Как долго это продолжается? — думал Эллери.
В голове у него промелькнуло: доколе, Господи?
— Значит, здесь ничего никому не принадлежит? — спросил Эллери в зале Дома Священного Собрания, где мерцала желтая лампа и куда время от времени доносились снаружи мычание коровы и рев осла; он окончательно утратил чувство времени.
— Нет, — ответил патриарх. — Все принадлежит общине.
Но ведь это коммунизм, заметил некто в голове у Эллери. Не свирепый и лживый коммунизм сталинской России, а свободно избранный образ жизни ранних христиан и... Он не мог вспомнить название дохристианской общины, о которой читал несколько лет назад у Иосифа Флавия.
Впрочем, думал Эллери, нет надобности отправляться на такие далекие расстояния во времени и пространстве. Американский континент обладает длительной историей подобных экспериментов. Монастыри восемнадцатого века в пенсильванском городе Эфрата, именуемые «Женщина в пустыне»; община зоаритов на востоке Центрального Огайо, просуществовавшая сорок пять лет; общество Амана — «Община истинного вдохновения», — основанное около Баффало в 1943 году и все еще процветающее в семи объединенных деревнях Айовы; общества трясунов, остатки которых просуществовали более полутора столетий; община «перфекционистов» в Онайде. Все эти группы объединяли минимум два общих фактора: религиозная основа и общественная собственность.
То же самое, вероятно, относилось и к Квинану. Его религиозные происхождение и природа, хотя и ускользавшие от Эллери, были очевидны, а сам Учитель сказал, что «все принадлежит общине». Отдельным ее членам не принадлежало ничего — все, что они создали или вырастили, какую бы работу они ни выполняли, шло на общее благо. В ответ на это каждый квинанит, молодой или старый, получал то, в чем нуждался.
Но какова была эта «нужда»? И как провести грань между нуждой и желанием? Эллери смутно понимал, что для сохранения этой грани необходима абсолютная изоляция от внешнего мира. Человек не может жаждать того, существование чего ему неведомо. А чтобы обезопаситься от пытливости человеческого разума, не знающей границ, идеология должна быть основана на общественном образе жизни.
Развивая эту тему в разговоре с Учителем, Эллери узнал, что членство в общине приходит автоматически с момента рождения. В Квинане не было прозелитов, способных принести заразу цивилизации. Членство извне не допускалось даже с испытательным сроком, ибо, если испытуемый потерпел неудачу, его нельзя было бы отпускать из Квинана, даже заручившись обетом молчания, — ведь он мог нарушить клятву, и тогда изолированному существованию пришел бы конец. Как только ребенок в Квинане достигал школьного возраста, Учитель проводил торжественную церемонию, беря с него обещание соблюдать законы общины с ее примитивной жизнью, изоляцией, обычаями, тяжким трудом и равными возможностями.
Но это было всего лишь ритуалом, узаконивавшим практику. «Дайте нам ребенка на восемь лет, — говорил Ленин комиссарам просвещения в Москве, — и он станет большевиком навсегда». Гитлер доказывал то же самое своими организациями молодежи, шпионящей за родителями. «Наставь юношу при начале пути его, — отмечал автор «Притчей» двадцать три века тому назад, — он не уклонится от него, когда и состареет»[24]. Квинанит должен был сомневаться в природе общины, строго воспитавшей его, не больше, чем рыба в природе моря, где она плавает.
Было интересно отметить, что в Совете, где присутствовали Ткач, Скотовод, Плотник-Кузнец и другие, не было министра обороны, а в общине не было полиции...
— Прошу прощения, — извинился Эллери. — Боюсь, я не вполне расслышал. Сколько, вы сказали, людей в вашей общине?
— Двести три, — ответил Учитель. — Отец Гончара скончался неделю назад, но старшая сестра Преемника спустя три дня родила девочку, так что число осталось неизменным.
Солнце садится, но оно и встает...
В Квинане солнце сияло над общественной столовой или общественной баней, открытой в разные часы для мужчин и женщин. Мытье здесь преследовало не только гигиенические цели, хотя чистота тела была строгим правилом. В Квинане, как и других примитивных сообществах, мытье являлось также ритуальным актом, поскольку моющийся был божественным образом и подобием. Когда квинаниты мылись, они молились. Мытье тела служило актом очищения.
— Я заметил, что вы молились и когда мы ели, — сказал Эллери.
— Мы все так делаем. Хлеб и вино дают нам силу исполнять волю Вор'д. А мы благодарим Вор'д за праздники и пост, за выходные дни и будни, за восходы и закаты, за фазы луны и времена года, за дождь и засуху, за посев и урожай — за все начала и концы. Да будет благословен Вор'д.
Каждый квинанит мужского пола должен был жениться к двадцати годам. Если ему это не удавалось, Совет с согласия всех родственников выбирал для него жену, и эта система вроде бы срабатывала. Доктор Джонсон[25], подумал Эллери, был бы доволен. Великий Хан[26] однажды заметил, что браки были бы более успешными, если бы их организовывал лорд-канцлер[27].
Из-за небольшого преобладания в общине женщин им предоставлялись лишние четыре года. Если к этому возрасту они не выходили замуж, то становились женами Учителя. Старик сообщил об этом абсолютно спокойно.
— Мужчины иногда бывают недовольны, когда другой мужчина имеет больше, чем они, — заметил он. — Но в Квинане Учителя не считают другим мужчиной, поэтому все удовлетворены.
Эллери кивнул. По-видимому, Учитель был прежде всего духовным авторитетом — священный сан в нем превосходил мужчину. Что касается женщин, становящихся его женами, то община, вероятно, относится к ним с особым почтением и они, возможно, считают себя счастливыми. Кажется, Бернард Шоу говорил, что любая умная женщина предпочтет хотя бы долю мужчины, стоящего выше ее, мужчине, стоящему ниже, дарующему себя целиком и полностью.
Эллери не мог не интересоваться, обладал ли Учитель в свои преклонные годы мужской силой, как Авраам[28], или же молодые жены всего лишь согревали ему постель холодными ночами, как царю Давиду[29]. И кстати, почему такая здоровая община остается столь малочисленной? Воздержание? Контроль над рождаемостью? Противозачаточные средства? Он хотел спросить, но не решился.
— Какими учебниками вы пользуетесь, преподавая? — осведомился Эллери вместо этого.
Старик ответил не сразу.
— В общем пользовании у нас лишь одна книга. Это наш учебник в школе и молитвенник в каждой семье. Ее называют источником знания, книгой чистоты, единства и разума. Названий много, но Книга одна. Ее копирует Преемник в скрипториуме, а Летописец приводит в порядок и хранит в своей библиотеке. Она всегда при мне.
Он полез в складки мантии.
— Но ведь это свиток! — воскликнул Эллери.
— Это Книга. — Учитель осторожно развернул лист.
Эллери узнал почерк Преемника. Он был таким же странным, как местный акцент, и не похожим ни на один стандартный американский почерк (если таковой существует), который когда-либо видел Эллери. Возможно, в нем было сходство с вышедшим из употребления «канцелярским почерком», ранее используемым в английских юридических документах. Эллери также показалось, что он различает влияния какого-то незападного алфавита.
«... за пастбища и солнечный свет на них мы благодарим Вор'д, за то, что наши руки могут хорошо работать, а ноги хорошо ходить, давайте не будем повышать голос в гневе ни на брата, ни на животное или птицу, памятуя о том, что Вор'д удерживает наши голоса от гнева...»
Молитвы были написаны на маленьких листах, сшитых друг с другом и образующих свиток, перевязанный шнуром. Внимание Эллери сразу же привлекло отсутствие заглавных букв — за исключением слова «Вор'д». Да, оно начиналось с буквы «В». Не означало ли это, что он был не прав, считая его искажением слова «Господь»? Или же своеобразное произношение отразилось в написании? А может быть, разрыв в слове, указанный в письменной форме апострофом, а в устной — едва ощутимой паузой, означает пропущенную букву? Если так, то не является ли это словом «мир»?
Язык, акцент, обычаи, поведение... Так много в Квинане (чего стоит само название!) дразнило своей необычностью. Это напоминало сон, в котором спящий не может полностью осмыслить происходящее.
Эллери оторвался от свитка. Когда он и Учитель вошли в зал, солнце проникало в него сквозь восточные окна. Теперь оно светило сквозь западные.
— Больше не в моих привычках есть полуденную пищу, — промолвил старик. — Община уже поела, но еды всегда хватит для еще одного человека. Хочешь пойти в столовую и подкрепиться? Я буду тебя сопровождать.
— Мне жаль, что я упустил возможность пообщаться с людьми.
Эллери поднялся, чувствуя голод и, как всегда в эти дни, усталость.
— Еще успеешь.
Учитель тоже встал и улыбнулся. Улыбка показалась Эллери печальной.
Они задержались снаружи входной двери. Эллери моргал и щурился при ярком солнце.
— Это колокол, в который следует звонить, прежде чем войти в священный дом? — спросил он.
Учитель кивнул. Колокол около фута в высоту выцвел от старости, его поверхность была исцарапана внутри и снаружи, а ободок в тех местах, где его касался язычок, стал совсем тонким. Он висел на уровне груди, и Эллери, присмотревшись, разглядел две надписи, тянущиеся вдоль края. Первая гласила: «Белл-Лейн. Уайтчепел, 1721», а вторая: «Язык мой будет указывать время в дали морской».
Английский корабельный колокол времен царствования королевы Анны! Когда его отливали, Библии короля Иакова[30] было всего сто лет, многие старики видели в детстве Шекспира, бродившего по кривым улочкам Лондона, а Джорджу Вашингтону предстояло родиться через двадцать лет. В каких бурных морях звучал его голос в течение столетий? И что самое удивительное, как он оказался в Квинане, в сердце американской пустыни?
Эллери спросил Учителя, но тот покачал головой. Он этого не знал.
Столовая с многочисленными окнами напоминала амбар, наполненный светом, воздухом и вкусными запахами. Пища была простой и сытной — овощной суп, перец, бобы, тушеная кукуруза с маслом, фрукты и еще одна разновидность травяного чая. Их обслуживала молодая супружеская пара, очевидно сегодня дежурившая в столовой. Робко и почтительно поглядывая на Учителя, они уделяли основное внимание гостю — единственному постороннему, которого им когда-либо доводилось видеть.
Пока Эллери ел, Учитель безмолвно молился.
Когда Эллери закончил, старик повел его на улицу и остаток дня, покуда не начало темнеть, а в окнах не стали зажигаться свечи, водил его по долине, отвечая на вопросы. Они поднимались на Холм Испытаний, обозревая возделанные поля, приветствуя людей, занятых работой. Эллери был очарован. Он никогда не видел в природе столько оттенков зеленого цвета! Повсюду чувствовался запах горящей полыни — как объяснил Учитель, полынь с пустынных холмов питает огни Квинана...
Ощущение сна усиливалось — за один день мир снаружи исчез в тумане. Казалось, будто Квинан и все, что в нем находится, включая самого Эллери, было всем миром. (Знали ли Адам и Ева границы своего сада, пока не были изгнаны из него?)
Но на подсознательном уровне прежний Эллери продолжал размышлять. В этой капсуле пространства и времени отсутствовали искусство, музыка, литература, наука. Но, насколько он мог судить, здесь также не было места недовольству, ненависти, пороку, алчности, войнам. Ему казалось, что в этой затерянной долине, хранимый всеведущим патриархом, находится земной рай, чьими простыми правилами являются любовь к ближнему, законопослушание, смирение, милосердие и доброта. А самое главное — вера в Вор'д.
Поздно вечером Эллери наконец задал вопрос, от которого он с трудом удерживался с самого начала.