Есть на земле еще старушки
С душою светлою, как луч.
Очутившись дома, Егор встал под ледяной душ и впервые с испугом ощутил, что снова хочет увидеть Флору , словно ее черный локон успел обвиться вокруг его запястья и тянул к себе, как ведьмин науз. Уже за полночь он позвонил Квиту. Тот оказался бодр и даже игрив, как всякий ночной хищник.
– Ну что тебе сказать, «скубент»? Пока ты там по Москве шарился, мы обшарили соляные копи, видели твои отметки на стенах, но ничего так и не нашли. Может, ты газа наглотался, в старых выработках чего не бывает? Ну да ладно, не кисни, дуй сюда. Твои лесные отшельники явно что-то знают. Еще день, и мы расколем этих «любимцев богов».
– Вызвал столичных костоломов?
– Ни-ни. Сейчас с этим строго, но на детекторе успел проверить всех.
– И что же?
– Будимир явно имеет отношение к пропаже девушки, но молчит, как партизан, а на твоем участке и того хлыще дела творятся.
На следующий день сразу после сабантуя по поводу последнего экзамена Севергин рванул в Сосенцы.
– Да, крестничек, «тихий» тебе участок попался! Что ни ночь, то новое приключение. Ну да ничего, так даже лучше, чтобы служба медом не казалась. Приказ о твоем назначении уже прошел, так что принимай дела!
Полковник Панин, возглавлявший почти боевое подразделение, наружность имел самую мирную. Плотный, кругленький, он был похож на румяный, только что испеченный каравай, и был так же мягок и упруго отходчив.
– Что стряслось-то, Степан Никодимыч? Опять сельмаг грабанули?
– Если бы... Читай! – Панин протянул Егору исписанное мелким почерком заявление.
Оно было написано со слов Прасковьи Тряпкиной, заслуженной колхозной пенсионерки.
«...А вчерась на огородах опеть его встречаю.
– Цить, – говорит, – бабка. Узнала меня? Я – Степан Разин. – И саблю показыват. – Никого не бойся, ноне я твой защитник. Оставляй мне вечор на этом самом месте пестерь пирогов и жбан самогона и можешь спать спокойно...»
– Ну, как тебе это явление исторического призрака? – осторожно поинтересовался Панин. – Бродит по округе, саблей машет, грозится поднять народ...
– ...Пересмотреть итоги приватизации или с «гостями» разобраться? – невесело пошутил Севергин. – Что и говорить, настоящему-то Стеньке было бы интересно погулять по нынешней Руси, а не старух по ночам мутить. Ладно, крестный, займусь я этим призраком.
– Заявление от съемочной группы читал?
– Да, ознакомился.
– Что думаешь? Где девка?
– Будем искать. Следаки из Москвы еще не отбыли?
– Здесь пока. Не делают ни хрена, только командировочные пропивают.
Простившись с крестным, Севергин отправился домой. Чтобы загрузить мысли работой, он по пути завернул в киногруппу и остолбенел. По тропинке навстречу к нему шла Флора. Длинная вышитая льняная рубаха сквозила на солнце, венок из лилий прижимал пышные волосы цвета воронова крыла.
– Это вы! Как хорошо! – Она ласково оглядела его. – Вот, приехала поговорить с режиссером, а тут радостная новость – Лада нашлась!
– Не может быть! – пробормотал Севергин.
Доверчиво улыбаясь, Флора протянула ему свой мобильник с «письмом»: «Я в порядке выручи сестренка».
– Я звонила в театр, ее труппа на гастролях. Может быть, ее срочно вызвали на замену? С Ладой никогда ничего не знаешь заранее.
– А что значит «выручи»? Заплати неустойку?
– Нет, Версинецкий предложил мне доиграть ее роль. Героиня становится чуть более возрастной. Мы с Ладой очень похожи, только я – ночь, а она – день, вернее розовое утро.
– А вы уверены, что это пишет Лада?
– А кто же еще? Кстати, сегодня ночь на Ивана Купалу, будет съемка языческих игрищ.
– Что за игрища?
– пропела Флора своим колдовским голосом, от которого у Севергина сладко заныло внутри.
– А вдруг именно вам повезет найти Перунов цвет! Кто успеет сорвать его, будет богат.
– Да я и так не беден. Что-то рановато вы Купалу празднуете, до седьмого июня еще десять дней.
– Языческие праздники всегда в полнолуние. Так ровно в полночь! – крикнула вдогонку Флора.
Проезжая по селу, Егор остановился на месте обычного сельского схода, у магазина. Рядом на автобусной остановке ожидали транспорта местные жители. На завалинке «колоколили» нарядные старухи в белых праздничных платочках. Севергин вышел из машины, поздоровался и присел рядом, прислушиваясь к разговору. Председательствовала внезапно ставшая знаменитой бабка Пераскея, по паспорту Прасковья Тяпкина:
– Бают, клад у него в Утесе зарыт, вот он и ходит кругом. А как Царев луг разрыли, так и вовсе ему покоя не стало, кажну ночь ходит и вздыхат, а кровища-то с сабли так и капат, и капат...
А этой ночь снова во двор вызыват:
«Схороню, – говорит, – бабка, в твоем погребе наговорный кистень . Огнем будут тебя жечь, лютой пыткой мытарить, никому не открывай место, где спрятано. В этом наговорном кистене – сила могучая и силе той нет конца! За тем кистенем я к тебе опосля нагряну. Ужотко погуляет он по Руси!»
А уж собой хорош, чисто сокол.
«Была б ты помоложе, бабка, умыкнул бы я тебя, а так – спи, отдыхай, я на карауле буду». Так и сказал.
– Словят твоего сокола, бабушка, беспременно словят, – подал голос Севергин.
– Дак я же не затем рассказываю, чтобы его словили.
– Значит, по простоте душевной милицию работой грузишь?
– Я затем говорю, чтобы готовились. Скоро он войско соберет и как встарь пойдет Москву воевать! Вона в городе как шумят, бьются насмерть!
Бабка говорила правду. Уже с неделю в городе было неспокойно. В ночь на воскресенье сгорел местный рынок. Кавказцы передвигались по городку только в колонне. Почти все магазины были наглухо закрыты, и лишь тогда горожане вполне осознали масштабы бедствия. Вся торговля в городке, вплоть до последней лавчонки или распивочной точки, оказалась в руках у приезжих. Голодные и трезвые жители быстро крепли умом и жаждали действий. Тем временем ушлые китайцы заперлись в бараке и не желали выходить на работу. По ночам вокруг общежития кружил страшный призрак. Китайцы опознали в нем Хан-Чан-Чуна, Бога войны. Озаренный луной Бог войны грозно сверкал очами и грозил китайцам саблей. Теперь рабочие требовали доставить их на родину, увеличив ввиду стремительной инфляции дорожные расходы, а также оплатить всей «пятой колонне» моральный ущерб. В случае невыполнения их условий, «ходи» угрожали засорить барачными нечистотами кристально-чистую, ни в чем не повинную Забыть.
В жарком мареве плавился и дрожал деревянный резной конек на крыше усадьбы, но в мыслях Севергин все еще был у Забыти. Выпитый до дна внезапной встречей с Флорой, он шагнул под родимые сосны. Белка с сердитым цоканьем отпрыгнула от его протянутой руки. Глухо заворчал Анчар, исподлобья глядя строгими янтарными глазами, и почему-то не прыгнул навстречу, не закрутился вихрем на месте, а остался лежать, положив на лапы тяжелую умную голову.
– Что с тобой, Егорушка? – В дверях стояла запыхавшаяся Алена.
Вглядевшись в лицо мужа, она отшатнулась и руками прикрыла живот.
– Все нормально, – пряча глаза, пробормотал Егор. – Может, у меня рога выросли?
Он схватил со стола кружку с молоком, жадно хлебнул.
Молоко прогоркло, как будто стояло здесь уже неделю.
Сердцем чуя неладное, Алена робко обняла мужа и прижалась прохладной щекой, но этот шелковистый холод отозвался в нем острой внутренней судорогой.
– Прости, я очень устал... Лягу, посплю...