Денег не стало совсем. Каждый раз когда Нателла приносила директору заявление об уходе, он сообщал ей об очередном повышении зарплаты.
— Ну и где она, моя повышенная зарплата?! — гневно спрашивала Нателла.
— Будет, солнышко, будет! Сама же видишь: все кругом душат. А теперь еще и эти крысы… Погоди, выкарабкаемся… — уговаривал ее начальник, морща лоб и тряся растопыренной ладонью над заявлением, будто боясь, что оно взлетит со стола и тоже станет его душить.
Пока карабкались, кормильцем семьи стал одиннадцатилетний Антон, а их с матерью жилище превратилось в миниатюрный ликероводочный завод. Приходившим в дом гостям открывалось необычное зрелище. Детская комната была уставлена канистрами, ящиками с пустой тарой, коробками с металлическими пробками и различными водочными этикетками: «Московская», «Столичная», «Старорусская», «Сибирская»… С кухни в детскую тянулся толстый черный шланг. На глазах изумленной публики Антон творил чудо: сливал в бидон спирт из канистры, опускал внутрь конец шланга, затем бежал на кухню, подсоединял другой конец к крану и включал воду; когда она доходила до нацарапанной с внутренней стороны бидона отметки, закрывал кран, ловко наполнял полученной смесью бутылки из ящика и запечатывал их винтовыми пробками. Оставалось извлечь из коробки этикетку, нанести на нее с внутренней стороны три полоски клея, пришлепнуть ее к бутылке — и продукт обретал имя.
Сначала работодатель мальчишку хвалил, говорил, что водка лучше магазинной, — потом обвинил в краже спирта. От расправы Антона спас директор Нателлы, который оказался земляком владельца киоска.
Она не сразу поняла, что старинный друг матери говорит из Сан-Франциско, — сначала думала, что он приглашает их с Антоном погостить на дачу. Когда поняла, сначала категорически отказалась: отплатить за гостеприимство ей было нечем, а быть у кого-то в долгу она не хотела. Однако затем любопытство взяло верх. Когда они вернулись, друзья тщетно пытались выудить из нее хотя бы слово. Она сидела на диване, опустив голову и неподвижно глядя в одну точку. Зато не умолкал Антон, без конца описывая то Диснейленд, то какой-нибудь огромный мост, то свои опыты общения на английском:
— Представляете, спросишь у какой-нибудь тетки, сколько времени, а потом идешь и думаешь: что она сказала?
— Эх, Антошка, не выгнали бы тебя из школы, глядишь, и понимал бы все.
Практическим результатом поездки стало учреждение российско-американского брачного агентства. Просуществовало оно недолго: в роли свахи Нателла себя категорически не видела, да и предприятие, чего греха таить, было с душком.
— Ну раз так, не перебраться ли тебе сюда самой? — предложил по телефону друг матери и добавил с мурлыкающей интонацией: — Ты стоишь сотни невест.
Она промолчала.
Когда началась война в Чечне, Антону было только двенадцать, но Нателла не была уверена в том, что к его восемнадцатилетию она закончится или не начнется еще где-нибудь. Антон у нее был один, а закон мог в любой момент измениться…
Визу дали на год. Она знала, что уезжает надолго, поэтому продала жилье. Да иначе было и не уехать. Последним воспоминанием о доме стали бандиты, которые не замедлили явиться за своей долей.
Ей повезло: уборочный бизнес в районе держали русские. Два раза в неделю она ходила по квартирам с пылесосом, ведром и шваброй. В остальное время искала работу в ресторанах и однажды вместо ненавистного «sorry» услышала наконец:
— What can you do?
Конечно же, она умела все: делать уборку, натирать пол, мыть окна, ухаживать за цветами, кормить рыбок, удалять любые пятна со скатерти, зашивать передники, готовить салаты, лепить котлеты…
Хозяин остановил ее жестом, пригласил сесть.
— Кто вы по специальности?
— Инженер-химик.
— Я тоже. Только кораблестроитель. Нам есть о чем поговорить, правда?
Хозяина звали Тони. На самом деле у него было другое имя, греческое, но, видимо, он счел, что хозяину пиццерии больше подходит имя Тони.
Заведение было расположено в уютном районе, на углу Парк-авеню и Санта-Клары. Посетители, любуясь зеленью за окном, коротали время за бокалом итальянского вина или пива, не спеша отрезали кусочки от пиццы, выклевывали вилкой грибы и помидоры… На десерт заказывали пирожные или мороженое. Вскоре хитом пиццерии стали русские котлеты, а Нателла получила должность шеф-повара. Следы на руках от ожогов и порезов постепенно затянулись, мозоли сходить не торопились.
С Тони Нателла, к своему удивлению, разговаривала уже почти свободно: занятия на бесплатных курсах английского для приезжих не прошли даром. Но еще больше поражал ее Антон, который схватывал язык буквально на лету, успешно учился в high school и думал о профессии дизайнера.
Между тем год, отведенный им на знакомство с достопримечательностями страны, подходил к концу. Когда Тони искал адвоката, который мог бы помочь Нателле решить проблему с визой, он вдруг признался себе, что у него гораздо больше причин делать это, нежели он полагал. Разумеется, его главной целью было помочь людям, оказавшимся в трудной ситуации. К тому же он не хотел терять ценную сотрудницу. Причем не только сотрудницу, но и прекрасную собеседницу: она прочитала столько серьезных книг, сколько ему и не снилось, — это можно было как-то использовать в совместном бизнесе. Как и то, что она была не только умницей, но и красивой женщиной — это очень важно для ведения дел. Такой красивой, что ему все время хотелось ее видеть. Мало того, он не мог прожить без нее и дня.
Последний ее разговор с Тони был тяжелым. Он был готов развестись с женой. Нателла говорила ему, что он ей тоже нравится и что она ему за все благодарна и будет всегда помнить, но не может позволить себе разрушить его семью. У Тони в глазах стояли слезы. То и дело он сжимал кулак и коротко стучал им по столу, заставляя тихонько звенеть столовые приборы. Он проклинал ее за то, что она сумела найти слова, которые не оставляли ему надежды и не давали повода для ненависти. Когда она ушла, он долго смотрел сквозь стеклянную дверь на улицу, вспоминая, как впервые увидел за этой дверью золотистую челку и насмешливые голубые глаза, взгляд которых выражал притворную покорность. Видение возникало, пропадало и снова возникало. Тони хотелось твердо сказать ему «sorry», но он раз за разом произносил: «What сап you do?» — и блаженно улыбался.
Нателла познакомилась с Мохаммадом, когда он, заглянув в пиццерию, по каким-то признакам сразу понял, откуда она. Он учился в Москве и в Ленинграде, поэтому русским владел безупречно. В Америку семья переехала после того, как к власти в Кабуле пришли талибы. Мохаммад и Тони давно знали друг друга: ресторан, который держала афганская семья, находился в двух кварталах от пиццерии, но когда афганец вдруг вдруг воспылал любовью к итальянской еде, Тони испытал некоторое беспокойство…
Теперь Нателла готовила пиццу, лазанью и ризотто у афганцев. Котлеты остались фирменным блюдом в пиццерии.
Поначалу у Нателлы не складывались отношения с сестрой Мохаммада, Фатимой. Наконец та нарушила молчание:
— Твои русские убили моего мужа. Как мне с тобой разговаривать?
Нателла всегда считала, что каждый человек должен отвечать только за свои дела.
— Фатима, — ответила она, — я потеряла на этой войне друзей. Только не мы с тобой эту войну начали — нечего нам и ссориться.
— Пусть ты не начинала эту войну, но почему ты молчала? Почему не выходила на улицу, не протестовала?
— Без толку было протестовать. Да и что мы знали об этой войне?
Фатима умолкла и отвернулась. Отношения наладились не сразу.
Работала Нателла пять дней в неделю. Жилье снимала недорогое, кое-что получалось скопить. Однако вопрос со статусом все еще оставался нерешенным. Однажды она спросила у Мохаммада, как удалось получить вид на жительство его семье. Мохаммад ответил просто:
— Мы — политические беженцы. Хочешь получить такой же статус, подай заявление. Пока оно рассматривается, никто тебя выпроваживать отсюда не будет.
Нателла представила себя в роли политической мученицы и поежилась: что-то не то в этом было… Ей вспомнились сумасшедшие тетки, которые плевали в сторону очереди, стоявшей у консульства, и кричали: «Предатели!» Ей было тогда странно. Разве не очевидно, что предать можно только того, кто верит в тебя, надеется на тебя, ждет от тебя помощи? Но что она могла сделать для тех, кто плевал в нее? Чем помочь им? Что им было нужно от нее? Кто и кого предал, еще подумать надо… А единственный, кто действительно нуждался в ней, был Антон. Друзьям было тяжело с ней расставаться, но они любили ее и не осуждали.
Мохаммад понял, о чем она думает.
— Политика — это только слово, — сказал он. — Пусть ты ею никогда не интересовалась. Но наверняка тебя интересовали твои гражданские права. Вспомни, не нарушались ли они когда-нибудь?
Поразмыслив, Нателла решила, что если она заявит, что ее права нарушались, не таким уж это будет и враньем.
Получив искомый статус, она распрощалась с афганцами и устроилась наконец по специальности: инженером-химиком на завод к знаменитому доктору Питерсону. Это было здорово — ходить в белом халате по заводу и любоваться тем, как в чистых, сверкающих колбах переливается разными оттенками прозрачное мыло…
— Вы не бывали в Риге, Нателла? До чего же все это похоже на то место, где мы жили…
Дом, сад, из-за крон деревьев выглядывает крест стоящей неподалеку церквушки. В Риге Нателла бывала, но ей все это больше напоминает «немецкий городок» на Белевском поле. Изя понимающе кивает:
— Вы знаете, бывает иногда, приезжаешь в какое-нибудь место, которое и вовсе ни на что знакомое не похоже, бродишь туда-сюда — и вдруг чем-то таким пахнуло или солнце по-особому на стены легло, и чувствуешь: детство вернулось. Там, откуда оно ушло, наверное, уже все чужое, незнакомое… Может быть, даже крапива, лопухи, в общем, запустение… А оно, детство, теперь здесь. И можно начать все заново.
В глазах Изи сверкает лукавый огонек:
— И начать довольно удачно, судя по вашим достижениям! Свое риелторское агентство, не дом — целый дворец, две шикарные машины, яхту собрались покупать… А этот молодой человек с бородкой, которого вы отправили выгуливать собак, должно быть, ваш поклонник?
— Друг. Вы только не подумайте, Изя, что это все свалилось на меня неизвестно откуда…
— Нет-нет, я преклоняюсь перед вами. Искренне преклоняюсь. Мне бы десятую часть вашей внутренней силы, энергии, предприимчивости. Но я лишь скромный поэт… Что вы читаете, миледи?
— Экшен, экшен, экшен…