Бомж помолчал, подумал и сделал вывод:
— Ну, раз не как бабу, то, значит, на консерву держит.
Валёк был так возмущён нелепым предположением про бабу, что даже не обратил внимания на странное слово «консерва», но сейчас оно всплыло в памяти, обожгло осознанием смысла и вселило в сердце никогда ранее неизведанный ужас.
— Ах, ты людоедина поганая, — шептал он дрожащими губами, — выходит, ты меня сожрать надумал.
Он вдруг понял, что надо не просто бежать от этого страшного зверя, но бежать немедленно, прямо сейчас, не дожидаясь следующей ночи, когда сон сморит его и сделает беззащитным.
Вместе с решением пришло успокоение и голова заработала чётко и ясно, вырабатывая план дальнейших действий.
— Всё так, — сказал Валёк, вынул из кейса мыло и полотенце и вылез из берлоги в непроглядную черноту раннего январского утра. В тишине лязгнули вагоны подошедшего московского поезда, сообщив Вальку, что на часах пять двадцать шесть.
По тёмной улице, избегая редких освещённых мест, вслушиваясь и внюхиваясь в темноту, ползла тень человека. Бывало, что люди теряли свою тень, но эта тень потеряла человека и любая нелепая случайность могла сейчас помешать им обрести друг друга. Тень ползла к театру. Там, на его задворках, была труба с отводным краном, из которого текла тёплая вода. Валёк снял телогрейку и рубашку и попытался отмыть въевшуюся четырёхмесячную грязь. Он дрожал от холода и страха, но упрямо мылил и тёр голову, лицо и руки, пытаясь вернуть тени человеческое обличие. Он обтёрся маленьким полотенчиком, которое сразу почернело то ли от влаги, то ли от грязи, бросил его под ноги и уполз в темноту, словно змея, сменившая кожу.
Валёк последний раз шёл в берлогу и в последний раз додумывал свой план. Теперь он рассматривал его отстранённо, как бы сбоку, выискивая и подчищая шероховатости. Вот его уличили, поймали и потащили на допрос. Первый вопрос: откуда документы и вещи? Что отвечать? «Нашёл» он отверг сразу, как примитивный, но придумал другой, нестандартный и, как ему казалось, убедительный.
«Это было где-то в середине января. Шёл снег. Смеркалось. Я рылся в мусоре. Вдруг из снега на меня выходит какой-то странный малый и говорит так ласково, как и мама никогда не говорила:
— Бедняжка, да ты замёрз совсем. Разве зимой так одеваются?
Я решил, что издевается, гад, и уже послать хотел, а он как начнёт раздеваться, как начнёт. Я и опомниться не успел, а вся одежда и ботинки уже у ног моих лежат. А он стоит, как сейчас помню, в белой рубашке, брюках и носках, руки поднял, будто благословляет, и говорит:
— Возьми вещи, они мне больше не нужны, носи и постарайся опять стать человеком.
Благословил и убежал назад в снег. Больше я его никогда и не видел. А я что? Холодно очень было, так я и оделся, а там паспорт в кармане. Забыл должно».
Что-то смущало Валька в этой конструкции, было какое-то «но», которое он не мог ухватить и осмыслить. На станции лязгнули вагоны электрички семь двадцать четыре, когда Валёк влез в берлогу. Седой сидел в гнезде и прямо из банки лакал своё пойло. Валёк замер, но Седой никак не прореагировал на его появление, лёг и затих, собираясь с силами перед очередной схваткой со смертью.
— Давай, давай, не тяни, — шептал Валёк, — время уходит.
Наконец Седой задышал по-собачьи и Валёк быстро стянул с себя заскорузлое тряпьё. Он достал джинсы и натянул их на голое тело. Они были широковаты. Валёк тяжело вздохнул и брезгливо выдернул пояс из своих армейских брюк. Он натянул свитер и надел пиджак, который был тоже немного широковат, сунул босые ноги в чуть великоватые ботинки и рассовал по карманам деньги, паспорт и бумажник, достал из щели в стене пластмассовую вилку, расчесал ею ещё влажные волосы и бороду и вернулся к мысли об ускользнувшем «но».
— Они не поверят и начнут проверять, — вслух размышлял он, — и узнают, что кто-то влез под поезд. И что дальше? Машинисты покажут, что он был один и никто его под состав не бросал и ничего они доказать не смогут. Надо только держаться, стоять на своём и никто не сможет доказать…
Он вдруг осёкся и замер, поражённый пришедшей в голову мыслью.
— Они ведь спросят, где я жил. Врать бессмысленно — бомжи всё равно покажут. Они придут сюда, а здесь Седой. Прижмут, и он всё расскажет, — похолодел Валёк и заскулил, завыл, предчувствуя нечто страшное, — Нет, ты, скотина, не просто расскажешь, — прокричал он с бешеным отчаянием, — а вывернешь всё наизнанку и нож в мою руку вложишь! И тогда уже ничего не доказать, не отвертеться…
Валёк ужаснулся осознанием ускользавшего «но» и с ненавистью посмотрел на бьющегося в конвульсиях Седого. Он рухнул на ящик, который тут же развалился под ним, и, словно язычник тысячелетней давности, протянул руки к огню угасающей печки.
— Господи, — в отчаянии шептал он, — за что? Чем я так провинился перед тобой? Почему ты так жесток, что не хочешь выпустить меня из этой клетки?
Он медленно поднялся с разваленного ящика и Седой, если бы мог его увидеть в этот миг, ужаснулся бы той маске чугунной жёсткости, которая натянулась на лицо Валька.
— Будьте вы все прокляты! — простонал Валёк, словно ставя точку на своём прошлом.
Сознание раздвоилось и Валентин Хороших безучастно наблюдал, как Валёк достал из щели нож, тщательно обтёр его рубашкой и бросил в ноги агонизирующему Седому; как он разобрал картон своего лежбища и выстелил им лаз из берлоги; как вытолкнул наружу кейс и пальто; как набил печку картоном и сунул в неё доски от ящика, оставив их длинные концы висеть снаружи; как постелил у печки свою промасленную телогрейку с торчащими клочьями ваты…
Валентин зажмурил глаза и выполз из берлоги, стараясь не испачкать одежду о стены лаза.
Давным-давно, классе в пятом, Валя Хороших прочёл про человека невидимку и многие годы мечтал стать им, представляя себе, что бы он сделал, обладая этим бесценным даром. И вот судьба в одночасье сделала его человеком невидимкой, незаметным и ненужным, и теперь он отчаянно сражался за своё возвращение в «человеки нормальные». Путь назад оказался и долгим и тернистым. Он пережил стадии невидимки и тени и теперь по тёмным улицам города неторопливо, как было здесь принято, шёл некий «никто» — уже не тень, но ещё не человек. Он шёл, уже не избегая освещённых мест, но ещё таясь, завидев человека в форме, но он шёл и снег весело поскрипывал под подошвами его новых ботинок. Вот на его пути возник вещевой рынок, который он привык обходить стороной, но сейчас он смело вошёл в ворота и на него сразу обрушился водопад зазывающих голосов. В свете тусклых фонарей он различил толстомордого и его напарницу, и кураж понёс его к ним. Напарница, почувствовав покупателя, прокричала из-за прилавка заготовленную заранее «зазывалку»: «Мужчина, только со мной вы можете торговаться до посинения!» и ему захотелось подойти к ней и купить что-нибудь, максимально сбив цену. Он сделал шаг в её сторону, но Валёк схватил его за руку и потянул в другой ряд.
Человек «никто» купил трусы, футболку, шампунь, расчёску и мочалку и вышел в противоположные ворота. Он перешёл пути и вступил в ещё недавно запретную для Валька часть города, где в самом начале улицы располагался вчерашний магазин. Ему захотелось снова зайти в него и купить что-то дорогое и необычное, но Валёк опять вцепился в руку и перетащил на противоположную сторону улицы. Он свернул раз, потом ещё и оказался перед целью своего путешествия.
Стукнула дверь, и банщик оценивающе оглядел посетителя. Был он явно не здешний — местные так не одевались — и выглядел несколько странновато. Банщик попробовал было вычленить эту странность из общего облика, но кроме излишней напряжённости и бегающего взгляда ничего не нашёл и побежал навстречу клиенту.
— Доброго вам здоровьица, — завёл он дежурную пластинку, — с утра пораньше, значит, в баньку решились. И правильно: и чисто, и народу мало, и парок ещё свежий. В общей зале разденетесь или отдельный кабинет предпочтёте? — с надеждой спросил он и внутренне затаился.
Посетитель кивнул, и банщик сразу ринулся в атаку:
— У нас к кабинету две простынки полагаются, напиток после баньки и, вы уж извините, банщик обязательно.
Посетитель сбросил напряжение и рассмеялся:
— Заверните всех, я покупаю.
— Люблю весёлых клиентов, — просиял банщик, ведя его к фанерной выгородке, завешенной тяжёлой шторой, — Мне как, сразу начать вас мыть, или вы сначала разомлеть предпочитаете?
— Минут через двадцать приходите, я попарюсь немножко.
— Вот и правильно, вот и верно, — похвалил банщик и, наконец, ушёл.
Человек «никто» задёрнул штору и быстро разделся. Он сунул вещи в шкафчик, запер его на тяжёлый амбарный замок, вынул из кейса шампунь и мочалку и осторожно выглянул из-за шторы. Банщик ковырялся в своём углу, и грязное голое тело метнулось к помывочной. Народу действительно было немного, но густой туман уже наполнил небольшой зал. Он высмотрел свободный душ, встал под него, намок, потом вылил на мочалку полфлакона шампуня и принялся остервенело тереть себя, готовясь к встрече с банщиком. Чёрная вода стекла к его ногам. Он успокоился, сел на лавку и снова намылился.
— Ай-я-яй! — услышал он сквозь пену, — не дождались меня. А ну-ка быстренько под душ, а я пока местечко приготовлю.
— Вот и хорошо, вот и славненько. А то, ишь чего удумали — пригласить меня и мыться самому, — ласково выговаривал банщик, — А мочалочку вашу, вы уж извините, мы отставим, это для ванной баловство, а мы уж настоящей, из мочала помоемся. На животик для начала извольте. Вот и хорошо, вот и славненько. А вы, извиняюсь, не духовного сана будете?
— Нет, а с чего вы взяли?
— Так, подумалось. Вон волос у вас не стрижен, борода опять же, и тело явно голодом морено, а ведь пост великий недавно кончился, вот и подумалось.
— Нет, геолог я, прямо из тайги и в баню.
— Это правильно, баня — дело первое. И что же вы в своей тайге отощали-то так? Иль не кормят геологов нынче?
Человек «никто» самозабвенно фантазировал, банщик поддакивал и рассказывал что-то своё. Его голос ласкал, убаюкивал и было так хорошо и покойно, как не было никогда в жизни. В парной он совсем сомлел, и банщик выволок его чуть не на руках.
— Эка вас сморило, — причитал он, обтирая простынёй надраенное до блеска тело, — Сейчас обернём вас сухой простынкой, и будете отдыхать. Что пить закажем: пиво иль, может, водочки?
Хотелось пива, но Валёк дёрнул его за руку и запретил.
— Квасу бы.
— Нет квасу, теперь не держим. Может «Фанту» или чаю? У меня чай с духом смородным, попробуйте.