- Что вы можете сказать о Реброве?
- В смысле?.. - Не поняла Марь Пална.
- В смысле контактов с иностранцами... здесь... за рубежом... вы же знаете, председатель комитета не раз обращал внимание, что западные спецслужбы значительно активизировали свою деятельность... есть группы влияния... есть агенты влияния - красноречивый взгляд на избитого, - есть подкуп - скрытый и явный - ...есть и вербовка...
- А... - Протянула Марь Пална.
- Вот именно! - Подбодрил дознаватель. - Не думаю, что в деле Реброва все просто, даже уверен...
В комнату заглянул тщедушный, но сияющий гэбэшник и, не обращая внимания на присутствующих гаркнул:
- В городе наши! Хочешь принять?
- Тащи. - Разрешил Грубинский и офицерик выскользнул за дверь.
- Кстати, - Подполковник кивнул на телефон, - Ребров, не хотите переговорить с матерью? - Ребров не шелохнулся, и подполковник сообразил, что избитому тяжело набирать номер, любезно соединил:
- Ястржембскую! - и протянул трубку сыну.
- Ты? - Мать не верила своим ушам. - Что случилось? Все в порядке?
- В порядке... - Саднящими от боли губами проговорил сын. - Ты как?
- Неважно... вызвала врача с утра. Уже приходил другой, сказал, что мой заболел, странный тип...
Грубинский бесцеремонно нажал на рычаг:
- Видите, Ребров, мы держим слово... другой врач! Смекаете? - Шумно вздохнул. - Церемонишься с вами... возишься... все впустую... плетку подавай - это вы понимаете...
Вошел тщедушный гэбэшник, Грубинский, достал стаканы - причем четыре! На всех. Марь Пална и Ребров отказались, подполковник налил два стакана до половины:
- Наконец-то! - И подмигнул офицерику. Тщедушный подмигнул в ответ:
- Ну я побегу... дел невпроворот!
- Беги, беги! - Ласково напутствовал Грубинский. Офицер ушел. Бутылка коньяка так и стояла на столе... в кабинет вошел Седой, кивнул Марь Палне, пожал руку подполковнику:
- Отмечаете?
- Вроде того... - просветлел Грубинский.
Седой оглядел избитого на стуле:
- Это он на партийные деньги замахивается? - Будто видел Реброва впервые, а не возил для него в Цюрих коробочку со шприцем. Седой глянул на Марь Палну, на следователя:
- Можно уведу у тебя свидетеля... на полчасика?.. Потолковать надо...
Грубинский не сиял от счастья, но... смирился. Седой пропустил Марь Палну, провел по коридору, распахнул дверь в аскетический - стол, два стула, лампа и пишмашинка на войлоке с заправленным чистым листов кабинет. Сели.
- Слушаю. Обещала важное... - Седой поставил на стол неизменный кофр.
Марь Пална, не сказав ни слова, подошла к машинке, сдвинула каретку и начала печатать по принятой форме:
"Источник сообщает. Павел Устинович Прут, бывший охранник НКВД в Устьвымлаге - мой отец. Особые приметы - татуировка русалки на левой голени". Мария Павловна... - остановилась на миг, забила крестом отчество Павловна, приписала Стюарт. Получился агентурный псевдоним - МАРИЯ СТЮАРТ.
Марь Пална выдернула лист из машинки, положила перед Седым, рядом, достав из сумки, бросила серебряный медальон с кудрявой буквой.
Седой понял все, еще не пробежав лист, только по медальону, подаренному тысячу лет назад застенчивой заключенной, так и не выбравшейся из лагерного архипелага. Побледнел, вышел, добрался до кабинета Грубинского, не спрашивая - благо бутылка и чистые стаканы на столе налил доверху и, стараясь не расплескать, вернулся к Марь Палне.
Седой, скорее всего, пересчитывал мысленно, под скольких же мужиков подложил дочь... или вспоминал ту заключенную... или понял в ту минуту, что жизнь прожита, и его обманули... или готовил себя к исполнению принятого решения... долго смотрел на дочь, долго пил, пока стакан не опустел... протянул медальон Марь Палне, та спрятала в сумку, достал зажигалку, подпалил донесение и держал, обжигая пальцы, пока бумага не обратилась в ломкий, сухой пепел... еще раз долго посмотрел на дочь и... указал на дверь.
Марь Пална вышла, притворила дверь и замерла в ожидании, знала, что выходить не нужно, видела это по отцовским глазам, глаза молили - не выходи!
Но есть же хоть тень справедливости в этой жизни... кто-то же должен заплатить, пусть и поздно, пусть и вовсе бессмысленно...
...Грохнул выстрел!..
Из кабинетов посыпались сотрудники, первым распахнул дверь тщедушный гэбэшник. Марь Пална увидела Седого таким, каким никогда еще не видела: лицо ненапряженное, улыбающееся, мальчишеское, будто его мучало давно забытое и... наконец вспомнил. Из уголка рта вытекала струйкой кровь.
Офицерик и Грубинский первым делом бросились к кофру, проверили целы ли замки, успокоились...
В неразберихе и толкотне в коридоре Марь Пална прошла в кабинет подполковника, приблизилась к Реброву, погладила по волосам; произнесла негромко, но внятно:
- Держись... И еще... теперь я знаю, кто за тобой стоял... твой отец... настоящий...
Ребров хотел услышать, кто именно...
В кабинет влетел Грубинский:
- Вы говорили?
- Нет. - Марь Пална теребила сумку. - Я пойду?
Подполковник рассеянно подписал пропуск:
- Только зайдите в четвертый кабинет... расскажите, как это случилось... почему...
- Понятия не имею, - смело глядя в глаза дознавателю, сообщила Мария Стюарт.
- Вас никто и не подозревает, помилуй Бог... все свои. - Глуповато успокоил Грубинский. - На той неделе вас вызовем... ах, как по-дурацки все получилось... с чего он? Такой день! Все встало на свои места!.. Эх!..
Тщедушный офицерик задал всего один вопрос:
- Что это он там жег?
- Не знаю. - Мария Стюарт в упор, рассматривала тщедушного, зная что такие теряются в присутствии красивых, властных женщин.