю Альбину раскошеливаться. Ты заслужил роскошное угощение. К твердому выводу пришел: надо будет забрать у «кирюхи» пушку и ходить с ней, с «дурой» спокойнее. Чуть что… пах.
Вдруг на перрон снова вышел старый знакомый сержант милиции. Петраков зыркнул на него искоса и прикусил губу.
— Никак ищет кого-то? Не нас?
— Меньше паникуй, — ответил Ермаков. Но ему самому показалось странным, что постовой пристально всматривается в лица отъезжающих. Не хотелось бы снова…
— Пошли, — кивнул Петраков в сторону поездов дальнего следования. — Сумской сейчас отправится. Им поедем. Сойдем в Апрелевке, а оттуда на автобусе доедем.
— Не останавливается в Апрелевке, — возразил Ермаков.
— Спрыгнем.
— Заманчивая перспектива! — бурчал Ермаков. — На полном ходу ночью.
— Теперь доверься мне. С проводниками умею ладить. — С этими словами Петраков сунул два червонца мордастому с мясистым носом проводнику. Тот открыл вход в вагон.
— Куда вам?
— До первой остановки, — ответил Харитон и ринулся в тамбур вагона. Ермаков последовал за ним. Не было другого выхода.
Перед Апрелевкой Петраков и капитан вышли в тамбур. Харитон своим ключом открыл дверь вагона. Скорость поезд держал бешеную. Бандит не решился на риск.
— Не меньше сотни, — заметил Петраков. — Подождем, по станции пойдет со снижением.
Прогнозы не оправдались. Отбивая мелкую дробь колесами по стрелкам, скорый на полном ходу пролетел Апрелевку.
Петраков, не говоря ни слова, спустился на последнюю ступеньку подножки и крикнул:
— За мной!
Петраков приземлился удачно.
— Была не была, — вырвалось у капитана милиции, и он коснулся ногами земли. Но неудачно, встал на пятки. В следующий момент не удержался и ударился лицом о землю.
Когда к Ермакову вернулось сознание, он не сразу понял, где находится. Осмыслив происшедшее, забеспокоился: не выдал ли себя. Харитон и его сестра Альбина суетились около него.
— Ну, что, родненький, — прикладывая мокрую тряпку к лицу сотрудника уголовного розыска, заискивающе заглядывала в глаза «своему любимому» девица.
Харитон тормошил Ермакова за плечо, с беспокойством спрашивал:
— Корешок, живой? Душа в теле?
Ермаков вяло отозвался:
— Дураков приключения любят. Вполне бы приехали электричкой. Чуть шею не свернул.
— Главное — живой. Остальное приложится. Лучше отдать богу душу, чем вернуться за колючку.
Альбина стояла рядом, охала и ахала. Гундосила:
— Родненький! Раньше времени хотел вдовой оставить.
Петраков хитро подмигнул сестре:
— Губа не дура, да только не спеши. Не навязывайся. Пусть решает. Я молчу.
От боли в груди, голове Ермакова мутило. Он недовольно махнул рукой:
— Дайте прийти в себя. Не до жиру, быть бы живу. — Он взял у Альбины заново смоченную водой тряпку и приложил ко лбу. Стало легче.
Два дня старательно лечили Ермакова Харитон и его сестра. Петраков лез из кожи вон, доказывая новому «приятелю» верность и дружбу. Он как самого близкого человека лечил Ермакова.
На второй день старший оперуполномоченный встал с постели и подошел к зеркалу. Посмотрел на себя — бледного, с синяками под глазами. Лицо было обсыпано каким-то порошком. «Стрептоцидом», — пояснила Альбина. Одет он был в чисто выстиранное белье. В прихожей висели на вешалке вычищенные костюм и плащ. Тут же стояли до блеска надраенные полуботинки.
Поздно вечером в квартиру Петракова пришли те, с кем Харитон обещал познакомить. Их было трое. Назвались: Петр (на вид ему не больше двадцати лет), Валерка (этот был чуть старше, лобастый крепыш) и Василий — самый старший среди всех.
После выпивки и щедрой закуски Харитон отвел Ермакова в сторону и сказал:
— У Васьки пушка. Ему передал Валерка. Желаешь — заберем себе?
— Возьми, — согласился Ермаков.
Однако тут же оказалось, что оружия у Васьки нет. Он передал его «одному малому, который сидит в укрытии». Оружие вот-вот должен вернуть.
«Значит, не вся банда в сборе», — отметил Ермаков. Петраков ему больше не был нужен. Все, что можно было из него выжать, — выжато. Он дал не только важные сведения, но и ввел капитана в шайку преступников, хорошо отрекомендовал Ермакова Василию и его сообщникам. Рассказанную старшим оперуполномоченным легенду Харитон развил и приукрасил: находчивость и хладнокровие, проявленные на вокзале, сыграли тут не последнюю роль. Васек поверил Харитону и с удовлетворением выпил стакан водки за нового «кирюху». Были тосты за воровские удачи, за намеченные дела.
Узнав все, что нужно, о Василии по прозвищу «Бомба» — где его найти, как с ним встретиться, если потребуется, Ермаков сказал Харитону, что ему пора ехать домой.
— И я с тобой! — напрашивался Харитон.
Капитану милиции только и требовалось: ликвидацию банды решил начать с Петракова. Но он счел нужным не сразу согласиться. В шайке бандитов никому не должно прийти в голову, что Харитон заманивается в ловушку.
— Я же тебе говорил, — начал Ермаков, — ремонт у меня. Приведу в порядок квартиру — прошу, приезжай. Адрес дам.
За Петракова вступился Васек:
— Дурень, Харитон пригодится: таскать, передвигать — этим он занимался в местах не столь отдаленных. Так, что ли, «Слон»?
Для Ермакова кличка «Слон» много значила: в двух налетах на пассажиров потерпевшие слышали, как этим прозвищем сообщники называли одного грабителя. «Был он в маске. Высокого роста. Руки длинные, как лопаты». — Так они описывали его.
— Ладно, как знаешь, — согласился Ермаков, — собирайся. Мне нельзя больше здесь оставаться.
— Мне тоже, — буркнул как всегда пьяный Харитон и повел своим массивным подбородком. Все черты лица Петракова говорили о его грубом и сильном характере.
Продрогший в холодном вагоне, капитан милиции легко вздохнул на вокзале родного города. Петраков был настроен радушно. Ему казалось, что он ушел от опасности. «Слон» даже пустился в философию:
— Людей я делю на два рода. Одни мильтоны, с которыми шутки плохи, вторые — все остальные. С этими, грешным делом, люблю позабавиться.
— Постой здесь, — приказал Ермаков верзиле, — я на минуту. Есть свой человек. Узнаю, никто мной не интересовался?
Петраков послушно остановился, прислонился к стене. Смотрел, как спокойно его дружок подошел к одной из билетных касс и что-то начал говорить кассирше.
Ермаков попросил знакомую женщину позвонить Георгию Митрофановичу Сомову и сказать следующее: «Товарищ полковник, на вокзале Ермаков. Он не один. Вас ждет».
Но Сомова в кабинете не оказалось. Произошла заминка. Капитан милиции скосил глаза в ту сторону, где остановился Петраков. Тот прохаживался вдоль стены, хмурился. Ермаков назвал кассиру номер телефона заместителя Сомова. Он, к счастью, был на месте.
Не успел Ермаков отойти от окошечка кассы, как услышал надрывный крик Петракова:
— Беги, кореш!
Скрученный сотрудниками уголовного розыска, бандит своим криком предупредил капитана «об опасности».
Ермаков на глазах у Петракова с паническим выражением на лице бросился в густой поток пассажиров. А обладателя пыжиковой шапки повели в дежурную комнату милиции. Он не мог сообразить, что произошло.
Капитан впервые за четверо суток почувствовал себя душевно раскованным. Почти бегом он устремился в отдел.
Едва Ермаков, запыхавшийся, бледный, появился в родном кабинете, как с объятиями на него набросились друзья, те, кто знал об операции.
Сомов тепло пожал руку Ермакову, внимательно всмотрелся в его лицо.
— Болел? Осунулся. Весь поцарапан. По всему вижу, не сладкая у тебя была жизнь.
— Житуха — во! — со смехом ответил Алексей Гаврилович.
Ермаков обстоятельно доложил о ходе выполнения задания.
— По-моему, — вставил Орловский, — на главного организатора разбойных нападений Алексей еще не вышел.
— Да, — согласился Георгий Митрофанович, — главарь тщательно законспирировался. «Бомбы», «Слоны» — послушные овечки в его руках. Задача такая, Алексей Гаврилович: теперь сближайся с Васьком «Бомбой», войди к нему в полное доверие и с его помощью знакомься со всей бандой. Устанавливай вожака. Это опаснейший рецидивист.
— Он вооружен, — предостерегающе напомнил заместитель Сомова по оперативной работе Павел Петрович Котов.
— Пожалуй, при знакомстве с вожаком стоит выдвинуть версию, будто ты, Алексей, отбывал срок вместе с Петраковым, — посоветовал Орловский.
Обсуждая это предложение, все пришли к выводу, что и тут нужна осторожность. Что, если главарь сам скитался по колониям вместе с Петраковым?
— Буду действовать сообразно обстановке, — пообещал Ермаков.
— Как ты себя чувствуешь? — изменил тему разговора полковник.
Ермаков потер ладонью бледное лицо. Помедлив, ответил:
— Все еще плохо, если честно. Падение с поезда чуть не стоило мне жизни. Но задание выполню до конца.
— Павел Петрович, — обратился Сомов к заместителю по оперработе, — нужен врач: осмотреть Алексея и оказать первую помощь. Пошли машину.
Котов вышел. Минуту молчали. Сомов, беспокоясь за благополучный исход операции, вновь вернулся к ней, спросил у Ермакова:
— Как там ответишь, где Петраков? Капитан сказал с улыбкой:
— У меня, в надежной квартире, на «малине».
— Хорошо, ну, а почему снова приехал, бросив Петракова и ремонт?
— Клюнуло верное дело.
— Нужно придумать такое, которое заинтересует «Бомбу». Если предложить что-нибудь заурядное — не польстится, не поведет тебя знакомить с главарем. Давай подумаем вместе, как выманить из берлоги зверя и задержать его.
Сомов предложил несколько вариантов. Обсуждая их, решили: выбор сделает Ермаков на месте, согласуясь с настроением «Бомбы».
«Подремонтированный», Ермаков поздно вечером вышел из отдела милиции. Путь лежал сначала в Апрелевку, а оттуда — на встречу с Василием. На улице бушевал свирепый ноябрьский ветер. Закрывались глаза от бессонных ночей. Лечь бы в постель и согреться! Но долг повелевал идти, что называется, вперед. Когда двадцать лет назад принес Ермаков Сомову заявление с просьбой зачислить в уголовный розыск, услышал от начальника отдела:
— Вы знаете, что вас ждет?
— Да, знаю.
— Нет, не представляете. Начитались книг. Нелегкая будет жизнь. Опасная. Не пожалеете ли?
— Не придется за меня краснеть, — отчеканил Ермаков. — Можете посылать на любое задание.
Пустой вагон был неуютным и холодным. А тут еще погас свет. Ермаков поежился. Вдруг сзади с шумом распахнулась дверь. Ермаков почувствовал, как кто-то положил ему на плечо тяжелую руку. Над ухом хрипло пробасили:
— Деньги есть?
Капитан боковым зрением увидел у себя за спиной двоих. Один был невысокий, кряжистый, в короткой тужурке, без головного убора. Второго разглядеть не удалось. В следующую минуту Ермаков безмятежно ответил:
— Есть. Без валюты не выхожу из дома.
Такого бесстрастного ответа грабители не ожидали. Смутила смелость пассажира. Несколько секунд они молчали в растерянности. Капитан милиции воспользовался их замешательством, с вызовом продолжал:
— Будете брать?
Кряжистый бандит сказал второму:
— Не тронь. Пошли дальше.
— Постойте. — Ермаков привстал и схватил одного за руку. — Куда? А деньги?
Кряжистый вгляделся в лицо Ермакову и радостно воскликнул:
— Мать родная, Юрка!
Это оказался не кто иной, как дружок Васьки «Бомбы», Валерка. Сообщник Валерки сел напротив капитана, поджал губы. Монгольского типа лицо его луна окрасила в синевато-бледный цвет.
Ермаков для порядка снял с «дружков» «стружку» за то, что не умеют «работать».
— Ты куда? — спросил пристыженный Валерка.
— К Ваське.
— Зачем?
— Есть дело.
— Хорошо. Да только вряд ли его застанешь. Он завербовался после твоего отъезда на Север. Ему солнце здесь не светит.
Эта новость встряхнула Ермакова. Может быть, он сам его напугал? Что делать? Ехать на встречу или возвращаться? Но в конце концов Ермаков счел свои подозрения напрасными: если бы ему «Бомба» не поверил, то предупредил бы всех сообщников. Валерий не проявил никаких признаков недоверия Ермакову. Выкладывал все новости. Значит, операция продолжается. В Апрелевке все трое вышли.
— Пойдем ко мне, побудешь до утра, — предложил Валерка.
— Пожалуй, — согласился Ермаков. Он отметил, что настроение у преступников скверное. Видимо, они рассчитывали сорвать куш с какого-нибудь пассажира.
Распрощавшись с «монголом», Ермаков последовал за Валеркой. Тот привел его на пятый этаж многоквартирного дома.
— Располагайся.
— Один живешь?
— Мать. В отлучке.
Немного поболтали. Ермаков пытался заполучить какие-либо сведения о скрывающемся главаре банды, но Валерка о нем ничего не знал. Он коротко буркнул:
— Не вхож. С ним связь через «Бомбу».
Валерий рассказал о себе. Ему двадцать семь. Четыре года отсидел за соучастие в разбойном нападении на какого-то профессора. Вернулся из колонии неделю назад. Имеет на руках предписание сразу же по прибытии к матери стать на учет в милиции. Не торопится. Ему «светит» административный надзор. На счету у него уже был после возвращения из колонии не один грабеж. Валерий знал: если поймают, то новый срок «заработан». Поэтому стал осторожничать. Разделились в шайке воры по парам. Валерка ездит с «монголом». Имя его он не может запомнить, так как «его не выговоришь». «Монгол» раньше Валерки вернулся из мест лишения свободы. Дела прежние не бросил. Живет по чужому паспорту. Его разыскивает милиция.
Утром Валерка вызвался найти Ваську «Бомбу».
— Сиди у меня. Жди.
Но к обеду он вернулся ни с чем.
Поздно вечером Ермаков пошел искать «Бомбу» вдвоем с Валеркой. И надо же такому случиться: на одной из улиц, прижимаясь к безлюдной ее стороне, «Бомба» лицом к лицу встретился с Ермаковым и его попутчиком. Он удирал из города. В руках нес чемодан.
— Вы? — удивился Васька. — Откуда взялись?
— К тебе.
— А я тебя, Юрака, не признал, — сказал Василий. — А «Слон» где?
— У меня. В надежной «малине». Я к тебе — дело есть.
— Что за дело? — поинтересовался Василий. — Пойдем вон туда, в скверик, присядем.
— Охоты не стало говорить, — притворился Ермаков, — уматываешь.
— Выкладывай, — потребовал Василий.
— Дело, — зашептал капитан, — лучше не придумаешь. Поэтому приехал. Пятнадцать кусков. Разделим. Всем хватит.
Васька задумался. Потом сказал:
— Ладно, вхожу в пай, валюта нужна. Без гроша в кармане.
Ермаков произнес:
— Не с пустыми руками, надеюсь, входить в пай желаешь?
— А с чем? — насторожился Василий.
Ермаков, сославшись на Харитона Петракова, попросил взять оружие с собой. Василий возразил:
— Зачем пушка? Деньги, говоришь, в квартире? Старуху пальцами задушим.
Ермаков озлобился:
— Еще я сюда топал! И без тебя бы с Петраковым обтяпали. Уж если кого придушить, так Харитона Петракова. Посылает, а тут ничего нет. Вернусь, я его проучу.
— Пушка — не шутки, — вмешался Валерка.
— Без тебя знаю, — возмутился Ермаков. — Она нужна попугать старуху, чтобы рехнулась со страху.
«Бомба» задумался.
— Ну, все. Рву когти. Мне тут нечего делать. — Капитан встал.
— Брось пороть горячку. Не психуй, — примирительно произнес Васька, вставая вслед за Ермаковым. — Пушка есть. За ней нужно съездить.
Сдерживая волнение, старший оперуполномоченный угрозыска спросил:
— Далеко?
— Здесь, в городе.
— Поедем вместе, — сказал Ермаков.
Васька состроил кислую мину.
— Мне нельзя. Поезжай один. Буду ждать на вокзале. Пистолет я передал «Седому» — Ивану Брыкину. Обратишься к нему от моего имени. Отказа не будет. — Василий назвал улицу и номер дома. Сказал, как проехать, сообщил, что с «Седым» они обтяпали не одно дельце. — Вчера мы с ним тоже хотели грабануть одну старуху: продала полдома. Но опоздали — она деньги в сберкассу снесла. Не досадно ли?
— Может, туфтила? — небрежно обронил Ермаков.
— Сами видели сберкнижку.
Ермаков взглянул на часы. Было без четверти восемь вечера. Поиски пистолета затягивались. Он прикинул и решил, что лучше заняться «Седым» завтра утром. Да и Васька посоветовал перенести встречу на утро.
На квартире у Валерки Васька достал из чемодана бутылку коньяка и сказал:
— Берег. На случай хорошей встречи. По-одному нам жить трудно. За совместимость!
До середины ночи Валерка и Васька, разгоряченные коньяком, не могли уснуть, вспоминали прошлое. Ермаков пристроился на тахте, слушал, вставлял словечки.
— Неплохое дело и здесь есть. Завтра хотели обтяпать с Брыкиным, — произнес «Бомба».
— Что за дело? — поинтересовался Ермаков.
— Кусков на тридцать, не меньше.
— Может, и пушку для себя оставит? — забеспокоился капитан.
— Подождешь день, если так, — вставил Валерка.
— Пушку он тебе отдаст, раз я сказал, — ответил Василий.
— Так какое дело? — опять спросил Ермаков.
Директор сельской школы сам получает в городе зарплату для учителей. Носит ее в портфеле. Иногда его сопровождают завхоз и физрук. «Седой» идет на мокрое дело. Если потребуется, то всем троим выпустит кишки.
Утром, чуть свет, Ермаков отправился искать Ивана Брыкина. По просьбе капитана Василий чиркнул Брыкину на листке календаря:
«Вано, посылаю к тебе своего кирюху. Буду потом у него на малине. Сделай то, что он просит».
Сжав в руке записку, Ермаков разыскал местных сотрудников милиции; сделать это было нетрудно.
Поздоровавшись с широкоплечим майором, начальником отделения, Ермаков рассказал ему, что вышел на окопавшихся на станции и вблизи нее грабителей, попросил срочно задержать Валерку и Василия, назвав их адреса.
— Еще сообщите моему начальнику полковнику Сомову: пусть выезжает сюда с опергруппой, перекрывает станции около города. На какой-нибудь из них я появлюсь с вооруженным главарем банды Иваном Брыкиным по прозвищу «Седой». Иду к нему в логово.
— А если взять вам наших сотрудников?
— Не стоит, — ответил Ермаков. — Записке Васьки он поверит. Вопрос лишь в том, с какой станции он пожелает со мной ехать?
— Хорошо. Сейчас свяжусь с Сомовым.
Через полчаса Ермаков был в нужном месте. Отыскал дом Брыкина. На дверях висел замок. Соседка Ивана назвала Ермакову номер дома, где он может быть. Ермаков быстро нашел небольшую хату. Заглянул в окно: за столом сидело четверо мужчин. Они играли в карты. Кто из них Иван? Чтобы не попасть в неловкое положение, Ермаков окликнул находившуюся во дворе девочку, попросил ее вызвать из дома Ивана Брыкина.
Через несколько секунд на крыльцо вышел парень. Ермаков отозвал его в сторону и заговорщически зашептал:
— Кончай, Ванюха, свои шуры-муры. Дело есть.
Капитан протянул записку.
— Если узнаешь, кто писал, тогда буду толковать дальше.
Иван внимательно, несколько раз, прочитал записку и указал глазами на скамейку:
— Сядем, записка от Васьки «Бомбы».
Ермаков и Брыкин разместились на лавке. Капитан повторил рассказ о выдуманных пятнадцати кусках «навара».
— Желаешь с нами — отчаливаем сейчас же. Но прихвати оружие. За ним меня послал «Бомба».
Иван присвистнул:
— У меня его нет.
— Брось заливать. Не играй в дурачка. Васька тебе отдал.
— Не отрицаю, но со вчерашнего вечера пушка у «Кошки», моего кирюхи. Освободился. Заглянул ко мне в гости. Без денег, и на твое дело скорее всего он может пойти.
— Как его увидеть?
— Потопали.
Это было через два дома.
Вошли в прихожую. Из нее одна дверь вела в светлую комнату, вторая — в кухню. Подслеповатое окно ее едва пропускало полуденный свет.
— Ростик! — крикнул, пройдя на кухню, Иван. Откуда-то сверху раздался приглушенный кашель.
Ермаков заметил: с печи слезал крепко сбитый, мускулистый парень лет двадцати пяти.
— Ты с кем? — спросил Ростик. — Кто это? — повторил он вопрос. Бандит смотрел то на Ивана, то на Ермакова.
Брыкин самодовольно крякнул:
— Кирюха мой, знакомься.
Капитан милиции назвался, как и раньше, Юркой. Бандит с иронией переспросил:
— А точнее?
— Ты что, не слышал, что сказал? — серьезно ответил Ермаков. Своим деловым видом сотрудник уголовного розыска показывал, что ему не до шуток.
Знакомство состоялось. Но Ростик по прозвищу «Кошка» оказался осмотрительнее своих дружков. Выслушав набившую Ермакову оскомину историю с пятнадцатью дармовыми кусками, он с ухмылкой спросил:
— Откуда ты знаешь, что именно пятнадцать? Ты что, их считал? Тогда почему не взял?
Ермаков рассказал, что, якобы, его девушка проживает на квартире у одной старухи. Однажды, будучи там, Ермаков заглянул старухе под матрац и увидел несколько пачек сторублевок. А позднее Ермаков выпытал у своей девушки, сколько у бабки денег.
— Не лезу я сам потому, что хочу сделать как надо. Не навлекая подозрения на свою девку.
Тогда, не глядя на Ермакова, Ростик спросил у Ивана, тыча пальцем в грудь капитана:
— Ты хорошо его знаешь?
Ермаков затаил дыхание. Что ответит Иван?
Иван произнес:
— Можешь в нем быть уверен, как в самом себе. Он лучший кирюха Васьки «Бомбы».
В это время Ермаков услышал на кухне шорохи. Кто-то чиркнул спичкой. Потянуло папиросным дымом. Капитан поднял глаза и увидел на печке курящую девицу. Безобразно разлохмаченная, в одной сорочке, она свесила с печки ноги.
— А ну, сгинь! — крикнул на нее Ростик.
Девица ответила:
— Сам пропади пропадом.
— У, дьяволина. — Главарь со злостью ударил ложкой но тарелке, стоявшей на столе.
— Не кипятись, — посоветовал Иван.
«Кошка» действительно напоминал рысь: глаза бегают в разные стороны, резкий, пружинистый, готовый прыгнуть и придушить любого, в ком померещится «враг».
— Как с директором?
— Потерпит, — ответил «Кошке» Иван.
— К этому времени вернем пушку, — вставил Ермаков. — Васька мне говорил, — объяснил он Ростику, показывая свою осведомленность.
Краснея от раздражения, главарь, которому не понравилась реплика незнакомца, ядовито прошипел:
— Трепло Васька. Все вы дерьмо. Вам, щипачам, в куклы играть. — Ростик яростно запустил руку в свои густые волосы. — Ладно, пес с вами. В случае чего пушка выручит. Всех пошмаляю, если замечу «стукачей».
Ростик взял со стола тряпку и стал протирать пистолет. Загнал патрон в патронник.
— Запомните: буду шмалять в каждого гада. А ты, как тебя, Юрка, что ли, покажешь мне эту старуху с дармовыми кусками. Иван, останешься здесь. Приготовь к нашему возвращению «горючего». Обмоем ваше дельце. Не обделим. Доля твоя — равная будет со всеми.
Ермаков радовался такому решению «Кошки». «Седой» мог помешать в будущем при задержании Ростика. Он пока был не нужен.
Ермаков и Ростик вышли из хаты. «Кошка» предупредил:
— В Апрелевке садиться не станем, перехватим поезд на соседней станции.
Они пешком прошлись километров пять. На маленькой железнодорожной платформе Ростислав заметил, как двое мужчин скрылись в помещении вокзала. Он толкнул Ермакова:
— Не мильтоны?
— Откуда им взяться? — ответил капитан и тут же спохватился. В таких случаях рискованно разубеждать. Поправился: — Может, и они. Давай-ка махнем лесом до другой станции.
Расчет Ермакова оправдался.
— Ерунда. В случае чего пушка выручит. Подождем здесь, — махнул рукой Ростик.
— Тогда сходи, посмотри расписание, — предложил Ермаков. И опять попал в точку. На вокзал главарь отправил Ермакова.
Капитан вбежал в зал ожидания, увидел Сомова, Орловского и рослого, крепкого сержанта Расина, передал им:
— Там — главарь «Кошка». С пистолетом. — Быстро обговорили, что делать дальше.
План наметили такой: прямо на этом полустанке во время посадки в вагон и надеть бандиту наручники.
Ермаков, вернувшись к «Кошке», прошелся с ним до конца платформы. Главарь, кажется, держался спокойно, а капитан волновался. Бешено колотилось сердце.
Вдали показалась электричка.
Когда поезд остановился и открылись двери, Ермаков и Ростислав быстро вбежали в вагон. Капитан ожидал, что вслед за ними в вагон войдет и опергруппа. Но поезд тронулся, а сотрудников милиции не было. В последнюю минуту Сомов передумал брать бандита на этой маленькой станции и решил сопровождать его до конечной остановки и там задержать.
Ермаков все понял, едва увидел в дверях вагона Сомова и Расина.
Когда поезд остановился на конечной станции, пассажиры густым потоком хлынули на перрон.
Теперь пришло время действовать Сомову, Орловскому и Ермакову. Они рывком окружили бандита, затем прижали у стены и вытащили из кармана его пиджака пистолет. Ростик не мог сообразить, что произошло. Он еще не пришел в себя, а его уже под руки вели в дежурную часть. Все явилось как во сне. Он буквально опешил.
Опомнившись, бандит яростно закрутил головой и несколько раз сплюнул на асфальт, скосил глаза на Ермакова и в бессилии выругался.
— Хорош у вас Юра…
Да, действительно, «Юра» блестяще выполнил свою миссию. И Сомов с удовольствием пожал руку Ермакову.
А в это время другая оперативная группа заканчивала задержание и аресты «Монгола», «Бомбы», «Седого» — всей компании оплошавшего Ростика — «Кошки». Волчье-кошачье логово обезврежено.
А вскоре пришел приказ министра о досрочном присвоении Алексею Гавриловичу специального звания «майор милиции».
Действительно, прекрасный у меня есть друг «Юра». Живу я с ним почти в одном доме, поэтому встречаюсь и по выходным дням, если они случаются. Рядом с ним неразлучны в таких моментах жена и сынишка. Лицо главы семейства всегда излучает жизнерадостную улыбку. Я не видел его унывающим. Без шутки, розыгрыша вообще его не представляю.
А за светлой улыбкой майора Ермакова вижу то одну, то другую операцию, каждая из которых могла стоить ему жизни.
1980—1983