Отчего-то тогда у нее возник лишь один вопрос:
— Он эстонец?
— Латыш. В клинике всего полгода, поднял ее фактически из руин, специалист самой высокой категории, коммунист, отзывы сослуживцев самые положительные. Тебе есть чем гордиться.
— Он мой отец, — напомнила Лена, намекая, что иных достоинств ему можно и не иметь. И тут же поняла, что сразу приняла мужчину на весьма посредственном снимке. Приняла как отца, как человека. Как факт неоспоримый.
Почему?
Неужели так хотела увидеть, узнать отца? Родного человека, свою кровь?
Но, оказывается, скрывала это даже от себя.
— Не думала, что найдется, — прошептала, сообразив, отчего отталкивала свое желание. И призналась брату. — Я, наверное, не очень хороший человек и отвратительная комсомолка — надо мной довлеют страхи.
— Не бери в голову, — отмахнулся Игорь. — Нормальное состояние для девушки пятнадцати лет.
— Я должна быть сильной и смелой.
— Будешь. Подрасти сначала. Кстати, как на счет проверки на смелость летом?
— Не поняла?
— Лена, я знаю, как вы проверяете свою волю, стойкость и так далее, — улыбнулся мужчина, но взгляд был холодным и немного укоризненным. — Хлопаетесь на асфальт на колени с разбегу, держите уголек на вытянутой ладони. Кто испугался или заревел — трус, и ему не место в комсомоле. Я предлагаю другой вариант проверки — ты поедешь к отцу. Одна, без всяких предварительных звонков, переговоров, встреч. Сама поедешь. Сама его найдешь, сама решишь разговаривать или нет, открываться или оставаться в тени. И ни слова никому не скажешь о нем или о поездке до июня. Это испытание посерьезней.
— Я согласна, — заверила Лена.
И выполнила свое обещание. А Игорь свое.
Как только отзвенел последний звонок с последнего урока и в школьной жизни Елены наступил перерыв до осени, он сам сообщил Надежде, что собирается взять билет для Лены до Бреста. Впервые за все время, что девушка помнит себя, Надя возмутилась на Игоря и категорически воспротивилась его решению. Спасла положение Вильман, прилетев к ним с известием, что тетя Зосима приглашает ее погостить в Брест, да вот беда, мама одну не отпускает. Вот если бы с ней отпустили Скрябину…
Игорь довольно улыбнулся и заверил, что они едут. Билеты он берет на себя.
Наде осталось лишь смириться и помочь девушке собрать вещи.
И вот они в поезде, и вот Надя Вильман прыгает от радости как козочка, а Лена… Ее сердце колотиться в такт вагонным колесам. На душе и страх и радость, и тревога, и восторг, и грусть, и сожаление, и ожидание. Весь сонм чувств, что мучили её пять месяцев, не давали ей спать. И сейчас не отпускают.
— Ты, чего, Лен? — озадачилась Надя. — Переживаешь, да?
— Нет, — поспешила отнекаться та и даже изобразила беспечную улыбку. — Все хорошо. Интересно, кто с нами едет?
— А представь — никого, — округлила глаза подруга. — Целое купе наше! Делай, что хочешь! Чур, я сплю на верхней полке!
— Сегодня. А завтра я.
— Справедливо. Ночь ты, ночь я, идет?
Николай и Александр курили в тамбуре, поглядывая на мелькающие дома и деревья за окном.
— Влетит тебе когда-нибудь за твои шуры-муры. Пропесочат на комсомольском собрании.
— А я светлый облик офицера не пачкаю. Ну, нравятся мне женщины, что ж теперь? — засмеялся Александр.
— Женись.
— Как Валентин? Так я Груни не встретил. Вот как только, так сразу.
— Валька нас не ждет, — протянул Санин, письмо Валькино вспомнив. Больно оно на шифровку было похоже, с подтекстом. Взять хоть: "выдали нам всем ордер в Могилевку". Это как? Неужели медальоны смертников выдали? А это: "Петька из Белостока вернулся, говорит, в Доме офицеров с ребятами из Люфтваффе за жизнь говорили. И выходило, как всегда: у них хорошо, у нас ни черта".
Действительно, чертовщина, какая-то.
— Не-а, — засмеялся Дроздов. — Представляю, как вытянется его лицо, когда мы на КПП нарисуемся! Шаферы!
— Нашел, когда жениться. Как его из летнего лагеря отпустили?
— "Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь", — беззаботно пропел Сашка.
— Как бы за любовь еще кто не нагрянул. Слышал, что Крыжановский говорил? На границе неспокойно.
— Давно, — посерьезнел Александр. — Как немцы Польшу взяли. Воздушное пространство постоянно нарушают. А стрелять нельзя.
— Ну, да, шмальни — им на руку, такая катавасия начнется, мама не горюй.
— У нас пакт.
— А у них?
Мужчины переглянулись и почти синхронно выбросили окурки.
— Ладно, давай хоть на время отпуска обо всех этих делах забудем, — и обнял друга за плечо. — Эх, приедем, оторвемся! Искупаемся, с Валькой посидим, с ребятами потолкуем, выпьем, с Грушиными подружками познакомимся.
— Нет, тебе точно жениться надо, — качнул головой Николай, и с улыбкой подтолкнул друга к дверям в вагон. — Пошли свое место дислокации искать. Номер купе хоть помнишь?
— Двадцать четвертое. Верхнее и нижнее место. Я наверху!
— Не мечтай.
— Точно говорю!
— Завтра.
— Завтра — ты. Я сегодня.
— Знаю я твое «завтра». Оно на всю поездку растянется.
— Ну-у, это как придется, — засмеялся мужчина и чуть не был сбит бегущим от матери постреленком в шортиках на лямке. — Эть! Тихо, стоять! — притормозил его мужчина, мягко перехватив за руку. Подлетевшая мать тут же забрала сына, виновато улыбнувшись офицерам: