Что-то громыхнуло на улице среди ночи. А утром «скорая помощь» подобрала у крыльца жилого дома восемнадцатилетнего Диму Кузьмина. Он лежал без сознания, пульс почти не прощупывался, рубашка, простреленная на животе, густо пропиталась кровью.
Галина Степановна Изотова, первая свидетельница, рассказала на следствии так:
— Выхожу рано утром, слышу — кто-то не то стонет, не то храпит. Подхожу — парень лежит на ступеньках. Словно карабкался по ним, да не осилил до двери дотянуться. Что пьяный — не похоже. Пригляделась, еще не совсем рассвело, а он руками живот зажал. Показалось, умирает. Ну и срочно позвонила по «03».
В больнице определили: огнестрельное ранение в брюшную полость. Опасное для жизни. Парня немедленно повезли в операционную.
Не пришлось долго устанавливать личность раненого. В заднем кармане джинсов лежал пропуск на автозавод. Там следователю Петрову пояснили, что Дмитрий Кузьмин приехал в город год назад из-под Киева. Пытался поступить в институт, но не набрал нужного количества баллов, год как работает (и хорошо работает), активист заводской комсомолии. А на днях должен был снова сдавать экзамены в вуз. Живет в заводском общежитии, на той самой улице Пирогова, где на него напали.
Косвенные улики в деле появились сразу. Установили многих свидетелей, которые слышали выстрел и видели бежавших вдоль домов парней. С ними была женщина.
Помните; как Шерлок Холмс в «Собаке Баскервилей» утверждает, что косвенные доказательства очень обманчивы, бывает, они ведут нас не к истине, а в противоположную сторону.
И все же косвенные улики нередко помогают.
В течение дня к Диме дважды возвращалось сознание, но такое мимолетное, что следователь не успевал с ним обмолвиться словом.
К вечеру юноше стало лучше, боль отступила. Он смог говорить, правда, еле-еле шелестя пересохшими губами:
— На автобусной остановке, около котельной, подбежали ко мне двое парней, третий вдалеке как будто стоял, может, это была и женщина. В руках одного разглядел какой-то маленький предмет, точно игрушка была со стволом, из которого вылетело пламя. Что было дальше, не помню. Очнулся здесь, в больнице.
— Узнаете их? — с надеждой услышать положительный ответ, спросил Петров.
— Вряд ли. В том месте улица не освещена.
В тот день в городе назревало новое происшествие. В субботу утром, сдав последний экзамен за четвертый курс, выехала на каникулы в родную деревню студентка техникума Зоя Рогожина. Мать не дождалась дочери и заявила в милицию. Начальник сказал Петрову: «Займись. Может быть, эта Зоя еще в городе и никуда не выезжала? Узнай точно, садилась ли она вчера в электричку».
…В субботу Зою провожали подружки. Компания была чисто девичья. Только Зоин дружок Михаил Вавилов был тут же — для него сделали исключение.
Настроение у всех было превосходное. На прощанье подруги экипировали Зою чем могли: кто дал кофточку, кто туфли, надавали взаймы денег.
Миша попрощался с Зоей на привокзальной площади. Девушка побежала за билетом, когда электропоезд уже подкатил к перрону. Села ли Зоя в вагон — Михаил не видел…
А в это время Зоя, раненная из огнестрельного оружия в шею, пришла с помощью добрых людей домой. В сельском медпункте ей уже сделали перевязку.
— В вагоне ко мне стали приставать два парня, — рассказывала Зоя. — Один высокий, очень худой, сутулый, волосы темно-русые, лицо бледное. Лет двадцати двух, назвался Андреем. Играл на гитаре. Был в темно-синем спортивном костюме. Второй пониже, улыбчивый, круглолицый, в джинсах, вельветовая тужурка надета прямо на майку. Сергей. Оба в импортных кроссовках. Когда подошла моя остановка, вышли со мной. Уже темнело, людей вокруг ни души. Андрей начал приставать, я оттолкнула его, тогда Сергей вытащил самодельный, как игрушечный, пистолет и прострелил мне шею. Упала я больше от страха, сделала вид, что они меня убили, а на самом деле немножко жгло и сочилась кровь. Парни тут же сбежали.
Возможно, два выстрела — в Диму и Зою — произведены из одного и того же самодельного пистолета?
Зоя показалась майору милиции Петрову не совсем серьезным человеком. Миша признался, что Зоя взбалмошна, легко могла уйти на танцы, в кино с малознакомыми парнями. Не встречалась ли Зоя раньше с Андреем и Сергеем?
Кузьмин чувствовал себя плохо. Врачи опасались за его жизнь. Петрову пришлось во второй раз выехать к месту происшествия на улицу Пирогова.
«Вряд ли все происходило без свидетелей, — размышлял он. — Ради чего напали на беззащитного юнца? Может, Димка что-то скрывает, недоговаривает?»
Из дома в дом обошел всю улицу: одни ничего не знали, другие слышали выстрел, но выйти побоялись.
Истекали вторые сутки, а поиск оставался безуспешным.
Петров опять взялся за второе происшествие. Зоя совершенно оправилась от ранения. Проговорилась, что ребята в вагоне откупорили бутылку вина, сказали, что обмывают удачу, предложили Зое присоединиться, но она отказалась. Тогда длинный парень в спортивном костюме угостил Зою сигаретой, она закурила — хотелось быть вполне современной. Никто их не одернул: в вагоне ехала лишь бабушка с внучкой. Постепенно следователь установил, что, когда Зоя вошла в вагон, крепыш подошел к ней и услужливо стал помогать развешивать сумки. Кивнул за окно, где остался Миша:
— Прелестный мальчик. Но теленок.
От парня попахивало вином. Он болтал без умолку:
— Прошу прощения за хамство, рад с вами познакомиться. Студент — будущий инженер. Мой друг, без пяти минут доктор. Обратите, сделайте одолжение, и на него внимание. Персона!
Парень показался ей добродушным и остроумным. Не то, что деревенский Мишка, которого город за четыре года студенчества так и не обтесал.
Зоя вытянула руку в открытое окно навстречу приятно холодившему ветру.
Солнце садилось за лесом. Чуть померкли краски полевых цветов.
В вагоне стояла предвечерняя духота.
Поезд приближался к Зоиной станции. Стала прощаться с парнями. Но те запротестовали:
— За кого ты нас принимаешь? Можем ли мы тебя оставить наедине с сумками? Проводим до деревни…
Сергей поднял палец над головой и уточнил:
— До дверей родной хижины!
Когда сошли на глухом разъезде, совсем стемнело. Ребята весело галдели, подтрунивали, пугали Зою то волком, то разбойником за кустом.
От железной дороги уже отошли с полкилометра. Слева и справа от тропинки простирался буйно-зеленый кустарник.
Длинный Андрей, перебросив через плечо гитару, стал вести себя нагловато.
— Прекратите, — пыталась оттолкнуть Зоя Андрея.
— Не трогай — моя… — Сергей недобро глянул на Андрея, и в руках у него появился самодельный пистолет. — Мне не страшен серый волк. Бах — и дырка!
Зоя похолодела от страха:
— Что это?
Грохнул выстрел. Кровь заструилась по кофточке.
Зоя разом перестала вырываться от Андрея и, точно мертвая, сползла с его руки на траву. Когда пришла в себя, ребят рядом не было. Только к вечеру следующего дня раненная, в бинтах, она заявилась домой.
— И еще вот что, — вспоминает Зоя, — ребята выбегали на перрон за три остановки от моей станции, я поняла, что там живет их друг и может оказаться на вокзале. Он хромой…
— А вернулись, что сказали? — следователь искал подробности.
— Молчали. Длинный со злостью ударил по струнам гитары… И еще вас прошу. Допрашивать будете Мишу, не говорите ему подробности…
Петров обещал. Она попрощалась, быстро застучала каблучками к выходу.
Поправлялся, набирался сил и Дима Кузьмин. Майор Петров приступил к основательной беседе с юношей.
…В тот вечер Дима был в парке культуры и отдыха. Познакомился с Тамарой. Договорился после концерта на открытой эстраде ее проводить. Когда стемнело, он на минуту оставил ее, чтобы купить сигарет. В темной аллее на него набросились двое, предупредили, чтобы он немедленно уходил из парка. Дима понял, что конфликт — из-за девушки.
Тамару на скамейке он не нашел. Пошел домой… Потом вспомнил, что в потасовке сильно ударил одного ногой в живот…
Поиск продолжался. Следователь зашел посоветоваться к полковнику, своему непосредственному начальнику.
— А не поможет ли нам такое мероприятие… — полковник изложил свои мысли. — Завтра в любом случае поезжай на ту станцию, где выходили попутчики этой самой Зои. Побеседуй с железнодорожниками. Кстати, из транспортной милиции тебя сотрудник будет ждать. Эксперты не смогли вынести заключение, что два выстрела произведены из одного и того же пистолета. Но я не сомневаюсь, ребята одни и те же.
Через час Петров беседовал с водителями автобусов, курсирующих по улице Пирогова, и ухватился, кажется, за ниточку. Следователю помог сослуживец Юдин. Он возбужденно докладывал:
— Кондуктор Шарова — просто находка.
Петров взглянул в протокол допроса:
«Около 22 часов ехали в моем автобусе двое подвыпивших парней. Один высокий, худой, остриженный почти наголо. Второй — малоросток, плечистый, круглолицый, крепыш в джинсовых брюках и вельветовой тужурке темно-синего цвета. Из-под куртки выглядывала красная рубашка. У крепыша лицо очень загорелое, темно-каштановые вьющиеся волосы зачесаны назад, заметила во рту золотой зуб. Сходили они на остановке «Улица Пирогова». Выскочили из дверей и сразу сбили кепку у парня, стоявшего с девушкой под навесом автобусной остановки, придирались к прохожему, пожилому мужчине с палочкой (тот заступился за парня). Старичок нагнулся, поднял головной убор и отдал его девушке. В это время старика так толкнул высокий, что тот чуть не упал. Что было потом — не видела. Автобус пошел дальше».
Петров и Юдин наметили план дальнейших действий. Выходило, есть еще потерпевшие, даже двое. Один — тот, у кого кепку сорвали с головы, и, возможно, ударили. Второй — старичок с палкой, ему нанесли удар — видела кондуктор.
Петров поручил Юдину довести дело до конца, зайти в райком комсомола, посоветоваться, собрать оперативный отряд, раздать ребятам задания. И попросить помощь в розыске преступников и свидетелей происшествия.
Первый день положительных результатов не дал. А к полудню второго член комсомольского оперативного отряда Марина Зорина привела к капитану Юдину Юру Окина. Паренек разволновался, смутился, лицо покрылось испариной.
— Боюсь, мстить будут.
Но кое-что рассказал:
— У меня сбили кепку, ударили по лицу. И угрожали. Их было двое: один небольшого роста, в руке у высокого был какой-то металлический предмет со стволом, на настоящий пистолет не похожий.
Юра согласился подежурить вечерами на улице: он бы их узнал в лицо.
Нашли дружинники и обиженного старичка. Но ничего нового он не добавил, сказал лишь, что одного хулигана видел и даже часто встречал где-то.
— Вспоминайте, Тихон Мартынович! — взмолился Юдин.
Тем временем вместе с лейтенантом из железнодорожной милиции Петров вел свой поиск. Приехали на станцию, где парни встречали своего хромого приятеля.
Билетные кассиры, путевые обходчики, наконец, жители небольшой деревни, прилегающей к вокзалу, тщательно были допрошены. Никто тех парней не видел. Что за дружка они встречали — понятия не имели.
Кем он может быть? Студентом, который проводит каникулы в деревне? Отпускником? Бездельником?
Пригласили дежурного по станции. Молодая женщина лет двадцати пяти, увидев удостоверение сотрудника милиции, насторожилась:
— В прошлое дежурство двое парней выбегали из вечерней электрички. Прошлись по перрону, снова вскочили в вагон. Один высокий в спортивном костюме, второй низкорослый в джинсах, вельветовой куртке. Какого-то приятеля с поврежденной ногой пытались увидеть.
— А у низкорослого нет ли золотого зуба?
— Есть.
— А высокий — в темных очках, с гитарой?
— Да! Кажется, припоминаю, имен их не знаю, а вот к кому приезжают, укажу. Полгода назад парень сломал ногу, говорил, в каких-то спортивных состязаниях. В Ольховке живет.
Отыскали «хромого» быстро.
Стас, мускулистый стройный паренек — действительно мастер спорта по настольному теннису, бывший работник радиозавода. На ранней инвалидности. Указал адреса своих приятелей и назвал имена: Андрей и Сергей Поповские, двоюродные братья. Сергей работает на заводе в областном центре, Андрей учится в Москве.
Задерживал Сергея Юдин прямо в цехе. Петров ждал в райотделе.
Сделал подготовку к опознанию преступника. Юра Окин узнал Сергея. Тот, помявшись, во всем признался.
В противоположность брату Андрей держался вызывающе, агрессивно.
Даже очные ставки с Дмитрием, Сергеем, Зоей и Тихоном Мартыновичем не образумили его.
— Никакого пистолета у меня нет. Кто стрелял — тот пусть и отвечает.
Обыск решил все. В кухонном столе, в комнате, которую в Москве занимал Андрей, Петров и Юдин нашли пачку малокалиберных патронов и кожаный самодельный чехол (кобуру от пистолета), а за ковром, в стенной нише и сам оловянный корпус пистолета. Ствол разыскали в помойном ведре.
Теперь Андрей сознался:
— Мы выследили его, ну… того, который ударил меня ногой в парке. Я его просил не приставать к моей девушке. Стрелял поверху, не думал, что угодил в него. На следующий день, в субботу, мы поехали в Ольховку проведать Стаса, ну и так, прошвырнуться. В электричке познакомились с Зоей. Показалась она нам такой… свойской. Увязались за ней. А в лесу допустили оплошность. Надо же было Сергею «самоделку» достать! Придурок… Думал, ей в грудь пуля досталась. Я еще ей подул в лицо, побил по щекам. Бесполезно. Драпанули. Только учтите, гражданин следователь, что и она хорошая птичка.
— Пусть так, но как же вы спокойно ели, спали все эти дни?
— Больше себя жалели, что получим срок ни за что… по дурости, — произнес Андрей.
Вот так своеобразно смотрят порой преступники на содеянное. Кажется им, что ни за что пострадали. Подвели вроде бы нелепая ситуация, случайность, оплошность, безвинная шалость, ребячество.
Еще раза два приходили ко мне и потерпевшие Зоя и Димка. Они быстро поправились, молодость брала свое. Лица веселые, беззаботные. И вроде бы даже ничего особенного с ними не случилось…
Только следователи долго не могут забыть такие происшествия, и носят их, как рубцы на сердце.
1968—1976
Просыпаюсь ровно в пять. Полчаса на зарядку. Умываюсь, завтракаю. В голове мысли о работе: что случилось за ночь, все ли вызванные свидетели придут, по каким делам истекают сроки следствия?
Жена что-то спрашивает. Невпопад отвечаю, что побуждает ее упрекнуть меня: «У всех мужья как мужья: спокойно к девяти уходят, спокойно к семи приходят».
Но я уже на лестнице.
До службы час пешего хода. Торопливо шагаю по пустынным улицам города, по которым вот-вот хлынет поток рабочих. Наконец, поворот в узкую улочку, на которой выросло двухэтажное здание милиции. Прежде чем идти к себе в кабинет, заглядываю в дежурную комнату, где наряд сотрудников круглосуточно несет вахту и каждую минуту готов выехать на задержание правонарушителя.
Меня встречает Тимур Фазаматов, небольшого роста, коренастый, улыбчивый, широколицый. Он недавно пришел к нам после окончания школы милиции и быстро прижился в отделе. Бодрый даже в конце суточного дежурства, после бессонной ночи, Тимур рад моему раннему приходу.
— Дорогой Шерлок Холмс, только что думал посылать за тобой машину. Что случилось, спросишь? Неприятная новость. Ограбление. Всю ночь колесили, задержать преступников не смогли. Женщины, потерпевшие, ждут.
Забираю у Тимура собранные материалы, иду к себе в кабинет на второй этаж. Вызываю потерпевших на допрос. Их трое: пожилая полная, с претензией одетая дама, она возвращалась с электрички домой, девушка в легком платьице, повар заводской столовой, и женщина лет сорока в траурном черном одеянии, приехавшая разыскивать родственников. Все трое говорят примерно одно и то же, называют приметы мужчины, который при встрече с ними неожиданно выхватывал у них сумки: по возрасту около тридцати лет, среднего роста, худой, в коричневых мятых брюках, в рубашке защитного цвета, военного покроя.
В кабинет заходит сотрудник уголовного розыска капитан Архипов. В руках у него альбом с фотографиями тех, кто вернулся недавно из мест лишения свободы. Архипов уводит с собой женщин, чтобы показать им снимки. Тем временем достаю из сейфа два уголовных дела, по которым сегодня будут приходить свидетели. Одно — на неизвестную мошенницу, присвоившую деньги нескольких горожан, которым она пообещала достать ковры и шубы. Второе — по автодорожному происшествию.
В дверь кто-то стучит. Спустя несколько секунд в кабинет мелкими шажками входит, словно вплывает, сухой, съежившийся лысый старик.
— Жученков, такая фамилия, — объявляет первый посетитель. — Вы ищите лихача-шофера? Смею доложить: перед вами единственный и достоверный свидетель. Видел все до тонкостей. Пьяный был водитель, факт. Я и звонил в милицию, когда он скрылся, «Скорую помощь» вызывал. Номера, врать не стану, не запомнил, а вот был шофер в кепке. Это я точно заметил.
Записываю показания старичка. Хотя он ничего нового к имеющимся материалам не прибавил, но я ему признателен: человек преклонного возраста, ехал издалека, чтобы выполнить свой гражданский долг.
Однако вскоре мнение о посетителе пришлось изменить. Он перегнулся через стол и таинственно зашептал:
— Нельзя ли, товарищ следователь, эквивалентик за мою честность? Не понимаете? Поясню. Есть у меня один сосед, Прохоров Васька, надоел, как горькая редька. Постоянные с ним стычки по поводу совместной межи. Ну, доложу вам, проходимец!
— Что ж он, хулиганит, ворует?
— Пока не замечал. Но уж, конечно, не без этого. Рожа — во! Рисковый мужик. На любое «мокрое» дело может пойти. Достоверно говорю. Так вот, я и прошу обыск у него на всякий случай… А насчет машины не сомневайтесь: грузовая была, шла с потушенными фарами и врезалась в мотоцикл. Сами знаете: одного человека насмерть, второй — до сих пор в больнице.
Мне захотелось скорее закончить разговор со склонным к мести стариком. Сдерживаясь, объясняю, что на всякий случай милиция обыски не делает. Это будет нарушением социалистической законности. Советую таким образом не сводить счеты. Благодарю старика за показания. Жученков, оглядываясь, теми же мелкими шажками выплывает из кабинета.
А на смену ему уже входит другой посетитель, молодой человек с бородкой.
— Работаю шофером в третьем автохозяйстве. Секретарь комсомольской организации. Пришел по своей инициативе. После осмотра нашего гаража автоинспекцией. Меня послали ребята. Располагайте нами, если нужна помощь. Лихача надо найти. Послушайте, может быть какие дежурства на дорогах надо? Чехов моя фамилия. Но не подумайте, в родстве с великим писателем не состою.
Не могу не улыбнуться этому бородатому парню по фамилии Чехов.
— Спасибо. Учту ваши предложения. Понадобитесь — разыщу. А теперь желаю счастья: меня ждут дела.
— Понимаю. Исчезаю. — И он стремительно скрывается за дверью кабинета.
Слабый стук в дверь.
— Да, да, прошу!
Кто-то робеет, не решается войти.
— Да входите же! Кто там?
Наконец дверь потянули, она открылась. Порог переступила молодая круглолицая женщина. Красная косынка на пышной прическе. Черные, тонко начертанные дуги бровей, глаза карие. Выражение лица извиняющееся, просительное. Рядом с женщиной девочка в синем шерстяном костюмчике.
Я предложил им сесть, подбадривающе спросил:
— Вы ко мне? Не ошиблись комнатой?
— Нет, нет. — Женщина опустилась на стул, подтянула к коленям дочь.
— Тогда давайте для начала познакомимся.
Женщина стеснительно выдавила что-то похожее на улыбку. Отрекомендовалась:
— Ефремова, захотела с вами поговорить насчет брата, Ефремова Николая.
— Что с ним?
— Стыдно признаться. Его посадили. Но все равно. Я так рада, рада.
— Чему же? — не понял я.
— Думала, умер, а он, оказывается, в тюрьме. Хотела бы узнать адрес, чтобы письмо написать.
Пообещал узнать. Женщина с тем же напряжением, с каким вошла, удалилась. На ходу поблагодарила: «Спасибо вам, спасибо».
Звонят из ГАИ:
— Радуйся, товарищ следователь. В общем, нашли. Погнуты буфер и радиатор у «газика» из пригородного совхоза «Восход». Водитель Белев. Сейчас его доставим. Допрашивай. Ух, устали: облазили три сотни больших и малых гаражей.
Через полчаса передо мной стоит упитанный мужчина лет сорока, вяло дает показания:
— А кто его знает, что с машиной, кто ее погнул. Может стукнули, когда стояла в гараже. Я вины за собой не чувствую.
Ну что ж, проверим версии шофера Белева. Прошу его расписаться на пакете, в котором находятся соскобы краски с облицовки радиатора его машины. Краска явно другого, чем «газик», цвета. Похоже, она от поврежденного мотоцикла.
— Отправим на экспертизу. Сличим с краской поврежденного транспорта.
— Ваше дело, — безразлично отвечает Белев. — Проверяйте сколько угодно. Непричастен.
…Занимаюсь снова ночным грабежом. Потерпевшая Печерникова, та, что вся в черном одеянии, внимательно всматриваясь в фотокарточки альбома, обратила внимание на одну из них.
— Вот он! Да, точно. Выхватил сумку и убежал.
Инспектор уголовного розыска Архипов в моем присутствии дает альбом потерпевшей Еремеевой, полной женщине. И она указывает на ту же карточку.
Третья потерпевшая — Лазовая, девушка из столовой, видно, волнуется: ей еще ни разу в жизни не приходилось давать показания. Она прижимает руки к груди и со страхом произносит, останавливая взгляд все на той же фотографии:
— Он, он. Схватил меня сзади за плечи, вырвал сумку. Там ключи от квартиры. Денег не жалко, рублей пять.
Закрепляю опознания протоколами. Докладываю начальнику отдела. Он направляет на квартиру рецидивиста Киськова, на чью фотографию указали все три потерпевшие, оперативную группу. Киськов месяц назад вернулся из мест не столь отдаленных и вот, как видно, снова «напроказил». Печерникову, Лазовую и Еремееву прошу подождать привода Киськова для опознания уже, как говорят, в натуре. Вскоре его приводят. Сонное лицо. От него за версту тянет водочным перегаром. Обмывал, видно, удачу. После очных ставок легко признает:
— С горя взялся. Жена от меня сбежала. Учтите, гражданин следователь, мои семейные неприятности. От нее, Верки, все беды. Да разве я пошел бы на это, будь она человеком. Не хочет жить, и баста. Принялся за старое, будь оно проклято. Опять решетка, опять нары, трижды им в дышло.
Нервного, издерганного, прозрачного от худобы Киськова уводят.
— Матери сообщите! — кричит он мне.
Преступление раскрыто, что называется «по горячим следам».
Секретарь отдела, всеми уважаемая Лидия Ивановна, приносит мне на исполнение анонимное заявление. Неизвестная женщина пишет:
«Слышала, что вы разыскиваете мошенницу. Попалась и я на ее удочку. Дала двести рублей. Та обещала достать ковер. Заставила ждать около универмага. Да так и не дождалась. Сама виновата, поэтому свою фамилию не называю. Однако помочь могу. Ищите мошенницу на железнодорожном вокзале. Там скитается, клиентов ловит. Ищите по наколке «Марина» у большого пальца левой руки».
Это уже кое-что. Приглашаю ожидающих вызова двух женщин, одураченных мошенницей «Мариной».
— Опознаете мошенницу?
— Да, — отвечают обе.
— Подежурьте с нашим сотрудником на железнодорожном вокзале. Можете?
Женщины просят позвонить домой и еще куда-то — своим родственникам. Согласовывают с ними свое отсутствие на целую ночь. Наконец сообщают:
— Одну ночь для общего дела подежурим.
Открывается дверь. В кабинет нерешительно, с опаской, входит высокий мужчина. Лицо мученическое, утомленное, под глазами фиолетовые впадины.
— Румбов Семен Яковлевич. Горе привело меня к вам. Много читаю об изобличении виновных. И решил не ждать. Сам пришел. Записывайте.
На трех листах составляю протокол явки с повинной. Две недели назад работники милиции обнаружили в кювете молодого парня. Он был без сознания. Кто приложился кулаком к нему? Преступление оставалось нераскрытым. И вот виновник передо мной.
— Все произошло в порядке самообороны, — еще раз поясняет Румбов. — Шапку он с меня снял. Ну, я догнал его и стукнул по затылку. Не думал, что налетчик такой хилый. Вижу — упал. Я — дай бог ноги. Что будет?
Через несколько минут в кабинет входит супружеская чета. Оба щеголи, одеты с иголочки.
— Пропала дочь, — произносит дама. — Найдите!
Берусь за карандаш, чтобы записать возраст, приметы пропавшей, но все тот же голос останавливает:
— Мы знаем, где она. Она вышла замуж. Неудачно. Он пьет. Хорошо бы его вам приструнить. Пусть знает, что мы шутить не станем.
С минуту недоуменно смотрю на них. Наконец объясняю, что следователь не может выступить в такой роли. Они, обиженные, уходят, сильно хлопнув дверью.
Меня вызывает прокурор с материалами на грабителя Киськова. К прокурору приводят и задержанного. В коридоре мать Киськова, старенькая, сгорбленная женщина, увидев сына, бросается ему на грудь.
— Ну, что расплакалась? — вдруг нежно произносит рецидивист. — Уймись. Все будет хорошо. Вот увидишь, в тюрьме я буду бригадиром.
Глаза старушки как будто бы даже повеселели. Она поверила шутке неисправимого отпрыска. Прокурор санкционирует арест грабителя. Его уводит конвой. Я возвращаюсь к себе и берусь за дело об автонаезде.
На допрос приходит сторож гаража колхоза «Восход» Кузьмичев.
— Что скажете о Белеве, когда он вернулся в тот вечер?
— Гараж сам тогда ему открывал. Въехал он на территорию со стороны свинофермы. Там разгорожено. Крыло машины было помято. Белев еле стоял на ногах. Заплетался язык. Проговорил только: «Втюрился». Я спросил: «Авария, что ли?» Махнул рукой: «Тюрьма, если дознаются: мотоцикл смахнул, убил кого-то. Ты уж молчи, Кузьмичев. Не осироти детвору». Ну, я и молчал. Да из ГАИ осмотрели вчера машину и все вылезло наружу. — Кузьмичев сильно волнуется.
Составляю протокол, даю подписать его сторожу. Звоню по телефону в госавтоинспекцию. Прошу на завтра доставить ко мне на повторный допрос Белева. Вина Белева, видимо, теперь без труда будет доказана. Поступит заключение экспертизы. Проведу очную ставку со сторожем. Да, пожалуй, и сам виновник не станет больше отпираться. Чистосердечное призвание в его пользу.
Закрываю сейфы, кабинет. Перед тем как уйти домой, спускаюсь со второго этажа на первый в дежурную комнату. К вечеру там чаще трезвонят телефоны, мигают на пульте связи сигнальные лампочки. Все подчинено одному: приему, обработке, передаче сообщений о кражах, хулиганствах, авариях, семейных скандалах, горестных происшествиях. Отсюда идут радиокоманды нарядам милиции, постам, которые охраняют покой и безопасность людей.
Дежурный, его помощник еще бодры, подвижны. Но к утру навалится на тело усталость, и, по себе знаю, будет казаться, что нет даже сил подняться с кресла.
Прощаюсь с дежурным, но не за руку. Это считается дурной приметой: поднимут ночью на расследование нового происшествия. Лишь говорю: «Удачи. Спокойного дежурства».
…Восемь часов вечера. Мой рабочий день кончается. Но знаю: и поздно ночью будут крутиться в голове обрывки разговоров с посетителями, а перед глазами стоять их лица, радостные и печальные, усталые и бодрые, простодушные и с хитрецой. И мне все будет казаться, что в беседах с ними я что-то забыл сказать, спросить.
За окном полуголые тополя. Последние уцелевшие листья сморщились, потемнели, свесились к земле, готовые упасть. Косо чертит квадрат окна мелкий въедливый дождь. Капли прилипают к стеклу, нехотя ползут вниз, точно просятся в теплую комнату.
Думают о том, как быстро промелькнули три десятка лет службы. Совсем не за горами тот день, когда в последний раз окину взором свой рабочий кабинет, задержусь у кустистого фикуса, полью его водой… От этой трогательной мысли сжимается тоскливо сердце.
За долгие годы службы в милиции мне довелось работать со многими людьми. На их плечах были погоны сержантов, лейтенантов, полковников и даже генералов. Но вне зависимости от этого они были надежными коллегами, товарищами, боевыми друзьями, которых объединяют одни заботы, тревоги, раздумья, одна готовность к самым опасным и неожиданным испытаниям.
1965—1969
День стоял ноябрьский, пасмурный. Работать в кабинете можно было только при свете, но начальник следственного отдела полковник Белов не стал его включать. Он прошелся взад-вперед по ковровой дорожке, сел за стол, закурил. С флегматичным видом стал пускать кольца дыма: нужно было хорошенько обдумать все то, что услышал в кабинете начальника управления. Белов не мог не признать справедливости слов генерала по поводу дела заведующей буфетом Панфиловой, которая, судя по кипе поступивших анонимок, присваивает продукты, ворует.
По анонимкам подписывать постановление на возбуждение уголовного дела против Панфиловой Белов не хотел: если пойти навстречу фантазии анонимщиков, то можно несчетное число дел возбудить. Анонимки вроде бы вне закона.
— Но если так, — сказал генерал, — то нужно сдержать натиск анонимок, нужно тщательно расследовать все факты недостач в этом буфете. Отчего они происходят? Если Панфилова честно торгует, но каждый месяц ревизия вскрывает у нее нехватку товара, значит, к ней присосались паразиты. Защищать надо женщину. Разве Панфилова, мать троих детей, не заслуживает внимания? Покорись судьбе, — с легкой иронией продолжал генерал, по-приятельски положив руку на плечо Белову. — Возбуждай дело, наша задача не только наказывать, но и защищать обиженных.
— Знаю, товарищ генерал, — ответил Белов. — Но проверкой не установлены признаки растраты, налицо всего лишь недостача. Ежемесячная, на одну и ту же сумму — тридцать рублей.
Генерал подсел к Белову. Он досадовал, что приводимые им аргументы не производят на того впечатления.
— Разве мы можем быть безразличны к тому, что у Панфиловой, честно торгующей, как ты установил, пропадают продукты? Это не пустячное дело. Удивляюсь на этот раз твоему упорству. — Рослый генерал прошелся по своему огромному, как лекционный зал, кабинету. — Ты же двадцать лет неустанно разыскиваешь преступников. — И заключил: — Вот тебе мой приказ — защити Панфилову или установи, что она ворует. Не спускай материал, как говорят, на тормозах. Понял меня?
— Все я понимаю, — буркнул Белов.
— А раз понимаешь — действуй. Сам должен знать состояние этой женщины, если на нее вот такой поклеп возведен. К тому же она страдает материально. Зачем ей, вдове, ежемесячно покрывать из собственного кармана недостачу? Сама-то, чай, еле-еле концы с концами сводит. Поддайся искушению, — весело закончил генерал, — найди, кто ворует. Пошли на место своего самого лучшего сотрудника.
Все это, сидя за столом и листая в который раз бумаги, морщась как от оскомины, вспоминал полковник. Белов как-то сбросил со счетов возможного «паразита», как выразился генерал, присосавшегося к буфету Панфиловой. Поэтому сейчас ему было не по себе от той небрежной легкости, с которой он час назад докладывал генералу о буфетном деле.
Ему было стыдно и за то, что «зеленый» следователь Ландышева, только-только пришедшая после окончания юрфака в отдел, ей он поручил провести проверку анонимок, сумела легко убедить его, опытного в делах человека, прекратить расследование. Общеизвестными, даже можно сказать примитивными, аргументами она мотивировала свою позицию. Но Белов, изменив своей привычке вчитываться самому в каждую строчку, с легкостью, с какой стряхивают пепел с листа бумаги, махнул рукой: «Хорошо, я согласен».
Заглушая в сердце неприятные воспоминания, полковник поднялся навстречу вошедшему подполковнику Вихреву.
— Руслан Юрьевич, вот. — Белов двинул на край стола папку с материалами на Панфилову. — Тут надо…
Бывалому старшему следователю не нужно было объяснять, что к чему. Он быстро полистал бумаги и произнес:
— Будем возбуждать дело, Виктор Викторович?
— Вот именно. И проверь все обстоятельно. Ландышевой не удалось отыскать ахиллесову пяту. По совести говоря, и рано ей. Дело сложное. А для тебя это, что называется, семечки. — Белов улыбнулся.
— Спасибо за доверие, — так же весело ответил подполковник, — но вы же скажете: сейчас и ехать в эти самые Белые Озерки. А сегодня пятница. Значит, дома не оценят ваше исключительно положительное ко мне отношение.
— Жене от меня передай тысячу извинений. Скажи: обязательно дам тебе отгулы. И добавь: ты не такой, как все, ты — легендарная в народе личность, молодые следователи с благоговением смотрят на тебя. Итак, выписывай на неделю командировку — и в дорогу. Смотришь — и засверкает на твоей груди еще одна медаль.
— Ладно, товарищ полковник. Не за медали служим. Они…
— Сами находят героев? Так хотел сказать?
…Рыжеволосая, жилистая, сухопарая тридцатилетняя буфетчица Любовь Николаевна Панфилова, узнав, что по ее делу в поселок приехал следователь, сама прибежала поздно вечером к нему в гостиницу, не дожидаясь, когда он пожалует к ней. Начала рассказывать про недостачи, про горькую жизнь. Она смотрела на Вихрева глазами, в которых стояло какое-то жалкое выражение, пыталась в каждом его движении уловить самое важное для себя: понимает он ее или безучастен к вдовьим страданиям. Вихрев ничем не выдал своего отношения к делу Панфиловой, но долго и внимательно смотрел в заплаканное лицо женщины, в ее грустные глаза.
Утром Вихрев собирался побывать в торговом отделе райпотребсоюза, в самом буфете, а вечером заглянуть на квартиру Панфиловой. Легкая досада от того, что в субботний день он должен таскаться по чужому поселку, незаметно исчезла, уступив место другому чувству: желанию довести начатое дело до конца.
В беседе с вызванными в контору райпотребсоюза несколькими должностными лицами выяснилось, что Панфилова уже давно просила перевести ее из буфета столовой на кухню: она была отменной поварихой. Отчасти эта просьба была вызвана тем, что после гибели мужа Панфиловой хотелось уединения, покоя. Основная же причина была в том, что Ольга Косовотова, прежняя буфетчица, которую сменила Панфилова, бросала мстительные взгляды в ее сторону, распускала о ней небылицы, считала, что та подсидела ее, чтобы занять «теплое» место. Были и скандальные случаи: Косовотова встречала Панфилову на дороге и обвиняла ее на людях в том, что она ворует, но ее защищают начальники.
Вихрев предположил, что все анонимки скорее всего настрочила Косовотова и решил при встрече с этой взбалмошной женщиной взять необходимые для сличения образцы почерка.
Равнодушно взирали на враждебные действия Косовотовой руководители райпотребсоюза.
— Все недосуг вплотную заняться этими бабами, — сказал тучный заведующий торговым отделом Яков Сидоренко. — А про загадочные недостачи давно знаем. Многие Панфиловой сочувствуют, но некоторые не верят в ее честность: получали сигналы. Вот и разберитесь. Полагаю, что тут надо взяться за старика Пенчева. Нечист он на руку, хотя ему доверена охрана столовой. Кстати, он приходится дядькой прежней буфетчице Косовотовой.
Вихрев кинул быстрый взгляд на массивную фигуру Сидоренко, от которого несло перегаром, и подумал: ни чужое добро, ни зло такого не станут волновать.
— Может, и сама ворует, — продолжал Сидоренко. — Только какой смысл — самой и платить недостачи. Но заметьте: ежемесячные нехватки продуктов на одну и ту же сумму: три червонца. Можно и ревизии не делать, а высчитывать в конце месяца тридцатку из зарплаты Любки.
Квартира буфетчицы состояла из одной большой комнаты и кухни. Дешевая старомодная мебель, стертые половики. Все говорило о скромном бюджете хозяйки.
В квартире Панфиловой подполковник застал, к своему удивлению, родственницу враждующей стороны, старуху Пелагею Пенчеву, супругу сторожа и кочегара столовой Дмитрия Пенчева.
Старуха оказалась говорливой, ловкой. Чистила хозяйке картошку, помогала стирать, развешивать белье, хваталась за веник, едва увидев, что ребятишки Панфиловой намусорили. Люба даже не успевала отказаться от ее услуг.
— Разыщите грабителя, — бойко тараторила Пелагея, — может быть, во вред Косовотовой, но я, как родной, хочу добра Любке. Мальцам вон валенки бабенка купить не может. Люб, ставь-ка на стол угощение! Чайку с дороги… Холодцу? Нехитрое блюдо, но не прогневайтесь.
Вихрев почтительно отказался от угощения, сказал, что он гость поневоле, но все-таки выпил чашку домашнего кваса и приступил к уяснению некоторых непонятных вещей.
— Ну, допустим, — мягко, но решительно начал Вихрев, — кто-то ворует из буфета продукты. Но как он это может делать?
— По правде говоря, не знаю. Разве что подземный ход есть А так — на два замка запираю. Сами видели. Ключи не подберешь. А если подберешь — прорвешь контрольную бумажку. Я бы утром заметила.
Вихрев нечаянно во время разговора с буфетчицей поднял глаза на старуху, протиравшую окна. Он не мог не заметить что она делала свою работу машинально и очень внимательно и серьезно ждала ответа Панфиловой. Складки прорезали ее лоб, а взор маленьких, прищуренных глаз становился то тревожным, то довольным. Но какое-то замешательство выразилось на лице Пенчевой, когда Панфилова вывалила на стол из книги горсть заранее заготовленных контрольных бумажек величиной с этикетку спичечного коробка. По диагонали на клочках бумаги стояла подпись Панфиловой.
— Что за необходимость такой запас делать? — деликатно спросил подполковник. — Ведь их на полгода хватит.
Панфилова смущенно пояснила:
— Гавриловна мне листы принесла, я и нарезала.
— Да уж чтоб никто не подделал, — вспыхнула краской старуха и яростно заработала по стеклу тряпкой. Шестым чувством, именуемым интуицией, Вихрев неожиданно понял: в этих клочках бумаги и в том, что Панфилову усердно посещает жена сторожа, кроется отгадка преступления.
А бабку на окне точно подкосило. Она обеими руками схватилась за подоконник.
— Забываю, что не молодая. Проворность до обморока чуть не довела, — сказала Пенчева, приникнув лбом к холодному подоконнику.
Старуха выпила стакан воды, почувствовала себя лучше и почему-то резко сказала:
— Что тут болтать про кражу? Знаете, чай, муженек мой охраняет столовую. Неужто не заметил бы вора? Поймал бы если что… Да и дырки были бы в бумажках.
…Маясь вечером от скуки в номере гостиницы, Руслан Юрьевич с величайшей досадой думал о какой-то непонятной любви старухи к семье Панфиловой. Утомленный рабочим днем, он улегся в свежую постель и вскоре заснул. Но спалось на новом месте неважно, ему снились то краснощекий и пьяный завторгом Сидоренко, то сама Панфилова явилась к нему и стала просить умоляющим взглядом побыстрее найти вора, а под утро в каком-то неясном виде представился старик Пенчев.
В воскресенье с утра Вихрев, позавтракав в гостиничном буфете, решил заняться сторожем. Тот словно угадал его мысли. Когда Вихрев прохаживался около конторы райпотребсоюза, к нему подошел маленького росточка, довольно пожилой человек и, подав руку, отрекомендовался:
— Пенчев буду. Речь пойдет об ней, Панфилихе.
Часа два беседовал Вихрев со сторожем. «Где я мог видеть его?» — спрашивал себя Руслан Юрьевич и только к концу встречи вспомнил. Чтобы проверить себя, спросил как бы между прочим:
— Не скажете, где мы с вами встречались?
— Ей-богу, не припоминаю, — ответил сторож и переменил тему: — Панфилова — любопытная баба. Неграмотная. Видно, счет ее подводит. Нечестности с ее стороны нет.
— А чем же она любопытная? Вы-то сами понимаете это слово?
Старик оскорбился.
— Вы что ж, считаете, одним городским можно щеголять хорошими речами? — И присовокупил: — Скупая у нее душа. А выходит, теряет больше. Шла бы из буфета. Что тянуться за буфетной стойкой, раз образования маловато. Вот тем и любопытная, что в интеллигенцию норовит прописаться. А племянница моя, Косовотова, замечу между прочим, имеет полное среднее образование. И ни за что ни про что сняли с работы. А тут целый год недостачи у Панфилихи — и держат.
— Нет, мы с вами-таки где-то встречались, — прощаясь, еще раз сказал старику Вихрев.
Подполковник вспомнил, как лет восемь назад привлекались к уголовной ответственности расхитители зерна с районного элеватора. Среди них был и Пенчев. Он отделался тогда легким наказанием, потому как главная вина пала на других.
Но сейчас Вихрев не проявит оплошности. «Надо только не поспать эту ночку», — решил Вихрев, обдумывая операцию.
По подсчетам, ему нужно было восемь помощников.
— Работа предстоит ночная, интересная, — сказал подполковник начальнику районного отдела милиции Бессонову.
Тот понимающе кивнул.
Поздним теплым вечером Вихрев сам расставил сотрудников милиции по постам.
За лето подполковник, стыдно признаться, ни разу не смог сходить в лес. А тут, попав в него золотой осенью, стоял на опушке леса, подступающей к окраине райцентра метрах в ста от столовой, и как завороженный втягивал лесной аромат.
— Какая свежесть, не могу надышаться! — мечтательно произнес Вихрев, обращаясь к стоящему рядом подполковнику Бессонову.
— Слишком не увлекайся, — весело сказал начальник райотдела, — в лес надо ходить по воскресеньям.
— Вот я и пришел. Сегодня — воскресенье. Все правильно.
Оба негромко засмеялись.
Над головой у самых верхушек сосен висели рыхлые тучи. Накрапывал дождь. К утру совсем похолодало. Вместо дождя посыпалась снежная крупа. Вихрев упросил идти домой Бессонова, а сам стал подумывать, не снять ли посты, чтобы не простудить своих помощников. Но тут в окне столовой заморгал условный огонек участкового инспектора Корнеева, у которого пост был самый благоустроенный и теплый — внутри помещения. И хотя всю ночь прождал этого заветного огонька подполковник, он показался неожиданным и ошеломляющим.
Все сотрудники бросились к столовой на условный сигнал. Он означал: вор почти пойман, он в заветном буфете. Но как он попал в столовую, если входные двери заперты на замки, а та, что ведет в кочегарку, закрыта изнутри на крючок?
Впрочем, на эти вопросы не так сложно оказалось ответить. Вором, как и предполагал Вихрев, был сторож, он же кочегар дед Пенчев.
Прижатый в угол с кругами колбасы, пивом за пазухой и в руках, он ощерился, как бешеная собака, загнанная в клетку. Из-под грязной фуражки выбились седые волосы. Пенчев зло сверкал глазами по сторонам, искал подполковника. Он понял, кто ему подстроил западню.
Из кармана старика изъяли поддельные ключи к замкам буфета и несколько клочков бумаги с подписью Панфиловой. Ими обеспечивала Пенчева его старуха, втершись в доверие к одинокой женщине.
Полковнику Белову Вихрев доложил из гостиницы по телефону:
— Воришка пойман. Буфетчица тут ни при чем. За ее счет жил сторож Пенчев со своей старухой. Недурно устроились. Каждый месяц на тридцатку воровали, а заодно и выживали буфетчицу. Расчищали место для Косовотовой.
— Ну вот, видишь, милиция не только обвиняет, но и защищает, — крикнул в трубку издалека Белов. — Ты у меня палочка-выручалочка. Не знаю, что буду делать без тебя. Иду докладывать генералу. Или, может быть, тебя подождать с подробностями?
— Давайте, Виктор Викторович, без подробностей. Скажите, что глаза Панфиловой полны слез от радости. Генерал всю жизнь работает за такие благодарности и нас научил. А жене позвоните: к концу дня приеду.
1972—1973
Много людей пройдет перед следователем, прежде чем он поставит точку в уголовном деле. И все разные, непохожие друг на друга. Одни уйдут из кабинета, и как будто их не было. Другие надолго запомнятся, иногда на всю жизнь. Едва вспомнишь одну-две детали из встреч с такими людьми, и память услужливо воскресит многие события.
Почти все следователи любят дела бойкие, так называемые событийные, те, что регистрируются по линии уголовного розыска. Поэтому я не очень обрадовался, когда однажды утром, переступив порог кабинета своего начальника, получил задание расследовать скучное уголовное дело из сферы отдела борьбы с хищениями социалистической собственности. Подсчетами рублей и копеек, ревизиями, квитанциями и накладными, считал я тогда, должен заниматься не следователь, а бухгалтер.
Полковник Белов угадал мое минорное настроение и на кислую мину рассудительно заметил:
— Экий вы народ горячий и непоседливый. Возьми-ка сначала материал да вникни в него. Полагаю, интересное дело получится. Будет в нем тебе и романтика, и динамика, и событийность. Еще не известно, по какой линии закончишь его. Сдается мне, что действующие лица этого материала занимаются не только должностными преступлениями, но и кое-чем еще… Впрочем, не стану предрекать, сам разберешься. Одним словом, дерзай!
Началось все с листа ученической тетради в клетку. Фиолетовыми чернилами неровным почерком на нем было написано:
«Приглядитесь к нашему райтопсбыту. Уголь, торф и дрова там расхищаются должностными лицами. А все дело в накладных. На них обратите внимание».
Я отправился по указанному адресу. Райтопсбыт по числу рабочих — организация небольшая, управленческого аппарата всего несколько человек. Небольшую комнату в конторе занимают учетчик Белидзе, бухгалтер Вольтов и кассир Редискина. По территории склада постоянно мотается его заведующий, попросту говоря, кладовщик Маркин. Заведует всем хозяйством директор Ранцев.
Пять человек — вся контора. Работают вместе не один год. Новичок среди них Антий Белидзе, в недавнем прошлом — судимый. Когда я попросил его рассказать, за что он раньше привлекался к уголовной ответственности, Антий постарался представить дело так, будто оказался жертвой мошенников, занимавшихся воровством кровельного железа. Он верил людям, помогал перевозить и продавать листовую сталь, думая, что все происходит на законном основании, а они оказались проходимцами, об этом он узнал уже во время следствия. Теперь Белидзе, с его слов, настолько прочувствовал и понял, как запросто можно «влипнуть» в грязную историю, что на всю жизнь зарекся иметь дело с какими бы то ни было подозрительными личностями.
Белидзе можно было бы отнести к числу, если можно так выразиться, благонадежных, если бы не одно «но». В беседах с работниками конторы выяснилась такая деталь: заведующий складом Маркин, однажды придя на работу во хмелю, заплетающимся языком стал выкрикивать то, что, видимо, не давало ему покоя: «Если меня посадят, я их тоже всех пересажаю…»
Он намекал на свое окружение, на сослуживцев по складу.
Не входит ли Белидзе в число тех, кого имел в виду Маркин? Ведь Антий его первый помощник.
Вскоре в поселок, где я вел расследование, прибыл мой коллега Руслан Юрьевич Вихрев. Обликом, характером являл он полную противоположность своей фамилии. Был высок, худощав, физически очень сильный, представлял собой образец спокойствия, не охотник до многословия, говорил коротко, лаконично.
В то же время оправдывал свою фамилию тем, что никогда не унывал, был решителен, упорен в сборе доказательств по уголовным делам. Он умел довести до логического конца самые замысловатые происшествия. Начальство, конечно, было довольно его работой и не скупилось на благодарности. Любили его и мы, товарищи, прежде всего за то, что он всегда в трудную минуту приходил на помощь любому из нас.
Раньше Вихрев любил поострить, присочинить историю. Теперь, с годами, стал серьезным, степенным. К нему пришли опыт, знания, уважения, авторитет.
На погонах он уже носил две большие звездочки, а не одну, как я.
Признаюсь, мне давно Вихрев нравился, я старался во многом ему подражать. Хотелось так же, как он, прекрасно владеть следственным мастерством и быть своим коллегам надежным соратником. Я давно с ним дружил.
Руслана Юрьевича Вихрева с приятной неожиданностью я увидел в холле второго этажа гостиницы. Поздоровавшись, он жестом руки пригласил меня сесть, затем сухо сказал:
— Футбол в девятнадцать часов. Приходи смотреть телевизор, товарищ майор.
— Как ты сюда попал? — улыбнулся я.
— Тем же путем, что и ты, — отшутился он.
Чуть позже, когда я, умывшись и переодевшись, подсел к нему, Руслан Юрьевич сказал:
— Грабители завелись в этих местах. Очищают один за другим соседние с поселком сельские магазины и остаются неуловимыми.
Я не сомневался, что Руслана Юрьевича на пустяковое дело начальство не пошлет.
— Каков же метод налетчиков? — поинтересовался я у Вихрева.
— Самый обычный. Заявляются в какую-нибудь ближайшую деревню ночью. Взламывают дверные запоры. Орудий взлома не оставляют. Действуют наверняка. Налетом очищают прилавки и уматывают.
— Отпечатки?..
— Найти не удается. Следы заливают одеколоном. Сегодня весь день, тщательно изучал места происшествий. Одна деталь привлекает внимание: кражи совершаются из сельских магазинов, расположенных у реки.
— Вывод? — подражая Вихреву, задавал я вопросы из одного слова.
— Похоже, что преступники обеспечены водным транспортом, обитают в этом поселке. Поэтому я и приехал сюда.
— Поработаем, товарищ подполковник?!
— Как водится, — невозмутимо ответил Вихрев.
С утра Вихрев занимался своим делом, а я отправился побеседовать с директором топсбыта.
Сергей Михайлович Ранцев отвечал на вопросы охотно. Давал характеристики каждому сотруднику. Антий Белидзе — работник неплохой. Старательный. Маркин любит выпить, но, в общем, человек надежный в труде. Редискина халатна в работе. Бухгалтер Вольтов не весь отдается службе, трудится «от» и «до». Характеристикой же самому Ранцеву служило то, что он вот уже десять лет состоит в этой руководящей должности. Имеет благодарности. Не на худом счету у своего начальства.
После беседы с Ранцевым у меня осталось впечатление, что о хищениях в топсбыте он может и ничего не знать. Вышло так, что я ему как бы открыл глаза на то, что некоторые работники конторы менее чем за два года приобрели по автомашине, построили новые дома, обзавелись отличной мебелью. «Трудно представить себе, что они могли сэкономить так много, получая весьма скромную зарплату», — заметил я. Ранцев залился краской и заерзал на стуле. Не проронил ни слова. Он и сам сделал много дорогостоящих приобретений, что было доподлинно известно. Но, наверное, мог бы отчитаться, коснись я этого вопроса.
Я приступил к допросу сотрудников конторы. Показания Белидзе и Маркина не представляли интереса. Но вот тревожная информация бухгалтера Вольтова давала пищу для размышлений. После летних месячных курсов он вернулся в контору и обнаружил ящик письменного стола взломанным. Вольтов категорически заявил, что недосчитался нескольких десятков бланков непронумерованных накладных на отпуск топлива. Доложил руководству. Виновные взлома стола так и не были установлены. Впрочем, директор Ранцев, со слов Вольтова, не придал особого значения этому происшествию.
Через три дня я увидел Вихрева.
— Куда ты запропастился?
— Дела, брат, дела, — нахмурился Руслан Юрьевич. — Выезжал в село Евдоколье. Очередная дерзкая кража из универмага. Преступники не изменили своим привычкам: опять взлом дверных запоров и похищение в основном выручки, ценных необъемных вещей.
— Осмотр ничего не дал?
— Почти. Хотя есть зацепочка. На стеклянной банке обнаружили отпечаток пальца.
— Когда это случилось?
— Два дня назад. Под утро. Надо присмотреться к мужичкам райцентра. Воры наверняка отсюда. Кто-то должен обмывать удачу.
— Могу тебе, кажется, помочь, — ответил я. — Вчера и сегодня не вышел на работу учетчик Белидзе. В прошлом судимый. Кстати, имеет лодку. Моторную.
— Транспорт на колесах есть?
— «Москвич».
Вихрев задумался.
— Белидзе, Белидзе — знакомая фамилия. Мною установлено, что не выходил на работу и баянист Дома культуры Иван Король, тоже в прошлом судимый. Есть данные, что он пьянствовал именно с «твоим» Белидзе. Однако как дела наши объединяются. Впрочем, наш начальник почему-то предвидел это.
На следующий день я допросил Белидзе, а Вихрев — баяниста Дома культуры. Нас интересовал вопрос, где они провели ночь, когда была совершена кража из магазина села Евдоколье. Оба дали путаные показания. А когда отпечаток пальца Антия сошелся с отпечатком, изъятым в магазине со стеклянной банки, я произвел обыск у Белидзе, а Вихрев — у Короля. В ванной комнате Белидзе за трубой канализации лежали хрустящие червонцы — три тысячи триста рублей, а у Короля в носке дырявого сапога «прижались» две тысячи. Это была именно та сумма, которую захватили налетчики в универмаге.
Продавщицы, три молоденькие девушки, только-только окончившие торговые училища, неопытные, расстроенные, признались:
— Поленились сдать выручку. Но ведь спрятали так, что сами могли не найти, под мешками. А эти бандиты отыскали. Все вверх дном перевернули. Еще похитили трое золотых часов…
У нас с Вихревым были теперь все основания предположить, что взятые под стражу Белидзе и Король участвовали в кражах из других магазинов и у них есть сообщники. Их стал выявлять Вихрев.
Я продолжал заниматься своим делом в топсбыте. Оно постепенно прояснялось. Похищенные бланки накладных могли использоваться для фиктивного оформления топлива покупателям. Их можно было заполнять для вида на глазах у покупателей, затем рвать, а полученные деньги класть себе в карман. Но для такого хищения необходимо почти всех сотрудников конторы вовлечь в преступные махинации. Без кассира Редискиной обойтись нельзя — покупатели отдают ей деньги по накладным Белидзе. Один экземпляр такой накладной идет кладовщику Маркину. Тот прикладывает документы к отчету для списания со склада топлива: угля, дров, торфа. Предусмотрительные преступники в таких случаях обычно создают излишки на складе, базе, а затем их реализуют по «липовым» документам. Деньги, естественно, присваивают. Следовательно, Маркин вполне мог быть причастен к хищениям.
Трудно сказать, сколько бы времени мы потратили на выяснение этого, если бы не произошла встреча с учителем местной школы Василием Васильевичем Нечаевым.
Узнав, что ведется расследование, он принес сохранившуюся накладную топсбыта на сорок четыре тонны угля стоимостью 680 рублей. Выяснилось, что в райтопе двух других экземпляров накладной не оказалось ни в отчетах Маркина, ни в кассе бухгалтера. Деньги в кассу не поступали.
Итак, первый криминал установлен: 680 рублей, уплаченных Нечаевым, присвоены. Похищены.
— Есть ли смысл преступной группе брать к себе в компанию соучастницей Редискину? — выслушав меня, спросил Вихрев. — Если бы она оказалась заодно с ними, то расхитителям вообще не нужны были бы никакие бланки, отправляли бы покупателей топлива с клочком бумаги. Хотя, впрочем, видимость законности нужна и для приобретения топлива…
— Редискина, — заметил я, — находится в дружеских отношениях с бухгалтером Вольтовым. Знала, в каком ящике стола лежали бланки. Редискина представляет интерес для следствия.
— Ну, пусть так, — согласился флегматично Вихрев. — Теперь послушай меня. Собутыльником Короля и Белидзе, по свидетельским показаниям, вырисовывается Кулешов, рабочий мебельной фабрики. Тоже судимый. На допросе отрекается от дружков. Говорит: «Только здоровались, и то под настроение». А у меня есть данные иные. Вот я и осмотрел одежду Кулешова. На пиджаке отыскал розовую краску — именно такой, как подтвердил наш эксперт, была выкрашена накануне кражи часть прилавка в магазине села Евдоколье. Вызвал Кулешова в райотдел милиции повторно.
Держится уверенно. Входит в кабинет этакой морской размашистой походочкой. На лице — ухмылка. Приглашаю его сесть, уточняю:
— Когда, где и при каких обстоятельствах запачкали одежду?
Вальяжно балагурит:
— Убей громом, не помню. Замети меня метелью, не лгу.
Пришлось пойти на крайнюю меру: задержал его. Утром выводят из камеры потемневшего, хмурого, со лба не сходит глубокая морщина. Обменялись несколькими малозначительными фразами. Смотрю на него, молчу. Жду.
— Чистосердечное признание желаете? — спрашивает.
— Конечно. И поподробнее. Никого не выгораживайте.
Кулешов закуривает, плотнее садится в кресло, теребит лохматую шевелюру. Гонора как не бывало. Он скороговоркой рассказал, как вместе с Белидзе и Королем ограбили универмаг в Евдоколье. Признал за собой кражи в поселке Степино и в селе Ларово. Заверил, что шайка состояла только из названных трех человек. Больше никто не причастен, и искать бесполезно. Торопит меня. Хочет, как можно скорее предстать перед судом. Понести кару за три магазинных взлома. По-детски даже прослезился.
— Ты ему веришь? — спросил я у Вихрева.
— Нет.
— Три дня уже под стражей Белидзе.
— Да это так. Показания их ты знаешь. Белидзе и Король начисто отмежевываются от Кулешова. Твердят, что обокрали только универмаг в Евдоколье. Устроил им очные ставки с Кулешовым. И только после них признались в трех кражах, о которых рассказал Кулешов. А вчера все трое признались и в краже из почтового отделения села Севское. Там похитили, кроме денег, револьвер системы «Наган» с семью боевыми патронами.
— И оружие сдали?!
— Увы! Наган нужно искать. Его якобы потеряли.
— Врут?
— Конечно.
Утром я предъявил Белидзе для ознакомления материалы графической экспертизы по накладным райтопсбыта. Но он продолжал твердить, что ни в чем не виноват. Досадовал:
— Вы все на меня валите. Ну, влип, попался с магазином, втянули дружки. А насчет топлива моя совесть чиста. Упрекают меня покупками? Да, приобрел машину. Ну, построил дом. Так у меня бабуся богу душу отдала, а мне чулок с кредитками оставила. Больше десяти тысчонок. С обворованных магазинов кое-что перепало. Вот и обживался. Нечаев, говорите, меня уличает? Я даже помню, когда он покупал у нас для школы уголь. Мною заполнялись три экземпляра накладных. Два вручили Нечаеву. Он пошел платить деньги Редискиной. Третий экземпляр накладной, как и положено, передал Маркину.
Как случилось, что двух экземпляров накладной (от кассира и от кладовщика) нет в бухгалтерии, он понятия не имеет. Почему 680 рублей не оприходованы, Белидзе объяснить не мог.
Редискина на допросе решительно заявила:
— Никакого Нечаева я в глаза не видела. Если бы от него деньги принимала, то они были бы в кассе. — И добавила: — С утра до вечера сижу в конторе. Контролирую, как положено, отпуск топлива. Хищений быть не может. Впрочем, если были, то без моего участия.
Да, вполне возможно, Маркин отпускал иногда топливо со склада без накладных, а денежки присваивал. Чтобы пьянствовать, их надо иметь и дармовые. В накладной Нечаева, согласно экспертизе да и по показаниям самого кладовщика, стоит его подпись. Правда, не подтверждаются его слова, что два экземпляра накладной он отправил в бухгалтерию. Деньги от Нечаева в кассу не поступали.
Неужели водит за нос и главный бухгалтер Вольтов? Однако проверка документов Маркина опровергла эту мысль. В реестре, написанном рукой кладовщика, накладная Нечаева не значилась.
Впрочем, Маркин не сдается:
— Одна накладная могла быть и пропущена из-за спешки. Это ни о чем не говорит. Единичный случай. Вы установите систему. Повторяю, накладную Нечаева, помню, я сдавал в бухгалтерию с отчетом.
Через день ко мне поступили новые интересные данные на Белидзе. На запрос в колонию о том, на каком основании тот был освобожден досрочно, пришел ответ:
«Ходатайство об освобождении Белидзе условно-досрочно поступило от директора райтопсбыта Ранцева. В письме заверялось, что Белидзе будет предоставлена должность учетчика».
Сама по себе бумага не вызвала удивления, если бы Ранцев не твердил на допросах, что Белидзе он раньше не знал, трудоустроить его предложили исполком райсовета и еще какие-то общественные организации.
Больше того, стало известно, что незадолго до прихода Белидзе на место учетчика собирались принять кого-то, но в один прекрасный день Ранцев, ссылаясь на «вышестоящих», неожиданно заявил: «Никого брать не будем, пришлют из райисполкома».
Жена Белидзе рассказывала: «Ранцев в первый же день по прибытии мужа из колонии пришел к нам в гости…»
Впрочем, очень скоро стало известно, что Ранцева, Белидзе, Маркина часто видели вместе не только на работе. Иногда с ними был высокий смуглый мужчина в светло-коричневом костюме из чесучи. Вчетвером выезжали на природу в машине Белидзе. Я стал наводить справки, интересоваться «четвертым» и установил его личность. Это был завхоз соседней сельской больницы Румынский. Кстати, в прошлом судимый за разбойное нападение на сторожку лесника.
Меня продолжал волновать вопрос: какое отношение к преступлению имеет кассир Редискина? Изучил ее распорядок дня. Подозрительной представлялась, по показаниям кассира, такая деталь. Каждый день, ровно в 12 часов, Ранцев провожал Редискину в Госбанк. У дверей банка он говорил:
— Можешь пообедать дома. Управимся без тебя. Попридержим покупателей до твоего возвращения.
Выходило, что Ранцев, Маркин и Белидзе один рабочий час оставались без кассира. Могли отпускать топливо и прикарманивать денежки. Возникла уверенность, что у населения на руках много липовых накладных. Их нужно найти, собрать и приобщить к делу. Переговорив с начальником райотдела милиции, я попросил выделить мне пятнадцать энергичных дружинников, которым дал соответствующее задание. Они приступили к повторному обходу многих прилегающих деревень. А я выступил с сообщением по радио. Мы разыскивали тех, кто в течение двух лет приобретал топливо.
Наши поиски увенчались успехом. Каждый день приносил результаты. И вот в руках следствия двадцать шесть, тридцать восемь, сорок девять липовых, неучтенных накладных. Бланки были похищены из стола бухгалтера Вольтова.
Инвентаризация материальных ценностей выявила крупные излишки топлива на складе. Снова допрашиваю Маркина, а потом Белидзе. Показываю им целую стопку фиктивных накладных. Маркин изворачивается.
— Мое дело отпускать. Документы выписывает Белидзе, деньги принимает Редискина. Она же должна расписываться в их получении, хотя в накладных, вижу, подписи стоят не понятно чьи. Загогулины не мои.
Но покупатели говорят, что деньги платили не женщине, а мужчине. Что на это скажет Маркин? Чьи же в накладных каракули?
— Проведите опознание, и люди скажут, кому платили.
Почему же так смело ведет себя на следствии Маркин? Оказалось потому, что деньги брал с покупателей Белидзе. Установлено это было опознанием.
Белидзе твердил:
— Да, получал от граждан деньги. Было. Но их вместе с копиями накладных сдавал в кассу Редискиной.
Лишь изобличенный Редискиной, очными ставками, всеми материалами дела, он вынужден был сознаться:
— Да, брал и пропивал деньги. Семь бед — один ответ. Прибыль делил с Маркиным.
— А Ранцев?
— Он ни при чем. Знал ли Ранцев о хищениях? Не могу сказать. Неучтенные накладные передал мне Маркин. Где взял? Не уточнял, ни к чему. С Маркиным ухо держал востро. Имеет силу. Он — дружок Васьки Румынского. А тот шутить не любит. Раз пять судимый. Он-то, собственно, и подсказал, как на складе накопить излишки и как распорядиться ими.
— А излишки откуда? Неполный вес получателям отпускали?
— Маркин скажет. С ним занимайтесь.
Еще раз копаюсь в документах вместе с бухгалтером-экспертом, и он мне подсказывает:
— По отчетам Маркина значится, что склад должен Сусловской больнице сотню тонн угля. А что если выехать и проверить?
Направился туда. Директор больницы говорит:
— Спасибо, спасибо за уголек. Но мы все перевезли. Даже благодарность за оперативность объявили Василию Романовичу.
— Василию Романовичу? Это кто? — спрашиваю у директора.
Он удивлен моей неосведомленностью:
— Как кто? Завхоз Румынский. Вон он.
Румынский стоял невдалеке, давал какое-то указание больничному шоферу. Высокий, крепкий, пропитан солнцем, в светло-коричневом чесучовом костюме.
А в это время подполковник Вихрев изобличал группу грабителей магазинов. Показания Короля и Кулешова, которые под напором неопровержимых улик признали за собой уже шесть ограблений (на три последних из них Белидзе брал с собой наган), капитан милиции записал на пленку. Ее он дал послушать на допросе Антию Белидзе. С магнитной пленки Антий услышал голоса соучастников, изобличавших его.
— Вот дают! Все на меня валят, — от ярости и негодования Антий даже привстал. — Хорошо, я тоже знаю, что такое пункт девятый статьи тридцать восьмой Уголовного кодекса. Выключайте магнитофон. Дальше сам отчитаюсь.
И Белидзе собственноручно все изложил:
«Перед выездом на грабежи, — писал он, — один приятель Румынского на заводе изготовлял два-три металлических ломика, которыми мы ломали дверные запоры. Ломики затем бросали в реку или на платформы проходящих товарняков. Уходили все из дома под видом рыболовов, встречались в кустах. На моей моторной лодке или лодке Короля подплывали к выбранному населенному пункту. Взламывали в перчатках. Согласно установке Румынского брали только деньги, часы, а также водку, чтобы обмыть удачу. Револьвер хранится у шефа — Василия Румынского, по тюремному прозвищу Бином-ньютона. Сидел я с ним в колонии и знаю, на что он способен. Любимая поговорка шефа: «Сотру в бином Ньютона». Сам-то он не знает никаких ньютонов, да, видно, понравилось когда-то услышанное словечко…»
Допрашивали мы Румынского с Русланом Юрьевичем Вихревым. Наши дела в этой точке сошлись, натолкнулись на одного организатора по его и по моему расследованию.
Я не видел еще таких артистов, как Василий Румынский. Едва мы успели сказать, по какому поводу вызвали его на допрос, как увидели перед собой взъяренного несправедливостью, оговором человека.
— Я так дело не оставлю, — кипятился Румынский. — Вы что, не понимаете: эти прохвосты хотят меня опорочить! Я имею за год работы восемь благодарностей, почетную грамоту, а вы верите каким-то ворам.
Обыск у Румынского никаких результатов не дал. Однако оперативная группа продолжала искать револьвер с помощью миноискателя во дворе его усадьбы. И наконец аппарат «заговорил». Револьвер и патроны, завернутые в целлофан, и «трофеи» из магазинов: золотые часы, зажигалки, крупная сумма денег.
Теперь разыгрывать оскорбленного Румынскому было наивно… Он тоже склонился над протоколами допроса и стал запоздало раскаиваться. Тут же его арестовали.
Вскоре и Маркина взяли под стражу. Оказалось, что и он участвовал в кражах. Нашли в его тайниках ворованную обувь, костюмы, золотые изделия.
Настало время браться за директора райтопсбыта. Произвели обыск в его кабинете. В столе среди множества бумаг нашли неопровержимое доказательство участия Ранцева в хищении: один экземпляр потертой накладной на сумму 260 рублей с его подписью. Из нее было видно, что топливо потребителю отпущено. Но в кассу бухгалтерии эта сумма денег не поступала.
Уронив лысую голову, Ранцев с горечью признавался:
— Занял у Румынского такую сумму. Тот вскоре затребовал долг. Где взять денег? Дома ни копейки — мебель купили. Вот и попутал бес…
А Румынский не стал больше притворяться, цинично изрек на последнем допросе:
— Пожили на славу, гражданин следователь. Только Ранцев дурак и размазня. Руководил-то райтопом фактически я.
Все виновные получили по заслугам. Ранцеву тоже пришлось предъявить обвинение в хищении государственных материальных ценностей, взять под стражу.
Вот и вышло по народной поговорке: сколько веревочка ни вьется, конец найдется. Что и говорить, руководитель только тогда имеет право стоять во главе трудового коллектива, когда сам кристально честен и неподкупен.
Следствие закончено. Обвинительное заключение подшито. Гора томов возвышается на столе. Мы с Русланом Юрьевичем Вихревым можем наконец-то облегченно вздохнуть: денек-другой выйдет передышка, прежде чем нам поручат новое дело с новыми вопросительными знаками.
1979—1981
Говорят, что самое таинственное в человеке — зарождение любви. И все-таки появление страсти где-то закономерно. Куда более загадочно возникновение предчувствия.
Какой мудрец возьмется объяснить причину возникшего вдруг чувства ожидания беды? Где взять формулу, по которой можно вычислить, за какое время до бедствия приходит к человеку тревожное состояние, беспокойные мысли?
Извечный вопрос: почему предчувствия нередко сбываются? После них частенько случаются малые неприятности и большие удары судьбы.
Вот и сейчас Оксана вышла на крыльцо провожать жениха, переполненная тоской и отчаянием. Недобрые предчувствия, неожиданно вспыхнувшие, томили ее весь вечер.
В районном поселке уже третий месяц девушка жила на квартире у бабушки Поли. Сюда ее направили после окончания института.
Суженый Оксаны — Михаил недавно возвратился из Афганистана, работал в уголовном розыске, из областного центра наведывался к невесте. Скорая свадьба у них считалась как решенное дело.
Ему шел двадцать второй год. Носил он невзрачный, добротный пиджак, рубашку без галстука, джинсы, немодные кроссовки. Но это не мешало невольно обращать на него внимание не только девушек.
В Михаиле под неброской одеждой чувствовался основательный молодой человек, угадывался спортсмен: широкие плечи, волевое лицо, уверенная походка.
Под стать ему была и Оксана: фигурка тонкая, женственная, взгляд внимательный, доброжелательный к людям, крупные серые глаза, пышные блестящие волосы. Все это всегда было причиной тому, что случайные парни искали с ней знакомства, а те, с кем она училась в институте, встреч и дружбы.
Но она со школьной скамьи любила ловкого и веселого, с ленцой, как все ребята, к наукам, Мишку-Медведя. Он мог так сильно, ловко и нежно обнять, что казалось вот-вот и перехватит дух. Всех своих поклонников девушка предпочитала ему еще и потому, что он был очень бережен по отношению к ней, своей невесте.
Но сегодня она, от какого-то страха дрожа, разрешила сама Мише сесть на ее кровать и вдруг крепко обняла его за шею и стала неудержимо целовать Мишины глаза, губы, щеки, а слезы у самой лились градом.
Бабушка Поля крикнула из своей комнаты:
— Миша, ты бы рассказал что-нибудь про службу в Афганистане.
— Ничего особенного, бабуш, там не было.
— Он очень скромный, бабушка, — наигранно оживленно и бойко заявила Оксана. — Я расскажу, за что он получил орден Красной Звезды. Дело было так, — Мишка-Медведь с двумя своими товарищами горами возвращался с задания в свою часть. Их заметили душманы, конечно, захотели взять в плен. Окружили, загнали в ущелье. Закричали: «Русь, сдавайся! Москау капут!» Тогда Миша стал карабкаться почти по отвесной стене. Ему помогали товарищи. Через пять минут он оказался за спинами у бандитов. Оставалось разрядить свой автомат, что он и сделал. Михаил дюжину уложил душманов. Остальные в панике разбежались. Одного удалось взять в плен и доставить в часть. Так?
— Почти. Только один бы я там ничего не сделал…
— Да и ноне он выбрал работу — не сахар, — заключила бабушка.
— Я сам думал, — отозвался успокаивающе Миша, — что в милиции все время происходят сплошные происшествия, ночные засады, погони, сражения. Ничего подобного. И хочется чего-нибудь такого, да нет.
Все еще с тягостными мыслями в ожидании неприятности, предчувствия удручающего одиночества, Оксана на крыльце крепко обняла Михаила и улыбнулась ему через силу в темноте.
— Береги и ты себя, — ответил понимающе молодой человек и с той же признательностью заглянул в глаза невесте.
Шел первый час ночи. Он успевал к последней электричке. Лишь звезды летнего неба освещали притихший поселок. Громыхнет вдали поезд, залает собака — и снова тишина. Лишь гулко раздаются торопливые шаги окрыленного счастьем Михаила. Дышалось легко воздухом, напоенным ароматом садов и трав.
Когда Михаил спустился к центральной улице, ведущей на вокзал, то невольно стал свидетелем такой картины. По асфальтированной дороге, на большой скорости с дальним светом, грохоча кузовом, мчался грузовик. Два постовых сотрудника ГАИ жезлом давали команду ему остановиться.
В кабине мог сидеть пьяный водитель, и Михаил подумал, что машина вряд ли послушается. Однако самосвал покорно заскрипел тормозами. В кабине сидели трое настороженных, с отекшими пропитыми лицами мужчин.
Повинуясь неведомому зову, Михаил затаился у темной стены дома. Внутренний голос как бы говорил ему, что в грузовике гуляют небезобидные путешественники.
— За чем дело, — вылезая из кабины, серьезно спросил упитанный, с квадратной физиономией мужчина лет двадцати семи.
Один сотрудник милиции с погонами сержанта полез в кузов, в котором оказалось зерно, а второй — лейтенант стал проверять документы.
Из кабины самосвала двое продолжали угрюмо наблюдать за действиями работников милиции. Интуиция все больше подсказывала Михаилу, что здесь может понадобиться его помощь.
— Откуда пшеница? — спросил сержант.
— Из поля, вестимо, — недружелюбно ответил мордастый шофер.
Запоздалым путникам сотрудники ГАИ предложили следовать в райотдел милиции.
Началась перегруппировка. За управление самосвала сел сержант милиции, потеснив там хмурых двоих пассажиров, а лейтенант открыл дверцу своего «Жигуленка», стоявшего у обочины дороги, шоферу грузовика.
И тут раздались выстрелы. Это в лейтенанта трижды выстрелил его подозрительный «клиент». Работник милиции ухватился за живот, потом за кобуру своего пистолета, но вытащить оружие не смог: ничком ткнулся в землю.
В эти же секунды те двое, что тихо сидели в кабине самосвала и угрюмо молчали, двинули так сержанта от себя, что тот вылетел через дверцу на асфальт.
Они хотели его добить на земле, но услышали постороннюю властную команду:
— Стой, стрелять буду! Оставаться на местах.
Это кричал Михаил, подбежавший к смертельно раненному лейтенанту. По Михаилу бандиты, опомнившись, открыли огонь, продырявив в нескольких местах «Жигули», но не попав в него.
Самосвал рванул с места. От мертвого лейтенанта Михаил подбежал к сержанту. Тот тоже бездыханно лежал на дороге с разбитой головой и пулей в груди.
Михаил по рации связался с дежурным по райотделу и коротко доложил ситуацию, а сам с его разрешения на милицейских «Жигулях» стал делать все возможное, чтобы загнать «КамАЗ» в тупик.
Поравнявшись с самосвалом, он дал несколько сигналов, заставляя бандитов остановиться. Но те, безуспешно пытаясь раздавить легковушку, уходили от преследования.
Кругом ни души, ни одной машины. Некого звать на помощь. Михаил заметил, что у «КамАЗа» нет правого зеркала. Он стал обходить самосвал с нужной стороны, а поравнявшись с машиной, несколько раз выстрелил из пистолета, взятого у мертвого лейтенанта, по скатам.
Грузовик на ухабинах подпрыгнул несколько раз, его стало заносить в кювет. Он остановился. Трое бандитов прыгнули из кабины и залегли в траве.
Текли минуты. Подмоги Михаилу все не было. Он один против троих вступал в сражение. Сражение… Словно как там, в Афганистане.
Выкатившись колобком из кабины «Жигулей», Михаил на противоположной стороне дороги стал выбирать удобное место для поединка. В его сторону полетели пули. Бандиты стреляли наугад. Притаившись, Михаил всматривался в темноту. Вот одна из троих фигур приподнялась из травы, и Михаил тотчас послал туда пулю. Крик, возня, кажется, попал в цель. В ответ очередь из автомата в сторону Михаила.
Выходило, что противники вооружены до зубов.
В это время стала подъезжать милицейская подмога на машинах. Высыпав из двух «Москвичей», шестеро сотрудников начали окружать бандитов.
Те не думали сдаваться. Их можно было взять решительной схваткой. Михаил пополз через дорогу, за ним — трое сотрудников милиции. Их заметили бандиты. Началась почти рукопашная схватка. В ней пришлось уничтожить всех убийц, но получил тяжелые ранения в плечо и шею, а самое опасное в грудь, Михаил.
С места происшествия его доставили на операционный стол. От большой потери крови его охватил холод, он никак не мог справиться с дрожью. Сухие губы произнесли: «Как-нибудь поосторожней сообщите обо мне Оксане».
Вскоре и она, невеста, заливаясь слезами, прибежала в больницу.
— Я ведь чувствовала, я ведь чувствовала, — причитала она. Оксана застала Михаила в бессознательном состоянии. Он выкрикивал бессвязные слова. У постели посидели сотрудники из районной милиции. Оксана не отходила от постели бредившего Михаила дни и ночи.
Ранения были тяжелые. Одна пуля прошла в миллиметре от легкого. Несколько суток пришлось бороться за жизнь Михаила. Доктор подытожил:
— Волевой он человек. Одно слово — афганец. Фронтовик. Таких и врачам ставить на ноги нетрудно. Вылечим, Оксана, твоего жениха… Вот тех двух героев уже не вернешь. Жаль в мирное время терять от бандитских пуль отличных парней. Да, такая у них служба. Опасная и трудная. Мы привыкли лишь в фильмах о милиции к сценам перестрелок и поимки тяжких злоумышленников только в кино… Благодатней была бы и наша служба и жизнь.
1976—1977
Зоя Митрофановна Дубровина, мать не вернувшейся из школы домой десятиклассницы, как мне показалось, чего-то недоговаривала. Задал ей вопрос: «С кем дружила Лена? Могла ли куда-нибудь уехать, не заходя домой?»
— Да нет же, — ответила она и пожала плечами нерешительно, и я готов был думать, что угодно.
Потом я понял Дубровину: она впервые за свою жизнь пришла в милицию и не знала, как себя вести.
Дубровина была скромна и душевна. Упрекала только себя, что не усмотрела за единственной дочерью. Никого не хотела больше винить.
У классного руководителя удалось выяснить, что после уроков, около часу дня, Лена вместе с Антониной Ворониной и Валентиной Седневой вышли из школы.
Зоя Митрофановна уже побывала у подруг дочери. Застала лишь Валю Седневу. Та подтвердила, что действительно вместе с Леной и Тоней вышла из школы. Далее было так. На улице Тоню Воронину ждал парень, по имени Сергей. Тоня о чем-то пошепталась с ним. Затем Сергей забрал у Тони портфель, громко сказал: «Только побыстрее, я жду». И ушел в сторону автобусной остановки. Воронина вернулась к подругам и попросила их минут пять ее подождать. Сама пошла в гастроном и вернулась с бутылкой шампанского. «По случаю субботы рюмка шампанского не повредит здоровью».
Лена отказывалась:
— Чур, без меня. Болит горло. Иду прогреваться в поликлинику.
Воронина решительно взяла Дубровину под руку.
— Никуда я тебя не отпущу.
Под натиском настойчивой и энергичной Ворониной в овраге выпили вина. Рюмки сделали из бумаги. После этого Валя сразу ушла: ее ждала мать, чтобы ехать на дачу. Лена с Антониной остались сидеть на травке.
С Дубровиной-матерью, понятыми осмотрели овраг. Никаких следов не нашли: ни пустой бутылки из-под шампанского, фантика от конфет, девчата закусывали ими. Наметили план действий. Прежде всего нужно сходить к родителям Ворониной, затем разыскать парня по имени Сергей.
Антонины дома не было. Родители сказали, что дочь пришла из школы поздно, взяла теплую кофту и молча ушла. Узнал также, что дочь частенько выпивает. Родители не видят в этом беды.
— Не водку же, а розовую водичку, — заметив мое недоумение, произнесла представительная брюнетка лет сорока пяти Лара Львовна Воронина, преподавательница музыкальной школы. — Тем и отличается слабый пол от сильного, что пьет шампанское, а не покрепче. Что касается дочери, то плохого не сделает. Голова на плечах. И если что произошло — Тонечка ни при чем.
Я не сдавался:
— Девушка же. Если от нее пахнет вином — теряешь всякое уважение.
Своими возражениями никого не убедил, а только подлил масла в огонь. Лара Львовна стала спорить. Она заявила, что старомодно смотрю на воспитание подрастающего поколения.
Вышел из дальней комнаты отец Антонины Роман Николаевич Воронин, инженер автохозяйства. В руках он держал журнал «За рулем».
— Извиняюсь. Не мешал вашему разговору, а сейчас счел нужным вмешаться.
— Здравствуйте, — подчеркнуто громко произнес я, намекнув этим, что нелишне нам поприветствовать друг друга.
— Мое почтение, — ответил Роман Николаевич. — Как понял, вы пришли узнать, где наша дочь? Мы не знаем. Она не обязана докладывать, куда уходит и с кем. Мы ей доверяем. Ее моральные качества положительны. Об этом мы позаботились. А работникам милиции следует заниматься ворами и разбойниками, смотреть за порядком в скверах, парках. Я хожу с работы мимо злачных мест. Вижу такие безобразия, что диву даюсь. Тороплюсь унести ноги.
Я мог не продолжать разговора в таком тоне, но очень заинтересовался суждениями Воронина.
— Любопытно. Что там в скверах?
— Вы прекрасно знаете. Девушки сквернословят, курят, хулиганят наравне с парнями, дерутся, набрасываются на прохожих. Так что…
— Извините, Роман Николаевич, — не выдержал я, — но я хорошо знаю вечерний город. Часто дежурю по ночам. Не соглашусь с вами. По одной распущенной девице не судите. Но давайте закончим разговор по существу. Сегодня после занятий в школе ваша дочь организовала выпивку в овраге с одноклассницами. Одной из них до сих пор нет дома.
— Нет дома… Причем здесь Тоня? — подняла плечи рослая Воронина-мать. — Свалить всю вину на дочь! Девочки, наверное, отметили какое-то событие. Что тут криминального? Зачем сгущать краски.
— Криминального? Кончается и таким…
— Опять замечу, — зарокотал баритоном Роман Николаевич, — рано паниковать. Всего десять часов вечера. Найдется ваша Лена. Никуда не денется. Не иголка.
— Именно, — кивнула шапкой-париком Лара Львовна. — Она, возможно, зашла к приятелям. Увидите: все кончится благополучно… Милиция напрасно встревожена. — Лара Львовна говорила со мной и точила пилкой длинные, покрытые розовым лаком ногти. Она не смотрела на меня. Похоже, ей представлялось, что я не заслужил должного внимания.
— Я разделяю беспокойство Дубровиной. Припомните, где бывает Тоня. Надо помочь в поисках Лены.
— Боже мой, — махнула пилкой для ногтей Лара Львовна, — утомили, откуда нам знать, с кем и куда пошла Антонина?
— Ручаемся головой за нее, — Роман Николаевич свернул трубочкой журнал «За рулем» и бил им себя по колену. — А вы, если переполнены забот и тревог за судьбы молодежи, то находите применение теплым своим чувствам в другом месте. Наша квартира благополучная. Занимайтесь трудными.
Родители Тони не принимали к сердцу мое беспокойство. Я напрасно тратил время. Сытые, самодовольные, Воронины не терзались угрызениями совести. Все мои замечания они встречали с иронией. Ни за свою дочь, ни за чужую они не волновались. Разговаривали мы друг с другом на разных языках. Время двигалось к одиннадцати вечера. Антонина не возвращалась. Делать у Ворониных было больше нечего.
Встреча с Ворониными подействовала ошеломляюще. Не подозревал, что есть такие родители. В сознании «прокручивались» фразы Лары Львовны и Романа Николаевича. «У нас все вечера заняты. Дочь часто одна остается дома. Мы разрешаем ей приглашать в гости кого угодно и ходить с тем, с кем считает нужным. Лишь однажды у нас было объяснение с Тоней. Она пришла домой под утро. Да, у девочки нашей есть парень по имени Сережа. Он вернулся из армии, работает водителем автобуса».
Решил сам поговорить с Валей Седневой, а потом уж разыскивать Сергея. Валю застал у плитки: она варила, узнал по запаху, картошку. Матери дома не было. «Вот-вот должна прийти. Готовлю ужин». Узнал, что Седнева-мать работает мотористкой на швейной фабрике. Задаю те вопросы, которые приготовил для Антонины. Она повторяет то, что уже рассказывала Лениной матери.
Взрослый брат Вали, в спецовке, с молотком и гвоздями в руках, мастерил в прихожей ящик для цветов. Внимательно слушал наш разговор. Когда зашла речь о Сергее, вставил:
— Это Голубев. Знаю, стиляга. Живет за углом.
Он назвал улицу и номер дома.
Хотел уже уходить, но вошла мать Вали. Пришлось ей рассказать, в чем дело. Сделал это без охоты. Боялся реакции, как в семье Ворониных. Но Седнева, напротив, очень близко приняла к сердцу исчезновение Лены. Ее она хорошо знала, как подругу дочери. Седневу поразило, что девочки распивали спиртные напитки. Да еще в кустах, как алкоголики. Сделала дочери строгий выговор. Пригрозила:
— Обожди, займусь. Без следователя. Долго будешь помнить. Отчитаешься за все действия.
Валя старалась задобрить мать. Сняла с нее пальто, помыла высвободившуюся от продуктов хозяйственную сумку.
— Мамочка, так вышло, — оправдывалась она, — мы с Леной не хотели выпивать, но Тоня, как репейник. Выпила-то две капли. Пригубили.
— И Лена? — спросил я.
— Чуть больше. У нее горло болело. Антонина ей сказала: прополоскай шампанским — как рукой ангину снимет.
— Наивные дурочки, — закипятилась Седнева. — Дополоскались. Может, уже нет в живых Лены? Сколько раз говорила: держись подальше от Антонины. Иди в свою комнату.
Когда мы остались одни, женщина тяжело вздохнула:
— Не стану расхваливать дочь. У нее много недостатков. За них ей достается. Не жалую. Люблю порядок. И пока, слава богу, удается. Но в голове не держала, чтобы Валя вот так на улице, в овраге… Одно могу сказать: каждому ее слову верьте. Между нами все честно. Валя меня ни в чем не обманула. Корень был — Антонина.
— Что-нибудь знаете о ней?
— Да, поэтому запретила дочери встречаться с Ворониной: раньше Антонина к нам частенько заходила.
— Что произошло?
— Не хочу сплетничать. Одним словом, распущенность.
— История неприятная. — Я напомнил женщине, неизвестно чем кончится. Милиция поднята на ноги.
— Раньше я знала, — решилась Седнева, — что Тоня неважно учится, пропускает занятия, грубит учителям, на родительских собраниях об этом слышала. Потом от своих ребят знала, что Тоня встречается и допоздна задерживается с кавалерами, но не придавала этому значения. А недели три назад… В общем, расскажу все по порядку. В полночь мне не спалось. Укрыла детей. Дописала письмо мужу — он в экспедиции сейчас. Подхожу к окну, смотрю во двор. У нашего подъезда на скамейке сидит парочка. Целуется. Ну, бог с ними, сами молодыми были. Вдруг в тусклом свете узнаю Тоню. Любопытно стало. Смотрю, парень встает, берет Антонину за руку, тянет. Она упирается. Отталкивает парня. Он сильнее потянул и потащил ее за собой. Куда бы вы думали? В подвал. Представляете мое состояние? Что делать? Растерялась. Ломала голову, как поступить. Может, позвать людей на помощь? Влюбленная пара как ни в чем не бывало показалась через час из мрака. Парень сел на скамейку, закурил, потянулся. Тяжело было мне ночью. Не заснула до утра. Что за дружба по подвалам? Обо всем рассказала дочери. Убедительно попросила порвать дружбу с Антониной. Сама стала холодно встречать Тоню. Она заметила, спрашивает: — Тетя Катя, что вы на меня дуетесь? За что в обиде? — Вот тут и произошел у меня с ней откровенный разговор. И что вы думаете? Не смутилась! Невинно говорит: «Что тут такого?». Я ей: «Ну разве место в подвале среди ночи девушке с парнем?» Она свое: «Какое тут преступление?» Я ей слово. Она — два. «Вы тетя Катя, с предрассудками». Я ей: «Родителям скажу». Фыркнула: «Вы наивные». И правда, Антонину отец с матерью не винят за поздние возвращения с гуляний, разрешают пить спиртное. Так мой разговор и окончился ничем…
Сел в машину. Назвал водителю старшине Рябинину адрес Сергея. Посмотрел на часы: пошел двенадцатый час ночи.
Если от Ворониных вышел мрачным и злым, то от Седневых, напротив, с хорошим настроением. Почувствовал себя способным работать всю ночь. Пришла уверенность, что Лену найдем.
Дверь мне открыл молодой человек высокого роста с эффектной укладкой пышных иссиня-черных цыганских волос. В майке и шортах. Из комнаты неслась эстрадная музыка.
Первая мысль: «Неужели девчата еще здесь? Их ищут, а они весело проводят время».
Но, как выяснилось, ни их, ни Сергея здесь не было. Передо мной стоял его брат Андрей. Он сказал, что Сергей минут пять назад ушел провожать маму в больницу. Она там медсестрой работает.
— Что случилось? — участливо спросил Андрей.
Пришлось рассказать.
— Девчата к нам не приходили. Тоню знаю. Приходит к Сергею. Последнее время часто. А портфель лежит на письменном столе, — сообщил Андрей.
Открыл его, увидел учебники, тетрадки. Они принадлежали Ворониной. Тревога снова вошла в сердце. Где девушки? Почему Воронина не пришла за портфелем?
Андрей добавил:
— Сергей ждал Тоньку. Никуда не уходил из дома. Сам возмущался. Он страшно ревнивый. Подождите, брат должен вот-вот прийти…
«Должен прийти»… Он не представлял, как нам дорога каждая минута.
Я не мог оставаться в квартире Андрея. Стало ясно: Сергей не знает, где девушки.
Сел в машину и сказал Рябинину:
— Не вешать носа, Алексей Петрович. Надо собраться с мыслями. Наметить план.
— Розыскную бы собаку, — поддержал разговор водитель.
— Именно. Возьмем овчарку, проводника. Пустим с того места, где пила вино потерпевшая. Авось, повезет. Дождя не предвидится. Тоже — к лучшему.
У меня, крепкого человека, так вдруг защемило в левой стороне груди, что замычал от боли. Предчувствие беды, чего-то недоброго вошло в душу. Каково матери пропавшей девушки? Что теперь делает? Где ожидает известий?
Шел второй час ночи. Из телефона-автомата позвонил дежурному. Капитан милиции Муров басом пророкотал:
— Товарищ майор, вас ждут.
— Кто?
— В дежурной комнате. Парень. Назвался Сергеем. Вы к нему заезжали домой. Хочет вас видеть. — Муров замолчал. Я слышал, как он с кем-то переговаривался. Через полминуты капитан добавил: — Имеет важные сведения. Что ему сказать? Пусть ждет?
— Непременно. Сейчас буду. Позвоните в питомник: нужна служебная собака. — У меня в какой раз тревожно забилось сердце. В голове беспокойные мысли. Хотел положить трубку. Упредил торопливый голос Мурова:
— Тут мать пропавшей девушки…
В телефонной трубке послышались глухие рыдания. Упавшим и обессиленным голосом Зоя Митрофановна спросила:
— Товарищ следователь, нет у вас никаких новостей? Извелась я. Не доживу до утра. Мочи нет ждать известий.
Ответил женщине как можно спокойнее, что нельзя терять надежды. Потом добавил:
— Ждите меня. Сейчас приеду.
Голос меня выдал: он был глухим и неуверенным. И женщина вновь заговорила дрожащим, взволнованным голосом:
— Ее нет в живых? Не скрывайте. Лену убили? Признайтесь.
Все эти расспросы холодили душу. Как мог, попытался утешить Дубровину:
— Откуда вы взяли? Что за кошмарные предположения? Вы так себя доведете бог знает до чего. Возьмите себя в руки.
Я попросил Мурова создать к моему приезду оперативную группу из сотрудников уголовного розыска. Вызвать тех, кто поближе живет.
Через четверть часа приехал в отдел. Стал успокаивать Дубровину. Потом беседовал с Сергеем. Это был щуплый, юркий парень с бегающими по сторонам маленькими серыми глазками. Он больше походил на девушку: длинные, до плеч, мягкие вьющиеся волосы, замшевая куртка, цветастая шелковая рубашка с выпущенным воротником.
— Я хочу вам помочь, — тихо сказал парень и покраснел, точно в чем-то был виноват. Не имеет ли он к исчезновению девушек какого-нибудь отношения? — Не надо собаки. — Сергей судорожно заглотнул воздух. Надрывно закашлял.
— Где? — раньше меня спросил Муров.
— Я вам покажу, где мы встречаемся с Тоней. У железной дороги, там наш шалаш.
Мать Лены услышала и запричитала:
— Едемте. Я с вами. Здесь не останусь. Лучше видеть своими глазами, чем умирать в ожидании. Возьмите меня. Пусть самая горькая правда.
Приехал проводник со служебно-розыскной собакой. Собрались три сотрудника уголовного розыска: Кафтанов, Мишин и Переверзев. Брать или не брать с собой Дубровину? Не испортит ли она поиск? Посмотрел на четко выступившую прядь седых волос у женщины, дрожащие, как в лихорадке, губы. Принял решение: взять ее с собой. Будь что будет.
Рассветало. Было без четверти пять. Летнее ранее утро. Оставив в машине на опушке леса шофера Рябинина, мы все пошли за Сергеем. Он проворно лез через кусты. Утренняя роса мочила ноги, ветки деревьев хлестали по глазам.
— Там, там, — показывал рукой Сергей. — Еще метров сто.
Дубровина вырвалась вперед. С нетерпением раздвигая кусты, бежала за Сергеем.
Рядом захрустели сломанные ветки. Послышалось сопение. Через минуту я увидел ползущего по репейнику человека. Коричневый пиджак его был порван. Лицо исцарапано до крови. Пьяный, он тупо смотрел по сторонам. Мы заставили его встать. Он нехотя сделал это, но еле держался на ногах. Липкие волосы его торчали клочьями. Создавалось впечатление, что он участвовал в потасовке.
— Михаил Иванович, — приказал я Переверзеву, — охраняйте. Потом проверим, кто такой.
Мы снова побежали за Сергеем. Минут через десять лес кончился, начался низкий кустарник. Он полосой тянулся вдоль железной дороги. Издали я заметил в кустах шалаш из веток и сена. Когда пробрались к нему поближе — увидели, что оттуда торчит пара девичьих ног в красных босоножках.
Дубровина узнала по обуви свою дочь. С душераздирающим криком она бросилась к шалашу. Подбежала к нему первая. Стала на колени и наклонила голову, чтобы заглянуть внутрь. Тут новый, еще более сумасшедший вопль вырвался из ее груди. Над Леной на корточках сидела Воронина и кусками какого-то материала бинтовала ее окровавленную шею.
Увидев нас, она затараторила:
— Быстрее. Он напал на нее, когда я собирала сучья. Ранил. Где-то рядом. Если бы я не подоспела да крик Лены, он бы… не знаю, что сделал.
В полутемном шалаше рассмотрели Лену. Одежда ее была порвана, весь вид — истерзанный.
Мы вовремя подоспели. Как выяснилось, ранее неоднократно судимый за грабеж Костиков бродил пьяный по лесу и случайно наткнулся на спящую в шалаше Лену. Набросился на нее. Девушка, как могла, сопротивлялась. Озверевший бандит нанес ей удар ножом в шею. К счастью, рана оказалась неглубокой, легкой.
Лена дрожала. Посиневшие губы едва выговаривали слова оправдания.
— Мамочка, родная, прости. Сама виновата. Не могла прийти, хотела переждать.
Воронина вызывающе бросила:
— Лучше быстрее ищите бандита. Далеко не ушел. А нам дайте доспать на свежем воздухе. Ну, что вы на меня уставились?
Она зло кричала на нас. На миловидном личике яростно блестели огромные, как два желудя, карие глаза.
Дубровина ползала на коленях около Лены, трогала пальцами на шее ранку. Прижимала к груди дочь.
— Думала, больше не увижу…
— Согрей меня, — прижималась к ней Лена. Она выглядела совсем девочкой. Под кофточкой едва обозначились груди. На них упала длинная толстая коса. — Выпили самую малость. В голову ударило. Ничего не соображала. Ты бы меня ругала. Думали, часок в шалаше посидеть, да заснули…
Антонина с возмущением перебила:
— От рюмки шампанского захмелела, как заяц! Твердит: «Я пьяная, боюсь идти домой». Вожусь с ней целую ночь. Боже, с кем связалась! Чуть жизни обе не лишились. Будь этот бандит не один, чтобы от нас осталось?
— Ах, Тоня, зачем вы сюда пошли, — вздохнула Зоя Митрофановна. — Вас могли убить. Милиция только задержала такого, что страшно смотреть…
Руки Антонины были перемазаны кровью. Она вытирала их о мокрую траву. Не обращая внимания на переживания, нервное состояние Зои Митрофановны, холодно бросила:
— Учите девчонку пить вино. Тогда бы я тут не торчала, не охраняла ее.
— Тебя тоже, наверное, родители ищут, Тонечка, — ответила женщина.
— Обойдутся, — вяло проронила Воронина.
Долго из головы не выходила история с пропажей Лены Дубровиной. Мать уделяла ее воспитанию много внимания, сама показывала хороший пример того, как быть самостоятельной и осторожной в поступках, однако власть над Леной смогла без всякого труда взять подруга с неблестящей репутацией. Почему? Пришел к выводу, что Лену увлекала романтика, игра во взрослых и современных девушек. Она не могла подозревать, как плохо все кончится, не знала, что бывают случаи патологического опьянения, оно наступает порой от одной стопки спиртного. У тех, кто никогда раньше не пил.
Но для Лены тот день преподал урок на всю жизнь. За нее я спокоен, а вот Антонина… Вспоминая беседу с ее родителями, вообразившими себя, видимо, воспитателями нового типа, начинал злиться, лишался хорошего настроения. Как я понял, та история их ничему не научила, и мы, к сожалению, не смогли открыть им глаза…
Прошло время. Однажды у дверей своего кабинета я увидел супругов Ворониных. Они смущенно поздоровались со мной, попросили разрешения зайти в кабинет.
— Сделайте одолжение, — открыв дверь, я пропустил их вперед, отметив про себя: прежней недоступности в Ларе Львовне и Романе Николаевиче нет и в помине. Они выступали в роли посетителей.
— Дело вот в чем, — начала Воронина. — Дочь попала в беду. Нужна помощь. — Она замялась, не зная, видно, как приступить к главному, тому, что привело их сюда. Сам Воронин молчал, теребил в руках ключи от «Жигулей». Я их видел у входа.
— Несчастье! Тонечка во всем призналась. Ужасно, — сжала кулачки Лара Львовна.
— Дочь знает, кто он. То есть, называет его, — вставил Воронин.
— Вызовите его. Строго предупредите. Заставьте жениться. Боже, она еще ребенок, едва минуло восемнадцать, и уже беременна. Он не должен отвертеться, — запричитала Лара Львовна.
Я напомнил им об их «системе воспитания». Им не понравились мои нравоучения…
— Ну и не надо, — зло поджала губы женщина. — Не утруждайте себя. Сами разберемся. Жалеем, что пришли.
Да, болезнь зашла слишком далеко.
1977—1978
Зеленый «уазик» медленно подкатил к подъезду пятиэтажного дома. Водитель, грузный мужчина в зеленом берете, прилег грудью на руль и замер. Когда начали сгущаться ранние осенние сумерки, мужчина отпрянул от руля, вылез из машины, вошел в подъезд, позвонил в одну из квартир.
Пожилая женщина, очень осторожная, не раз предупрежденная ушедшими на работу домочадцами: «Никому дверь не открывать», посмотрела в дверной «глазок». В коридорчике она увидела мужчину, белолицего, низкорослого, плечистого, лет тридцати пяти — сорока. Рыжеволосого.
Тот понял, что его видят через «глазок», и заговорил:
— Я из электросети…
Хозяйка открыла дверь.
Незнакомец решительно ступил через порог, спиной закрыл выход из квартиры, щелкнул дверным замком, наставил пистолет:
— Молчать. Пристрелю.
Грабитель запер женщину в ванной и заметался по чужой квартире. Ценные вещи засунул к себе в сумку. Затем вышел из квартиры и направился к машине.
Сорвав дверь в ванной, Мария Васильевна Скворцова подбежала к окну, затем — на балкон. Рычавший автомобиль выезжал со двора. Женщина могла потом назвать лишь марку и цифру «15» в номере. Из телефона-автомата она обо всем рассказала дочери.
Милиция о происшествии узнала через сорок минут. Именно в это время поступило в дежурную часть еще одно сообщение: при выезде из города автомашина марки «УАЗ» сбила восьмиклассницу Зою Фирсову.
Ее подруга Лена Сопкина ехала почти рядом, тоже на велосипеде. Она рассказывала:
— Помню, что Зоя крикнула: «Машина, сворачивай!» В следующее мгновение мимо меня проскочил «козел». У машины горели фары. Я обернулась. Зоя лежала на дороге с разбитой головой. Нашли и других ребят, которые катались на асфальтированной, только что открытой для движения дороге.
Девятиклассник Виктор Коростылев дал такие показания:
— Я поехал за Зоей и Леной по большаку, пытался их догнать. Когда до девочек оставалось метров двести пятьдесят, они вдруг развернулись и поехали мне навстречу. Я тоже повернул домой. Теперь девочки ехали за мной. Навстречу промчалась автомашина «УАЗ-469», в марках я разбираюсь, темно-зеленого цвета. О гибели Зои я узнал только утром. Со слов Лены я понял, что тот «уазик» сбил Зою.
— Витя, ты случайно не запомнил номер?
— Помню первые и последние — не могу сказать — 15 и букву «Б».
Большак опустел. Родители запретили кататься детям по шоссе.
Автомашины «УАЗ-469», как правило, почти все темно-зеленого цвета, и среди них большинство в области с буквой «Б», но ни одна не имеет в номере цифру 15. Проверив все «уазики» области, оперативная группа сделала запрос в госавтоинспекции соседних областей с просьбой выслать сведения на автомашины «УАЗ-469», имеющие в номере цифру 15. Данных на такие автомашины у меня оказалось больше сотни. Поехал осматривать их. Одни за другим «уазики» исключались из круга моих подозрений. Многие из них вообще не заезжали на территорию области. Это было видно по путевым листам. В конце концов осталось только четыре автомобиля.
Шофер госплемстанции Макеев дал показания, что он в день ограбления квартиры и убийства девочки поставил автомашину «УАЗ-469» под номером 15—79 в гараж в шесть часов вечера. Осмотр его автомобиля следствию ничего нового не дал. Достоверность показаний не вызывала сомнений.
Полностью исключалась причастность к преступлениям и водителей двух других автомашин. Оставалась машина торфпредприятия соседней области, в номере которой нет буквы «Б», но есть буква «В» с цифровым добавлением 43—15.
В путевом листе значилось, что водитель Дафонин Евгений Васильевич в день ограбления квартиры Скворцовой и несчастья на большаке выезжал по поручению директора за яблоками в Подмосковье и проезжал он через место происшествия. Согласно отметке в гараже, Дафонин вернулся обратно в двадцать три часа этого дня. Место происшествия от гаража в 7 часах непрерывной езды. Значит, он был там еще засветло.
Допросить Дафонина было невозможно. Он выехал якобы по телеграмме хоронить мать в Черкасскую область. Я отправился туда, но оставленный шофером адрес оказался ложным. Приметы, названные Скворцовой, сходились с обликом Дафонина.
При осмотре его автомобиля установили, что на левой задней дверце на высоте семидесяти пяти сантиметров от земли — тонкая горизонтальная царапина длиной тринадцать с половиной сантиметров, чуть пониже — еще одна полоска.
Судя по показаниям диспетчера и по отметке в журнале о времени прибытия транспорта, у Дафонина полное алиби. И все-таки мы сделали обыск в комнате, где он жил после возвращения из мест лишения свободы. Обыск ничего нам не дал.
Среди тех, кто катался вместе с погибшей Зоей, разыскал Катю Погорелец. Она мне сказала:
— Машину «уазик» видела. По поселку ехала, потом свернула на большак. Смеркалось. Шофер был в берете, в кабине играла музыка.
Берет темно-зеленого цвета нашел в багажнике Дафонина. Радиоприемник в автомобиле на диво громкий, исправный.
В котором часу все-таки было происшествие? Это мне удалось точно установить во время допроса матери Виктора Коростылева. Мальчик приехал домой вечером без десяти или без пятнадцати девять. Я посадил Витю на велосипед в том месте, где он увидел автомашину с цифрой 15. Он поехал домой и через двадцать минут был у своей калитки. Значит, происшествие случилось ровно в половине девятого вечера. Выходит, Дафонин, вернувшись из поездки, уговорил диспетчера поставить другое время, а может быть, он и не причастен к преступлениям?
Как раз в это время в наш город приехали несколько человек — возмущенное начальство Дафонина. Послали на меня жалобу в горком партии. Кто позволил следователю третьи сутки держать «арестованной» автомашину? Трудно с ними спорить. У меня в руках находились хотя и веские, но только подозрения в отношении их шофера.
— Объясните происхождение царапин? — спрашиваю у начальства.
— Это скажет Дафонин, когда вернется из Черкасс.
— Его там нет.
— Плохо искали.
— Да какая там царапина? — продолжают возмущаться руководители. — На каждой машине таких полно. Придирки…
Снова еду к месту автодорожного происшествия, вызываю ребят на беседу:
— Расскажите подробнее о той машине…
— Шофер меня пугал, в мою сторону вилял, — говорит Витя Коростылев.
— Да, да, — вторит ему Лена, — он бы Зою не сбил, если бы не повернул свою машину. Чуть-чуть меня не задел, я соскочила с велосипеда, а Зоя — вот видите.
Шофер «шутил», развлекался.
Одна мысль не давала мне покоя: в результате чего, какого столкновения, могли быть оставлены на машине Дафонина царапины? Велосипеды не задеты. В воображении рисовал картину автомобильного наезда на Зою. Увидев рядом с собой машину, Зоя наверняка инстинктивно левой ногой должна была ударить по кузову машины, оттолкнуться. Что если царапины оставлены левой туфлей девочки? В морге допросили санитарок. Оказалось, Зоя была доставлена туда без туфли. Снова еду на место происшествия. Конечно, именно от удара о кузов туфля соскочила с ноги! Стоит приставить туфлю к царапинам, и все станет на свои места.
Однако на том месте, где сбили Зою, в эти дни проведены дорожные работы. Обочина расширена на полтора метра, сотни кубометров грунта уложены заново. И хотя три бульдозера подогнали к месту происшествия, чтобы весь новый грунт перевернуть, найти туфлю не удалось.
Снова допрашиваю ребят:
— Кого вы по дороге встречали?
— Я видел мотоциклиста. Он долго стоял с девушкой на обочине, — вспомнил Коростылев.
Мы решили попытаться найти этих людей через газету. В заметке писали:
«Около половины девятого вечера в двух километрах от поселка шофер-лихач сбил восьмиклассницу Зою Фирсову. В это время, в километре от места происшествия на обочине стоял мотоцикл. Хозяин его может дать ценные показания следствию об убийстве девочки».
Владелец мотоцикла Николай Самохвалов пришел по заметке и привел с собой девушку. Да, они поднимали руки, пытаясь остановить автомашину «УАЗ-469», хотели попросить бензина. Темнело. Часы показывали девять вечера. Машина на зверской скорости проскочила мимо, и номер ее, освещенный фарами, оба запомнили: 43—15.
Значит, к двум преступлениям, ограблению квартиры и убийству Зои причастен исчезнувший и вооруженный Дафонин. Он понимал, что натворил, поэтому упросил диспетчера поставить нужные ему часы прибытия. Прокурор дал санкцию на его арест. Дафонина, прозвище которого по местам лишения свободы Жук, объявили во всесоюзный розыск.
Вскоре поступила с Украины телеграмма о замеченных следах Дафонина. Стало известно, что выехал он одним из поездов и должен сделать пересадку либо в Брянске, либо в Москве, направляясь в Томскую область, к дружкам, к прежнему месту жительства.
Приметы его назывались: рост — 168 см, плотного телосложения, круглолиц. Волосы рыжие, зачесаны назад.
Не был известен точный поезд, в котором мог поехать Дафонин, это осложняло поиск. Но в телеграмме указывалось число, когда был замечен в Черкассах на вокзале опасный преступник.
…Начальник отдела полковник Георгий Митрофанович Сомов положил перед собой расписание движения поездов и обвел кружками те, которые, следуя в Москву, проходили через Черкассы.
Их было несколько. Один уже прошел в Брянск и приближался к Москве. Второй должен находиться еще в Конотопе, а вот поезд № 150 на Москву полчаса назад отправился с ближайшей станции.
Сомов позвонил по телефону руководителю той железнодорожной милиции:
— Посмотрите, кто сделает остановку у вас со 150-го поезда. Не забыли приметы Дафонина?.. Вот-вот…
Полковник связался с милицией других станций. Затем с группой сотрудников направился встречать этот поезд.
Точно по расписанию к перрону подкатил пассажирский состав. Ни один пассажир из него не вышел.
В планах руководителя операции Сомова допускался этот вариант. Им была сформирована и ждала команды оперативная группа, возглавляемая начальником линейного пункта Растаховым. Туда вошли также инспектор уголовного розыска старший лейтенант Юрдеев и рослый милиционер старший сержант Лаков. Надежные, осмотрительные сотрудники. Каждый имел на своем счету десятки задержанных преступников.
Дафонин, конечно, знал, что его ловят, и, как заяц, метался в поиске надежного укрытия. Заглянув на станцию Черкассы, он не стал там садиться в поезд, хотя и купил билет до Томска. Взял такси, выехал за город. В поле, в стогу сена скоротал несколько часов, а утром перехватил попутную грузовую машину, догнал свой поезд № 150, идущий в Москву, на глухом полустанке. Вошел в вагон № 2 и занял свое место.
Он не мог отдышаться: бежал за поездом, садился уже на ходу. Мучного цвета лицо его, казалось, еще больше побледнело. Выступили лишь темными буграми желваки на широких, тяжелых скулах. Вдавленные маленькие глаза горели лихорадочным огнем.
Чуть успокоившись, понял: здесь его не найдут. И опять прикинул в уме: милиция не должна узнать, где он. За те несколько суток, которые провел, скрываясь от нее, он изменил свой облик, сменил одежду и даже постригся, чтобы не «светить» рыжими волосами.
А Сомов от оперативной группы ждал сообщения. Текли тревожные минуты. Он то и дело смотрел на часы. Еще и еще раз, как опытный шахматист, продолжал предугадывать, какие нужно сделать ходы, только не на шахматной доске, а в жизни, чтобы вооруженному преступнику перекрыть дорогу.
…Дафонин проявлял исключительную бдительность в отношении каждого вновь появившегося пассажира. А они выходили и садились на станциях. Поезд проследовал крупные железнодорожные узлы. Тревога полностью покинула его. Кажется, погони нет. Он вне опасности.
Потрогал за поясом выступившую через свитер едва заметную рукоятку пистолета и подумал: «Зря не укокошил шофера, который подвозил до полустанка».
А в это время Растахов, Юрдеев и Лаков проводили беседу с бригадиром поезда, проводниками вагонов. По названным приметам никто такого у себя не видел.
Тогда сотрудники милиции порознь, держа друг друга на зрительной дистанции, стали изучать вагон за вагоном, пассажира за пассажиром.
Первый обход состава положительных результатов не дал. Растахов вспомнил напутственные слова полковника Сомова: «Особенно на приметы одежды не уповайте. Может переодеться. Держите в памяти черты лица».
Все ближе поезд подходил к конечной остановке. Через полчаса Москва — и тогда ищи ветра в поле. Растахов, Юрдеев, Лаков, посоветовавшись, стали снова обходить и осматривать каждое купе, в воображении держали только приметы: низкорослый, грузный, белолицый, рыжеволосый, с залысинами… Такой встретился глазами с Растаховым во втором плацкартном вагоне. Правда, пострижен наголо, едва заметен рыжий «ежик». В лице его капитану показалось что-то крайне неприятное, злое. Пассажир скосил глаза в сторону прошедшего по вагону Растахова. Диктор по поездному радио торжественно передал: «Товарищи пассажиры! Поезд приближается к столице нашей Родины городу-герою Москве». Юрдеев стоял в тамбуре. Минуту назад он тоже посмотрел на белолицего с «ежиком». Приметы сходились. Он! Старший лейтенант отошел подальше и ждал сигнала от Растахова.
…Проводница, пожилая женщина, открыла свою папку-кассу, нашла нужный билет, покрутила им и понимающе глядела в лицо Растахову:
— До Томска.
Анатолий Прокофьевич дал знак Юрдееву, Лакову, сидевшим через купе от белолицего. Все трое сошлись около бандита.
— Ваши документы.
Надеясь, что проверка по недоразумению, подозреваемый напрягся, но произнес спокойно:
— В чем дело?
В купе тут же нашелся старичок «доброхот»:
— Зачем пристаете к молодому человеку?
Его поддержала моложавая женщина в шелковом, как говорится, бабушкином, в оборочках, платье:
— Ходят всякие, не поймешь, кого ищут. Жить спокойно не дают.
— Ваши документы, — повторил Юрдеев.
Ни слова не говоря, Дафонин, окруженный работниками милиции, в тревоге, страхе, почти инстинктивно, подал военный билет. Документ был на имя Дафонина Евгения Васильевича.
— Где оружие? — Дафонина взял за одну руку Растахов, за вторую — Юрдеев.
Бандит крутнулся, чтобы вырваться, но его придавил к сиденью Лаков. Жук, как говорится, отлетался.
Он попятился, запрокинулся всем корпусом назад, опустился на лавку под нажимом Лакова и утихомирился. Сопротивление не имело смысла. Подавленный, он в яростном бессилии зарычал, как загнанный в клетку хищный зверь.
— Оружие… Минуту назад положил в портфель. Фортуна на вашей стороне. Жаль, что не подошли чуть раньше, когда пистолет держал за поясом. Вряд ли достался бы я вам.
Когда из портфеля Растахов на глазах у заступников-пассажиров вытащил пистолет, а из его рукоятки выпала обойма с патронами, люди невольно вскрикнули.
— Разве знали, что вы из милиции. Спасибо, голубчики. Вот уж точно: милиция бережет наш покой, — смущенно продекламировала женщина в шелковом платье.
Через несколько минут Растахов докладывал полковнику Сомову из дежурной части одного из отделов внутренних дел Москвы:
— Товарищ полковник, преступник обезврежен. Пистолет «ТТ» и восемь боевых патронов изъяты.
— Не беседовали с ним? Как он попал в квартиру Скворцовой.
— Рассказал подробно. Говорит, таить мне теперь нечего. Чистосердечное признание, мол, смягчит вину…
— Ну, ну. Суть…
— Ехал в командировку за яблоками через наш город, утром зашел в Госбанк на разведку. Машина его стояла У подъезда. В здании, видит, милиция дежурит, людей полно. Строить преступные планы — и думать нечего. В вестибюле Дафонин услышал интересный для него разговор двух женщин. Одна из них была Галина Сергеевна Скворцова. Ее расспрашивала подруга о домашних делах. Скворцова похвалилась, что получила новую квартиру, назвала адрес, пригласила подругу в гости, там, мол, одна мама сейчас, а сын — в школе. Третья женщина из-за барьера обратилась к Скворцовой: «Галина Сергеевна, арифмометр принесли?» Та ответила: «Дома, завтра верну».
Сомов остановил Растахова:
— Не продолжайте, все ясно. Сама же Скворцова «навела» Дафонина на свою квартиру. Ну, а Зою Фирсову умышленно сбил?
— Нет, по неосторожности. Ему показалась она взрослой, и захотел в хорошем настроении ее попугать, затеял «игру». Но руль не смог вовремя вывернуть. Говорит, подвело управление «уазика»…
— В этом разберемся. А пока благодарю за службу. Возвращайтесь.
1982—1983
В Сергеевке ограбили кассу.
Мы выехали солидной оперативной группой: следователь, старший оперуполномоченный уголовного розыска, эксперт и начальник отделения кинологов с овчаркой.
Встретил нас председатель колхоза, грузный мужчина лет шестидесяти со шрамом на лице.
— Вы, смекаю, люди бывалые, докопаетесь. Если наша кассирша виновата, ее упеките. Давно по ней наказание плачет. Если же она ни при чем — найдите лихачей…
Сергеевка — село раздольное, главная улица тянется на пять километров. Райцентром бы в пору сделать.
Вот и здание правления колхоза. Следов взломов на дверях и окнах нет. Запоры целехоньки, крепкие двойные рамы окон остеклены, в пазах не тронута замазка. На потолке и крыше проломы, лазейки исключались. Значит, подбирали ключи.
А сейф! Повреждений и взломов тоже нет. Свыше десяти тысяч рублей словно высосали пылесосом через толстую металлическую обшивку…
Кассирша Раиса Архипова рассказала, как в пятницу она пересчитала банковские упаковки, поставила на каждой зеленым карандашом «галочки», закрыла и опечатала сейф, в понедельник открыла его, а полки пусты. Молодая женщина онемела от страха. Заявила председателю. Убежала домой, заперлась. Никого не пускала: пусть, мол, приезжает следователь и разбирается. Ей показалось, что сослуживцы не поверили в кражу.
Она сидела перед нами расстроенная, настороженная, недоумевающая. Сухие губы дрожали, волосы не причесаны. Одета в помятое платье и шлепанцы. Может, специально так нарядилась? Сразить нас своей отрешенностью, безразличием к жизни! Мол, ей опротивело все на свете, готова наложить на себя руки. Обхватив руками голову, твердила: «Мне хоть петлю на шею. Я пропала… Я пропала… Кто меня защитит?»
Ее разрисовали нам отчаянной соблазнительницей. Я бы с первого взгляда этого не сказал.
Видно, мы произвели на нее неплохое впечатление, успокоили. Сказали, что беззакония не допустим.
— Виновного найдем! — заявил мой давний коллега Алексей Егорович Соколов. Мыкались мы и с ним уже лет двадцать по командировкам. За эти годы ни по одному делу не опростоволосились. Соколов в качестве поощрения лично из рук министра получил погоны подполковника. Естественно, у нас был опыт, однако подобного преступления в нашей следственной практике не могли припомнить.
На следующий день Раиса пришла к нам преображенной. Королева! Румяна, стройна, слегка тронуты загаром плечи, руки. Подчеркнуты тушью большие серые глаза, тонкие брови разлетелись яркими дужками. Пышные каштановые волосы завитушками нависли над матовым лбом, в улыбке она то и дело показывала белоснежные, ровные, крепкие зубы. Одета со вкусом. Мы залюбовались своей «подозреваемой».
— Явилась, — проворчал председатель.
Опергруппа изучала жизнь села. Ведь кражу могли совершить как местные, так и заезжие. Кто навел на кассу? Знаючи в нее лезли. О поступлении в пятницу из банка крупной суммы немногим было известно. А может все-таки симуляция? Было в селе еще одно происшествие. Как раз в ночь с субботы на воскресенье из колхозного двора угнали грузовик. Машину нашли в пяти километрах на большаке недалеко от железнодорожной станции. Назад пригнали, подремонтировали. Председатель в район об этом даже и не докладывал. Сейчас он агрессивно посматривал в сторону Раисы. Он явно ее недолюбливал.
— Что вы ищете? Вчерашний день. Сажайте кассиршу, — настаивал он. — Это она все вытворяет. Уж вы прислушайтесь к нашему мнению.
Что мы знали о Раисе?
Появилась она здесь семь лет назад девятнадцатилетней женой Димки Архипова, бывшего солдата, вернувшегося в родное село.
— Жили мы сначала дружно, — рассказывала она нам. — Не замечали, как время бежит. Работы я не боялась, в детстве намучилась и всему научилась. Мне было четырнадцать лет, когда отец погиб в шахте, под вагонеткой. Недосмотрел в темноте, а та его и придавила. А я из троих детей старшая. Специальности толковой не досталось, но десятилетку закончила. Любил меня Димка, уважал. Не все он знал. Когда мне дали в Сергеевке магазин, был у меня залетный зазнобушка. Из города на субботу и воскресенье наведывался. Не устояла против него. К тому были тайные семейные причины. А вскорости и умер от болезней муженек. Тут бы мне найти одного да привязаться к нему, а я их стала менять.
Мы же анализировали каждую деталь ее биографии. Думали, вдруг сама натворила. Много было показаний «за» и «против» этого. Сторож конторы, старик лет под восемьдесят, спал ночами, но категорически это отрицал: «Сама, чай, себя облапошила со своими хахалями». Главный бухгалтер, дородная молодая женщина, пожимала плечами: «Чужая душа — потемки. В нечестность Райкину не верю, не примечала за ней жадности к деньгам. Копеечку поднимет с пола, на стол положит».
Оперативная группа особенно была внимательна к людям, нечистым на руку. Интересовались, кто за последние дни выехал из деревни.
Среди выехавших были Павел Матронов, Аркадий Вакаревич, Борис Яковин. Наводили о них справки, уточняли, кто на что способен, причину выезда и другие необходимые для нас данные.
Между тем доставили результаты повторной экспертизы замков. Оказывается, дверь здания правления колхоза открывалась особым ключом, а сейф — либо отмычкой, либо поддельной заготовкой.
Подозрения в отношении кассира, как и следовало ожидать, постепенно таяли. Хотя совсем исчезнуть, конечно, не могли. Не менял своего убеждения председатель.
С Раисой встречались каждый день. Мой напарник Соколов все хотел что-то понять в ней. Я подшучивал над коллегой. А он отвечал:
— Многих убийц, думается, такая красавица уговорила бы на покаяние. А мы ее записываем в преступники. На мой взгляд, чистое ее сердце. А что имела любовников, то не мы ей судьи.
Почему уехал ее приятель Павел Матронов? Надо бы допросить его жену. Но где гарантия, что она по злости не наговорит на Раису?
Полина Матронова, доярка колхоза, сидит перед нами. В волосах чуть пробивалась седина, большие, выразительные, спокойные глаза. Она заметно смущена — неприятна ей роль покинутой женщины.
— Муж поначалу работал не хуже других. Начальство было всегда довольно, поощряло. На стороне кто чем угостит — яблоком, медом — детям несет. Меня не обижал… А год назад признался: подбивается к нему Раиса. Посмеялись оба. И точку поставили. Слетал Райкин соблазн с Павлушки, как шелуха со спелой луковицы. Раиса бесновалась, что не по ее выходило. Строила ему одну за одной задачи. Но я наперед знала: бесполезно. И представьте себе, ошиблась…
Павлом следствие все больше заинтересовалось. Опять расспрашивали Раису, с которой продолжали встречаться почти каждый день.
— Лучше его в деревне, почитай, никого не было. Высокий, сильный, смелый, буйная шевелюра. А ни в какую. За грибами вместе ходили и на покосе под дождем куковали… Заманивала я его как-то поколоть мне дрова. Полины тем временем дома не было… Ну и добилась своего. Полина приехала, обо всем дозналась. Говорит ему: «Не мучь себя и поступай так, как велит сердце, разойдемся достойно, по-людски, оставь меня, иди к ней». Он и заявился среди ночи, в руке чемоданчик. И по-серьезному говорит: «Будем жить мужем и женой, разведусь, сходим в сельсовет». Тут-то я как заново родилась: «Зачем же ты мне напостоянно? Да я одна где села, там и легла, проснулась, встряхнулась — никому ничего не должна. А для тебя надо стирать, у плиты коптиться…» Уговаривал вместе уехать. Отказалась. Он исчез. Видно, с Вакаревичем Аркашкой подружился, — рассказывала Раиса бесхитростно.
Итак, Павел Матронов вместе с Аркадием Вакаревичем выехал из деревни. Куда? Узнали у матери Аркадия: устроились дружки каменщиками в местном строительно-монтажном управлении. Уехали как раз в тот день, когда была обнаружена в Сергеевке кража. Следовательно, алиби у них нет. Проверять надо.
Соколов, который выезжал допрашивать сельских беглецов, вернулся с новостью. В общежитии Матронова и Вакаревича он не встретил. Не могли их найти и товарищи по работе, а в комнате, где они жили, у соседей пропали деньги, часы и транзисторный приемник. Местная милиция разослала ориентировку об их задержании. Планы у нас менялись, вернее сказать, стали более определенными. Аркадия знали в селе как вора, это подтверждалось новыми обстоятельствами.
Мне дали в управлении дополнительные силы для засад в местах возможного появления приятелей. Розыск их стал неизбежным.
Трое суток ждали в Сергеевке, искали в прилегающих деревнях следы Матронова и Вакаревича. Наконец Павла нашли недалеко от Сергеевки, в заброшенном подвале, он колотился в ознобе. Когда пришел в себя, начал говорить медленно, глубоко продуманно:
— Судачат про нее, что она такая-рассякая. Одинокая она, не встретила человека по сердцу. Меня б любила, да между нами трое моих совсем еще сопливых, не выращенных, никому, кроме родителей не нужных ребят. Ни в чем не виню ее. Раньше бы встретить да жениться. Она б гулять от меня не пошла. Вакаревич! Скажу, где, скажу, где его искать. Про кражу в общежитии впервые слышу. Аркашка, выходит, негодяй, тень и на меня навел.
Вакаревич сознался в краже ценностей в общежитии. Часы «Молния» висели на стене, приемник «Вега» Аркадий уже продал, деньги потратил. От кражи в колхозной кассе, — отпирался. «И знать не знаю, и ведать не ведаю».
— Нет смысла, Аркаша, утаивать, — мрачно сказал Павел на очной ставке. — Рассказывай, как дело было, рассказывай. Меньше дадут…
Аркадий смотрел в пол, упорно молчал, раздумывая. Прошло немало дней, пока Вакаревичу втолковали, что по закону он может рассчитывать на такое смягчающее вину обстоятельство, как чистосердечное признание, если ничего не утаит о других преступлениях и своих соучастниках.
Павел Матронов утверждал, что будто они вдвоем с Аркадием «брали» кассу, но в это плохо верилось. Мелкие детали Павел путал. Сколько было денег, как их разделили и где они, объяснить не хотел. Нам представлялось, что Павел наговаривает на себя.
У Вакаревича сотрудники милиции за балкой в курятнике обнаружили деньги: четыре пачки десятирублевок в банковской упаковке и завернутые в бумагу несколько купюр разного достоинства. Всего более четырех тысяч рублей.
Между тем из допроса кассира было известно, что пропало шесть пачек десятирублевок, восемь пачек пятирублевок в банковской упаковке. Все оклеены полоской бумаги, на которой она ставила при пересчете двойную «птичку» зеленым карандашом. У Вакаревича деньги имели такую пометку.
В уголовном деле появились интересные показания киномеханика Николаева. В час ночи, в субботу, перед исчезновением Вакаревича и Матронова из Сергеевки, он видел с ними и третьего. Это был дважды судимый за грабежи Лавренюк Захар Петрович, всего месяц назад он вернулся из тюрьмы. Все это время Захар из деревни никуда не исчезал и вроде бы даже проявил усердие к работе скотника. Впрочем, пил сильно.
Павел и Аркадий опровергли показания киномеханика: «Врет. Лавренюка с нами не было».
Но сам-то Лавренюк, не зная, что о нем будут говорить Вакаревич и Матронов, вдруг занервничал, собрал пожитки и дал тягу из деревни. Доставили его снова в село. Теперь он не сомневался, что выдали его дружки. И стал давать показания о воровстве всего шести тысяч рублей.
— Я расскажу, как все было. Знал я, что Матронова выгнала жена, но не думал, что и с полюбовницей дело швах. Пашка во хмелю слезу пустил, мол, утопиться мне в пору. Я ему другое толкую: нюни не распускай, а посади за решетку Райку, тогда и с женой легче станет уладить. «Что для этого надо?» Отвечаю: «Узнай, когда поступят в кассу деньги. Открою сейф, комар носа не подточит, растрата на нее обернется». В пятницу Пашка мне сказал: «Деньги в сейфе, много пачек. Сам видел». Я-то думал, он забыл про тот разговор… Работал отмычками. Деньги разделили с Аркадием Вакаревичем. Я взял меньшую часть. Около тысячи. Павел от доли своей отказался.
Последнее, что надо сделать нам, — найти долю, что досталась Лавренюку. Если делили на двоих с Вакаревичем, то у него пять тысяч рублей. Сотрудники милиции разделились на три группы. Одна обыскивала надворные постройки, вторая — приусадебный участок и третья — дом Лавренюка, который утверждал: «свою долю сжег».
Обыск затягивался. Осматривали множество закоулков, укромных мест. Пересмотрели чашки, кружки, сундуки, шкафы, кладовки, чердаки, сараи… Никакого результата.
Пришлось вызвать специалиста с миноискателем. Через несколько часов около расколотой молнией старой яблони сработал механизм «прощупывания». Очертили круг, и застучали штыки, ломики, заработали лопаты.
Раиса не отходила от нас. Воспрянув было духом после задержания преступников, она снова приуныла. Из десяти тысяч воры признают, что взяли только шесть. Мы, опергруппа, и сами понимали: если не найдем недостающих четырех тысяч, то Раиса останется под подозрением.
А сотрудники милиции тем временем трудились, как истинные землекопы. Наконец что-то затрещало… В металлической миске, прикрытой стеклом, лежало восемь пачек пятирублевок в банковской упаковке с зелеными «галочками» на оберточной бумажной ленте. Пересчитала сама Раиса. Выходит, не хватало у Вакаревича лишь пятисот рублей, а у Лавренюка — тысячи. Но это пустяки. Мы с облегчением вздохнули. Раиса тоже. Основное найдено.
В просторном зале сельского Дворца культуры публично проходило заседание народного суда. Независимо и кокетливо вошла туда и обворожительная какой-то особенной крестьянской красотой Раиса. Улыбаясь, она грациозным движением поприветствовала всех. Плутовка не увядала, а расцветала, любовалась собой.
У нее был даже какой-то особый женский голос: свежий, звонкий, сильный. Работала она уже не в бухгалтерии, а воспитательницей в колхозном детском саду.
А еще через минуту вошла в зал судебного заседания и Полина Матронова. Бледность тонкого лица, скорбный вид как бы подчеркивали благородство ее души.
«Теперь, когда Павел в беде, я останусь с ним, буду ждать его сколько угодно, облегчу этим его участь. Я всегда любила его, знала с ним счастье и горе», — это она нам сказала накануне суда.
Потом прозвучал приговор. Мера наказания Павлу Матронову была минимальной, без лишения свободы…
1981—1985
В то лето я безмятежно поехал отдыхать на Херсонщину. Поселился у самого берега Днепра. Как-то в ресторане ко мне подсел симпатичный паренек. Разговорились. Он пригласил в свою компанию. Так я в самом начале отпуска оказался среди веселых, умных и бедовых молодых людей. Каждый должен был что-нибудь рассказывать о себе.
Узнав, что я работаю следователем, меня засыпали вопросами и начали жадно слушать мои истории. Можно представить, как я трудился, если учесть, что в этой компании мне приглянулось совсем юное существо по имени Вероника Серова.
Приехав на каникулы к матери, Вера так же, как и я случайно оказалась здесь и быстро стала всем задушевной подругой.
На лугу мы пировали: соленую рыбу запивали квасом, уничтожали огурцы, помидоры, варили уху. Ненасытно смеялись от игривых, приятных чувств. Словом, дурачились.
На второй или третий день нашего знакомства Вероника, закинув голову, с невинным любопытством спросила меня:
— Вам не скучно у нас?
— Отчего же, помилуйте. Очень даже недурно.
Приднепровское раздолье, действительно, меня трогало. Но еще больше — волновала девушка в легком кремовом халате, небрежно накинутом на загорелые плечи. Она!
Юная Вероника и впрямь вся освещалась красотой и милым задором.
Точеная фигурка, волшебные глаза, лукавая улыбка, искрометный ее юмор — все было привлекательно и неотразимо. Природа создает таких безупречных в красоте для того, чтобы все их любили.
Валяясь в горячем песке, я закрывал глаза и узнавал приближение этой девушки по дыханию и походке. Она требовала от меня лишь одного — обучения плаванию. При этом была усердной ученицей. Вечерами мы слушали жаворонков и сбивали росу с вольной травы ногами.
Но всему бывает конец, и я с тоской и досадой считал оставшиеся дни отпуска. Их оставалось чуть больше недели, когда я провожал Веронику в близлежащее село на свадьбу к подруге.
На дорожку я положил ей в сумку две горсти шоколадных конфет московской кондитерской фабрики «Мишка на севере». А на следующее утро я был поднят, что называется, по тревоге. Известие сразило меня.
В кабине мощного самосвала я продолжал начатый в гостинице разговор с шофером Сидорчуком. Слушал его рассказ.
В то утро он, шофер колхоза «Урожай», в последний раз отвез в хозяйство известковую муку и свернул к реке, чтобы выкупаться.
Самосвал затормозил у берега неширокой речушки, притока Днепра. Шофер хотел уже нырнуть в воду, как вдруг облился холодным потом. Он увидел зацепившееся за куст женское белье, оно словно полоскалось у берега.
— Кровь бросилась мне в голову, — возбужденно, в смятении говорил водитель. Не разбирая дороги, напрямик, устремился к самосвалу. Наткнулся на корягу и обнаружил новую поразительную находку. У его ног лежали скомканные, истоптанные кофта и юбка.
А я еще больше не мог прийти в себя. По описанию найденной водителем одежды я почти на все сто процентов догадался, что она принадлежит моей Веронике. С тупым недоумением задавал и задавал себе вопрос: «Как же это могло случиться?» Сидорчук приехал за мной в гостиницу, потому что присутствовал накануне на моей беседе на подобные темы. Он боялся, что его самого могут обвинить в чем-нибудь предосудительном, коль он оказался на том злосчастном месте.
И вот мы на берегу реки. Валялись опрокинутые лодки, обрывки бумаги, порванный резиновый круг… Я остался охранять место происшествия, а шофера направил за милицией и понятыми.
Вскоре собралась солидная оперативная группа. Следователь прокуратуры, сотрудники уголовного розыска, криминалист и самый обнадеживающий длинноногий проводник служебной розыскной собаки со своей рослой овчаркой начали работу.
Ищейка и точно оправдала надежду. Она вмиг привела к самой изувеченной потерпевшей. Это была Вероника. Предчувствие не подвело меня. Она комом лежала между кустов в траве. Трудно было поверить, что девчонка еще дышит. С окровавленной головой, исцарапанная, она была еще, к счастью, жива. Туго завязанный на шее чулок прикрывал ярко выраженные следы душения.
Веронику торопливо увозили в больницу, чтобы спасти ей жизнь. А мы намечали для расследования версии. Их выстраивалось многовато. И было от чего.
Здесь, в этих местах, стучали топорами лесорубы и плотники на соседней колхозной ферме. Вдоль реки полно расположилось рыболовов. В деревнях Кашино и Глоднево — отдыхающие горожане. Там, где обнаружили Веронику, тянулся глубокий след трактора.
Но и это еще не весь, как говорится, строительный материал для версий. В близлежащих населенных пунктах проживало порядочное число лиц, в прошлом судимых. В том числе и за изнасилование, другие тяжкие преступления.
В селах расположилось несколько строительных студенческих отрядов. Они строили дома колхозникам, всем желающим по заявкам. С членами студотрядов несложно было побеседовать. Они все находились там, где квартировали.
На третий день в опергруппу влился опытный работник управления внутренних дел майор Коровин. Он начал с того, что в каждом селе провел информацию среди колхозников, подростков, мобилизовал дружинников, всю общественность на участие в розыске опаснейших преступников.
Содружество милиции и населения всегда приносило отрадные результаты. Надеялись мы на это и сей раз.
Прослышала о нашумевшем происшествии и кондуктор рейсового автобуса Надежда Кисель.
— Я знаю Верину мать, а девушку везла из города в Кашино. Она мне рассказывала, что едет в деревню на свадьбу. После меня с Верой в салоне беседовали два паренька, по-видимому, ее знакомые. Все трое сошли на конечной остановке в селе Глоднево. В соседнюю деревню Кашино многие пошли пешком. Никого подозрительного не заметила. Но вот парней разыщите.
— Они пошли тоже в Кашино?
— Может быть. Да, скорее всего. Но точно не знаю.
Ах, как нужны нам были сию же минуту те ребята, что ехали вместе с Вероникой. Что они нам скажут? Какой прольют свет на загадочное нападение фактически в полдень, среди массы людей на Веронику? То, что подонков было не менее двоих, мы доподлинно определили по осмотру места происшествия и освидетельствованию потерпевшей.
Борис Лохнин и Николай Резник сами пришли к нам. Серьезные ребята. Им можно было полностью доверять. Первый вопрос им был задан такой:
— В каком месте расстались с Верой?
Отвечал Лохнин:
— У магазина в селе Глоднево. Мы зашли купить сигарет. Она не стала нас ждать. Торопилась. Минут через десять, не больше, мы пошли вслед за ней по той же тропинке, вдоль реки. Ни крика, ни шума не слышали. Считали, что она идет впереди нас. Договорились с ней встретиться на свадьбе. Мы тоже были приглашены. Удивились, когда ее там не встретили. Ума не могли приложить: неужели вернулась домой? Зачем тогда приезжала. А потом все узнали, к вам притопали. Готовы помочь, что в наших силах. Кстати, может пригодиться, видели двух рыбаков, тоже шли по тропинке, впереди нас.
Мы со своими энергичными и бескорыстными добровольными помощниками продолжали искать следы преступников. Пытались представить, как могла Вера оказаться в десятках метрах от тропинки в густых зарослях кустарника. Естественно, не по своей воле. Почему не звала на помощь, если неожиданно на нее напали насильники?
Лучше всех на эти и другие вопросы могла бы ответить сама Вероника, но она еще очень была нездорова, и врачи не разрешали беседовать пока с ней. Тяжелые и жуткие воспоминания были бы ее неокрепшим силам опасны, могли привести к непредсказуемым последствиям.
Но измятая во многих местах трава, перемешанная с землей, поломанные ветки, валявшееся окровавленное топорище, которым скорее всего и был нанесен первый роковой удар ей по голове, говорили о том, что Вероника первое мгновение сопротивлялась, а потом ее лишили этой возможности.
Зеленое село, где мы разместились для работы, продолжало оставаться спокойным и красивым, точно не здесь этими днями разыгралась нашумевшая в округе драма.
Но тишина и покой не касались нас. Никто не мог ни о чем думать, кроме как о раскрытии кровавого злодеяния. А между тем, мерзавцы оставались на свободе и кто знает, что вытворяли еще.
День за днем мы допрашивали свидетелей, подворно обходили села в надежде получить любую полезную информацию. Отыскали молодых рыбаков Сашку Долгих и Владимира Марченко. Оба приезжали рыбачить из Новой Каховки.
Когда мы ввели их в курс дела, то Саша Долгих, оказавшись более наблюдательным, отметил деталь: «Часов в двенадцать в том месте, где совершалось нападение по нашим предположениям на Веронику, появился парень в мокрой одежде». Долгих обрисовал его портрет. Нам показалось, что то был один из насильников, вышедший после преступления из кустов.
Кто тот парень? Он наверняка купался в реке. Новый подворный обход теперь был целевым. В беседе с подростками удалось получить почти точную информацию. В мокрой одежде на пляже валялся в песке один из братьев: не то Юрий, не то Сергей Полонский. Вчера или позавчера они выехали к себе домой, в Харьков. Оттуда они почти каждое лето приезжают отдыхать и останавливаются у глухонемой старушки Кубенко. Беседа с женщиной, естественно, ничего не могла дать.
Сведения о Полонских расширялись. Девушка из села Кашино по имени Зоя рассказала следующее:
— С Полонскими в последнюю неделю их пребывания в Глодневе неотлучно бродили двое чернявых молодых людей, похоже, цыган или кавказцев. Один из них, лет двадцати двух, назначал мне свидание, ухаживал за мной. По имени Тимур. Приятеля его помоложе звали Василием.
Домашних адресов Зоя не знала, но предполагала, что эти двое чернявых ведут кочевой образ жизни. Следовательно, найти Тимура и Василия могли мы только случайно, а вот харьковские координаты Полонских мы раздобыли. А на Василия и Тимура мы подготовили ориентировку и разослали во все концы нашей страны.
И тотчас к нам поступило сообщение из Киева. Там железнодорожной милицией были задержаны за кражу в поезде Тимур Салыква и Василий Шакия.
В составе бригады я тоже собрался выехать в Киев, затем в Харьков. Позвонил в больницу очередной раз. Меня уже по голосу узнавали медсестры и доброжелательно осведомляли о состоянии здоровья Веры. Она поправлялась. От нее не отходила мама, с которой в одно из посещений больницы успел познакомиться и я. Нетрудно себе представить, что творилось на душе у женщины.
Некто Тимур Салыква был отпетым вором. В скитаниях по станциям и поездам рецидивист познакомился с несовершеннолетним Василием Шакия. Бывалый Салыква пригрел паренька и сделал своим соучастником в поездных кражах.
Оставалось уяснить, как Тимур и Василий забрели в Кашино. Такие, как они, как правило, чураются деревень. Им легче скрываться в больших городах.
Пояснение давал Тимур при допросе в линейном отделе милиции. Оказалось все не так уж и сложно. Как-то в поезде он познакомился с моложавой женщиной легкого поведения Прошиной. Она привезла Тимура на ночевку к себе домой. Для ее шестнадцатилетней дочери Валентины подошел симпатичный Василий. Но он оказался соперником Сергея Полонского, который тоже встречался с ученицей на парикмахершу Валентиной.
Однако все кончилось мирно. Валентина оказывала чуткое внимание обоим, тем и предотвратила войну. Более того, Сергей Полонский пригласил Салыкву и Шакия на недельку в деревню Глоднево, позагорать, покупаться. Четвертым поехал старший брат Сергея Юрий Полонский.
Кто же из них выходил из кустов в мокрой одежде? Оказалось, — никто. Был еще пятый, о котором все четверо молчали, не называли его. Но в любом случае с тем, пятым, вышедшим после злодеяния из кустарника, соучастником был кто-то из этой четверки.
О Юрии Полонском мы наслышались много лестных характеристик: примерный семьянин, работник, общественник и даже депутат районного Совета, а вот о его младшем брате этого не скажешь. Он бездельничал, отлынивал от школы. Увез на велосипеде за город восьмиклассницу и там обесчестил ее, за что привлекался к уголовной ответственности, но из-за малолетства отделался небольшим сроком лишения свободы и уже гулял на свободе.
Дружба с Прошиной была для него и нее самой подходящей: оба распущены, бесконтрольны и вольны. Произведенным обыском в квартире Прошиной нашли Вероникины золотые часы «Заря», маникюрный набор, косынку, дамскую сумку. На подоконнике валялись фантики от, скорее всего, моих конфет «Мишка на севере», которыми я угостил на дорожку Веронику, когда она отправлялась в село на свадьбу.
Допрос Прошиной состоял из одного вопроса и ответа на него. И часы, и капроновую косынку, и все другое ей подарил по возвращении из села Глоднево Сергей Полонский. Тот и не думал отпираться. Правда, сначала развел болтовню о том, что нашел вещи, а потом сознался, что наблюдал, как пошла по тропинке из Глоднева в Кашино девушка, догнал, сбил ее с ног, закрыл рот, чтобы не кричала, и потащил в глубь кустарника. Так как она сопротивлялась, то ударил ее топорищем по голове.
— Что стало дальше с девушкой, я не знаю, — закончил показания Сергей, — никакого насилия больше не совершал. Кто это сделал, я не знаю. Мужчин в чаще было много, может, кто и воспользовался беспомощностью девушки. Мне достались только ее вещи.
Он врал. Врал до тех пор, пока не нашли мы парня в «мокрой одежде», того, кого видели Саша Долгих и Владимир Марченко. Это был двадцатилетний местный конюх, ранее дважды судимый за разбой и грабеж Григорий Андаренко. Без чести и совести пьяница, развратник, увидев, как пошла по тропинке Вероника, направил за ней следом Сергея, а сам побежал ей наперерез.
Вдвоем они мучали, издевались над своей жертвой, пока та не потеряла сознание. После преступления Сергей убежал полем, а Андаренко в мокрой одежде вышел из кустов, обдумывая, что дальше делать.
После опознания Вероникой преступников их арестовали. Им предстоял суд. Население ждало его и требовало публичного процесса. А я засобирался в дорогу. Отпуск мой кончился, нужно было спешить на службу.
Перед отъездом зашел в больницу, чтобы еще раз проведать Веру. Застал в холле. Она выписывалась домой. Я напросился ее проводить.
И вот уже открываем скрипучую калитку ее забора, окружавшего небольшой зеленый с верандой домик. Совсем поседевшая за эти десять дней женщина сосредоточенно смотрит на нас. Через секунду она трепетно распахивает дверь и, волнуясь, семенит нам навстречу. Отчаяние этих дней сменилось счастьем, хоть и перемешанным с глубоко засевшей в душе грустью. Глаза ее, добрые и робкие, полны слез и радости.
В сумерках седая женщина разливает нам по кружкам козье молоко. Не отрывает мягкого взгляда от дочери. То и дело обнимает ее и целует, благодарит врачей и милицию.
Я вспоминаю своих отца, мать, сестру и даю себе слово непременно заехать к ним по дороге с юга. Может быть, надо бы мне провести это лето у них, и тогда бы я не стал в этой истории действующим лицом. История, которую не выброшу из сердца всю жизнь.
Вечерело. Садилось солнце. Алый свет озарял вокзал, делал прозрачным и сияющим воздух. «Прощайте», — услышал я в последний раз дорогой мне голос Веры. На сердце было горько. Поезд набирал скорость. А я думал: «Вера все равно должна быть счастливой».
1985—1986
Полковник Сомов, как обычно, в шесть утра позвонил дежурному по городскому отделу внутренних дел и спросил, как прошла ночь.
Оперативный дежурный капитан Хорин обстоятельно доложил о всех зарегистрированных преступлениях. В заключение коротко сообщил, что только что от него ушли супруги Молодихины, заявив о пропаже взрослой дочери: Вероника, учащаяся техникума, 18 лет. Живет с матерью, отчимом.
Георгий Митрофанович Сомов насторожился:
— Молодихины… Вот об этом происшествии поподробнее.
— Говорят, вечером отправилась с подругами их дочь не то в кино, не то в парк и до сих пор не вернулась. Одета она, якобы, была в новые, дорогие модные вещи, имела серьги, перстень, электронные часы.
— Молодихина Вера, — медленно произнес Сомов…
— Да. Ее мать — Анна Алексеевна официально подала заявление. С какой-то непонятной уверенностью твердила, что Веронику ограбили и убили.
— Что-то с этой Вероникой было подобное прошлым летом. Позвоните начальнику уголовного розыска Николаю Васильевичу Спиридонову. Девочка эта, по-моему, в прошлом году стояла на учете в инспекции по делам несовершеннолетних.
Разыскивая девушку, пришлось изучить материалы, связанные с прошлогодним исчезновением из дома Вероники. Ее мать также тогда панически кричала в дежурной части милиции, что дочь погибла, однако девчонка нашлась через сутки: гуляла с «кавалером» по Москве.
На этот раз дело обстояло иначе. Истекали третьи сутки, а Вероника не появлялась дома. Тревога матери была не напрасной. А когда в зарослях крутого берега Оки, у самой кромки воды вездесущие пацаны нашли шерстяную кофту, джинсы, опознанные, как Вероникины, Анна Алексеевна вообще чуть не потеряла рассудок.
Если предположить, что Вероника, купаясь, утонула, то вряд ли бы она полезла в сентябрьскую холодную воду. Да и делать это в таком неудобном и рискованном месте безрассудно: двухметровая глубина у крутого берега, дно завалено корягами, железками — ничего другого там водолазы не нашли.
Кто затащил девушку в это глухое место? По чьей воле она полезла в осеннюю воду. Версий строилось немало. Только мать, истерически причитая, в бесконечных слезах повторяла одно и то же:
— Мою доченьку утопили, уто-пи-ли, польстились на сережки…
Мне, как следователю, принявшему дело к своему производству, хотелось знать больше о Веронике.
Девушка поступила в техникум после восьми классов. Мать ее тогда расторгла брак с алкоголиком мужем. Вера, несмотря на домашние дрязги, росла спокойной, аккуратной, словно ее и не касались ссоры родителей.
Учителя, знавшие ее семейные неприятности, между собой говорили: «Какая скромная, хозяйственная, послушная, словно не она живет с отцом-пьяницей. Мамина школа. Анна Алексеевна не даст с пути сбиться».
Вероника во всем, действительно, беспрекословно подчинялась матери, авторитет которой поколебался с прошлого года, когда к ней стал захаживать мужчина, ставший впоследствии отчимом девушки.
У Вероники в душе точно что-то надломилось. Она перестала спешить домой с занятий, задерживалась на улице вечерами. И мать как-то не то остыла к ней, не то устала ее воспитывать.
Дочь это поняла. Став студенткой, еще больше начала задерживаться до ночи, ссылаясь на срочные занятия с подругами, на отсутствие транспорта. Она выучилась ловчить, хитрить, оговариваться. Приходила с улицы то в повышенно-радостном настроении, то хандрила, точно потерянная, не сбрасывая платья, ложилась в постель.
После окончания второго курса группу Вероники отправили в колхоз. Старшей была преподаватель математики Юлия Галактионовна Смолякова. Пришлось попросить ее рассказать о том времени.
— Группа из двадцати двух девушек жила в колхозной школе, — вспоминала преподаватель, — убирали мы с поля овощи. Вечерами заниматься в основном было нечем. Но деревенские парни заглядывались на наших девчат, особенно на статную, рослую Веронику с вьющимися волосами над милым личиком… А когда в село приехала группа ребят из ПТУ нашего города, Веронику словно подменили: крутится перед зеркалом беспокойно, нервно, вечерами пропадает. Я с ней поговорила, узнала, что из города ее парень приехал. Попросила Веронику на улице не задерживаться вечерами, в крайнем случае гулять до десяти часов, познакомилась с ее кавалером Усланом, не то грузином, не то армянином. Вот я чувствовала, что Вера потянулась к нему, не может дождаться свидания… Тут я поняла, что дела мои плохи: за Верой нужен глаз да глаз. Приструнила ее, объяснила, чем это может кончиться, предложила после десяти вечера сидеть в школе. Они выполнили мои требования: проводили время, когда уже было поздно, в коридоре школы. Услан мне нравился. Не строптивый.
Следующая беседа у меня была с Анной Алексеевной все по поводу того же колхозного лета ее дочери. Она охотно рассказала:
— Вероника возвратилась тогда из колхоза возбужденная, хвалилась, что заработала за лето двести рублей, прикидывала, куда их истратить. Об Услане я впервые услышала. Даже, не видя парня, мне страшно было предположить, что у Верочки началась большая любовь. Через три дня после приезда из колхоза дочь исчезла из города. Можете представить мое состояние. Пропала единственная дочь. Вся радость-то моя в ней. Я тогда была вне себя от горя. Мне казалось, что Услан увез ее в Грузию или Армению. Что мне оставалось — бежать в милицию.
А начальник уголовного розыска Николай Васильевич Спиридонов добавил, вспоминая то заявление Анны Алексеевны Молодихиной:
— Первое мое предположение тогда было такое: Вера уехала в Москву потратить заработанные деньги. Не сказала матери об этом, зная ее отношение к Услану. А что уехала она с ним — не сомневался. Я пообещал — разыщу Услана, если дочь не вернется ночью. Организовали встречу приходящих из столицы электричек. И вот, почти под утро, девчонка с чернявым пареньком вышли из вагона, нагруженные покупками. Счастливая Анна Алексеевна обняла дочь. Тут же стоял тот самый Услан.
Все как будто кончилось благополучно, и тревоги были напрасны.
Анна Алексеевна сменила работу. Она перешла к мужу на завод, были ночные смены. В это время Вероника оставалась на собственной совести. И все-таки контроль за девушкой кое-какой был. Анна Алексеевна попросила свою сестру Тамару Алексеевну Звереву заглядывать в вечерние часы к ней домой и проведывать Веронику.
Что она и делала, в результате произошло такое событие, что Веронику пришлось поставить на учет в инспекцию по делам несовершеннолетних. А дело происходило так. Тут не обойтись без пояснений Тамары Алексеевны Зверевой:
— Я была в курсе: сестра Анна мне говорила про любовь Вероники к Услану. В один из вечеров, когда сестра была в ночной смене, подхожу к их дому, чтобы проведать племянницу, и вижу — сидит на скамейке во дворе Услан, точно Вероники нет дома, и он ждет ее. Спрашиваю: «Ты почему здесь?». Он смутился, покраснел, что-то нечленораздельное промямлил и его как ветром сдуло — убежал. Я прямо опешила. Открываю дверь — у меня свой ключ — и застаю Веронику в постели с каким-то незнакомым парнем… «Кавалера» пришлось выставить из квартиры. «Кто этот парень?» — спрашиваю. Отвечает: «Друг Услана». «До чего ты докатилась!» Парирует мне: «А у меня с ним ничего не было, просто валялись…»
Тогда, придя снова в милицию, обе женщины-сестры спрашивали, советовались, как им дальше поступить, спасая Веронику от возможного морального разложения.
Девушку, которой оставалось полгода до совершеннолетия, поставили в инспекции на учет. Но ни родители, ни сотрудники ИДН еще не догадывались, что Вера начала принимать наркотики. Они видели, что психическое состояние девчонки безобразное, она вся расстроенная, но не могли понять, отчего это происходит.
Итак, мы делали свою работу. Оперативные сотрудники вместе со мной, следователем, ломали голову над вопросом: «Было ли убийство или сама запутавшаяся девчонка свела с жизнью счеты, а, возможно, несчастный случай — полезла, забубенная, купаться и утонула?»
Продолжали изучать поведение девушки до исчезновения.
Известно было, что Вера приводила домой последние месяцы многих парней, подруг. Уточнив приметы, разыскиваю их. Я опрашивал соседей Молодихиных.
Татьяна Валерьяновна Быстрова, живущая рядом с Анной Алексеевной, при беседе рассказала следующее:
— Хорошо, скрывать не буду. Я заметила то, о чем не догадывалась Анна Алексеевна: в комнату к ее дочери приходили разные парни. На кухне звенели поздним вечером стаканы, тянуло дымком сигарет. Замечала, что пьет вино и Вероника. Однажды слышу какой-то крик. Выбегаю в коридор, дверь у соседей не заперта, приоткрыла ее и вижу: Вероника вцепилась в волосы незнакомому парню. В чем дело, я так и не поняла. Молодой человек убежал, а Вероника просила ничего не рассказывать матери. Это было за неделю до ее исчезновения.
Разыскали мы и Услана. Наконец-то, он сидит передо мной. На мои вопросы он отвечал как будто бы откровенно, хотя и требовалось их, конечно, проверять.
— Я хотел по-хорошему, может, и женился бы на Веронике. А она, с кем к ней ни приду, к тому и лезет. Мне говорит: побудь во дворе на лавочке, оставь нас с твоим другом. Доставлял ей кодеин, анашу. Но я ни разу не кололся, а она много раз. Стала и вино безбожно пить. К тому, что с ней произошло, отношения не имею. Последние две недели ее не видел. У Вероники появились две закадычные подруги. Одну зовут Калерией, вторую — Нонной. Живут где-то около универсама. Обе нигде не работают, да и Верка неделями не ходит в техникум.
Нас интересовали все ребята и девчата, с которыми общалась Вера в той или иной степени. На вопрос о том, кто тот парень, которого видела в постели с Вероникой ее тетка Тамара Алексеевна, Услан ответил, что это его приятель Дмитрий Чернов. Сейчас он лечится от наркомании где-то под Москвой.
Майор Спиридонов разыскал точный адрес клиники, и мы выехали туда.
Самое поразительное в этой клинике было то, что ее обитатели получили мучительные недуги по собственной воле. За эту болезнь платили еще и бешеные деньги. Нам с Николаем Васильевичем горько было смотреть на изможденных людей в недуге. Они неприкаянно в байковых халатах и шлепанцах бродили по коридорам, молчаливыми группами теснились перед дверьми кабинетов врачей.
Раньше мы стеснялись говорить о наркоманах: закрытая тема. А между тем кошмарное пристрастие получало и получило распространение. Как бы мы преуспели в искоренении дурной привычки, если бы открыто провозгласили борьбу с коварной червоточиной намного раньше.
…Остро пахнет лекарствами. Снуют взад-вперед сестры и нянечки в белых халатах среди особых пациентов, которые здесь о своих болезнях не рассказывают ничего друг другу. У всех она одна. И причины ее возникновения одинаковые: сегодня таблетку, завтра — две, послезавтра укол. И вот уже пристрастие, с которого начинается дорога в трясину, а то и в омут, если туда «ушла» несчастная Вероника.
В палате, куда нас привели, пациенты выглядели такими же, как и в коридорах другие, — жалкими, безвольными. Чувствовалось, что они переживали страшные муки: их кости, мышцы, мозг, желудок, похоже, выворачивало буквально наизнанку — организм со страшной силой требовал допинга.
Дмитрия Чернова мы пригласили в маленькую изолированную комнату. Он рассказал:
— Познакомил меня с Вероникой Услан. Ей нужны были деньги, чтобы покупать наркотики. Заглядывал к ней трижды. Платил по десятке. Последний раз у нее был с месяц назад. Однажды на нее посмотрел и понял: конченый она человек — руки исколоты, в синих рубцах. Верка вполне могла сама утопиться, вряд ли кто о нее будет пачкать руки. И все-таки покрепче займитесь ее подружками. Одну зовут Нонной, вторую — Калерией.
Уходя из клиники, мы попросили у врача-психиатра разрешения поприсутствовать на приеме больных. Хорошо бы здесь установить телекамеру и показать людям, во что превращаются наркоманы от «безобидной травки». И через стенку слышали, как визжали, вопили истошно «не хочу жить» пациенты этой «особой» клиники.
Вот в кабинет к врачу не заходит, а почти заползает с трясущимися руками, блуждающим взглядом молодой мужчина лет тридцати.
— Доктор, помоги, дай одну таблетку кодеина, потом все брошу…
Мы глядели на все это и думали: сколько же надо выдержки, терпения врачу в этой непростой клинике. А медсестры, нянечки…
Когда прием закончился, Михаил Георгиевич мог уделить нам полчаса своего внимания. Мы ему рассказали о происшествии.
— Не доверяйте этому Услану, — предупредил нас врач. — Скорее всего, он имел и гашиш, и анашу не только для себя, но и для друзей. За деньги. Проверьте его как следует. Он, видимо, пользовался тем, что девушка увлеклась им. Стал приучать ее к сильным наркотикам. Приобщив Веронику к наркотикам, Услан мог использовать ее как товар. Когда Вера оставалась без допинга, то металась в поисках денег на «лекарство». Наступала опустошающая депрессия, которая и могла стать причиной самоубийства.
По дороге домой мы с майором Спиридоновым думали вот о чем: почему не перекрыты буквально все каналы утечек из аптек, больниц, других мест сильнодействующих, и наркотических препаратов? Почему наркоманы оказались опытнее врачей, и медикаменты, отпускаемые без рецептов, при переработке умельцами становятся источником дурмана?
Еще думали об Услане. Безусловно, им совершено тяжкое преступление, предусмотренное соответствующей статьей Уголовного кодекса. Он склонял к употреблению наркотиков Веру, которой потребовалось всего два-три месяца, чтобы дойти до полной деградации. Как уязвим подросток, как стремительно укореняется в нем дурная наклонность!
Россказни Услана теперь для нас ничего не стоили. Наблюдение за ним дало новые сведения. Как паук-скорпион, он прибрал к рукам еще одну доверчивую девушку. Ее показаний было достаточно, чтобы Услана арестовать.
Вскоре он уже давал показания и назвал место, где прячет наркотики. В заброшенном подвале сотрудники уголовного розыска нашли двадцать две ампулы морфия, анашу, расфасованную на разные порции, таблетки кодеина. В его «аптеке» было все — от легкого до сильного дурмана. Своих «избранниц» он взбадривал слабеньким зельем… А потом, когда девушка попадала в зависимость от поставщика допинга, торговал своей жертвой, зарабатывая большие деньги.
Нам стали известны и настоящие имена Нонны и Калерии, с которыми Вера ушла на «прогулку» в тот злополучный вечер. Одной из них — Фалеевой Элле, шел двадцатый год, второй — Зинаиде Петрушевой, уже исполнилось двадцать пять.
Они брали Веру с собой для приманки «клиентов». Наркотики девицы не употребляли, а без вина и водки жить не могли.
На допросе они заявили, что в тот вечер, действительно, заходили к Вере домой, пригласили ее в кино. Она согласилась, но около кинотеатра Вероника встретила знакомого парня, которого подруги раньше не знали. Больше ее в тот вечер они не видели.
Мы им не верили. Неоднократно допрашивали каждую, но не могли изобличить во лжи. Помог случай.
Вскоре Элла, оказавшаяся на излечении в вендиспансере, рассказала подруге по койке о том, что они вручили Веронику среди ночи одному с виду порядочному «клиенту». А позже одежду девушки нашли у реки. Зинаида и Эльвира переживали, что им придется отвечать. Рассказать в милиции правду боялись: вдруг их заподозрят в убийстве или еще в каком тяжком преступлении, которого они не совершали. И вина их лишь в том, что они последними видели Веронику.
Запирательство Зинаиды и Эльвиры теперь стало бессмысленным. В милиции им объяснили, что за лжесвидетельство они могут быть привлечены к строгой уголовной ответственности. После очных ставок Зинаида и Эльвира чистосердечно рассказали обо всем.
В тот злополучный вечер Зинаида, Эльвира и Вероника почти ни с кем из мужчин не могли познакомиться. Прогуливались у входа в парк культуры и отдыха, затем у гостиницы. Продефилировали и по центральной улице. Задевали молодых мужчин, то выпытывали, сколько времени, то просили сигаретку, то напрямую предлагали знакомство. Но вечер был явно неудачный.
Тогда Зинаида предложила свой план: взять такси и поехать на железнодорожный вокзал. Найти надо было такого водителя, который бы с первого пытливого взгляда понял их намерения найти «клиента». Здесь вроде бы замаячила удача. Таксист все сразу смекнул.
Но, как ни старался, найти подходящего им партнера не удавалось. Шел двенадцатый час ночи. Вот-вот надо было бы расплачиваться за такси. А денег у троих нашлось чуть больше рубля. Таксист поглядывал на «ночных бабочек» и заметно отдавал предпочтение самой молодой клиентке — Веронике.
— Через полчаса моя смена кончается, — улыбнулся многозначительно шофер. — И куда вас отвезти?
— Куда скажете, туда и поедем, — торопливо выпалила бойкая Зинаида.
Неизвестно, как бы дальше развивались события, но вдруг машина «зачихала», задергалась и со скрипом остановилась. Таксист нервно стал искать под капотом неисправность.
Пассажирки вышли из «Волги» и тут заметили запоздалого прохожего. Это был мужчина выше среднего роста, спортивной выправки. Разгоряченный, он держал в руке куртку, а в рубашке засучил рукава.
Прохожий был слегка в нетрезвом виде. У «куртизанок» в осоловевших глазах зажглись последние огоньки надежды. «Только бы этот «охламон» клюнул», — подумала Зинаида.
Но мужчина оказался и сам из тех, которые не пренебрегают случайными встречами с женщинами. У него все к тому располагало: было желание и пустующая квартира. Он игриво посмотрел на трех «куртизанок». Они были хорошенькие собой.
И пока шофер чинил машину, успел рассказать им несколько анекдотов. Девицы поняли, что с этим «клиентом» мороки не будет и можно не играть в прятки. Они выложили ему все напрямую. Он выбрал Веронику.
У мужчины, назвавшегося Виктором, Вероника потребовала задаток — двадцать пять рублей, чтобы тут же рассчитаться за такси и дать Зинаиде с Эльвирой червонец «для пропитания».
Виктор вытащил бумажник, но нашел там только семнадцать рублей. Десять из них Вера отдала таксисту, а семь подругам. Сама укатила на такси в холостяцкую квартиру — как объяснил новоявленный кавалер, он развелся с женой.
На этом рассказ Зинаиды и Эльвиры кончился. Что стало с Вероникой после, они не знают. Конечно, потрясены случившимся.
Таксист, нам казалось, должен был дать ответ на загадку исчезновения Веры Молодихиной. Его нужно было найти. Впрочем, труда это не могло составить при наличии подробных примет.
Мы пришли в таксопарк, когда там проходило собрание. Дождавшись его окончания, мы объявили, что нам нужно от шоферов. Однако никто не мог вспомнить, возил ли описанную девушку с мужчиной в названное нами время.
К вечеру пригласили на собеседование тех водителей, кто отсутствовал на собрании. И вот один из них дает показания:
«Я, Голубицын Иван Дорофеевич, в конце сентября, числа не помню, примерно за час до окончания смены, был остановлен в центре города тремя девушками. Они просили подвезти их до железнодорожного вокзала. Одна из них, подруги называли ее Зиной, сказала:
— Шеф, ты не мог бы найти нам ухажеров? Появилось желание за их счет поужинать.
Наконец, одна из них, по имени Вера, нашла себе «клиента». За его счет оплатили такси. Зина и другая девица ушли. Веру я повез к ее обожателю. Примерно за полчаса мы попали в район новостроек — дорогу указывал пассажир, приголубивший Веру. Около какого-то дома на улице Вознесенского по его требованию я остановил машину».
Далее водитель описал одежду мужчины. И указал такую деталь: «клиент» в машине два раза повторил, что он художник. Для следствия это была зацепка. Таксист привез нас на то место, где он тогда высадил пассажиров. Мы стали искать по имевшимся приметам «художника», обходили дом за домом, квартиру за квартирой. Наша работа увенчалась успехом.
Некто Филимоненков Виктор Яковлевич, тридцати восьми лет, охранник ведомственной охраны одного из заводов, художник-любитель, расторгший брак с женой около месяца назад, был тем, кого мы так с нетерпением искали.
На звонки в дверь никто не открывал. На работе его не было. Он прогуливал уже неделю. Пригласили понятых, хотели взламывать дверь, но соседи посоветовали съездить к матери Виктора на улицу Загородную. Может быть, сын обитает у нее?
Филимоненкова-старшая назвала другой адрес: Степная, сто пятьдесят шесть. Она пояснила, что там ее сын живет всю неделю и боится показываться у себя в квартире на улице Вознесенского. Филимоненкова взялась за голову и надсадно запричитала: «Он там или кого-то убил, или боится, что его убьют».
И вот обрюзгший от самогонки Виктор, обросший щетиной, сидит перед нами. Угрюмо кивает головой, слушая опознавшего его таксиста.
— Где девушка, которую ты привел к себе домой? — спросили его.
— Я сбежал от нее, она могла меня прикончить, требовала от меня еще денег, я ее не убивал… — еле ворочая языком, выдавливает Филимоненков.
— Бери ключи от квартиры и садись в машину…
Обыск в квартире подозреваемого в любом случае необходимо делать, надо искать следы преступления, вещи Веры.
Подъехали к его дому, открываем дверь, пропускаем Филимоненкова вперед. И вдруг слышим девичий злой голос:
— О, кого я вижу! Ты что же, болван, издеваешься надо мной? Кто тебе, идиот, позволил держать в неволе полноправного человека…
Увидев нас, она осеклась на полуслове.
Перед нами, в чужом халате, непричесанная, дерзкая с виду, стояла Вероника. Она сразу поняла, кто мы, и пояснила, указывая на «кавалера»:
— Да он же простофиля, мерзость, оставил меня без куска хлеба, корки собираю в ящиках стола… Хочу к маме, домой.
Мы без всяких комментариев поняли, что шутку со своими вещами, обнаруженными у реки, придумала сама Вера. Решила от тоски сыграть роль утопленницы. Захотелось попугать коллектив техникума, где она погрязла в двойках, мать, чтобы та не терзала ее вопросами о чести и достоинстве девушки.
Потом она мне потрясающе откровенно скажет: «Жаль, что по правде не утопилась, если не выкарабкаюсь из трясины, то у меня впереди одно: дорога в омут в самом деле».
А сейчас я смотрел на нее и думал вот о чем. Однажды оступившись, человек не обязательно становится преступником на всю жизнь. Но однажды сказанная ложь неминуемо порождает другую. Со лжи Вероника и начинала. Она обманывала мать, преподавателей, подруг, изворачивалась, путалась, не задумываясь над тем, какой ущерб приносила капля за каплей самой себе и своим близким.
В данном случае вроде бы все обошлось благополучно: девушка жива, позади все треволнения, связанные с ее поиском, нет даже досады на затраченные силы и время. Но для того, чтобы вернуть ее к настоящей жизни, потребуются немалые усилия врачей, которые по просьбе Вероники начнут с запозданием ее лечить, чтобы вырвать из трясины наркомании, Услан и ему подобные — вот кто опасен для тех, кто с ними встретится.
1982—1984
Работники милиции, конечно, не в одиночку ведут борьбу с преступностью. И все-таки очень часто на долю стража порядка выпадает один на один вступать в схватку со своим злейшим противником, с врагом норм социального общежития.
Так было и на этот раз.
…Люк на чердаке был плотно закрыт. Игорь поднялся по лестнице, головой приоткрыл крышку люка. С чердака пахнуло слежавшимся сеном. Игорь включил фонарик, но разглядеть что-либо было трудно, и он его погасил. Тогда он ползком перелез через выступ и, спрятавшись за венец сруба, ждал, пока глаза не привыкнут к темноте. Фонарик младший лейтенант боялся зажигать — освещенный, он являлся великолепной мишенью для преступника.
Вдруг, в левом углу зашуршало сено. И снова тишина. Гнетущая. Напряженная.
«У преступника наган. И достаточно патронов. Стреляет он метко», — невольно вспомнил Игорь. Сжав в правой руке револьвер, младший лейтенант направил все-таки луч фонаря в ту сторону, откуда донесся шорох. И тут же грянул выстрел. Пуля взрыхлила опилки у его ног. Игорь ничком упал на стоявший рядом молочный бидон и, услышав шаги поднимающегося по лестнице сержанта Алексеева, крикнул:
— Борис, не заходи, выстрелит! Я сам.
Я сам! Медленно текли минуты, налитые свинцовой тяжестью. Игорю как-то не верилось, что вот наступил день его первого боевого крещения. Боевого в самом прямом смысле этого слова. Четыре года назад, демобилизовавшись из армии, комсомолец Игорь Усов меньше всего помышлял о работе в органах милиции. Вернувшись в родной городок, хотел устроиться на работу по старой гражданской специальности шофером. Но вызвал его секретарь райкома комсомола, окинул взглядом по-военному стройную фигуру, внимательно посмотрел на значок «Отличник Советской Армии», привинченный к гимнастерке, а потом крепко, по-мужски пожав ему руку, сказал:
— Ну вот, Игорь, поздравляю с возвращением. Только о спокойной жизни не помышляй, — и увидев недоуменный взгляд комсомольца, пояснил:
— Мы решили тебя по комсомольской путевке в органы милиции направить. Подумай, солдат, крепко подумай.
Дома отец, оперуполномоченный уголовного розыска, коротко сказал:
— Иди, Игорь, работа нужная. Сменишь меня.
…— Держись, Усов, мы окружили дом. Преступник не должен уйти! — крикнул товарищ по операции капитан Виктор Рогин, возглавлявший в эту тревожную ночь опергруппу.
В ответ грянул еще один выстрел. Ударившись о бидон, пуля рикошетом отлетела в сторону.
— Игорь, жив?
— Жив, товарищ капитан. Только сюда не поднимайтесь.
Снова выстрел. И тут Усов решил пойти на хитрость. Вскрикнув, он ударился головой о бидон. Его маневр удался. Преступник, решив, что он наконец-таки сразил работника милиции, зашевелился. Игорь выжидал.
— Ну что, шкура милицейская, жив еще?
Игорь молчал. Он знал: единственное, что может заставить преступника вылезти из укрытия, — это уверенность в том, что враг, то есть он, Игорь Усов, младший лейтенант милиции, мертв.
…Младший лейтенант. Он был сначала постовым, потом участковым инспектором. Нелегко давались ему навыки работы в милиции. Вначале бывшему солдату все казалось простым: совершилось преступление, задержал преступника, передал дело следователю. Но на поверку выходило иначе.
Был у него за годы службы случай. Задержал четверых за хулиганство. Избили они зверски парня. И вот хулиганы сидят перед ним, участковым инспектором. А в коридоре плачут сердобольные мамаши. У одного задержанного отец при смерти, второй на руках повестку в армию держит, третий поступает в университет, четвертый и без того судьбой обижен — трудноизлечимой болезнью страдает. И вызвали у Усова они больше сострадания, чем выздоровевший потерпевший. Казалось ему, что парни прочувствовали, раскаялись. Одним словом, пожалел их младший лейтенант, оставил на свободе. Прошла неделя, вторая, испуг у преступников прошел, и они весьма недвусмысленно начали намекать потерпевшему о дальнейшей расправе.
На первый раз Усову был объявлен строгий выговор.
В тот день Игорь и написал письмо своему другу по армии Николаю Немчанинову:
«Дружище, давно не отвечал на твое письмо. Ругай меня. Был все это время на распутье. Честно говоря, казалось, что милицейское дело не по мне. Но сейчас, после строгача, все сомнения позади. Представляешь, моя первая крупная ошибка не охладила мой пыл к работе. Как раз наоборот. Я понял, что кто-то должен делать эту тяжелую, но необходимую для общества работу — бороться с хулиганами, ворами, одним словом, со всей нечистью, мешающей нам жить. На днях у нас были стрельбы. Как и когда-то в части, стрелял я нормально. Все десять выстрелов «в яблочко». Видишь, не потерял, так сказать, «квалификацию».
Он вспомнил отца, работника уголовного розыска.
В послужном списке его, Усова-старшего, наберется очень много записей, расшифруй которые — и получится увесистый томик детективных рассказов. Игорь стремился во всем походить на отца. Как-то довелось парню читать на отца характеристику:
«За поимку особо опасного рецидивиста награжден медалью «За отличную службу по охране общественного порядка…»
А было все так просто, что и «рассказывать нечего», со слов отца — Семена Михайловича Усова. Несколько фраз, а за ними…
Выполняя задание, отец оказался на маленькой железнодорожной станции. Подошел поезд. И тут из вагона выскочил юркий парень лет 20-ти. В руке он держал чемодан.
Люди из вагона закричали: «Держите… чемодан»… Какой-то гражданин попытался задержать вора, но получил от преступника удар в живот. Еще минута, и вор прыгнул в кабину чужой автомашины, завел ее, вырулил на большак.
Отец попросил у проезжего мотоцикл и рванулся в погоню. Через 3—4 километра стал нагонять. Сигналами и криками давал понять, чтобы преступник остановился. Тот высунул налитое злостью фиолетовое лицо из кабины. Машина продолжала набирать скорость. И вдруг — ухабистый участок дороги. Автомобиль запрыгал на большаке, сбавилась скорость, Усов-старший смог обогнать машину и развернуть свой мотоцикл поперек дороги, подвергая себя смертельной опасности.
— Уходи, — выкатил от ярости глаза преступник Костырев и поехал на мотоцикл.
Усов-старший получил тогда небольшие ушибы. Оперуполномоченный уголовного розыска доказал, что нервы у него крепче, чем у отщепенца.
Таким хотел быть и его сын.
…Да, стрелял Усов-младший отлично. И здесь, на чердаке, сжимая в ладони теплую рукоятку револьвера, Игорь ждал, когда преступник выйдет из укрытия. Он знал о нем все. Знал, что несколько часов назад Иван Алков (работник одного из заводов) совершил два убийства. И лежа за бидоном, внимательно вслушиваясь в тишину, Игорь вновь и вновь вспоминал, как началась эта ночь.
Как всегда вечером он ждал с работы жену: Лена работала во вторую смену. Поиграл с сынишкой, уложил его спать, засел за книги (готовился к поступлению в высшую школу МВД страны). Часов в одиннадцать кто-то сильно постучал в дверь. На пороге стоял сержант Алексеев. Из-за его спины выглядывал шофер отдела Гавриков. Вошел капитан Рогин.
— ЧП, Игорь. Убийца, по оперативным данным, в деревне Репьево. Не забудь оружие.
О том, что случилось, Усов узнал уже в машине. Из города к Зинаиде Ращенко приехал дружок Иван Алков. Он затеял с ней бурное объяснение прямо у калитки. Проходившие мимо двое парней пристыдили подвыпившего «кавалера». Не долго думая, Алков выхватил из-за пояса наган и выстрелил в одного из этих ребят. Промазал. Парни выбили из рук преступника оружие, он выхватил из кармана второй наган и уложил наповал обоих. Третьим выстрелом он тяжело ранил Зинаиду. Работникам милиции удалось выяснить, что в деревне Репьево живет у него еще одна «приятельница» — Екатерина Чарова. Не исключено, что убийца направился к ней.
…В дом к Чаровой вошли несколько членов опергруппы. Осмотрели дом, обратили внимание на стоящие под столом пустые бутылки из-под водки. Хотя Екатерина на вопрос, был ли у нее Алков, твердила: «Нет, не был», решили осмотреть чердак. Первым вызвался пойти Усов.
Некоторые считали рискованным Усова-старшего: в него стреляют, на него наезжают колесами, а он не трусит, идет напролом. Но Игорь понимал, что кроме риска, отец обладает мастерством и мужеством, он всегда чувствовал, что сильнее преступника морально, ловчее.
Твердость руки, верность глаза, отвага сердца пришли к отцу впервые там, на войне, солдатом которой он был.
Война… Она осталась в памяти Усова-старшего до мельчайшей подробности. Вот он, как мог, рассказывает сыну о гибели комбата. Семен Усов тогда стоял на коленях у его изголовья и, не стесняясь, плакал. Ему шел всего девятнадцатый год.
…Накануне комбат вызвал к себе рядового Усова и хриплым от вечной простуды голосом спросил:
— Попробуешь?
— Да.
— Будь осторожен. Трое не вернулись. Но «язык» вот как нужен, — комбат провел ладонью по горлу.
С трех сторон стиснутая батальоном высота оставалась неприступной. Две атаки отбиты фашистами. Откуда они питались силами?
Темным вечером Усов пошел на задание. Апрельский ветер то гнал в спину, то бросал в лицо пригоршни сухой листвы. В темноте Усов подполз вплотную к оградительному рву. Дальше — колючее заграждение. На высоте тихо. Долго всматривался вдаль Усов, пока не заметил фашиста. Часовой что-то устанавливал во рву. Семен дождался момента и прыгнул на гитлеровца. Завязалась схватка. Но она была недолгая. Вскоре доставленный в штаб батальона фашист чертил схему защиты «крепости», самые уязвимые ее места. Батальон взял высоту…
Фронтовые рассказы отца легко запомнились Игорю.
Один за другим на чердаке раздавались выстрелы. Только уже на крик капитана Рогина: «Жив, Игорь?» — не было ответа. Но комсомолец Усов был жив. Он выжидал. По деревне проехала машина, освещая дорогу. Свет фар на мгновение заглянул через щели крыши на чердак. У Игоря мелькнула мысль: «Лена едет с работы (рабочих комбината развозили по домам по этой дороге)». И тут же Усов, поднявшись во весь рост, выстрелил по черной, ползущей к слуховому окну фигуре.
Да, он отлично стрелял, младший лейтенант Игорь Усов.
Оперативная группа вышла из дома Чаровой.
— Вы уж простите, товарищ капитан, не смог взять живым.
В ответ Рогин крепко обнял Игоря и по-русски три раза поцеловал.
Но больше всего удивился Игорь, когда посмотрел на часы. Было два часа ночи. Оказывается, схватка заняла всего 40 минут. А ему казалось там, на чердаке, что прошло несколько часов.
— Молодец, поздравляю с успешным завершением операции, — сказал и отец.
1983—1984
Валентина долго стояла в скверике, напротив универмага. Все эти дни, пока она находилась в городе, знакомом по детству и юности, ее вниманием и сознанием владела одна единственная, но безумная мысль.
От затянувшегося волнения, тревожного и счастливого предчувствия сердце молодой женщины больно сжималось, а рассудок туманился, как запотевшее стекло. Она почти осязаемо ощутила в своих руках заветного похищенного ребенка. Именно сейчас, вот-вот все свершится.
Голуби, подпрыгивая, что-то клевали. Это отвлекало Валентину. И досаждало. Взмахом руки женщина попыталась их отогнать. Но они, взлетев, тотчас опустились на прежнее место.
Последние ночи, после того как Валентина беспрекословно решила именно в этом городе украсть новорожденного карапуза, преступница почти не смыкала глаз. Сон, казалось, навсегда покинул ее.
От головокружительной слабости, усталости земля скверика, где она топталась, зорко всматриваясь в выбранную точку, качалась как палуба. С каждой минутой Валентина все больше томилась. Курлычущие птицы наводили на нее скуку. Появилась бродячая кошка. Она тоже отвлекла ее сосредоточенное внимание.
Ждать и выслеживать — тошней труда не сыщешь.
Она вся покрылась испариной, намок в руках носовой платок. Корешки ее черных волос, перехваченных пластмассовым ободком, воспаленно горели. Как ненормальная, Валентина мысленно твердила, не отрывая взгляда от синей коляски, что стояла у двери «Детского мира»: «Малыш будет мой. Никто не узнает. Я его воспитаю, как никто. Родная мать ему того не даст, что — я». Всеми фибрами души она уже прониклась любовью и нежностью к малютке, которого настоящая мама плавно покачивала взад-вперед. У Валентины затекли ноги, а ребенка не оставляли одного. Его усыпляли. Он, видимо, засыпал. Вот-вот и мать уйдет в магазин. Валентине бы хватило одной минуты, только одной минуты, на которую без присмотра оставили бы коляску.
Юная роженица не торопилась расставаться с сынишкой. Она блаженно и горделиво представляла единое целое с ним. Синий цвет коляски свидетельствовал, что в ней нашел себе приют мальчишка. То, что надо Валентине. Малыш пока был под защитой молоденькой мамы.
Валентина обязана ее, неопытную, незоркую, счастливую, перехитрить. Воровка ненавидела скороспелых рожениц. Валентина заметила, как они упивались расцветающим и выстраданным материнством.
Стоя на часах, она с неусыпной бдительностью продолжала наблюдать и ждать от соперницы оплошности. Валентина тысячу раз внушала себе: только настороженность и неослабное внимание гарантируют успех предприятия. Она, готовясь к краже ребенка, мысленно тренировалась, выверяла свои действия, чтобы не «наследить». Никаких доказательств для ее поиска не должно быть оставлено.
Воровка понимала, что идет на страшно серьезный поступок. Предосудительный, постыдный, уголовный. Все бралось в расчет. Одно дело быть воришкой шмуток или там еще чего мелкого, другое — ребенка. Тут не только пугало ужесточенное в несколько раз наказание — до семи лет лишения свободы — важно другое. Сам смысл кражи. Материальные ценности похищаются в корыстных и низменных целях, чтобы обогатиться, чужого ребенка умыкают для души. А на содержание и воспитание отпрыска придется всю жизнь транжириться. В такой ненормальной краже вроде бы даже нет логики. Неразумно, расточительно, без толку мотать средства неизвестно на кого. А если он вырастет неблагодарным подлецом? Это будет мощная расплата за нынешний неосмысленный порыв. Шутка ли представить, сколько на маленького негодяя придется истратить денег, пока вырастишь, ужас сколько, а в результате — горе и страдание.
Впрочем, тут все зависит от родителей. «Мы будем чуткими, любящими и у малыша не найдется повода насолить нам. Он оценит достойно старательных отца и мать. И тогда какая ему будет разница — настоящие у него родители или нет», — успокаивала себя Валентина.
Так что не без толку потратят они на чадо деньги. Сейчас нужно думать о собственной душе. Чем ее можно больше всего усладить? Разумеется, ребенком. Другое богатство у Валентины есть, но нет у нее детей. Малыш создаст в семье и блаженство, и уют. Пропадет у мужа меланхолия, угрюмость, вспыльчивость. Ребенок играет с душой взрослого, делает ее добрей, искренней, возвышенней. Он вдохновляет. Утешение к старости.
После таких рассуждений выходит, что в краже ребенка тоже есть и корысть, и низменные побуждения? Нетрудно сделать вывод, что вор похищает маленького несмышленого человечка для собственного удовольствия и удовлетворения своих сердечных, духовных потребностей. Лечит свое настроение, хотя и берет грех на совесть.
Этими раздирающими душу противоречиями уже давно переболела Валентина и пришла к единственному выводу: лучше согрешить и покаяться, чем ждать в будущем дикого одиночества. А образцовым отношением к похищенному живому существу можно очистить совесть, снять с души грех, оправдать преступление. Она не убивает цветок, а удобряет почву, чтобы он пышнее расцвел.
Валентина так яростно возгордилась своей ущербной логикой, что готова была без всяких объяснений отнять у сопливой мамаши ребенка и заявить на него претензии по праву старшинства. А ей уже стукнуло тридцать.
Валентина беспощадным хищником стояла уже минут сорок на своей немилосердной вахте. Как коршун она стерегла добычу. И, кажется, наступала долгожданная минута. Взятая на мушку роженица, наконец, перестала теребить коляску, оставила ее в покое, а сама стремительно направилась к двери магазина, но, похоже, малыш заплакал, и она вернулась.
Вот любвеобильный прохожий нагнулся над малышом и полюлюкал. Молоденькая мама ответила мужчине признательной улыбкой, поправила белую кофточку на полной груди, пригладила джинсовую юбку и занялась обычным делом: покачивать коляску и усыплять сына.
Оттяжка выполнения задуманного раздражала преступницу. Внутренний голос советовал Валентине: «Ничего не выйдет. Поищи другого». Но рефлексы были готовы схватить этого малыша. Она даже пренебрегала опасностью: своим топтанием на одном месте могла вызвать подозрение.
Роженица вторично оставила коляску в покое и сделала попытку скрыться в магазине. Валентина жадно ловила эти томительные мгновения, наконец, почувствовала в груди бурную радость. Едва белая кофточка скрылась за массивной коричневой дверью универмага, как воровка, не обращая внимания на красный глазок светофора, у которого остановилась вереница автомобилей, огибая их, рванулась вперед, нагнув, как азартный и яростный футболист, голову.
Увы, вновь мелькнула полненькая молодая женщина — опасная соперница. Обладательница белой кофточки и джинсовой юбки окинула взором малыша, убедилась, что он не плачет и…
Но Валентина больше ничего не видела. С молниеносной реакцией, в отчаянном испуге она ретировалась на прежнее место. В который раз пришла мысль о дурном предвестии. Нельзя возвращаться, когда идешь на дело. Приметы очень часто сбываются. В таких случаях в пору отказываться от задуманного предприятия.
Валентину стал бить озноб. Ощущение холода усиливалось оттого, что вечернее солнце слабо грело, часто скрывалось за тучи. Все тело воровки быстро и нервно дрожало.
Стараясь успокоиться, Валентина прижала к ногам матерчатую сумку, набитую пеленками и бутылочками с пищей для малыша. Если все выйдет удачно, лжематери придется ехать больше суток в поезде с ребенком…
Глубоко разочарованная неудачной попыткой, Валентина болезненно-обреченно сгорбилась: не заметили ли ее странное поведение прохожие? Но люди шли мимо, не обращая особого внимания на посторонних, ничему не удивляясь, никого не выделяя. Все были поглощены своими заботами. И одинокая фигура, без перемен маячившая у синей скамейки сквера, никого не волновала.
Приехав сюда, в город своей юности, Валентина остановилась у подруги Раисы. Обе когда-то учились в одном классе, бегали к ребятам на свидания и к врачам — на аборты. С удовольствием жили для себя. Вольность для женщин не бывает без беременностей. Есть исключения, но в их число не вошли школьные подружки. Аборты — тончайшие мостики между сладкой нежностью и горьким страданием, подорвали молодое здоровье обеих. Необдуманно «играя», они навсегда лишили себя счастья материнства.
Раиса в двадцать два года вышла замуж. Супруг развелся с ней, едва узнал, что жена не может иметь детей. Второй муж тоже жаждал стать отцом. Бездетная семья его не устраивала и он покинул Раису. При третьем замужестве она твердо решила обзавестись чужим ребенком, взяв его из детдома. Выстояла длинную очередь. Этого же она советовала подруге Вале. Но та боялась отрицательных наследственных качеств, не желала тратить время на сбор справок, дающих право на материнство, на ожидание. Она решила пойти другим путем… Более благополучным, как ей казалось.
Настал день, когда Валентина сообщила мужу, что у них появится собственный ребенок. С этого радостного дня многое изменилось в жизни супругов.
Валентина искусно имитировала беременность все двести восемьдесят дней. Муж, человек от природы незлобивый, отходчивый, особенно стал внимательным к ней. Часто говорил ей в уютной двухкомнатной квартире:
— У нас все есть для воспитания ребенка. Главное, чтобы он родился здоровым. Он скрасит нашу однообразную жизнь и не даст развиться в нас эгоизму. Я достану тебе все необходимые продукты, чтобы малыш в твоем животике не голодал.
На столе не переводились фрукты, вкусные мясо, рыба, орехи.
Мучила ли Валентину совесть? Трудно сказать. Она свыклась со своим положением беременной женщины и знала, что «родит». Сколько их, беспечных мамаш, оставляют новорожденных без присмотра на улицах! Нужно иметь лишь сноровку — и малыш в твоих руках. Кое в чем должна помочь верная подруга Раиса. Все годы она переписывалась с ней.
Валентине нравилась забота окружающих о ее самочувствии — «от состояния настроения матери зависит насколько крепким появится малыш». Время от времени Валентина сообщала, что посещала женскую консультацию. Она бросила курить, заглядывать в рюмку с крепким напитком, к чему заимела пристрастие.
Валентина стала закатывать дома истерики. С чем они были связаны, муж никак не мог понять, успокаивал ее ради малыша. Все для него.
Мужу объясняли по секрету верные люди, что беременные женщины становятся капризными, упрямыми, требуют особых для себя условий. И он добросовестно вырабатывал у себя умение тонко обращаться с женой, стал уступать, не замечать задиристого тона. Тем более, понимал, что жена собралась одарить его счастьем отцовства.
Когда появилось у нее вздорное желание рожать в другом городе, за тысячи километров от дома, он, в основном, согласился с ее прихотью. Лишь однажды пылко произнес, что надуманная эта затея, «какой-то абсурд».
Валентина решила отбить охоту мужу делать ей замечания и устроила припадок истерии: рыдала, упрекала супруга в бессердечности, требовала извинений. У нее хранился весомый аргумент в пользу поездки: подруга Рая — молодая мать и она ей в первые дни поможет.
Сама Валентина думала о другом. Для нее в силу ее вранья так сложились обстоятельства, что она стала заложницей фиктивной беременности. Теперь уже противоестественно не умыкнуть ребенка на отшибе, подальше от своего городишка.
Муж стерпел несуразный поступок Валентины, собрал и проводил ее в дальнюю дорогу, хотел попутешествовать с ней сам, но жена категорически запретила.
И вот она несколько дней живет в городе, облюбованном для кражи. Ей во что бы то ни стало надо привезти домой малыша, скорее всего вот того, лежавшего в синей коляске у входа в «Детский мир». Валентина переместилась поближе к «объекту». Она находилась у цели. И когда снова увидела, что около четырехколесного детского экипажа нет молодой мамы в ярко-белой кофточке, она, убрав голову в плечи, рванулась к нему.
Наклонившись над коляской, Валентина в суматохе никак не могла справиться с тысячу раз осмысленными действиями. Бесполезно она подсовывала руку под теплое и мягкое тельце карапуза, сладко дремавшего в своей «комнатке». Мешали какие-то одеяла. Ей хотелось мгновенно вырвать сверток из синей оболочки коляски, а он не поддавался. Она лишь с яростью критиковала себя за то, что недостаточно тренировалась. Из-за отсутствия сноровки Валентина ощутила тело малыша неподатливым и каким-то вязким.
Более того, от внезапного резкого толчка чуткий ребенок проснулся и заблестел умными осмысленными карими глазками. Он понял ясно: кто-то не умеет мягко, учтиво, как мама, обращаться с ним. Вот-вот и могли испортиться его отношения с этой старой, некрасивой, холодной женщиной. Он все соображал: заплакать ему или подождать. Тетя ему не нравилась. Она носила блеклую одежду, а у мамы на груди белой кофточки сияла, как солнце, брошь. Мама имеет чудесные белокурые волосы, огромные карие глаза, тепло улыбается и очень приятным голосом смеется.
У Светланы тоже были до появления ребенка проблемы. Дружеское расположение между нею и одноклассником переросли в любовь. И родители в панике узнали, что Светлана собирается стать матерью. В страхе и малодушной стыдливости они созвали большой семейный совет. Успокоившись, решили, что если Светлана сделает операцию, то обеднит свою судьбу. Ранний брак несовершеннолетних зарегистрировали. Старших пугали последствия родов для очень молодой мамы и не напрасно. Роды наступили неожиданно и Светлана на личной автомашине свекра прибыла в больницу. Ребенок был почти мертв. Дежурная смена реанимационного отделения несколько часов не отходила от посиневшего малыша. Но вот, наконец, сердце будущего мужчины мало-помалу застучало, нормально забилось, дыхание восстановилось. Привели в сознание и Светлану, которая лишилась чувств от нелегкого своего состояния и от мысли впервые потерять сына. Кто мог предположить, что через несколько дней ей снова придется терять сына, не насовсем, но надолго. Сына — с новым перстом судьбы.
С первых дней малышка испытал невзгоды. Но благоразумие и выдержка победили, плоду дали созреть, потом его спасли врачи, и вот ребенок лежит в коляске. С больничных будней малыш привык к поддаваниям, хотя и в лечебных целях, но эта новая тетя ему категорически была неприятна. Лицо ребенка налилось кровью, он недовольно заворочался, закряхтел. Тут-то и подсунула под него руку Валентина, когда он еще не успел пронзительно запищать.
Дважды Валентина оглянулась, прижав к плечу головку похищенного ребенка. Погони не было. Троллейбус стоял на месте, впуская пассажиров. Выждав, когда водитель для нее с малышом откроет переднюю дверь, воровка нырнула в салон. Сердце вырывалось из груди, билось резкими толчками, отнимались ноги.
Когда обратился к ней ревизор и попросил предъявить билетик, она от страха не могла вымолвить ни слова. Колотились зубы, будто в холодной лихорадке. Ревизор с опаской отошел в сторону.
Электричка тоже, как по заказу, стояла «на парах», готовая к отбытию. Вбегали в вагоны последние запоздавшие пассажиры. Валентина вскочила с ними. Ей уступили место. Она неловко и грузно плюхнулась на скамейку и стала думать только о ребенке: когда кормить, пеленать, как не простудить.
А настоящая мать ребенка теряла рассудок. Еще в магазине, охваченная смутным беспокойством, она решила выйти и посмотреть малыша. Но его не оказалось. Глаза ее моментально стали безумны. Такое было состояние, словно ее выбросили в море и она тонет. Ее волной окатило сумасшедшее подозрение: ребенок похищен. Но оставалась маленькая надежда: а вдруг это шутка ее родителей или родителей мужа.
Пока она их обзвонила — ушло время. Милиция начала поиск, а воровка выходила из электрички в Москве. Переезд с вокзала на вокзал, и Валентина оказалась в поезде, который вез ее домой. Билет был заранее куплен.
А Светлана с родственниками ошалело бегала по городу и отчаянно выпытывала у прохожих, не видел ли кто женщину с чужим ребенком? Теперь уже опасались за молодую маму. Она лишалась здравого смысла. Ее поступки выглядели безумными: она все время шарила руками в коляске, словно искала не ребенка, а его погремушку.
«Ну вот мы и дома, — со вздохом облегчения вымолвила Валентина, — отмучились. Надо будет его быстренько зарегистрировать. Справка из роддома есть. Назовем его Максимом».
Муж от счастья готов был Валентину с малышом подхватить на руки. Радости не было границ. Супруг любил возиться с малышом и пытался докопаться, на кого он похож. Ни мать, ни отца он не напоминал. Особенно отца. Изредка, потом все чаще мужа терзала ревность. Он даже стал следить, подсматривать, не встречается ли Валентина с настоящим родителем ребенка. Муж стыдился своего шпионства и мучился. Но годам к десяти он понял всю постыдность своих подозрений. Валентина честно выполняла супружеские обязанности. Да и Максим вроде бы приобретал черты и матери и отца. В какой-то части.
Чем дальше уходил в прошлое тот день, когда Валентина выкрала Максима из коляски у настоящей мамы, тем все задумчивее она всматривалась в меняющийся облик «сына».
Супруги радовались тому, что их доброта, щедрость, забота находят теплый отклик в сердце Максима. Взрослые люди берегли его как зеницу ока. Видели, что Максим мыслит пока сердцем, а, значит, больше у них было возможности искать в нем для себя нравственную благодарность, опору. Чувствовали, что развитый в семье мещанский уклад жизни еще более способствует их сближению с неродным сыном.
Но не станет ли он чуть позже копаться в родословной, осознанно искать истоки своей генеалогии? А мальчишка имел впечатлительную натуру. Часто и на работе, и дома, вдруг, сожмет сердце тоска и она поймает себя на мысли, что сковывают ее душу смятение и паника перед потерей своего «чада». И тогда безумно душили слезы.
Она боялась, что когда-нибудь нечаянно прорвется долго сдерживаемая правда о Максиме. И выдаст она сокровенную тайну, ту, что прикрыта самым толстым слоем вранья. Спохватившись от дурной мысли, она бурно начинала себя упрекать в малодушии.
Увы, предчувствия не обманули Валентину. Постоянное ощущение того, что она когда-нибудь потеряет сына, оказались не напрасными. Неясным чувствам тревоги, оказывается, стоило верить. Впрочем, пока что все это были нервы…
Все эти годы родители вели поиск похищенного ребенка, а Раиса, однажды потеряв бдительность, проболталась о делах Валентины своей задушевной подруге, та — другой, другая — третьей. И все — по чрезвычайному секрету.
И вот сотрудники уголовного розыска постучали в дверь двухкомнатной, прекрасно обставленной квартиры. Максим один был дома. Он позвонил маме в мебельный магазин, где та работала…
Валентину привезли с ребенком в тот город, в котором родился Максим. Светлана подняла душераздирающий крик, обхватила сына и стала обжигающе, резко, неприличными словами обзывать воровку. Потупился, опешил, растерялся Максим. Никак не мог сообразить, что происходит. Валентина твердила свое — это мой сын. А похож он был явно на Светлану… белокурые волосы, прямой греческий нос, мягкий взгляд карих глаз, овал лица.
Суд проходил при большом скоплении публики. Три дня решался вопрос, с кем оставить мальчика. У Светланы за эти годы родилось еще двое детей. Валентина бросалась перед ней на колени: «Оставь его мне, на твоей совести будет моя смерть. Давай поделимся, ему у меня лучше. Спроси сама». Мальчишка держался, похоже, ближе к Валентине.
Утро, когда они все шли на заключительное заседание суда, просыпалось ясным, солнечным, чудесным. Природа ликовала. В бледно-розовом свете утренних лучей рождался новый день… С кем же захочет остаться ребенок?
Оставались минуты до судебного разбирательства.
Обессиленный мальчик представлялся подбитой птицей среди взрослых людей, переполненных нервной энергией, одержимых негодованием. Ребенка перетягивали, словно канат. Нескладно и тяжело.
Для парнишки кончалось счастливое детство. Там, в другом городе, остались привычные школа, книги, одежда, инструменты, велосипеды, даже «Москвич». Но какой закон ради них оправдает воровку, совершит попрание истинных прав матери, которая не отрекалась от сына, а выражает единое целое с ним, хоть и менее удачливое материально?
Детская интуиция беспомощна. Как поступить? Не разочаруется ли Максим бедностью и многодетностью новой обретенной неожиданно семьи?
Однако долговечен ли будет, допустим, его покой теперь у Валентины, если он узнал, что верные родители другие, а эти — вероломные? Не вспыхнет ли тотчас в пробудившемся разуме и сердце парня трагедия обманутого доверия?
Народному суду предстояло все взвесить, решить. Заинтересованные в исходе дела участники процесса ждали приговора с невыразимой тревогой.
Максим проснулся в полной тревоге. Еще вчера, укладываясь спать в теплую постель, нагретую через окно лучами заходящего солнца, у него появилось желание утром вообще не просыпаться. Давил подсознательный страх.
Нервозность и задерганность, которые он испытал в последние дни, перерастали в манию преследования. Сосредоточив сознание на этой грустной идее, ему хотелось сбежать от взрослых на край света. А когда Максим уснул в новой обстановке, его охватили мучительные кошмары: кто-то душил, давил, убивал.
Сейчас, проснувшись, мальчику требовалось успокоиться. Уловив стрекот пишущей машинки, исходивший из кухни, Максим сообразил, что это работает «на дому» его новая мама — Света.
Его слепо обожали. А что ждет здесь? Максим сволок с лица одеяло. Осмотрел комнату в утреннем свете. На соседней кроватке сладко похрапывал десятилетний новоявленный братишка Денис. Младшую годовалую Верочку, похоже, уже отвезли в ясли.
Его обязанностью, конечно, станет барахтаться с сестренкой. И надо готовиться к новой школе. Всколыхнулись притупленная боль и острота потери прежнего ребячьего уклада. Сознанием понимал, что надо жить с настоящими родителями, а незрячее сердце надсадно тянулось к былому, к друзьям, к собственной ухоженной, отдельной комнатке, к атрибутам состоятельного мальчишеского быта с мечтательной карьерой и надежной фортуной…
Лейтенант милиции Петров последним торопливо вошел в кабинет начальника отдела транспортной милиции. Лицо молоденького оперативного уполномоченного уголовного розыска еще сохраняло ту улыбку, с которой он только что выслушал каламбур своего напарника по служебной комнате большого острослова капитана Бушуева.
Полковник милиции Сомов строго обвел собравшихся взглядом из-под мохнатых бровей, и лицо Жени Петрова стало подчеркнуто серьезным.
— Приступим к делу, — пробасил Георгий Митрофанович, — кому предоставим слово по сообщению об убийстве?
— Разрешите мне, — встал следователь Шаров, поправляя гражданский костюм. — Осмотр места происшествия произведен, считаю, тщательно. Он показал, что первые удары потерпевшему нанесены по голове металлическим прутом в районе сотого километра, у третьего пикета.
В бессознательном состоянии, в горячке, тяжелораненый молодой человек прополз метров двести, спустился с насыпи и оказался у домика дорожного мастера. Но постучать не смог: не дополз до двери. Стальной прут мы нашли в лесопосадке. К нему прилипла варежка, измазанная креозотом. Рукавичка, видно, соскочила с руки убийцы.
— Осенью в варежках! Личность потерпевшего установлена? — обратился полковник к начальнику уголовного розыска Николаю Васильевичу Спиридонову.
— Так точно. Виктор Варгалов, двадцати трех лет. Живет в селе Яшково, в двух километрах от железнодорожной будки. Работник совхоза. Как сказала его мать, — вечером ушел искать корову и не вернулся.
— Подумаем о причине убийства. Месть, грабеж или еще что? — вслух размышляя, Сомов тяжело обвел всех выразительным взглядом. Он приглашал принять участие в разгадке мотивов преступления.
— Много неясного. Если исходить опять-таки из показаний его матери, то при Викторе были часы «Полет» и двенадцать рублей. Деньги он получил от учительницы Ганичевой за продажу килограмма сливочного масла. Ганичева это подтвердила. Истратить деньги Виктор не мог. Было поздно. От нее он и ушел искать скотину. Ни часов, ни денег у погибшего не оказалось. — Начальник уголовного розыска перелистывал протоколы допросов. Потом спохватился. — Да, вот еще что.
— Ну-ну, — Сомов внимательно слушал.
— В носке убитого мы нашли валюту, доллары.
— Час от часу не легче. Это уже по части ОБХСС… Новая загадка, для очередной версии, десятой.
— Их тут можно и больше составить, — в тон начальнику отдела проговорил Спиридонов.
— Так, а что это за масло, — снова поинтересовался Сомов, — откуда оно?
— Потерпевший держал двух коров. Молочные продукты продавал, причем втридорога. Покупательницей масла всегда была Ганичева.
— Что выяснили о характере Варгалова? — Сомов помял в руке сигарету, но, вспомнив строгие указания врачей, а еще пуще — запреты жены, раскрошил ее пальцами и выбросил в пепельницу.
— Вообще-то, убитый многими характеризуется, как скрытный, прижимистый, никогда ни с кем в деревне не ссорился. Врагов не имел. Увлекался накопительством. Но пришлось слышать и другое мнение о нем односельчан. Варгалов, мол, был рачительный хозяин, не жадный. Всегда мог выручить соседа и деньгами, и участием в физическом труде. Берег каждую копейку, потому что были планы и жениться, и автомашину заиметь. Не курил, не пил. Сельхозтехникум заочно кончил. С умом был парень. Заботился о матери. Та в нем души не чаяла. У нее еще есть два сына и дочь, но те живут отдельно, своими семьями. Виктор у нее младший.
— А кем он трудился в совхозе?
— Помощником главного бухгалтера. По образованию — экономист.
— Сколько лет его матери?
— Без малого семьдесят. Имеет орден за примерную работу на ферме. Давно на пенсии, но часто подменяла заболевших доярок. Виктор был полновластным хозяином в доме.
— А дом-то большой?
— Из двух комнат, изолированных друг от друга, и кухни. Старуха рассказывала, что в молодую жизнь сына не вмешивалась. Его желание жениться на библиотекарше Зинаиде Часовниковой одобряла.
— Значит, появляется еще одно действующее лицо?
— Точно. Замешивается женщина.
— И большая любовь?
— Похоже.
— А если подробнее?
— По этой части допрошены многие в селе. Картина вырисовывается такая. Начали встречаться молодые с полгода назад. Зинаида частенько приходила к жениху в гости. Окончила три года назад культпросветучилище. Получила направление в Яшково, поселилась в хатке одинокой старушки, уборщицы сельского Совета, Марии Филипповны Морозовой. Она допрошена. Говорила, что последнее время Виктор дневал и ночевал у Зинаиды. Это естественно. Влюбленные вот-вот собирались зарегистрировать брак. Якобы, откладывали до ноябрьских праздников. Мария Филипповна отозвалась о Зинаиде вполне тепло и положительно. Но намекнула, что у Зинаиды женихи водились до Виктора. За одного даже чуть не вышла замуж. По возрасту Часовникова ровесница Варганову.
— Ну, а теперь — что с Зинаидой? Где она?
— Тут главная загвоздка. В тот день, перед гибелью Варгалова, она оформила себе отпуск и выехала, якобы в Сочи. К морю. Сделала это спешно и скрытно от Виктора. Хозяйку квартиры Морозову просила об ее отъезде никому не говорить.
— С чего бы это? — Сомов встал из-за стола и прошелся по кабинету. — Какие бы мы версии ни строили, без допроса Зинаиды не обойтись. Похоже, в ее отъезде что-то кроется.
Зазвонил телефон. Сомов поднял трубку и услышал голос своего коллеги из областного ОБХСС полковника Николаева. Оказывается, его подчиненные тоже уже побывали в Яшково на месте происшествия. Встревожила их обнаруженная у покойного валюта.
— Самое интересное вот что, — зарокотал бархатным сопрано начальник ОБХСС, — в доме, где квартировала Часовникова, найден загадочный импортный портфель. Хозяйка дома Морозова заявила, что впервые его видит. Портфель пришлось открыть. Он оказался набитым заграничными вещами. Там были трое вельветовых джинсов, разного цвета, десяток ковбоек, легкая куртка на молнии, кроссовки и парфюмерия. Все это явно готовилось к продаже. Так что, дело об убийстве Варгалова непростое. В Яшково, похоже, эти дни гулял фарцовщик. И как бы он ни приезжал к Зинаиде Часовниковой. Подозрения такие есть.
— Хозяйка ничего не скрывает?
— Она, похоже, действительно, портфель не видела. Зинаида могла остерегаться хозяйку и все делать тайно, — ответил полковник Николаев.
— Но ведь у Зинаиды был жених и очень приличный. Чего же ей не хватало?
— Зинаида, конечно, не могла приютить у себя первого встречного. Думаю, в село пожаловал ее настоящий «хозяин». Словом, если появится в вашем поле зрения Часовникова, дайте немедленно нам знать. И мы допросим беглянку.
Положив телефонную трубку, Сомов покрутил седой головой: неужели в Яшково залетела крупная птица? Но не мог же фарцовщик прикончить Варгалова? Ради чего? Впрочем… А если у Зинаиды был роман с кем-то, о чем не догадывался Виктор?.. Но ведь свадьба у нее с Варгаловым намечалась реально. И в то же время она была связана с фарцовщиками и помогала им сбывать «трофеи»? Могла ли беглянка втянуть в это дело Виктора? Отчего он впоследствии пострадал?
Вслух Сомов произнес:
— Видать, есть связь между найденной валютой у погибшего, обнаруженным портфелем импортных тряпок и исчезновением Зинаиды. В общем, запутанное дело, тут наскоком не возьмешь.
Сомов прокомментировал сотрудникам то, что услышал от начальника ОБХСС полковника Николаева, и подвел итоги:
— На помощь отдела ОБХСС мы можем рассчитывать… Нельзя исключать возможность убийства не только с целью мести или заурядного грабежа, но и по другим соображениям. Какие будут планы начала расследования?
— Разрешите мне, — смущаясь и робея, поднял руку розовощекий Женя Петров.
— Слушаем вас, Евгений Макарович, — Сомов любил всех называть по имени и отчеству и на «вы». Но молоденького оперуполномоченного это еще больше смутило.
Новая форма, тщательно отутюженная, ладно сидела на его высокой, стройной фигуре, а только что начищенные в хозяйственном уголке сапоги резко пахли ваксой.
К Петрову у Сомова была не только особая симпатия и отцовское внимание, но и строгость. Он приходился ровесником его сыну, Лешке, который часто до службы в армии заглядывал в кабинет к отцу. Сейчас Алексей выполнял интернациональный долг в Афганистане. Об этом знали все в отделе.
Петров вытянулся в струнку и произнес:
— Надо браться за варежку. Она принадлежит убийце и должна привести к нему. Это серьезная улика.
— Дельная мысль, — оживился Георгий Митрофанович. — Очень хорошо. Правильно.
Любуясь атлетической фигурой молодого лейтенанта, полковник вспомнил вчерашний разговор с секретарем отборочной комиссии подполковником Тумановским. Речь шла о поступившем заявлении от Петрова с просьбой принять его кандидатом в академию МВД: «Не рано ли? Не мешало бы проверить лейтенанта на каком-нибудь серьезном поручении». Сомов распорядился:
— Евгений Макарович, займитесь лично вы этой варежкой. Будем считать одной из версий, что она принадлежит убийце. Поиски владельца варежки начните с опроса жителей села Яшково, ближайших к нему деревень. Обязательно побеседуйте со сторожами ночной смены. В совхозе немало объектов с вечера охраняется. Разыщите нужных путейцев. Узнайте, кто в тот день из них проводил осмотр железнодорожного полотна. Словом, нужно на этот счет раздобыть побольше сведений. Попытайтесь расположить на откровенный разговор жителей сторожки, куда раненый приполз Варгалов. Может быть, он все-таки взывал о помощи, но ему побоялись открыть дверь? Жильцы могли смотреть в окно и что-то видеть. Для нас все важно. Конечно, будем отрабатывать и другие версии. Об этом побеспокоится Николай Васильевич Спиридонов. Одновременно нужно узнать, с кем в селе дружил Виктор, не было ли у него скрытых недругов, надо продолжать устанавливать адрес библиотекаря Часовниковой. Но и прочие по ходу дела.
— Есть данные, — заметил начальник уголовного розыска, — что Виктор своей невесте в последние дни подарил много золотых безделушек, таких, которых в наших магазинах не купишь: значит, приобретал или у спекулянтов, или покупал в «Березке».
— Опять валюта… Но где Варгалов мог доставать доллары? От такого щедрого жениха и вдруг укатила невеста! Сдается, валюта, невесть откуда попавшая к Виктору, и сгубила его, — подытожил Георгий Митрофанович.
На полустанке электричка, в которой вечером ехал Петров, сделала минутную остановку, предписанную расписанием. Евгений ловко спрыгнул с подножки вагона. Зашуршала под его ногами мелкая мазутная щебенка. А электропоезд уже понесся дальше, и вот уже мелькнул огоньками последний вагон и скрылся за поворотом, словно нырнул в лесную чащу.
Петров с детства любил грохот поездов на железной дороге, серьезных проводников пассажирских вагонов. Может быть, это и определило выбор профессии. После успешного окончания Могилевской средней специальной школы транспортной милиции он тоже стал железнодорожником — охранял порядок на стальной магистрали. Старался бдительно нести службу, обеспечивая сохранность грузов и безопасность пассажиров, которые мелькали в окнах вагонов: ехали отдыхать или трудиться. Итак, утром следующего дня Петров приступил к работе. Сотрудников милиции нередко называют математиками. Это, пожалуй, верно. Им приходится без арифмометра, в уме, решать задачи со многими неизвестными, доказывать сложные теоремы. В них есть икс, игрек и другие величины. К примеру, кто убийца, что толкнуло преступника на злодеяние, какие и где можно найти улики?..
Евгений решил сначала наведаться к матери погибшего. Хатка у Варгаловых скромная. Однако большой двор, со множеством сараев, а жилое помещение состояло из кухни да двух изолированных, чисто оклеенных обоями комнат, одну из которых занимал сам Виктор, вторую — его мать.
Старушка была дома. Она вытащила из-под фартука, одетого поверх фуфайки, платок и вытерла глаза.
— Знаю, что вас уже беспокоили. Извините, но требуется еще раз побеседовать. Да и вот эту рукавичку вам предъявить. Сами понимаете — такое дело в одночасье не решить. Раскрывают это преступление многие сотрудники милиции.
Долго беседовал с матерью потерпевшего Петров и вышел от нее убежденный, что после убийства преступник побывал в комнате Виктора. «Слышала шум, шаги, думала сын вернулся». Подтвердила мать, что сын собирал деньги на свадьбу и на машину, но где Виктор их хранил, она не знала. Требовалось установить: исчезли они или нет? Но решить эту задачу не представлялось пока возможным. Мать не знала ничего и о том, откуда у Виктора появилась валюта. Никаких незаконных сделок он с иностранцами и спекулянтами не совершал. В этом она была твердо уверена.
Распрощавшись с Варгаловой, Петров стал обходить дом за домом этого села. Он как бы между прочим, в беседе показывал людям рукавичку, изъятую с места происшествия, и спрашивал: «Не знаете чья?». Никто, как и мать Виктора, ее не опознал и о ней ничего не знал или не хотел говорить.
Ночевать лейтенант остался у директора школы. Среди ночи его разбудил стук в окно. Петров вышел на улицу. Там стояла Варгалова.
— Соколик, — обратилась она, а ведь я узнала, чья та варежка. — Кольки Голубенко…
— Не ошибаетесь?
— Зачем же? Напрасно не скажу. Дело ясное. Приходила ко мне полчаса назад соседская девушка Таня Степкина и все разъяснила. Ее подруга — Ольга — встречалась с Николаем Голубенко и сама ему связала, вышила и подарила.
Лейтенанта новость весьма взволновала.
— Спасибо, Дарья Матвеевна. Теперь идите домой. Остальным я сам займусь. А Голубенко этот сейчас где будет?
— Дома, небось, дрыхнет. Недавно вернулся: отсидел срок. Теперь скотникам на ферме помогает.
…Петрова даже залихорадило. Не дожидаясь утра, он позвонил на квартиру Сомову. Хотелось доложить начальнику важные сведения.
Георгий Митрофанович проснулся от того, что у изголовья, на столике заливисто трезвонил телефон. Не вставая с кровати, он дотянулся до телефонной трубки и услышал взбудораженный голос оперуполномоченного Петрова. Тот спрашивал, как ему теперь быть.
Сомов спросонок особенно густым басом ответил:
— Возьми двух депутатов сельсовета и поутру сделай обыск у этого Голубенко. И если найдешь улики — доставляй его в отдел. В любом случае Николая нужно тщательно допрашивать. Не только про варежку, но и про валюту, заграничные тряпки и так далее…
Голубенко с мутными глазами сидел на завалинке у своего дома.
— Привет, Николай, — непринужденно издали приветствовал Евгений парня и, беспечно посвистывая, стал подходить к Голубенко.
Николай, похоже, был после крепкого похмелья: лицо заплыло, волосы не причесаны, неприлично одетый. На незнакомца в чистеньком костюмчике он готов был плюнуть, но ограничился тем, что огрызнулся:
— Да пошел ты…
— Э, никуда я не пойду, — невозмутимо заметил лейтенант, — а вот ты почему угрюмый?
— Проваливай, любопытный.
— Ух, совсем дела плохи… Я из милиции, Коля!
Голубенко тряхнул кудлатой головой, весь встрепенулся и с интересом прочитал из рук лейтенанта его удостоверение. Потом в минорном тоне спросил:
— Чиво надо?
— Рукавичка твоя вот эта?
— Ну-у. — Не раздумывая, согласился Николай, потрогав ее.
К дому Голубенко подходили два депутата сельсовета.
— Придется сделать обыск, пойдем в хату.
— Шмон, стало быть, ну… шуруй.
Когда сотрудник милиции и понятые вошли в дом, то на столе увидели следы попойки. В комнате стоял спертый воздух, замешанный на крутом запахе самогонки. Под лавкой валялись пустые бутылки, половицы были устланы крошками хлеба, рассыпанной солью. Все это хрустело под ногами. Стол завалили объедки огурцов, селедки, лука, картошки.
В комнате можно было задохнуться.
На сундуке, без всякого камуфляжа, лежала, словно напоказ, рукавичка точно такая же, какую держал в руке Петров. Других улик в хате Голубенко Евгений не нашел.
— Согласен, что взятая у тебя с сундука варежка, парная вот к этой? — спросил Петров у Николая.
— Ну.
— Тогда собирайся, поедешь со мной в город.
Через час они были в отделе милиции.
— С кем вчера пьянствовал? — в присутствии Петрова допрашивал Голубенко следователь Шаров.
— А что?
— Отвечай на вопрос. Здесь с тобой не в бирюльки играют. Убит человек. Ты знал Виктора Варгалова?
— Ну! — опять «нукнул» Голубенко.
Участковый инспектор Фролов дал такую характеристику Николаю Голубенко:
— Своровать может. В этом деле он мастак. И брат его такой же — до сих пор сидит, а этот с полгода как освободился. Оба «срок» получали. Вдвоем таскали из совхозного хозяйства поросят и сбывали в соседних селах. Но прикончить человека — Николай не осмелится. Это не в его правилах. Убил Варгалова кто-то другой. Впрочем, чем черт не шутит, когда бог спит. В компании с кем-нибудь мог спьяну участвовать.
В селе люди более определенно защищали Голубенко: не он.
Однако факты говорили о другом. Главная улика — рукавичка, принадлежала Николаю, и поэтому допрос делали ему тщательный, детальный.
— Где ты был в тот вечер, когда погиб Варгалов? — спрашивал Шаров.
— Не помню.
— Уже забыл? — воскликнул темпераментно Петров.
— В клубе, кажись, кино смотрел.
— Какое, если не секрет? — Это Шаров задал вопрос.
— «Человек-амфибия» вроде. Что я помню? Башка и без того трещит.
— С кем был в клубе? — опять отрывисто и громко произнес Петров.
— Один.
— Ты оставил на месте происшествия а тот вечер свою визитную карточку — варежку. Это что, после кино или до? — спросил Шаров.
— Чиво? — неподдельно удивился Николай.
— То самое. Выходит, ты причастен к «мокрому» делу. А говорили в селе, что ты только на кражи способен. Так что, не до конца тебя знают. Придется арестовать вашу светлость, — резюмировал Петров.
От последней фразы Голубенко встрепенулся, словно проснулся. Губы затряслись, голос задрожал, глаза увлажнились.
— Зачем шьете, кто сделал мокруху, того и цепляйте. Чиво захотели?..
Николай повесил голову, зашмыгал носом, по щекам потекли ручейки слез. Видно, тяжела для него была даже мысль о лишении свободы.
Он вытер рукавом глаза, нос и снова заскулил:
— Не убивал я. Зинка Часовникова подтвердит. С ней я в тот вечер смотрел картину в клубе.
— Вот это врешь, — запротестовал Петров, — она еще днем уехала в отпуск, на автобусе.
— Чиво? Ее на следующее утро на станцию повез на мотоцикле какой-то мужик…
— Кто такой? — Шаров даже приподнялся, ожидая ответа.
— К Зинке приезжал старый ухажер. Мишкой зовут.
— Выходит, Зинка и ночь с ним была? — заметил Петров.
— Они ночевали на сеновале у меня!
— Вот как? А мотоцикл чей? — в один голос спросили следователь Шаров и оперуполномоченный Петров.
— Не знаю. Мишка на нем приехал в Яшково.
— А пьянствовал ты в тот вечер с кем?
— Пришли из клуба и похмелились немножко, Зинка и Мишка полезли ко мне на чердак спать, а я еще с одним корешком выпил. Мать моя в отъезде, я один, чиво не выпить.
— Ну, а рукавичку почему на месте убийства нашли?
— Чиво?
Николай больше нукал и чивокал. Однако утверждал, что Варгалова в тот вечер не видел, но знал, что Зинка от Виктора скрывалась с прежним кавалером у него на сеновале, а хозяйка Зинкина считала, что ее квартирантка уехала. Голубенко описал приметы заезжего.
— Мое мнение, товарищ полковник, — арестовывать надо Голубенко, — решительно сказал Петров. — Его нужно непременно и срочно задержать. Может быть, не он убивал в прямом смысле, но без его участия не обошлось. Разрешите выписывать протокол?..
— Так уж сразу, — Сомов сам уже дважды беседовал с Голубенко. Успел съездить и на место происшествия, и в село Яшково. Подозреваемый Голубенко вызывал у него двойственное чувство. Полной уверенности в вине Николая не было. Казалось, кто-то действовал за его спиной, прикрываясь им. Но лейтенант пытался доказать обратное.
Сомов слушал Петрова, сам анализировал и задумчиво смотрел в окно. Сентябрьский день стоял дождливый и ветреный. Тучи низко плыли над городом. Косые линии дождя хлестали по стеклу, ветер лепил к нему желтые листья.
— Евгений Макарович, вы обратили внимание на то, что Зинаида еще целую ночь, после убийства Варгалова оставалась в Яшково? А вы доложили, что она вечером за несколько часов до убийства Виктора уехала из села. Точнее надо работать. Это важная деталь. И еще вот что, Шерлок Холмс. На следующий день после убийства Варгалова Николай бегал по соседям и занимал деньги на сигареты. А ведь деньги-то у него должны были быть, если он обчистил Варгалова. Сумма крупная все-таки у Виктора из квартиры пропала. Тот, кто залез в комнату к Варгалову, наверняка знал, где деньги у Виктора хранятся. А полными сведениями об этом могла располагать Зинаида… Что это за тип Мишка? Установили досконально?
— Так точно. Фамилия Ерепанов. Три года назад шабашничал в Яшково: строил дом председателю. Тогда познакомился с Часовниковой. Это рассказала хозяйка Зинаиды. Когда же Часовникова умотала из села, до убийства Варгалова или после? Сам запутался. Морозова говорит, что Зинаида отправилась в город, якобы, автобусом. Ей нельзя не верить. А Голубенко твердит, что ее отвез на мотоцикле некий Михаил, причем уехала Зинаида на следующий день после убийства, а ночь провела со старым женишком у Николая на чердаке…
— Красивенький кроссворд. Так сколько дней жил этот Ерепанов в селе? И где ночевал? У Голубенко?
— У него только последнюю ночь. А до этого у заведующей магазином. Якобы этот Мишка отбывал наказание вместе с мужем продавщицы Сальниковой.
— Значит, Зинаида — старая подружка Ерепанова, — в задумчивости произнес полковник. — Он что, со шрамом?
— Со слов Голубенко, у Ерепанова есть рубец на правой щеке.
— С Николаем он не отбывал наказание?
— Нет. Голубенко-младший был в детской колонии, а вот со старшим братом — отбывал. Тот до сих пор в местах лишения свободы.
— Не был ли Николай посредником между Зинаидой и Ерепановым? Не организовал ли им встречи в тайне от Варгалова? Во что бы то ни стало нужно разыскать Зинаиду. Похоже, эти заграничные тряпки ей в комнату доставил Мишка. Он же и обладатель валюты. Но как Мишка «поделился» этими долларами с Виктором? За какие услуги он мог дать их Варгалову, причем перед самым убийством?
— Вряд ли мы найдем Часовникову, — усомнился Петров. — Она дикарем укатила или в Крым, или в Сочи.
Помолчав, начальник продолжал:
— Допустим такую версию: старший брат Голубенко, с которым отбывал срок Ерепанов, из переписки с Николаем узнает, что Часовникова вот-вот выйдет замуж за Варгалова. Делится этой новостью с Михаилом. Тот, скорее всего, не освобождается, а делает побег и приезжает навести справки в Яшково. Пока добирался до села, обворовал какого-то иностранца — вот тебе и тряпки, и валюта. С ними он и заявился в Яшково, по пути угнав мотоцикл. Оставил портфель с дефицитом у Зинаиды…
— Ну, а с какой стати Ерепанов мог поделиться валютой с Варгаловым? — недоумевал Петров.
— Это нам пока не ясно. Точно одно: вместе с Зинаидой уехал и Михаил. Думаю, что оба они в городе, Ерепанов может дать еще не одно происшествие…
— Я как-то сразу об этом не подумал, — сконфузился Петров. — Но вполне такое может быть…
— Значит, поступим так. Завтра на работу не выходите. Даю однодневный отпуск. Побродите по городу. А заодно думайте над раскрытием убийства Варгалова. Наша работа, кстати, такая же творческая, как и у писателя или композитора. А Николая Голубенко отпустите. Задерживать его пока нет оснований.
— А рукавичка? — удивился такому решению Петров, — путаные объяснения, разве это не улики?
— Пока косвенные. А кто такой «Меченый» — так его назовем — очень важно докопаться. Вот читаю в протоколах допросов свидетелей: «Элегантно одетый, новенький костюм, модные туфли, импортный плащ, шляпа». Сбежал из колонии и при таком наряде. Значит, воровал. И в село заявился свести счеты с Варгаловым. Причиной убийства может быть месть. Ерепанов осмелится и Зинаиду где-нибудь пристукнуть. Угроза для нее реальная от такого матерого зверя. Дорого ей могут обойтись шашни. Так что действуйте. Вы свободны. Позовите Спиридонова. Для угрозыска тоже есть задание.
Николай Васильевич Спиридонов доложил Сомову:
— Часовникова обманула односельчан, что ушла в отпуск. Как сообщили в областном отделе культуры, она взяла полный расчет. Сослалась на то, что выходит замуж и срочно выезжает к будущему супругу.
— Зачем ей понадобился такой финт? Догадываешься?
— Думаю, она причастна к преступлению, — ответил майор.
— К самому убийству? Вряд ли. А вот место, где хранил деньги Варгалов в своей комнате, она подсказала Ерепанову. Ее нужно разыскивать так же, как и «Меченого». Составьте ориентировки и на нее. Да побыстрее отправьте. Откуда она родом, установили?
— Ее мать живет в Бердянске Запорожской области. Культпросветучилище кончала наше. Три года назад. Тогда же приехала по направлению в Яшково.
— Так, так. Значит, хозяйке сказала, что едет отдыхать в Крым или Сочи? Заметает следы. Направляйте сегодня самолетом оперативную группу в Бердянск. Там может быть и «Меченый». Кстати, сообщение пришло из Воркуты. Ерепанов, он же Федоткин, он же Смоляной, по прозвищу «Алмаз», бежал из мест лишения свободы месяц тому назад. Как мы и предполагали.
— «Меченый», или «Алмаз», может еще находиться в городе…
— Ловушки для него поставили?
— В Яшково, в доме, где жила Зинаида, устроена засада.
— Правильно. Они могут вернуться за портфелем с импортными шмотками. И в городе тоже установите наблюдение за всеми злачными местами.
Полковник Сомов был уверен, что «Меченый» еще в областном центре. Не давала покоя найденная у убитого Варгалова валюта. Не втянул ли его в свою компанию приезжий Ерепанов? С одной стороны, это могло случиться — Виктор был жаден до денег, с другой — исключалось — он вел честный образ жизни, ни в чем предосудительном не замечался односельчанами. В быту был скромен, честно и старательно трудился.
Одна из версий все-таки была такая: Варгалов совершал противозаконные валютные сделки, это и послужило причиной его убийства компаньонами. Часовникова тоже оставалась загадочной фигурой. В убийстве Варгалова ей отводилась неприглядная роль. В одной из версий она предполагалась соучастницей нападения на Виктора. Отрабатывалось и такое предположение: в убийстве Варгалова принимал участие и Голубенко. Один он совершить преступление не мог. Это было ясно и Сомову. Что касается Петрова, то ему чудился Николай настоящим убийцей.
Словом, версий было хоть отбавляй. Имелась еще вот какая: портфель с импортными вещами «Меченый», выкрал у какого-нибудь попутчика-иностранца. Таким же образом приобрел и валюту. Следовательно, есть жертва среди гостей-иностранцев.
Георгий Митрофанович попросил Спиридонова:
— Свяжись с соседним УВД на транспорте, не было ли у них на дорогах пропажи вещей у граждан из других стран. А я проинформирую МВД.
Утром следующего дня Петров зашел в отдел лишь затем, чтобы передать своему товарищу капитану Бушуеву ключ от сейфа и один документ, требующий срочного исполнения.
— О, кстати, — встретил лейтенанта восклицанием коллега, — тут по коридору где-то ходит, мается твой подопечный.
В это время открылась дверь и на пороге появился Николай Голубенко. Одет он был в новенький плащ, виднелся свежий воротничок сорочки, на ногах блестели начищенные полуботинки.
— Ты так нарядился, точно собрался на собственную свадьбу, — сказал парню словоохотливый капитан.
— В чем дело, — спросил лейтенант Петров в свою очередь, — зачем приехал? Я тебя пока не вызывал.
Николай хмуро молчал, ковыряя у себя под ногтями.
За него ответил Бушуев:
— Как это зачем приехал? С повинной явился. Раскаяться решил. Угадал, Николай?
Капитан с нарочитой серьезной одобрительностью похлопал Колю по плечу, как бы говоря: «Одобряю раскаяние».
— Это так? — переспросил Петров.
— Ну… — неожиданно согласился Голубенко.
— Тогда, надеюсь, расскажешь все по порядку.
— Ну, — утвердительно кивнул Николай.
У лейтенанта аж затряслись руки от долгожданной удачи. Он быстро составил протокол явки с повинной и буквально помчался к полковнику. Мысли его были самые радужные: «Ну вот, а Сомов не верил! Я же печенкой чувствовал, Николай убил Варгалова. Что ни говори, а рукавичка — это настоящая улика».
— Все в порядке, товарищ полковник. Читайте протокол явки с повинной Голубенке Это он прикончил Виктора. Что и требовалось доказать…
Самые напряженные минуты у работника милиции те, когда он от подозреваемого с помощью улик добивается признательных показаний. Позади отработанные десятки версий, сотни допросов жителей сел, сторожек, железнодорожников, множество опознаний, очных ставок, обысков, засад и, наконец, успех — зрелые плоды опыта, знаний, профессиональных навыков.
«Преступник не только изобличен, — думал Петров, — но и добровольно пришел в милицию, чистосердечно во всем признался». Лейтенант готов был бить в литавры, празднуя заветную победу.
А Сомов, словно в пику лейтенанту, воспринял новый доклад до обидного мрачно, без эмоций и всякого энтузиазма. Бегло прочитав протокол допроса Голубенко, полковник вернул его лейтенанту и с сожалением в голосе произнес:
— Увы, Евгений Макарович, это не то, что нам нужно, — затем, пристально посмотрев в глаза оперуполномоченному, баском добавил, — мое задание остается в силе. Идите гуляйте, а заодно поищите настоящего убийцу… в городе. Загляните к Николаю Васильевичу Спиридонову, он уточнит поручение. А Голубенко отпускайте. Это мое категорическое указание. Отберите у него подписку о невыезде и не задерживайте парня ни одной минуты. Кстати, понаблюдайте, не будет ли он с кем-нибудь в городе встречаться…
— Но ведь он признался в убийстве?
— Потом во всем разберемся.
Петров вышел из кабинета Георгия Митрофановича подавленный, ничего не понимая. После беседы с начальником уголовного розыска настроение тоже не улучшилось: Спиридонов разделял точку зрения Сомова. Лишь посоветовал лейтенанту взять личное оружие и «потопать ножками».
Покидая отдел внутренних дел на железнодорожном транспорте, Петров раздосадованно посмотрел на удаляющегося по улице Голубенко. «Упустили убийцу», — горько хмыкнул он.
Но делать нечего, Петров, выждав несколько минут, направился за Голубенко. В городе наступил обеденный перерыв, трудовой народ из учреждений выплеснул на улицу, битком заполнив тротуары, и Петров потерял из виду своего «путеводителя».
Но Петров был уверен, что в городе встретится с Голубенко. Евгений подумал: «Не зря Голубенко приоделся. Выходит, парень не сомневался, что после признания в милиции его не задержат. Значит, приход в отдел внутренних дел с повинной — это комбинация. Но до нее сам Голубенко не мог додуматься. Следовательно, Николая кто-то опытно инструктирует. Евгений начинал догадываться кое о чем… Ему стало стыдно за ту настойчивость, с которой он требовал задержания Голубенко. «Что обо мне подумает полковник?»
…В городе совсем стемнело. И когда лейтенант крепко забеспокоился, считая, что упустил Голубенко, в эту самую минуту на освещенной центральной улице Петров увидел знакомую фигуру Николая. Тот входил в ресторан «Восток».
Теперь в сотруднике уголовного розыска вовсю заговорило профессиональное чутье. А между тем напомаженный Голубенко скрылся за дверью питейного заведения. Не раздумывая, Петров направился туда же.
Голубенко снял плащ, подошел к большому зеркалу, поправил ворот рубашки. Затем лениво, вразвалочку направился в большой зал ресторана, к угловому столику с хорошим круговым обзором. За ним уже сидел вполоборота к выходу кряжистый, сутулый мужчина лет тридцати в кожаном импортном пиджаке. Его впервые видел лейтенант.
Петров заметил, что незнакомец лишь старался подчеркнуто спокойно и независимо ковырять вилкой в тарелке. На самом деле он хищнически, заинтересованно осматривал каждого входившего в зал. В левой руке мужчина держал фужер с вином. На пальце поблескивал внушительный перстень. Из-под кожаного пиджака показывался яркий пуловер. Все по моде. Все с иголочки.
Оперуполномоченный присел за соседний столик так, чтобы не оказаться в поле зрения Голубенко, но и не скрываться от незнакомца. Тот скользнул взглядом по нему и отвернулся. Он пил мелкими глотками вино и закусывал. Кивком головы поприветствовал Николая. Время от времени посматривал на входную дверь.
Только сейчас Петров заметил, что окно перед сутулым открыто, занавеску пузырил ветерок. Незнакомец, видать, не всегда пользовался дверью, когда надо удирать.
Евгений принял беспечный вид, рассматривая меню.
Ярко накрашенная официантка поправила у зеркала высокую прическу и пошла к угловому столику. Похоже, она в сутулом клиенте угадала щедрого и богатого посетителя, поэтому обслуживала вне очереди. Незнакомец заигрывающе подмигнул красавице в роскошном фартуке.
— Что будешь пить, — спросил скрипучим голосом незнакомец у подсевшего к нему Голубенко. Тот молчал, потом отрицательно покрутил головой.
Сутулый помог официантке собрать на поднос посуду, положил ей в руку несколько купюр, сжал девушке пальцы, как бы говоря, что сдачи не надо. Та состроила ему благодарные глазки.
Получив расчет, официантка сунула деньги, не считая, в карман фартука и плавной походкой отошла от столика. Опять остановилась у зеркала.
Теперь только начался разговор между незнакомцем и Николаем. Сутулый не то простуженным, не то сиплым от природы голосом произнес речь:
— Все сделал, как говорил? Видишь — и не сунули в изолятор… Надо знать милицию. С мое повидаешь — научишься. Ну, так как все сделал?
— Ну…
— «Ну» да «но», — передразнил сутулый, — натуральное шампанзе. Как тебя только земля держит… Натурально.
Голубенко нервно заерзал на стуле:
— Меня-то держит. А вот тебя. Я-то взял все на себя…
— Тихо, тихо, попридержи нервы. Зинку видел?
— Она ж с тобой уезжала.
— Дала деру, падла. Но я ее на краю света найду.
— В деревне ее нет.
— Туда она уже не заявится…
И вдруг Голубенко осмелел:
— Ну ты, Мишка, гад. Подвел меня под сто вторую, а сам чистенький. Да, видать, еще деньжат хапанул кусков десять. А мне пулю в лоб. Хорош гусь. Рукавичку у меня спер. Подбросил ее под «мокруху».
— Заткнись, гнида. Вот твоя доля, — сутулый двинул по столу плотный сверток, — и попробуй пикнуть. То же самое с тобой будет. Кто мне не нравится, тому я сам судья и исполнитель приговора. Натурально. Сегодня же ночью из Зинкиной комнатухи стащи мой портфель. Припрячь куда-нибудь. Там шмоток на пару кусков. Продай. Да не сразу. Выжди. Это тебе будет еще добавка, и эти деньги бери…
— Не-е, — упавшим голосом ответил Голубенко и сверток отпихнул от себя. От угроз сутулого парень враз сник.
— Привередничаешь! Сказал, тебе сидеть — и посидишь. То признавайся, то отрицай все. Не расстреляют и срок дадут условно. А заживешь натурально. Но, если продашь — смотри. Последний раз предупреждаю.
— Где тебя искать, если надо будет посоветоваться?
— Я сам дам знать, — незнакомец встал, повернулся к выходу. Он был не просто сутулый, а горбатый. Петров увидел теперь и розовый шрам на бледной левой щеке. Сверток с деньгами лежал на столе. Голубенко опустил голову и всхлипывал.
«Вот он — убийца», — лейтенант выскочил из-за стола. Его теперь заметил Голубенко. Сотрудник уголовного розыска метнулся к парню:
— Он — Мишка? Быстро отвечай.
— Но-о…
— Забери со стола сверток и отнеси в отдел. Там жди меня.
— Ну-у, — еще раз хлюпнул носом Голубенко и положил в карман деньги.
Петров со всех ног бросился за горбатым. Куда он мог держать путь? Конечно, на железнодорожный вокзал.
Евгений выбежал из ресторана. Через дорогу, на троллейбусной остановке, неспокойно топтался в плаще и шляпе «Меченый». Не успел Петров пересечь проезжую часть улицы, как тот исчез, сев в частную автомашину.
Лейтенант остановил такси и рванулся за горбатым, в сторону железнодорожного вокзала. Как хотелось лейтенанту иметь в запасе несколько минут, чтобы дать знать о себе в отдел. Но приходилось дорожить каждой не то что минутой — секундой.
Петров не ошибся. «Меченого» манили поезда. Он заскочил в станционный буфет, но тут же выбежал из него и устремился к высокой платформе. Там, готовая к отходу, стояла электричка. Горбатый заскочил в последний вагон и прытко пробежал весь электропоезд до первого вагона. За преступником стремглав несся Петров. Наконец убийца, тяжело дыша, сел у окна. Открыл его. Он любил открытые окна. За ними была его свобода. Но, видать, подходил воле конец.
Волнуясь, лейтенант навел темный зрачок пистолета на убийцу:
— Руки за спину. Вперед на выход, — крикнул лейтенант, не замечая, что поезд тронулся.
На ходу электрички, одним натренированным прыжком «Меченый» бросился в окно, головой вперед и вылетел из вагона. Секунда и он уже покатился под насыпь, в траву, к кустам орешника. Там начиналась зеленая зона пригорода.
Петров, не раздумывая, в профессиональном азарте, последовал примеру горбатого. Он прыгнул за преступником и чудом уцелел.
— Стой, стрелять буду, — закричал лейтенант, едва встав на ноги, и выстрелил вверх.
Несколько шагов отделяли «Меченого» от зарослей, а там — ищи ветра в поле. Петрову жутко было представить, что он упустит убийцу. В это время кто-то в электричке сорвал стоп-кран. Из остановившегося, заскрипевшего тормозами электропоезда высыпали пассажиры.
Двое из них — рослые парни — бросились наперерез бандиту. Они оказались на пути «Меченого». Слева от убийцы неизвестно откуда вырос железнодорожник в форменной фуражке и ярко-оранжевой безрукавке. Справа наступал на преступника с пистолетом в руке лейтенант Петров.
Назад дороги не было «Меченому». Как все обреченные люди, он хотел жить и надеялся на чудо. В выпученных глазах его металась искра: «Что же теперь делать?» Он судорожно искал малейшую возможность продлить время своего существования.
Окруженный, горбатый еще больше ссутулился и не знал, куда пятиться. Наконец, затравленно озираясь, он заметался в кольце людей. Расплата приближалась. В руках негодяя зловеще блеснуло лезвие финского ножа. Он полоснул им себе одежду, истошно захрипел: «Ну, стреляй, легавый! Чего ж ты…»
Убийца жестоко выругался.
Крупные плечи бандита конвульсивно дергались, руки тряслись. Оскал был похож на волчий, словно «Меченый» собирался загрызть любого, кто подойдет к нему.
«Неужели не возьму живьем?» — медленно продвигаясь к бандиту, тревожно думал лейтенант и для острастки трижды пальнул у него над головой.
Испытывая нервы гада, Петров еще один за одним разом пальнул над головой «Меченого». Последние два патрона он оставил и вправду для убийцы. Но тот не выдержал и поднял руки.
Доставив «Меченого» с помощью двух парней-дружинников в отдел внутренних дел на железнодорожном транспорте, Петров утомленный, но счастливый доложил полковнику, что задание выполнено.
Сомов улыбнулся впервые за эти дни и сказал что-то бодрое, веселое для лейтенанта, но тот от возбуждения не расслышал.
Затем полковник сам допрашивал «Меченого». Присутствовали начальник ОБХСС из областного управления Николаев и лейтенант Петров.
— Назовите свои фамилию, имя, отчество, возраст, — попросил Сомов.
— Ерепанов Михаил Евграфович. Наполовину Салтыков-Щедрин. 30 лет от роду.
— Запираться, считаю, нет смысла. Часовникова уже у нас и дала правдивые показания, Голубенко тоже. Портфель с заграничными вещами — вот он, — Георгий Митрофанович потряс им над головой. — Кому он принадлежит — тоже известно. Их владелец, с которым вы ехали в спальном вагоне поезда «Киев — Москва», Рудольф Гаупман в больнице поправляется. Естественно, может вас опознать. Так что, пока мы вас ловили, все о вас и узнали…
— Хмы! — неприятно передернулся бандит.
— Веревочка вьется, конец будет. Сколько раз судим, Михаил Ерепанов, он же Федоткин, он же Смоляной.
— Все понял, гражданин начальник. Четыре раза выслушивал приговоры народного суда. Разрешите на этот раз самому вынести вердикт, — высокими юридическими словами изъяснялся «Меченый» — есть большое желание выпрыгнуть из окна вашего кабинета. Все-таки пятый этаж. А внизу не соломка, асфальт. Сколько раз я нырял в разные форточки и фрамуги, а вот с пятого этажа никогда. Потому что тогда хотел жить, сейчас — нет.
— Это надо было делать раньше, до задержания и не из моего кабинета. С чего ж началась ваша скользкая дорожка?
— Пили мои родители по-черному. А я с младшим братом Василием были сами по себе. Как в том мультике. Что для детей. Воровать начал в школе из карманов, портфелей. Ваську научил. Как-то погорели, натурально, на одном деле. Ему условно дали, а мне тюрягу, так как была уже вторая судимость. С Зинкой Часовниковой познакомился, можно было бы и жениться, да снова влип на три года. И вот узнаю, что она, моя зазноба, единственная и неповторимая, вздумала справить свадьбу не со мной. Я рванул когти из зоны. Решил с ней свидеться. Все бабы любят богатых женишков. Вот я на последние деньжата и купил билет в люкс-вагон, чтобы с фраером зажиточным поближе познакомиться.
— Тебе в твоем положении еще хочется балагурить, — вмешался полковник Николаев. — Ну, а у Варгалова, покойного, откуда и зачем валюта в носке оказалась?
— Это тактика, чтобы милиция подумала, что он стал жертвой валютных операций. От себя кусок оторвал, а ему мертвому заначку сделал. И вот еще что. Тут рядышком сидит и прилежно слушает разговор наш сотрудник, как вы его величаете, Евгений Макарович. Так вот моя просьба: дайте ему еще по одной звездочке на погоны. Отличился парень. Ну и Голубенко отметьте. Я понимаю: это он привел за собой «хвост» в ресторан. Сагитировал его угрозыск. Кстати, Евгений Макарович, не тешь себя мыслью, что ты отлично работал. В ресторане я тебя засек, да некогда было рассчитаться. Сейчас жалею… Зинаида о «судьбе» Варгалова ничего не знала, правда, она мне поведала, где он прятал деньжата. Ничего Виктор ей не дарил. Я ей раньше дал две тысячи. На них и покупала, а на Варгалова ссылалась. Так надо было.
— Ладно, не трепитесь, — сурово сказал Георгий Митрофанович и нажал кнопку, вмонтированную в крышку стола. Вошедшему в кабинет конвою резко приказал:
— Держать в наручниках, чтобы не прыгал больше в окна. Отправьте к следователю Шарову, а потом — в изолятор. «Натурально-о!»
После увода задержанного и минутной паузы Сомов произнес:
— Вот еще какие нелюди на белом свете водятся.
А лейтенант Петров сразу подхватил:
— Как вы были правы: Голубенко, действительно, не виноват…
Георгий Митрофанович поднял руку:
— Сочтемся славою. Не об этом речь. Молодец — вот в чем дело. Знаю, вы подали заявление с просьбой принять вас кандидатом в нашу академию. Так, имейте в виду: одну рекомендацию напишу и дам вам я. А сейчас идите отдыхайте. Завтра тоже будет трудный день. Поступило сообщение о серьезном происшествии на станции Карповка. Отправляйтесь утром туда. Придется на месте разобраться…
1977—1978
Судили двух ловкачей из межрайонной конторы «Заготскот» — директора Петра Ткачука и главного бухгалтера Якова Коробкова. Почти неделю шел судебный процесс. В огромной комнате буквально негде было упасть яблоку от наплыва людей, пришедших послушать это нашумевшее дело. Многие, сдавая скот, соприкасались с методами работы жуликов, а потому сполна отдавали им сейчас свое презрение.
Мне был знаком Петр Иванович Ткачук. Несколько лет назад волею случая я оказался в холодную январскую ночь в доме этого человека. Еще тогда мне показалось, что Ткачук непрост. Что-то таилось за приветливой улыбкой, простецкими, свойскими разговорами. За показной веселостью, украинской разговорчивостью он скрывал даже от жены и дочери свою внутреннюю тревогу. Присутствие в его доме следователя областного управления внутренних дел его явно беспокоило. Неприятным показалось щедрое застолье с приглашением главбуха по случаю «спасения от замерзания в морозную ночь следователя». Так каламбурил Петр Иванович. Он и Коробков пили лихо и много.
— Ох, шикуешь ты, отец, — произнесла тогда дочь директора Люба. А Ткачук ставил на стол третью бутылку коньяка. От слов дочери его губы скривились в нехорошей улыбке. Оказывается, я верно предугадывал неладное.
…Сижу я теперь на процессе и вспоминаю то, что предшествовало встрече с директором.
Ночь была светлая от снега и луны. Мороз стоял крепкий, градусов на тридцать. Огромный тяжелый круг над головой обещал еще больший мороз. В этот час я и оказался на проселочной дороге, идущей вдоль железнодорожного полотна, между станциями Янеча и Блинцы. Может, стоило вернуться назад, в Янечу, это гораздо ближе, чем Блинцы, но я быстрым шагом шел вперед.
Желая сократить путь, свернул на проселочную тропинку. Прошел с километр и застрял в снегу: сбился с дороги. Побегал взад-вперед, покружил и опять вышел на бездорожье. Жутко стало на душе. Я присел у одинокой ели. И сразу навалилась на меня сонливость. Набегался, что называется, вдоволь. Но чем это могло кончиться, отлично понимал. Борясь с дремотой, начал растирать себе уши, щеки. Чтобы не замерзнуть, прыгал, приседал, словом, занимался физкультурой. Поругивал себя за легкомысленность — ночью, в лютый мороз пуститься в дорогу. Что же делать теперь!
Невдалеке, за лесом, раздался свист локомотива, грохот состава. По тяжелому, ясному пыхтению взбирающегося на подъем паровоза нетрудно было догадаться: железная дорога рядом. Я обрадовался. Двинулся, не разбираясь, по целинному снегу, через сосенник, на эти спасительные звуки. По шпалам, думал, пойду — не заблужусь.
Наконец, добрался до цели, ноги мои радостно ощутили шпалы. Вскоре со стороны Янечи показался новый товарняк. На подъем он шел так медленно, что когда локомотив поравнялся со мной, я крикнул машинисту: «Притормози, я сяду на подножку. Подвези следователя».
Но проскочил мимо один вагон, второй, а ухватиться за скобу тормозной площадки мне не удавалось. Поезд уже набирал скорость. Голова машиниста на секунду показалась в окошечке и тут же исчезла. Ясное дело, со мной не хотели связываться. На глухом перегоне меня можно было принять за любого пешехода, только не за работника милиции.
Напрягая остатки сил, я все же удачно прыгнул на подножку и с облегчением вздохнул. Но рано. Проехав с полчаса, на середине какого-то перегона поезд вдруг стал сбавлять скорость, а затем и вовсе замер. Дальше его не пускал красный огонек светофора. Я спрыгнул и снова оказался на бездорожье, хотя думалось, что теперь я шоссе найду.
Часа полтора петлял, пока впереди не увидел зачерневшую фигуру человека. Мне оставалось двинуться на нее, крича: «Скажите, где дорога на Блинцы?»
Человек высокого роста, в полушубке, меховой шапке-ушанке, по-медвежьи расставил ноги, склонил голову и ждал, когда я к нему подойду. Я подошел и увидел, что мужчина сам в беде. Он, ударяя кнутовищем себя по сапогам, пояснял, показывая кивком на лошадь:
— Чертяка, испугалась чего-то. Рванула в сторону — и в сугроб. А в Блинцы вы по этой дороге не попадете. Надо в обратную сторону.
Теперь я мог рассмотреть лежавшие на боку санки и застрявшего по брюхо в снегу коня.
— Ткачук Петр Иванович, директор местной конторы «Заготскот», а вас как величать? — назвался он.
Я тоже представился. Ткачук продолжал:
— Давайте вытащим из сугроба сани и поедем ко мне отогреваться, а поутру провожу вас на Блинцы. Я-то по неволе здесь. Встречал на каникулы дочь. Не приехала.
Я взял за передок, Петр Иванович — сзади, сани приподняли и поставили на полозья. Уселись. Ткачук рывком стащил с себя полушубок и накинул его на меня. Сам остался в теплом, грубой вязки, свитере. Мне одежонка оказалась кстати: я дрожал, как осиновый лист. За дорогу перемолвились двумя-тремя словами.
И вот мы въехали во двор солидного дома. Заволновался на цепи огромный пес. Ткачук взял его за ошейник, привязал покороче, чтобы я без опаски прошел к двери.
Боже, подумалось тогда, куда только не забрасывает судьба следователя. Вот так и становишься бывалым в своей профессии человеком.
Лег спать в отдельной комнате, на оттоманке. Я тут же заснул. А проснулся, когда было светло и шумно в квартире.
— Скорее, скорее к столу, а то все съедим и выпьем, — звал меня Ткачук. — Свое чадо я-таки встретил, но у порога собственного дома.
Застолье было по случаю семейного праздника — приезда на каникулы дочери Петра Ивановича — Любы. Ее-то он и встречал ночью, а добралась она попутной оказией только утром. Среди приглашенных за столом сидел и главный бухгалтер конторы Коробков. Но об этом я узнал потом. Хозяйка дома, маленькая, доброжелательная женщина лет сорока, мелькала, как челнок, между столовой и кухней. Ей помогала Любаша, проворная, ладная, с пушистой прической, лет двадцати. Карие глаза с веселым и дерзким любопытством скользнули раз-другой по мне.
После нескольких тостов мы с Любой оставили «стариков» за столом, сами удалились в свободную комнату. Приятен был мне голос девушки, полный, глубокий — чистая музыка. Я намекнул на возможность дальнейших встреч в городе. «Посмотрим», — философски ответила девушка. Я ловил каждое ее легкое, изящное движение. Когда я уезжал, Люба сунула мне в карман сверток с провизией и весело прошептала:
— Если снова заблудитесь в дороге, голодная смерть вам не грозит.
Люба училась на втором курсе педагогического института в моем городе. Вскоре я узнал, что она сильно простудилась, болела и взяла на год академический отпуск. Я все ждал ее, чтобы также весело поболтать, но тут меня самого направили учиться в столицу. Через два года, окончив академические курсы, получил длительную командировку на Новую Землю.
Так мы с Любой больше и не встречались. И вот сейчас сидим вместе на судебном процессе. На скамье подсудимых — ее отец с закадычным дружком Коробковым Яковом Иосифовичем.
Люба смотрит вперед напряженно, сжав руками сумочку. Короткая стрижка сделала ее незнакомой, чужой. Не скажу, чтобы ее девичья красота, осанка исчезли. Но прежняя Любаша мне нравилась гораздо больше.
Свидетели изобличали в жульничестве Ткачука и Коробкова.
Принимая живность от индивидуальных сдатчиков, Ткачук и Коробков прозрачно намекали: «Коровушка худа, хотя можно сделать ее и пожирнее…» Не договаривалось взяточниками лишь слово «за мзду».
Один за другим поднимались на трибуну свидетели. Бойко или робко, скупо или многословно, красочно или просто, без всяких бытовых деталей, они раскрывали хищную, железную хватку жуликов.
Главный свидетель Занятина Нина Федоровна, лет сорока, производившая впечатление уравновешенного, неподкупного человека, подробно отвечала на вопросы судьи, женщины молодой, строгой на вид, придирчивой к туманным ответам свидетелей.
Обмахивая себя носовым платочком и одергивая платье, Занятина отвечала:
— Ткачук Петр Иванович сказал мне, что телку не примет, она худая очень, но в виде исключения можно было бы, но за это полагается… Я спросила, сколько. Он ответил — три бутылки коньяка. Я сбегала, купила. Иначе повела бы скотину домой. Потом еще одну сдавали корову — сестрину — и опять взятка…
В таком же духе резали правду-матку и другие.
Как же разоблачили взяточников? Сначала поймали с поличным главного бухгалтера Коробкова. Пригласил Коробкова в контору «Заготскот» Ткачук взамен уволенного якобы за нечестность Потапова. Сейчас Потапов выступал в качестве свидетеля. Коробков, выяснилось, — старый знакомый Ткачука. И вот этот ставленник самого директора оказался нечист на руку. Тогда считали, что самому Ткачуку ничто не грозит. Просто пригрел ловкача, и тот ему напачкал в конторе, злоупотребил доверием… Именно Ткачук, будто, и схватил жулика за руку. Говорили, что с честностью и осмотрительностью директора много не наловчишь. Другие, более осведомленные, в непричастность Ткачука к махинациям не верили, и, узнав об аресте Коробкова, ждали событий.
Когда Ткачук, высокий, красивый, энергичный украинец, возглавил контору, дела пошли в гору. Он любил выступать на собраниях любого уровня, призвать к бескомпромиссной борьбе с разгильдяями, очковтирателями, нарушителями дисциплины. В районном масштабе это была колоритная фигура. Ткачук с первых дней произвел хорошее впечатление, а в таких случаях руководителю дозволяется многое. Ему верили, поэтому разрешили пересмотреть кадры. Тут-то и был уволен (не совсем законно) прежний главбух. Его бы наверняка восстановили, но Потапов не стал разжигать страсти. Устроился на менее беспокойную должность и продолжал свой трудовой стаж.
А новый главный бухгалтер Коробков, как зафиксировано в деле, судимый ранее за хищение, затем амнистированный по соответствующему Указу, оглядевшись, стал придумывать способы варварского обогащения.
Коробков в Госбанк выставлял номера квитанций, по которым сдатчикам скота выданы наличными деньги в кассе конторы, и давал поручение перечислять второй раз указанные суммы в районный узел связи, а оттуда переводил деньги в другие города на свое имя, до востребования.
У Коробкова накопилась уйма сторублевок. Он закладывал их между страницами книг, засовывал в квартире во всякие щели, и тратил без стеснения. Класть на сберкнижку деньги Коробков боялся.
Жил Коробков после развода с женой один, приглашал к себе надежных женщин, угощал их хорошим вином, подносил подарки. Бывало, едва посетительницы покидали квартиру, он не находил себе места: нервы сдавали. Белый свет был не мил. Ему хотелось пойти в ОБХСС и все рассказать. Потеряв осторожность, он и оказался пойманным с поличным. Кто-то сунул Коробкову меченые деньги, а сам заявил в милицию.
При обыске в его квартире изъяли девяносто семь сотенных купюр.
Коробков брал все на себя. Никого не впутывал: знал, что за соучастие полагается большой срок. Всяких толков плодилось вдосталь. Предсказаний и предложений — тоже. Злопыхатели вещали, что милиция постарается выпутать из дела директора конторы. Раздувать процесс против Ткачука, мол, не в интересах районного начальства. То, что он вор — это ясно. Но то, что кажется ясным для людской молвы, требует канительных процессуальных действий для милиции. ОБХСС искал соучастника главбуха.
Когда в уголовном деле зафиксировалось то обстоятельство, что Ткачук в преступных акциях Коробкова имел свою долю, когда пришли с покаянными признаниями взяткодатели, прокурор санкционировал арест директора.
Ткачук возвращался с берегов Азовского моря, и у своей личной автомашины был взят под стражу.
Тут и разыскала меня Люба Ткачук, вспомнившая обо мне: помоги!
— Пойдем вместе и послушаем дело в суде, — предложил я Любе, — и ты поймешь, что никто тебе помочь не сможет. — Я уже многое знал о ее отце. Итак, начался судебный процесс.
В прошлом слушалось в этом зале много мною законченных дел: простых и заковыристых, тонких, как брошюра, и многотомных, как сочинения Жюля Верна. Дело на Ткачука и Коробкова закончил не я, мой товарищ. Он немало потрудился над изобличением ловкачей.
Происшествия подобного рода звонко отзываются в людской молве. Молниеносно распространяются слухи, будто кто-то еще замешан в преступлении, чувствуется осведомленность о причастности тех или других лиц, называются баснословные денежные суммы, прикарманенные взяточниками.
Слухи растут, как снежный ком. Они подрывают авторитет местной власти. Болтуны не скупятся на эпитеты. Конечно, все это имел в виду законодатель, когда получение взятки относил к тяжким должностным преступлениям. Взяточничество, разумеется, реально подрывает престиж советского государственного аппарата и нормальную деятельность его учреждений, нарушает охраняемые законом права и интересы граждан.
Однако вернемся в зал судебного процесса.
Серьезная и наблюдательная судья профессионально точно, как говорится, в самое «яблочко», задавала вопросы участникам процесса.
Сорокапятилетние Ткачук и Коробков выглядели на десяток лет старше: серые, обросшие щетиной, с тяжелыми мешками под глазами. Весь их вид как бы печально говорил: «Совершили непоправимую ошибку».
…Человек, решившийся на преступление, как правило, не сознает, что значит для него честная жизнь. Он не ценит то, что имеет: спокойствие духа. Он не замечает, как легко ему было все делать в жизни: ходить, спать, принимать пищу, разговаривать с друзьями. Но едва он умышленно и корыстно переступит порог своей чистоплотности и порядочности, в жизни его образуется пустота. Он, к примеру, приобрел задарма автомашину, припрятал мешок кредиток, но жизнь потеряла для него (преступника) легкость и беззаботность, стремительность и покой. Даже смысл. Он мается, смутно тоскует о чем-то, сам не зная, чего ему недостает. И начинает ходить такой человек тяжело, с оглядкой, точно ноги вязнут в трясине. Он теряет вкус к самым изысканным яствам, приобретенным на нечестно заработанные деньги. От постоянных тревог его существование становится мрачным и нервным. И в один прекрасный день, если преступник не лишен здравого рассудка, он поймет, что сосущая пустота в душе образовалась от потери самого главного стержня жизни — чести, непогрешимости. Но сделать он уже ничего не может.
Прошлое не вернешь, не перечеркнешь. За нарушения закона следует расплачиваться. И боль от этой мысли внутри сердца становится нестерпимой. Ее не залечишь коньяком любой высокой марки…
Ткачук всматривался в зал. Увидел дочь, и по его волосатым щекам потекли слезы. Люба тоже заплакала. Три дня мы провели в судебном заседании. У девушки теперь не осталось сомнений в вине отца. Она смотрела неотрывно на него, такого не похожего на того, каким она привыкла гордиться, и все старалась понять, как он докатился до скамьи подсудимых.
Как могло ее постичь такое горе и позор?
…Спустя много лет, уже работая в другом городе, я случайно встретился с Любой. С ней рядом шла девочка лет пяти-шести. Люба рассказала мне, что давно вышла замуж, имеет двоих детей. Отец ее вернулся из мест лишения свободы и честно трудится. Про Коробкова ничего не знала с достоверной точностью.
Слухи ходили, что он умер. И якобы могилу его педантично-аккуратно посещает какая-то пожилая женщина. Она же поставила усопшему основательный, солидный памятник, обнеся его кованой оградкой. Ее руками могила круглогодично украшается живыми цветами.
Но это была лишь молва. А так ли на самом деле, Люба с уверенностью сказать не могла. Да и особенно не интересовалась тем, кто втянул ее отца в совершение непоправимой бесшабашности.
Трясина, по словарю русского языка, — зыбкое болотистое место, поросшее мхом и травой. Когда идешь по плавучей почве, видишь, что вода все больше выступает из-под ног. И вот она уже по колено, до пояса. Еще шаг — и скрылся с головой. Не так ли засасывала взяточников легкость наживы? Раз повезло, второй — и Ткачук с Коробковым уверовали в беспроигрышность доходного промысла. Гибель в таких случаях неминуема. Вопрос лишь во времени. Это доказано жизнью.
На каком-нибудь «участке процесса» случится «непоправимая ошибка» со всеми вытекающими из нее последствиями.
1978—1979
На моем столе рядом с чернильным прибором давно заняла место гипсовая статуэтка. Она изображает породистую, красиво принявшую позу овчарку.
Передние темно-коричневые длинные лапы ее мирно вытянуты. На высокой мускулистой шее вскинута точеная голова. Пасть полуоткрыта, виден язык. Собака словно тяжело дышит. Кажется, она только что совершила стремительный бег и прилегла на минуту. Собака отдыхает. А навостренные уши вроде бы и не дремлют. Во взгляде острых глаз бдительность. Думается, что даже холодная безжизненная собака из гипса готова заметить и услышать все, что делается вокруг.
Неизменно смотрю на искусное изваяние с нежностью и грустью. Встречаясь с овчаркой на столе, всякий раз тяжело вспоминаю безвременную гибель милицейской ищейки по кличке Дик. В честь ее вылепили мне из гипса этот сувенир.
Давно собирался написать о нашей овчарке, совершившей собачий подвиг. Да в суете беспокойной следственной работы не хватало времени. А сегодня повод подтолкнул осуществить задуманное. И вот почему.
Только что вернулся с улицы. И с умилением наблюдал, с какой таинственной любовью и завистью гонялись дворовые мальчишки за мужчиной, водившим рослую лохматую собаку на поводке. Собака окончательно заворожила подростков. Псу давались хозяином степенные распоряжения: «ложись», «дай лапу», «ищи», бросалась палка, а она настигала ее. Собака умно выполняла команды. Где было знать ребятишкам, что это простые поручения для любой неглупой собаки. Где детям знать, что овчарка способна не только на это. Да и неважно им. Главное — собака… Прекрасное, достойное восхищения животное. Верное человеку. Одно из лучших творений природы. Вот что такое собака.
Что и говорить: безмерна любовь наша к этим животным. Человек поверил в дружбу собаки и приручил ее к себе. Многие держат у себя псов, но ради удовольствия и только. Для милиции дружба с овчаркой исключительно полезна. Это хорошо знакомо следователям.
Сколько полезных, смелых дел на счету у любой нашей служебно-розыскной собаки! Кажется, при современной технике, оснащенности милиции стоит ли прибегать к ее помощи, не напрасно ли мы тратим средства и время? Стоит, еще как стоит! Никогда милиция и пограничники Советской Армии не расстанутся с ищейкой, не спишут ее со своего вооружения.
Все эти мысли в который раз нахлынули волной. Смотрю на своего верного Дика из гипса и вспоминаю происшествие, которое стало для ищейки роковым. И сделало ее в наших глазах бессмертной, как любого героя.
…Сообщение о происшествии застало меня в постели: шел первый час ночи. Когда я прибыл в отдел милиции, начальник уже формировал оперативную группу для поиска заблудившейся в лесу трехлетней девочки. Полковник был не в духе, расстроен.
Все были в сборе: я — следователь, оперуполномоченный уголовного розыска, два милиционера и проводник со служебно-розыскной овчаркой Диком. Тут же стояли родители пропавшей девочки — Верзины. Отец, еще молодой мужчина, крепился. Свое волнение выдавал лишь безостановочным курением. Мать, сама почти девочка, худенькая, простоволосая, не отнимала носового платка от лица, рыдала, рекой лились по щекам слезы.
Полковник сказал мне:
— Ты поспал — тебе легче. Я еще не ложился. Дело, значит, такое. Неприятное. Видел стоят мужчина и женщина? Родители. У них пропала трехлетняя дочь Аня.
— Как пропала, где?
— Не торопись. Все узнаешь. Возглавляй оперативную группу. Возьми Верзиных, родителей девочки — и в лес. Покажут, откуда начинать поиск. С тобой поедут капитан Сличенко и милиционеры — Дарьин и Крошкин. Подключите к розыску инспектора-кинолога Гарина с Диком. Пока хватит. А утром, если потребуется, поднимем население соседней с бором деревни. Подъедет капитан Вихрев.
— Как девчонка исчезла, товарищ полковник, — повторил я вопрос.
Начальнику не нравилось, когда его перебивали.
— Выслушай до конца, а потом уже задавай вопросы.
— Но как она пропала? — промямлил еще раз я.
За долгую службу в милиции начальник научился суть любого происшествия излагать так коротко и ясно, что никаких вопросов не возникало. Сегодня он и сам, наверное, понимал, что излагает фабулу дела с длиннотами и ненужными вводными словами. Лаконичные распоряжения у него не получались, ему не удавались.
— Как? Как? — передразнил полковник. Он явно и сам был озадачен происшествием, — спроси по дороге у Верзиных.
Мы сели в машину. Дика разместили в заднем отсеке УАЗика. Собака положила морду на лапы и, видно, настраивала себя на обычную для нее работу.
Заявители залезли в свой зеленый «Запорожец», ехали впереди нас, показывая дорогу. На этой машине они приехали накануне вечером в бор подышать свежим воздухом, нарвать букет лесных цветов. Их дочь, Аня, как Верзины мне рассказывали, не отходила от них ни на шаг, они ее не теряли из виду, а едва девочка зашла за куст орешника — и как сквозь землю провалилась. Сам Верзин — продолжал хмуро молчать, через силу был спокоен. Его жена — Клавдия Ивановна обливалась слезами, рыдая.
Да и я сам был неспокоен. Тревога за судьбу девочки передалась и нам. Кстати, каждую ночь жду неожиданных вызовов на происшествия, а привыкнуть к ним не могу. Всегда они волнуют и досаждают.
Два милиционера сели в машину Верзиных. Это рослые молодые парни, недавно принятые в отдел на работу после службы в армии. Я их еще плохо знал. Со мной на втором сидении УАЗика разместились пожилой капитан Сличенко и круглолицый крепыш старший лейтенант Гарин. Они почти всегда вместе выезжают на места происшествия. Со стороны интересно за ними наблюдать. Сличенко высокий, худой и молчаливый. Большой любитель покурить. Он и здесь, в машине, вынимал одну за другой сигареты, пока не скомкал и не выбросил пустую пачку.
Гарин низкорослый, говорливый. По возрасту годится в сыновья оперуполномоченному Сличенко. Собаковод, казалось, весь был начинен философией. Все ему хочется знать, любые явления жизни расшифровать. Своими вопросами «из высокой материи» он утомлял нас. Сейчас Гарин допытывается у Сличенко, откуда берутся преступники и что они думают, когда совершают подлость. Знают ли, понимают ли они, что делают плохо?
Но его напарник как всегда был невозмутим. Когда Гарин раз десять повторил один и тот же вопрос, Сличенко притушил очередной окурок, выбросил его прочь и баском ответил:
— Про этих негодяев не хочу и говорить.
Роднило Гарина и Сличенко то, что они оба были увлечены своей профессией, профессией ловить жуликов, искоренять преступность, а значит, зло и мерзость.
Но вот мы приехали. Замигала задними огнями, притормаживая, машина Верзиных. Вышли у опушки леса, отсюда следовало начинать поиск.
Дик топтался у куста орешника. Обнюхивал ветки. Выключили фары автомашин, в лесу стало темно. Мы зажгли аккумуляторные фонари. Гарин попросил у Верзиных что-либо из вещей дочери. Овчарка долго втягивала запахи шерстяной кофточки Ани. От нее Дик повел носом по высокой траве. Умный пес искал такие же запахи на земле, понимал: нужно взять след. Похоже, что обоняние овчарки уловило что-то. Морда Дика быстро-быстро заскользила по осоке и крапиве. Поводок натянулся. Ищейка потащила за собой проводника.
Устремляюсь за кинологом, не отрываю глаз от Дика. В отделе три служебные собаки, это самая надежная. За свою службу Дик задержал более пятидесяти правонарушителей. На его счету разысканные убийцы, грабители. С его помощью мы раскрыли только за последние дни две кражи из универмага. У Дика целый набор призовых медалей — он заслужил их в соревнованиях и на выставках служебных собак. На самые сложные и тревожные происшествия начальник разрешает брать на «работу» с оперативной группой верного Дика.
Иногда высказывается недоверие служебным собакам. Авторитет Дика оставался при этом непререкаем. Усерден и опытен он был на службе.
Сейчас он тянул нас за собой. Свежий ночной ветер шелестел по невидимым листьям. Высоко над головой поскрипывали от легкого ветра вершины сосен. Сквозь ветки деревьев просматривалось темно-синее в мелких звездах небо. Обитатели бора почти все спали. Иногда что-то перепрыгнет с ветки на ветку или зашуршит крыльями по траве и стихнет, то вдруг маленькая птаха выпорхнет из-под ног. Через полчаса бега моя рубашка пропиталась влагой, майка прилипла к лопаткам. Дик лишь на минуту-вторую останавливался, впивался носом в траву, кусты, крутил яростно хвостом и снова пускался в бег. Брал след.
Отстали от нас Верзины. Путь наш за Диком продолжался. Гарин снял с головы фуражку, зажал ее в левой свободной руке. Фонарь висел у него на груди. Второй рукой он держал за поводок собаку. Тяжело бежать по бездорожью. Мы преодолевали заросли, канавы с бурьяном. Овчарка вонзалась в кусты и стремительно выныривала из них, обжигая себе морду крапивой и колючками.
Но усталость — не усталость, если знаешь, что бежишь за собакой не напрасно. Я верил в Дика так же, как и Гарин. Ночной воздух чудесен в бору. Настоян на лучших травах, черемухе, листьях молодого березняка, иголках сосен. Жаль, что приехали мы сюда не отдыхать. Вдруг собака остановилась на большом ходу, как вкопанная. Мордой заутюжила траву. Отчаянно заскулила, походила кругами и вытянулась на земле. Я посмотрел на Гарина: чтобы это значило. Он сам не понимал, дергал поводок: «Вперед, ищи след».
Как потом поняли мы, заминка у овчарки произошла обоснованная. С этого места преступник понес девочку на своих плечах. Умный Дик на минуту растерялся. Затем повел нас снова по следу. С момента пропажи Ани прошло около шести часов. Мы боялись, что Аню мог растерзать зверь, не исключали, что она, перепуганная в страшном для нее лесу, угодила в канаву или воронку, наполненную водой, и утонула. Было много версий.
Но как всегда бывает: всего не предусмотришь.
Под утро мы с Гариным изрядно вымотались. Блестела от пота и росы, снятой с травы и кустов, шерсть Дика. Путь наш измерялся уже добрым десятком километров. Осмотрев лесное небольшое озеро, мы вышли на поляну. Тусклый утренний свет колебался в сиреневой дымке. Я прислонился к стволу березки. По поляне гулял свежий ветерок. Он схватил за густую шевелюру Гарина, завихрил волосы, бросил каштановую прядь на потный, глянцевый лоб. Проводник служебной собаки сделал два-три глубоких вздоха и перешел на ровное дыхание. Красивым, легким движением руки откинул назад волосы. Приласкал, потрепал за уши Дика. В поиске прошла ночь. Забрезжил рассвет.
Лес пробуждался. Подали голос с озера кряковые утки. Над головой порхали, чирикая, пригородные грачи и скворцы.
— Дик, веди дальше, — приказал Гарин. Работа инспектора-кинолога со служебно-розыскной собакой — красивое зрелище. В ту минуту, на поляне, я не знал, кем больше следует восхищаться: преданным, все постигающим с полуслова Диком или хозяином Гариным, любящим свое дело больше всего на свете.
Дик снова взял след. Он по диагонали пересек поляну, подвел нас к двум хиленьким с обломанными ветками березкам. Кто-то недавно здесь бедокурил. У подножья березок валялись еще свежие зеленые листья, обломанные ветки. Все это явно было делом рук человека. Не по его ли следу мы идем? Тот ли след взял Дик? Близки ли мы к цели? А между тем преданный Дик не только найдет девочку, но и ради ее спасения примет на себя то… что мог получить любой из нас. Но об этом потом.
Пока шел поиск, мы верили Дику. Это придавало силы. Мы без устали бежали вперед. Собака от березок углубилась в ельник, а затем в густой лес. Здесь замедлила бег. Стала обнюхивать пустую бутылку и кусок кожи от сапога. В тишине леса послышалось, как долбит ветку в поисках пищи синица. А вскоре и сама птичка — крупный, яркий самец, — запорхала перед нашими глазами. Чувствовалось, что синица привыкла к людям. Значит, зимовала в городе. Дик подвел нас к штабелям, источенным жуком-усачом, круглых осиновых дров. Синичка тут же прилетела к древесине, села на полено и стала выбирать личинки жука. Щебетала утреннюю свою трехсложную песенку «ци-ци-пе».
У меня в кармане были семечки. Бросил их синичке. Она схватила пальцами одну семечку, пробила в ней дырку клювом и быстро выгребла мякоть. Подлетела ко мне за новым угощением. Но Дик заревновал. Фыркнул на птицу. Та испугалась, снова взлетела на сосновую ветку и оттуда залопотала « пе-ци-пе».
Совсем рассвело, нам уже не надо было освещать дорогу. Опять припустились за овчаркой. В уме прикидывал: если Дика постигнет неудача, чутье ищейку подведет, прибегнем к помощи населения прилегающих к бору деревень. Колхозники не откажут. Выйдут на проческу леса.
Попалась глубокая балка. В ней густой кустарник. Оставшиеся от войны траншеи завалены буреломом. Под густой зеленой травой нас ожидала вязкая предательская топь. Ноги по колено проваливались в нее.
Дик же, не в пример нам, был полон сил и энергии. Темно-коричневая его шерсть на поджарых боках блестела.
Собака красиво перекидывала длинные ноги с крупными лапами. Нельзя было налюбоваться ее мускулистой статью, силой, натренированным выносливым телом.
Порой она недовольно рычала, показывала острые точно волчьи кинжальные клыки.
Вот овчарка остановилась. Молча вытянула морду, повела ею по сторонам, прислушиваясь к утреннему лесу. Остро пахло сосной, ольхой, цветами. Это было не совсем знакомо Дику, но не пугало его. Собака навострила уши. Чуткий слух что-то уловил. Дик оскалил крупные белые зубы и плюхнулся на траву. С визгом потянулся, высоко задрал морду, призывно завыл.
Но тотчас встал, отряхнулся, побежал дальше, по росистой траве. Через минуту собака снова легла, вытянулась, вся напружинилась, в собачьем горле, как у простуженного человека, заклокотало.
Лес все деятельнее просыпался. Дик потянул воздух носом и застыл: что-то ему показалось подозрительным, потом подбежал к холодному ручью. Щелкая крупными зубами, полакал ключевую воду. Солнце все больше проникало на лесные поляны. Дику было жарко, он старался обходить места, где солнце сильно палило.
Вот он прыжками кинулся через кусты, припал на живот и пополз. Он знал, что позади за ним следуем мы, был особенно смел и активен.
Далеко мы оказались от того места, откуда вчера вечером начали поиск. Шел седьмой час утра. Гарин, всегда выдержанный и уверенный, занервничал. Собака вела нас куда-то и не было видно этому конца. Не блуждает ли овчарка по лесу?
Гарин резко дернул поводок, остановил собаку. Ему показалось, что наши поиски зашли в тупик. Уж очень нереальным, думалось, зайти девочке на такое большое расстояние от места ее исчезновения.
Дик словно понял неуверенность своего хозяина. Завизжал, из всех своих собачьих сил потянул поводок. Избоченив голову, жалобно и обидчиво косился на хозяина, как бы просил разрешения продолжать бег. Другого выхода и у нас не было. Снова мы устремились за собакой.
Дик вывел на большак, изъезженный сельскими подводами. У края дороги присел. Жалобно заскулил. Впился глазами в Гарина. Похоже, извинялся перед ним за что-то. Потом решительно встал, понюхав придорожную траву, пересек дорогу. Стал на задние лапы, подал голос. Мне показалось — победный голос. Затем снова занялся следом. Он обнюхал за это время сотни лесных и занесенных сюда человеком предметов. Все выискивал «свой» нужный запах. Без устали собака обводила носом каждый клочок травы, кустик, ручеек, банку, склянку и бежала то прямо, то в сторону, то возвращалась назад. Вдруг, обнюхивая землю, сделала петлю и подошла к хозяину. Пес лег у ног проводника, уткнув нос в сапоги Гарина. Кинолог удивился.
— Дик? Что такое? Окончательно сбился с дороги? Потерял след. Плохо! Пробежать столько — и все напрасно. Поднатужься, дружище. Я прошу тебя.
Гарин погладил Дика по спине.
Сейчас думаю, а что если в ту минуту собака близко почувствовала свою гибель и подошла попрощаться с хозяином. Она его любила. Гарин ее не обижал. Хотя порой и был строг. Он привязался к Дику, как к самому близкому и родному человеку. Он не представлял своей службы без него. Однажды сказал, что бросит работу, если останется без Дика.
— Подам рапорт, в отставку. Что за жизнь без Дика. Хорош пес. Другого такого не сыщу.
И, действительно, всем взяла овчарка: экстерьером, чутьем, преданностью своему хозяину и службе.
А Дику оставалось жить несколько минут. Через сотню метров, в кустах, Дик перешел на медленный ход, пополз, как солдат по-пластунски.
В густой чаще, под орешником мы увидели небольшой шалаш. Гарин отстегнул поводок. Дик рванулся к шалашу. Раздался истошный детский крик и предсмертный вой собаки: Дик получил удар ножа в брюхо. Но уже мертвый, он, как истинный боец, не бросил своей жертвы, мертвой хваткой вцепился в бордовую шею незнакомца. Перепуганная, зареванная Аня забилась в угол шалаша, под ветки.
Мы обезоружили преступника. Как выяснилось впоследствии, он сбежал из мест заключения, построил подлый план: прикрыться ребенком и попытаться подольше прожить в какой-нибудь глухой деревне по чужим документам.
Гарин не мог видеть издыхающего пса. Жуткая картина сразила нас, а его особенно. Он рванулся с пистолетом в руке к бандиту, полный жажды мщения, но я успел остановить его. Гарин стих и зарыдал. Впервые в жизни я видел, как горько плачут мужчины.
Преступнику надели наручники. На руки себе я посадил заплаканную, всю испачканную в грязи Аню. Глаза ее еще были в слезах, но она уже не плакала. «Вы добрые дяди, везете меня к папе и маме?» «Да, да, Аня». У меня в кармане была конфета. Я дал ее ребенку. Лицо девочки просияло.
На опушке леса нас ожидали Верзины. Я передал им Аню. Женщина кинулась целовать Гарину руки. Нелегко оказалось ее успокоить.
У въезда в город я вышел из машины. Захотелось в ранний час пройтись пешком. Меня встречали прозрачные голубые улицы родного города. В это время они кажутся особенно светлыми и просторными, как огромная комната без мебели. Первый троллейбус шуршал шинами по асфальту. Шипели метлы дворников, наводивших чистоту на тротуарах. Звенели их ведра и совки. Но картина гибели нашего верного четвероногого друга все еще стояла перед глазами, не давала покоя сердцу.
Я прошел мимо здания областной типографии, непривычно притихшей. Не слышалось монотонного гудения ее линотипов, мерного цокания скоросшивательных машин. Тревожная ночь кончилась. Был позаранок. А я уже думал о том, какое новое происшествие выпадет на мою долю, что может ждать меня и с кем поеду на очередное задание.
Гарин не ушел из милиции, приобрел новую овчарку и работает с ней. Но Дика он не забывает. На память о нем он вылепил статуэтку и подарил ее мне. Вот и стоит она у меня на столе.
Когда ко мне в гости приходит товарищ и коллега капитан Руслан Юрьевич Вихрев, мы с грустью смотрим на увековеченного Дика и вспоминаем происшествие.
1978—1980
Мошенников было двое. Соловьиной трелью заливались они, околпачивая свои жертвы. Он, именовавший себя директором, звал ее экспедитором. Так даже записал в «досье» своей сообщницы. И вел его по всем правилам канцелярии. Первый лист «личного дела» — заявление Красоцкой Тамары Леонтьевны, двадцати лет, с просьбой принять на работу. На нем криво в углу нацарапано: «Удовлетворить. Табишев.» Второй документ в досье, состряпанном тоже для потехи, — анкета экспедитора. Третий лист — ведомость на выплату пособнице ежемесячного оклада в размере ста рублей. С нее удерживался, как и полагается, подоходный налог. Тамара имела годовалого ребенка, он находился где-то в Молдавии на попечении престарелой прабабушки, но об этом она предпочитала молчать. Молодой мошеннице импонировал двадцатипятилетний «директор». Ей хотелось ему нравиться, и неизвестно, как он посмотрит на то, что она уже мама?
Предусматривались экспедитору и премиальные. Выплачивались проездные по предъявленным билетам. Правда, не смог Табишев достать бланки командировочных удостоверений, но со временем надеялся это сделать. Контора должна быть солидной. Обещал платить за вредность после пережитых сложных конфликтных ситуаций, а также больничные, если напарницу настигнет в похождениях хворь.
Все эти липовые «документы» следователю потом пришлось подшивать к уголовному делу.
Красоцкая работала на совесть, добиваясь благодарности и расположения «директора». Угождала, старалась угадать каждое его желание. По ее мнению, он был вылитый Остап Бендер: такой же изворотливый в любой ситуации и неунывающий пустомеля.
Бендер был ее любимым героем: в колонии для несовершеннолетних она смотрела «Золотого теленка» пять раз. Красоцкая оказалась там за мошенничество, которое заключалось в том, что она входила в доверие к пенсионерам, изъявляла желание помогать им и… очищала кошельки умиленных старушек.
Сейчас она нашла настоящего учителя. Он самонадеянно уверял ее, что с ним она не пропадет. Табишев говорил, что дураков даже среди ученых сколько угодно и нужно уметь их обыгрывать. Первая жертва попалась на удочку мошенников почти без труда.
Все знали, что некой горожанке Степаниде для полного счастья не хватает самой малости: выдать дочь замуж. И вот через знакомую по рынку, на котором Степанида постоянно продавала овощи, она установила связь с гадалкой. Это была Красоцкая. Началось гадание. Тамара доверительно сказала пожилой женщине:
— Карты вещуют, жди, вот-вот объявится суженый для дочери. Не упусти. Второго случая такого не будет. Это я тебе говорю. Еще не ошибалась. Твоему чаду, похоже, большое счастье ожидается.
И точно. Бывают же предсказатели! На следующий день, уже под вечер, когда Степанида Петровна стояла на своем обычном рыночном месте и продавала морковку, к ней подошел молодой человек с модными черными усиками, одетый в новый кримпленовый костюм цвета морской волны. Распахнут воротничок белоснежной сорочки. На ногах импортные туфли. Это был Табишев.
— Сколько? — спросил он, подержав на весу корзину с морковью.
— За пятерку, сынок, и то по случаю.
— За десятку, — произнес покупатель и добавил: — При условии, если из нее сегодня мне приготовите ужин. Вот еще десятка. Приобретите вот у того грузина букет цветов. Приехал из Молдавии в ваш город. Хотел жениться. Да обманула неверная. Вышла за другого… И я сейчас, мать, в глубокой скорби.
— Э, твоей скорби могу помочь! — с живостью ответила женщина. — Да я познакомлю такого сокола с невиданной красавицей. — Вся Молдавия ахнет.
— Родственница?
— Могу предложить собственную родную дочь. Девушка на выданье.
— О! По такому случаю… — кавалер исчез, а через пять минут вернулся с курицей, грибами и прочей закуской.
— Бог ты мой! — всплеснула руками Степанида Петровна. — Мы такой закатим пир… — А про себя подумала: «Ну и гадалка, как в воду смотрела. Помнится, еще сказала: «Не упусти!» Да уж постараюсь. Я не я буду. Женишок люб мне.»
«Жених» оказался щедрым. Он усадил Степаниду в такси. Сопровождая ее домой, по дороге показал свои документы.
— Не сомневайся, мамаша, вот паспорт, диплом. К этому на словах добавлю, что являюсь владельцем особняка с автомобилем. Стало быть, свадьбу отгрохаем, будьте здоровы!
Потом было знакомство.
Невеста пришлась «жениху» по вкусу. Чуть-чуть выпив на радостях, Степанида хвалилась: «Сама в девках была кровь с молоком, такова и единственная, ненаглядная доченька». Еще она говорила, обнимая от избытка чувств «жениха», что только такому орлу своего отпрыска и может доверить.
Но дочь базарной торговки Степаниды с красивым именем Светлана оказалась с норовом. Заартачилась. Не желала и глядеть на жениха. С полчаса не разговаривала, надувшись, с матерью, когда та объявила свои намерения. «Что, я сама парня не найду, мама? Это вам не старые времена.» Однако вскоре гнев сменила на милость. Ее лишь смущало, что уж очень торопится кавалер начать совместную жизнь и как можно быстрее выехать к нему на родину, обрадовать отца с матерью прекрасной избранницей. «Там и подадим заявление в загс», — елейно уговаривал Табишев девушку.
— Да я же работаю, — не сдавалась красавица.
Тут не выдержала мать. Она отвела дочь в другую комнату и наставительно сказала:
— Тебе сколько лет? То-то. Чего ждешь? В девках желаешь остаться? Не раздумывай. Жених что надо. Удержи парня. Приглянись. Платье новое надень, прическу наведи. Пококетничай, помурлыкай, как кошечка, прибери его к рукам. Парень по случаю нам достался.
Что тут делать? Мать дурного не пожелает. Девушка последовала ее совету. А на следующий день, перед тем как уйти на работу, дала согласие на свадьбу. Ей передалась прыть матери. Она уже представляла себя женой богатого молодого человека. А где лучше найдешь? «Видный, денежный, должность приличная. Чем не счастливая партия. Правда, говорит, поиздержался. Ну, да у мамы для нас (в единственном числе девушка уже не могла себя представить) на этот случай пара тысчонок найдется». Теперь ее забеспокоила мысль: только бы не раздумал сам до вечера.
Что касается будущей тещи, то она пообещала чернявому зятьку сразу дать десять сотенных бумажек для свадебных покупок, ну, и на обзаведение первым необходимым это само собой…
Жених чувствовал себя увереннее и, не скромничая, начал выставлять финансовые условия.
— Пять сотенных займи, теща, сию минуту. Деньги не нужны, но тут дело принципа. А то, бывает, обещают, а сами и гроша за душой не имеют. А я обманы не обожаю. Словом, задаток гоните.
— И-и-и, — обиделась Степанида и полезла в тайничок за деньгами. — На, спрячь в карман на мелкие расходы.
Небрежно взяв три сотенных кредитки, Табишев швырнул их в коричневый «дипломат» и высокомерно изрек: «Мелочь». Он прикидывал, каким образом выманить у доверчивой женщины еще несколько хрустящих ценных бумажек перед тем, как скрыться. Сделать это он хотел до прихода невесты. Смакуя марочный коньяк, Табишев заливался соловьем и сам верил в то, что говорит:
— Эх, мать, что ты здесь, в этой дыре видишь? Какие радости получаешь? Я вот уже думаю и о тебе. Говоришь, лет десять, как своего старичка похоронила? Это плохо. Горько. Ну да живой думает о живом. И тебе молодца подыщу. Есть на примете. Лет пятьдесят ему или шестьдесят, но крепкий. Мужик отменный, полон сил.
— Да не надо мне никого, выдумал, — застеснявшись, отбивалась хозяйка. — Уж давай поначалу одно дело сделаем. Вашу свадьбу сыграем. Дай бог вам счастья и согласия. Рада буду и на этом.
— Ну, да там посмотрим, — сказал Табишев, — главное, всем нам вовремя выехать в Молдавию. Попасть на праздники надо. Национальные гуляния скоро начинаются. Кстати, надо сходить дать телеграмму, чтобы старики ждали. А ты, мать, собирайся, тоже поедешь с нами. Нечего прозябать здесь.
Пьяный «жених» нес несусветную чепуху. Но затуманенный счастьем мозг Степаниды все принимал за чистую монету.
«Зятек» собрался уходить. В это время вбежала в прихожую возбужденная, едва сдерживающая радость Светлана. Она отпросилась пораньше с работы. По такому случаю кто не отпустит?
— Ты куда?
— На почту. Жди меня. Через час пойдем на прогулку, может, зайдем в театр!..
— Приходи поскорее. Ко мне подруги придут. Отметим помолвку. Я им все рассказала.
— Да? — Табишев поперхнулся. — Фу, черт, переел. Все ждите меня здесь. Ждите. Жди-те, — на прощанье Табишев-беглец нарочито строго погрозил пальцем доверчивым «родственникам».
Через обещанный час «директор» со своим «экспедитором» были за многие километры от места происшествия.
А наутро незадачливая мамаша с дочерью-невестой сидели в кабинете следователя и давали показания. Они называли приметы липового жениха. Мать припоминала черты лица, одеяние гадалки, что напророчила суженого.
Так в милицию поступил первый сигнал о действиях группы мошенников. Операцию по их поимке мы условно назвали «Свадьба».
А через день в милицию обратился тракторист Савчук и рассказал о том, что узнал от своей жены Валентины, новой жертвы мошенницы.
Рано утром в селе Ополье появилась незнакомка: красивая, черноволосая, маленького роста, молодая. Она через людей узнавала, не нужно ли кому предсказать будущее, жениха. Таких желающих в селе не оказалось. Но многие колхозницы с охотой уплатили гадалке по трешке за разговор о собственных мужьях, а на языке предсказательницы — трефовых королях. Две из них, Прасковья и Раиса, на вопрос гадалки, нет ли разведенок в деревне, ответили, что близка к этому их подруга Валентина Савчук, и дали ее адрес.
Красоцкая, а это была она, лелеяла надежду пристроить на денек-другой к какой-нибудь одинокой бабенке красавца — «директора». Их фирма должна была каждые сутки приносить доход. «Экспедитор» направила свои маленькие стопы по указанному адресу, но ее опередили Раиса и Прасковья. Они прямо с порога взахлеб стали расхваливать:
— Ну, Валентина, настоящая гадалка у нас в селе объявилась. Насквозь видит, сколько юбок на тебе. Угадывает мысли. Муженек-то у тебя погуливает. Погадай на супруга, не промахнешься. Может, и впрямь он задумал, окаянный, тебя бросить.
— Даже и не знаю, — суетилась Валентина, — может, не стоит?
А между тем «пиковая дама» уже входила в дом Валентины.
— Дай руку, касатка. Всю правду расскажу. Вижу по печальным глазам твоим: околдовала суженого другая, завлекла молодыми чарами. Но не горюй. Придет к тебе твое законное счастье. И снова твои красивые очи наполнятся радостью. Вижу по линиям на ладони: вот-вот встретишь ты молодого, симпатичного и богатого…
Дальше Валя не стала слушать, перебила гадалку:
— Не нужен мне никто. Ты моего, моего можешь приворожить к дому?
План срывался. Но Красоцкая не стушевалась, сразу перестроилась:
— Могу поправить дело, касатка. Но деньги вперед.
— Много?
— Такая работа немало стоит. Поскупишься — больше потеряешь.
— Сколько?
— Скажу. Пусть уйдут подруги. Дело тайное.
Когда Прасковья и Раиса ушли, гадалка, поплотнее закрыв за ними дверь, ответила:
— Двести.
— Что вы, такую сумму? — опешила Валентина.
— Двести, — твердо повторила Красоцкая, — и только десятками, можно покрупнее, но чтобы никакой мелочи. Дело наше такое капризное. Чуть не так, и все насмарку. Судьбу изменить — работа нелегкая.
Помявшись в нерешительности, Валентина все же сняла со сберкнижки нужную сумму и вручила гадалке. Та глянула на свою доверчивую жертву пронзительными глазами, помедлила, давая понять, как трудно постигается истина, покачала головой.
— Большим колдовством заколдован твой супруг. С ним только моя мать-колдунья справится. Вот адрес. Приезжай.
Она нацарапала на листке бумаги какие-то координаты и скрылась подобно привидению.
И засомневалась, закручинилась молодая женщина. Не спалось Валентине всю ночь. Поняла, что обманула ее гадалка. Она обо всем рассказала мужу.
А тем временем Табишев допытывался у Красоцкой:
— Гадала?
— Нет, — солгала «подчиненная».
— А если обыщу?
— Ничего не найдешь.
— Ну, так и быть, — успокоился Табишев. — Где будем ночевать? Опять в лесу? Не надоело?
— Что ты! Давай опять, — обрадовалась «экспедитор».
— Губа не дура. Понравилось… Да только с теперешней деньгой жить надо по-королевски. Документы у нас в порядке. В любую гостиницу примут.
— Может, в один номер пустят? Скучать буду без тебя…
— Намотай на ус: осторожность прежде всего. Не следи, где живешь, не живи, где следишь. А нас уже ищут. Наверняка. Уразумела? А теперь — на электричку.
Мошенники пока были неуловимы. Мы их упорно искали. Во все ближайшие города направляли телефонограммы, ориентировки, но «директор» и его подручная тоже не дремали. Правда, удача долго не шла к ним в руки. Как потом они скажут: «Щипали мелочевку».
Однажды в парке Красоцкая подсела к студентке Наде Охтиной. Верная своему принципу, она сразу предложила ей хорошего жениха. Та отказалась: «Свой есть».
— Тогда давай на него погадаю. Изменников много развелось среди кавалеров. Дурят нашу сестру, — произнесла Красоцкая, состроив жалостливую мину.
Надя не устояла перед соблазном узнать правду о любимом парне. Дала руку гадалке. Красоцкая сняла с пальца студентки перстень и попыталась скрыться. Студентка подняла тревогу, закричала. Люди помогли задержать гадалку. Красоцкая вернула дорогой перстень, поцарапала лица тем, кто пытался доставить «пиковую даму» в милицию, и убежала. Мошенники снова ускользнули.
После очередного конфликта Красоцкой с публикой между «директором» и его «экспедитором» произошла нелицеприятная беседа.
— Расчет, полный расчет, — горячился Табишев. — Боже мой, — продолжал сокрушаться «липовый жених», — кого взял на ответственную работу, как мог ошибиться? И это я, с таким вкусом, с таким пониманием действительности.
Красоцкая поначалу молчала, как ученик перед учителем, даже вздыхала. Но до тех пор, пока «директор» не оскорбил ее неприятным, хотя и не совсем понятным словом «нимфоманка». Тут она просто взбесилась.
— Ишь, чистоплюй, — без всякого былого уважения выкрикнула сообщница, — брал на дело, трепался: «Оклад, премии, пайковые.» А что выходит? Ты у меня нахлебник. Кто тебя уже месяц кормит и поит?
Табишев не ожидал такого поворота. Он опешил.
— Ах, так! Расстаемся, — изрек он. — Ты забыла, что и мое тебе переходило, когда у меня был тугой кошелек.
Они пошли в разные стороны. Но отходчивая Красоцкая вернулась, догнала Табишева. Вид ее был жалким.
— Ладно, «директор», не сердись. Запиши мой адрес. Поеду к бабке. Понадоблюсь — всегда к твоим услугам. Шли корреспонденции.
Табишев небрежно сунул клочок бумаги с адресом в карман. Красоцкая как в воду смотрела, она вскоре понадобилась Табишеву, но в другом качестве.
Оставшись один, Табишев не брезговал кражами. В одном украденном чемодане оказался костюм летчика гражданской авиации. Он напялил его на себя. Кое-где жало, но носить было можно. В костюме летчика ему повезло на новое удачное знакомство.
…Прошло минут пятнадцать-двадцать после отхода электрички из Москвы. Молодой, симпатичный парень в форме летчика и юная, не менее привлекательная девушка открыто и с интересом смотрели друг на друга.
Тоня, так назовем героиню новой истории, почему-то вспомнила недавно вычитанное в словаре слово «эксцитативный», что означало «внушающий интерес, чувства». Именно таким показался ей сидящий напротив молодой человек. Он смотрел на Тоню и чуть-чуть лукаво улыбался, как бы приглашая девушку познакомиться.
Душа у бедной Тони замерла. Она не в силах была отвести взгляд от смуглого цыганского лица молодого человека. И, чего греха таить, ей очень хотелось познакомиться с улыбчивым парнем-летчиком. Она ответно улыбнулась. Не сказав друг другу ни слова, оба почувствовали, что первое знакомство состоялось. Тоня подумала: «Видно, судьба».
— Руслан, — назвал себя парень, легонько дотронувшись до руки девушки.
— Тоня, — ответила она.
— Смотрю и завидую вам. Какая милая и обаятельная девушка. С вашей красотой сниматься в кино, а вы едете в душном вагоне. За свои двадцать пять лет впервые встречаю такую писаную красавицу. Честное слово.
Тоне приятно было слышать от хорошо воспитанного человека (это она сразу отметила) комплименты.
После двухчасовой беседы молодые люди настолько прониклись взаимной симпатией, что когда Руслан предложил Тоне выйти в тамбур вагона и поговорить наедине, девушка лишь для приличия помедлила.
Теперь молодому человеку ничто не мешало горячо признаться Тоне в любви. Здесь, в тамбуре вагона, он разоткровенничался: едет на побывку в Молдавию, там ждет его девушка, к которой он когда-то был привязан. Когда-то, но не сейчас. Да, Тоня так вскружила ему голову, что он готов немедленно изменить свой маршрут и поехать вместе с ней, просить у родителей девушки согласия на брак. Он не намерен упускать своего счастья.
— Я вас люблю, Тонечка, — пропел шепотом Руслан, — на край света увезу. Ни в чем нужды знать не будешь. Все лучшее, что изготовляет отечественная и зарубежная промышленность, будет твое. Со дна морского достану жемчуг и к твоим ногам брошу…
Руслан переходил с «вы» на «ты». И в этом Тоня тоже усматривала признак интеллигентности. Но она не теряла девичьей бдительности, улыбнувшись, спросила:
— Вы всем так вот сразу в любви объясняетесь? Наверное, не одну уже в слезах оставили?
— Напрасно обижаете, — грустным голосом произнес летчик. — Душой я одинок. Мне необходим хороший друг. Преданная и верная супруга. Не радует меня мое богатство и высокая зарплата. Семьсот рублей в месяц — тьфу! Мелочь. Скоро заполярная надбавка, еще две сотни — тоже ерунда. Отец министр. Тоже непрочь незаметно подбросить мне на карманные расходы. Я отказываюсь, да где там! Заботливая мамаша все подарки посылками гонит. Воркует мне: «Что твоя нищенская зарплата?». Она у меня заслуженный врач. Защитила диссертацию на доктора наук. Старики у меня что надо.. Недавно отгрохали мне дачу на берегу Черного моря. Если согласишься, то как только отгуляем свадьбу, сразу укатим туда. Родители мои будут рады. Можно пригласить твою мать к нам в гости. Пусть понежится…
У девушки гулко забилось сердце. И все-таки Тоня нашла в себе мужество уклончиво произнести:
— Вы, однако, торопитесь.
В мыслях же Тоня была уже дома, в родном селе, с великолепным, всем на зависть женихом.
Руслан наступал по-боевому. Он чувствовал — успех обеспечен.
— А что тут плохого? Я давно искал свой идеал. И вот нашел. А любовь? Разве ее не бывает с первого взгляда? Вспомните Баха, Чайковского, Карамзина, Мамина-Сибиряка, наконец, Кропоткина-старшего.
Слова Руслана подействовали на Тоню магически, авторитет его рос как на дрожжах. Она больше не могла противостоять новоиспеченному ухажеру. Вздохнула, махнула рукой, улыбнулась легко, точно сбросила с плеч тяжелый груз, выпалила на одном дыхании:
— Так тому и быть: согласна. Наверное, и вправду судьба.
Табишев (а это опять был он) не скупился на посулы, клятвы, признания. Произносил их до самого порога Тониного дома.
Родителям Тоня представила жениха как парня, с которым давно переписывалась втайне от них. А теперь вот он сам явился и предлагает руку и сердце.
Что и говорить, обрадовались несказанно счастью дочери родители. Все в женихе было на высоте: и должность, и зарплата, и дача. Родители, не мешкая, стали готовиться к свадьбе. Молодым отвели отдельную комнату.
— Зарегистрировать брак успеем, — сказал Табишев, — в любви дело, а не в паспортной кляксе.
Он телеграммой пригласил к застолью свою «сестру». Она явилась без промедления. Это была Красоцкая. Руслан не потерял ее адрес.
Но свадьбу затормозила милиция. Родной дядя невесты, бывший летчик, засомневался в женихе. Хотел поговорить с ним о новых конструкциях самолетов, да Руслан не смог поддержать беседу, попал впросак. Дядя сообщил нам приметы жениха и попросил его проверить. Из его рассказа нам стало ясно, что это Табишев со своей соучастницей подбираются к новой жертве.
«Жениха» мы брали, когда по просьбе Ивана Максимовича Груздева, дяди Тони, молодые шли к нему в гости.
Следующей была Красоцкая. Она нежилась в мягкой постели, когда мы пришли в дом невесты.
— Одевайтесь, — попросил ее следователь, — и предъявите документы. Свадебные пиры завершаются.
Похождения подходили к концу. Операция «Свадьба» успешно закруглялась. Мошенники теперь имели дело с правосудием. А что касается их жертв, то они сами себя наказали и попали в смешное и грустное положение. И поделом: нечего бросаться в объятия первым встречным, они могут оказаться непорядочными людьми, а то и просто, как в нашей истории, мошенниками.
1979—1980