– Я буду в вашем распоряжении через минуту, – сказала она. – Ноэль, никаких резких движений два или три дня. Если придется нести что-нибудь тяжелое, лучше в правой, а не в левой руке. Лейтенант пошла к Адамбергу, а Ноэль покинул зал.
– Из-за этого холода, – объяснила она, – у людей начинаются судороги и кривошея.
– Вы умеете это лечить?
– И неплохо. Я подготовила досье для Квебека, формуляры отправлены, визы получены. Авиабилеты доставят послезавтра.
– Спасибо, Ретанкур. Данглар здесь?
– Он вас ждет. Вчера получил признание дочери Эрнонкура. Адвокат будет ссылаться на временное помрачение, и это похоже на правду.
Увидев Адамберга, Данглар встал и с некоторым смущением пожал ему руку.
– Вы хоть руку мне протянули, – улыбнулся Адамберг. – Трабельман уже отказывается. Давайте я подпишу рапорт по делу Эрнонкур. Поздравляю с успешным завершением.
Данглар смотрел на комиссара, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно. Адамберг сам приказал ему разрабатывать эту версию, но на его лице не было и тени насмешки, а поздравления звучали искренно.
– Вы недовольны поездкой?
– С одной стороны, все прошло очень хорошо. Новое шило, замеры – шестнадцать и семь десятых сантиметра и восемь миллиметров. Я же говорил, Данглар, та же поперечина, виновный – бездомный кролик, беззащитный пьяница, идеальная жертва для ястреба. Какой-то старик напоил его. Так называемый товарищ по несчастью, который аккуратненько пил из стакана, не притрагиваясь к бутылке братца-кролика.
– А с другой стороны?
– А с другой дело обстоит гораздо хуже. Трабельман встал на дыбы. Он считает, что я ни с кем не считаюсь. Для него судья Фюльжанс – живой памятник. Впрочем, как и я, только иного рода.
– Какого же?
Адамберг улыбнулся:
– Наподобие Страсбургского собора. Он сказал, что у меня «эго» размером с этот собор.
Данглар присвистнул.
– Одна из жемчужин средневекового искусства, – прокомментировал он. – Шпиль высотой сто сорок два метра, возведенный в тысяча четыреста тридцать девятом году, шедевр Иоганна Хюльца…
Легким движением руки Адамберг прервал эрудита.
– Неплохо, – заключил Данглар. – Он шутник, ваш Трабельман.
– Острит время от времени. Но тогда он не смеялся и вышиб меня, как какого-нибудь бродягу. Извиняет майора одно – он узнал, что судья умер шестнадцать лет назад. И ему это не слишком понравилось. Некоторых такое смущает.
Адамберг поднял руку.
– Вам помог массаж Ретанкур? – спросил он. Данглар почувствовал раздражение.
– Не удивляйтесь. У вас красный затылок, и вы пахнете камфарой.
– У меня кривошея. Кажется, это не преступление.
– Вовсе нет. Нет ничего плохого в том, что вам стало хорошо. Я восхищаюсь талантами Ретанкур. Если мы закончили, пойду прогуляюсь. Я устал.
Данглар сдержался и не попрекнул своего шефа тем, что тот, как всегда, решил оставить за собой последнее слово. Конфликты не решаются в словесных перепалках.
В зале Капитула Адамберг подозвал к себе Ноэля.
– Где Фавр?
– Его допросил окружной комиссар, он отстранен от работы до окончания следствия. Вас будут допрашивать завтра в одиннадцать, в кабинете Брезийона.
– Я видел записку.
– Не разбей вы бутылку, ничего бы не было. Ведь он не мог знать, пустите вы в ход «розочку» или нет.
– Я тоже, Ноэль.
– Что?
– Я тоже, – спокойно повторил Адамберг. – В тот момент я тоже этого не знал. Не думаю, что напал бы на него, но этот кретин разозлил меня.
– Черт возьми, комиссар, не говорите ничего такого Брезийону, или вам конец. Фавр будет настаивать на законной самообороне, и вам может не поздоровиться. Факт, подрывающий доверие, свидетельство ненадежности, понимаете?
– Конечно, Ноэль, – ответил Адамберг, удивленный участием лейтенанта, которого он в нем не подозревал. – В последнее время я стал раздражительным. У меня на горбу сидит призрак, а это ноша не из легких.
Ноэль, привыкший к загадочным аллюзиям комиссара, не обратил внимания на эту фразу.
– Ни слова Брезийону, – обеспокоенно повторил он. – Никакого самокопания, никакого самоанализа. Скажите, что разбили бутылку, желая припугнуть Фавра, но, разумеется, собирались тут же бросить ее на пол. Мы все так это восприняли, и все это подтвердим.
Лейтенант смотрел в глаза Адамбергу.
– Хорошо, Ноэль.
Пожав руку подчиненному, Адамберг вдруг почувствовал, что они на какое-то мгновение поменялись местами.
Адамберг долго шел по холодным улицам, запахнув полы куртки, неся дорожную сумку на плече. Он пересек Сену и безо всякой цели побрел в сквер. Мысли у него путались. Комиссар хотел бы вернуться на три дня назад, в то спокойное утро, когда он положил руку на холодную решетку котла. С того дня много чего взорвалось, столько жаб лопнуло, столько кишок разлетелось в разные стороны и осыпалось красным дождем на землю. Внезапное восстание из гроба судьи, воскресший мертвец, три раны на трупе в Шильтигеме, враждебность заместителя, лицо брата, шпиль высотой в сто сорок два метра, принц, превратившийся в дракона, горлышко бутылки, которым он размахивал перед носом Фавра. А еще злость на Данглара, Фавра, Трабельмана и тайный гнев на Камиллу, которая его бросила. Нет. Это он бросил Камиллу. Он все переворачивал с ног на голову, как с принцем и драконом. Злость на всех. В том числе на себя самого, как спокойно сказал бы Ферез. Иди к черту, Ферез.
Он остановился, осознав, что, погрузившись в пучину мыслей, спрашивает себя, что будет, если засунуть голову дракона в портал Страсбургского собора. Может, дракон задышит этак часто – паф-паф-паф и – бах? Комиссар прислонился к фонарю, удостоверился, что изображение Нептуна не подкарауливает его на тротуаре, и провел рукой по лицу. Он устал, раненую руку дергало. Он проглотил две таблетки, поднял глаза и обнаружил, что ноги привели его в Клиньянкур. Итак, маршрут предначертан. Адамберг повернул направо и зашагал к дому Клементины Курбе, стоявшему в глубине улочки, в стороне от блошиного рынка. Он не видел старую женщину ровно год, со времен «дела четырех». И не думал, что они снова встретятся.
Он постучал в деревянную дверь, неожиданно почувствовав себя счастливым и надеясь, что бабулька дома, возится в комнате или на чердаке, и что она узнает его. Дверь открыла толстая старуха в цветастом платье и линялом фартуке.
– Извините, комиссар, не могу подать вам руку, я готовлю, – сказала Клементина.
Адамберг пожал ей предплечье. Она вытерла испачканные в муке руки о фартук и вернулась к плите. Успокоенный комиссар последовал за ней – Клементина ничему не удивлялась.
– Кладите сумку, – велела Клементина, – и устраивайтесь поудобнее.
Адамберг сел на стул и стал наблюдать за ней. На столе лежало раскатанное тесто, и Клементина стаканом вырезала кружочки.