Снайперы ушли, отказавшись от не очень настойчивого приглашения выпить чаю, и Хилари остался один. Он принес с кухни стремянку и запасную лампочку, затем зажег свечу, которую держал на всякий случай. Неровный и печальный язычок пламени осветил выщербленные пулями стены и потолок, с которого местами осыпалась штукатурка, две сорванные автоматной очередью со стен картины, разбитый торшер у камина. Комнате изрядно досталось. Занятное, что и говорить, вышло дело, но отнюдь не так, как он планировал. И следа не осталось от олимпийского спокойствия, с которым Хилари намеревался дергать за веревочки, заставляя марионеток развлекать исключительно его самого. Пришлось делить Королевскую ложу с незваными гостями, да еще нежданно-негаданно подставляться под пули. А теперь изволь заниматься страховкой и всей прочей тягомотиной. Пора было срочно избавляться от полковника Криспа и вернуть в изувеченный дом ошеломленного Хилари. Его вдруг потянуло уйти отсюда, пусть хоть в кино, лишь бы отключиться. Передышка позволит вновь заработать вдохновению, освободив его от пут раздумий о событиях, навалившихся столь удушающим грузом. Он, вообще-то, не любил кино — разве чтобы время убить. Мораль древних законов, по которым добродетель вознаграждалась, а порок карался по заслугам, казалась ему столь нежизненной, что могла даже отвратить от нее ту таинственную семью, которой кино и стремилось угодить, рисуя мир, совершенно ненормальный для окружающей нас печальной действительности. Деланный оптимизм казался Хилари чуть ли не чем-то непристойным. Да и недавние события никак уж не добавили красок в его восприятие, а уж розовых — тем паче. Нет, просто необходимо было дать себе передышку. Задув свечу, Хилари собрался уходить. Улица все еще была оцеплена, кругом стояли полицейские. Ну, ничего, решил Хилари, уже стемнело, можно рискнуть. Подойдя к двери, он посмотрел в глазок. В полутемном коридоре болтался какой-то тип. Хилари заметил его, потому что тот курил.
— Кто там? — В голосе Хилари звучало раздражение.
— Эрни Баск. — И человек назвал газету, которой Хилари передал первое сообщение от имени "Мучеников Семнадцатого Сентября".
— Что вам нужно?
— Заснять следы перестрелки.
— Это невозможно.
— Так, по-вашему, общественность не заслуживает права знать?
— К чертям общественность. И вы катитесь к чертям. Тоже мне — представитель общественности нашелся.
— А вы кто? Господин Глэсп? :
— Нет! — Хилари в отчаянии зажмурился. Куда теперь девать полковника Криспа? — Если вам так уж необходимо знать — я друг господина Глэспа. И впустить вас в квартиру без его позволения не могу.
— Когда он вернется?
— Не могу сказать.
— Ему известно, что произошло?
— Да, я сумел с ним связаться.
— А где он?
— Был в Америке.
— И сейчас еще там?
— А вам-то до этого что?
— Подробности для статьи нужны.
— Послушайте, оставьте вы меня в покое. Вы нарушаете неприкосновенность личной жизни, ясно вам? Будьте любезны удалиться отсюда.
— Не впустите, значит?
— Не впущу. И не выйду.
— Да что вы упираетесь?
— Долго объяснять. Привык к уединению.
— Можно это процитировать?
— У вас еще хватает наглости спрашивать! Все равно же придумаете, что захотите, как всегда. Собеседник Хилари чуть заметно вздрогнул.
— Не без того, конечно, но если бы такие, как вы, нам помогали, то и без выдумок бы обошлись.
— Уходите, или я вызову полицию.
— Полиция мне все и рассказала. А вы, говорят, полковник то ли Криппс, то ли Крисп.
— Почему тогда вы спрашивали, не Глэсп ли я?
— Так на двери написано.
— Спокойной ночи.
— Может, передумаете?
Даже не потрудившись ответить, Хилари закрыл дверь на двойной засов и вернулся в неосвещенную комнату. Чего-чего, а в газеты ему попадать никак было нельзя. Он живо представил себе, как фотография попадает на глаза господину Голдхиллу и как тот сообщает в полицию, что на фотографии изображен Лайонелл Гуинн, арендовавший помещение по поручению фирмы "Сидарекс". Нет, таких ошибок он сейчас позволить себе не мог. Мысль о кино придется оставить до тех пор, пока битву в Сохо не вытеснят из заголовков иные новости. Задернув на кухне шторы, Хилари разогрел жестянку макарон с сыром. Ничто не вызывает такого аппетита, как противоборство. Оказаться пленником в собственном доме — что за невыносимое падение с вершин эйфории. Нежданно-негаданно он был вынужден перейти к обороне, даже близко к окнам подходить не решался, опасаясь, как бы на них не глядели из тьмы ночной потаенные объективы фотокамер.
Хилари нервозно съел свой скудный ужин, оставил тарелку и вилку в мойке и удалился в спальню. Там он тоже плотно задернул шторы, прежде чем зажечь свет, включил маленький переносной телевизор, настроил антенну и стал ждать выпуска новостей.
Новости, разумеется, сфокусировались вокруг событий этого вечера. Меловые линии, которыми пометили пятна крови на тротуаре, наглядно воскресили жуткие аспекты боя, о которых Хилари и не думал. Кадры, показывающие, как увозят в больницу раненого араба, сменились записью короткого интервью с Маджоном. Операция подавалась как большой успех отдела по борьбе с терроризмом и восхвалялась премьер-министром как "новый активный этап в борьбе Британии с терроризмом и пример другим странам".
Грохнув кулаком по ночному столику, Хилари завопил. Да это все равно что украсть его авторское право, объявить своим заслуженный им праздник иронии, уничижительного жеста. Да как же смеет самодовольная и сытая верхушка приписывать себе авторство столь точного и безупречного плана, выверенного, как железнодорожное расписание. (Вот бы отец им гордился!) Но ведь и смысл-то весь заключался в тайне, соблюдаемой когда по причинам теоретическим, когда — прагматическим, но неизменно собственной и мудрой. Разве не показала она, на что способен человек, действующий сам по себе. Совсем не то, что провалы в Египте и Иране (пардон — в Персии) по вине тупиц-начальников!
Задели же Хилари за живое слова о "примере другим странам". Примером-то был он, и никто иной, однако приходилось оставаться в безвестности, абсолютно неприметным, словно служащий бензоколонки, заправивший машину, пока сидевшие в ней знатные господа болтали, даже не заметив его существования. Весь вечер всплески бурного возмущения сменялись у него приступами апатии и ощущения собственного бессилия.
Он так и проснулся, сидя в кресле, в очках, с зажженным светом, горевшим с вечера. Видно, уснул, когда не мог больше справиться с потоком противоречивых мыслей. Сон облегчал лучше, чем кино, и обходился дешевле. Вот и новый день настал. Чей же образ выбрать ему сегодня из обширного списка действующих лиц, созданных им для задуманной драмы? Решить он не успел — позвонили в дверь. Хилари посмотрел на часы. Десятый час. Так долго он спал лишь в тюрьме в Тегеране. Подойдя к двери, Хилари снял очки и посмотрел в глазок. Кажется, там были двое, но хорошо было видно лишь одного. На журналиста, допекавшего его вчера, он не походил.
— Кто там? — выкрикнул Хилари.
— Полковник Крисп?
Как ему следует отвечать?
— Кто там? — повторил он отрывисто.
— Полиция, сэр.
У Хилари сжался желудок.
— Кто вас знает, действительно вы из полиции или нет?
— Возьмите дверь на цепочку, сэр, и я просуну вам удостоверение.
Предложение звучало вполне разумно. Хилари так и сделал. Он окинул взглядом удостоверение, просунутое ему в щель. Маджон?
Отворив, Хилари отступил в холл, пропуская Маджона в квартиру и избегая встречаться с ним взглядом. Вслед за Маджоном вошел Ховэдэй, закрыв за собой дверь.