— Я не лошадь.
— Ясное дело — только пол-лошади. Другая половина — это сейчас я. Красюк шумно вздохнул, оглянулся на конвоира. — Посидеть бы, а!
— Полежать не хочешь? — добродушно огрызнулся конвоир. Видать, понял, что с разговорами дорога все-таки короче.
— Не откажусь! Лежать не сидеть. Лежать всю жизнь можно.
— Скучно все время лежать-то, — сказал Сизов.
— Чего? Вкалывать — вот это скука. А лежать да мечтать — милое дело.
— О чем мечтать?
— Ясно о чем, о воле.
— А на воле?
— Ну, там нынче у всех одна мечта — о баксах.
— И много тебе их надо?
— Мно-ого!
— Зачем?
— Как это? — удивился Красюк и приостановился, дернул носилки. — Чтобы жить.
— Воровать?
— Почему воровать? Я и раньше не больно-то воровал.
— За что же ты тут?
— Бес попутал…
И тут сзади грохнул выстрел. Они разом бросили носилки, отскочили. На тропе, где только что прошли, поднимался на задние лапы огромный медведище. Конвоир судорожно дергал затвор, чтобы выстрелить еще раз. В один миг медведь оказался возле него. Беклемишев безбоязненно сунул ствол в глубокую свалявшуюся шерсть, нажал на спуск, но затвор только тихо клацнул. В то же мгновение тяжелые лапы опустились на его спину, подтянули к себе, дернули когтями снизу вверх, задирая куртку, из-под которой вдруг фонтаном брызнула кровь, ослепительно алая на белой обнаженной коже.
Зэки стояли, оцепенев от ужаса, смотрели, как крючковатые когти кромсали обмякшее тело, и не было у них сил ни бежать, ни кричать.
Опомнившись, Сизов сдернул с носилок брезент, парусом вскинул его над головой и заорал так, что Красюк вздрогнул: хилый мужик, а такой голосище!
Медведь бросил Беклемишева, тело которого тут же, странно сложившись, рухнуло на землю, повернул голову и злобно рявкнул. Красюк, а за ним и Сизов, не помня себя, кинулись в кусты. Ветки хлестали по лицам, острые сучья рвали одежду. Они падали, вскакивали, снова бежали, словно чуяли за собой страшный шум погони.
Первым опомнился Сизов. Остановился, прислушался и ничего не услышал, кроме своего частого хриплого дыхания да хруста веток в той стороне, куда убегал Красюк.
— Эй, стой! — крикнул он. — Медведя-то нету!
Слепой страх прошел, и Сизову стало стыдно. "Отвык, отвык от тайги, подумал он. — От раненого медведя разве убежишь? А терять голову распоследнее дело".
Красюк подошел, настороженно оглядываясь.
— А если он… за нами?
— Если бы догонял, то уж догнал бы, будь уверен.
— Он что же, конвоира жрет?
— В эту пору медведи сытые. Да и не слыхал я, чтобы они людей ели. Не бывало такого.
— Чего же накинулся?
— Ранили его. А раненый зверь страшен.
— Чего же этот дурак стрелял?
— С перепугу, наверное. А может, охотничий азарт. Увидел медведя, как не стрельнуть? Забыл, что если уж бить, то наверняка. И оружие надо иметь хорошее. А Беклемишев свой карабин, может, год не чистил. Ну, пошли.
— Куда?
— Посмотрим. Может, живой он.
— А медведь?
— Нету медведя, сколько тебе говорить?
— А если я не пойду?
— Не бойся, я же знаю.
— А если я в другую сторону?
— В бега, что ли, нацелился?
— А что?
— Пропадешь. Надо знать тайгу.
— А ты знаешь?
— Знаю.
— Так давай вместе.
— Куда же ты собрался?
— Есть одно местечко.