– Случайно. Я ужинал в «Пяти воскресеньях», а она подсела ко мне за столик.
– Не лезь к Жинетте. Она глубоко замужем.
– Я возвращал ей программку, только и всего. Хочешь верь, хочешь нет.
– Не заводись. Я шучу.
После трудового дня, прошедшего под громогласные комментарии суперинтенданта, взяв все образцы у услужливой семьи Жюля и Линды Сен-Круа, Адамберг сел в выделенную ему машину.
– Что делаешь сегодня вечером? – спросил Лалиберте, наклоняясь к окну.
– Схожу на реку, прогуляюсь. А потом поужинаю в центре.
– У тебя как будто пропеллер в заднице, не можешь усидеть на одном месте.
– Я же говорил – мне нравится ходить пешком.
– На девок тебе нравится охотиться. Я никогда в центре города баб не снимаю, меня там все знают. Когда приспичит, еду в Оттаву. Ладно, парень, удачи! – добавил он и хлопнул рукой по дверце. – Пока и до завтра.
– Слезы, моча, сопли, пыль и сперма, – перечислил Адамберг, заводя машину.
– Надеюсь, что со спермой получится. – Лалиберте нахмурился, вспомнив о деле. – Если Жюль Сен-Круа сегодня вечером чуточку постарается. Сначала-то он согласился, но теперь, по-моему, решил дать задний ход. Ну, заставлять мы никого не можем.
Адамберг оставил Лалиберте с его пробирочными заботами и поехал прямо к реке.
Насладившись шумом волн Утауэ, он свернул на перевалочную тропу, чтобы добраться до центра города. Если он правильно понял топографию, дорога должна была вывести его к большому мосту у водопада Шодьер. Оттуда до центра было четверть часа пешком. Каменистую дорожку отделяла от велосипедной полоска леса, заслонявшая свет. Адамберг одолжил фонарик у Ретанкур – только она догадалась взять с собой нужное оборудование – и худо-бедно справлялся, обогнув маленькое озеро и уворачиваясь от нижних веток. Дойдя до конца тропы, он уже не чувствовал холода. Чугунный мост, огромное решетчатое сооружение, показался ему перекинутой через Утауэ Эйфелевой башней, только в три раза выше парижской.
Бретонская блинная в центре города силилась напоминать посетителям родину предков хозяина – на стенах висели сети, бакены, сушеная рыба. И трезубец. Адамберг замер, глядя на нацеленные на пего острия. Морской трезубец, гарпун Нептуна, с тремя тонкими зубьями с крючками на конце. Он сильно отличался от его «личного» трезубца – крестьянских вил, тяжелых и прочных, земляного трезубца, если можно так сказать. Ведь говорят же: земляной червь и земляная жаба. Они были далеко, эти жалящие вилы и взрывающиеся жабы, он оставил их в туманной дымке по другую сторону Атлантики.
Говорливый официант принес ему гигантский блин.
На том берегу остались вилы, жабы, судьи, соборы и чердаки Синей Бороды.
Но они ждали, караулили его возвращение. Все эти лица, и раны, и страхи, следующие за ним по пятам. А Камилла и вовсе взяла и появилась прямо здесь, в самом центре города, затерянного на просторах Канады. Мысль о пяти концертах, которые состоятся в двухстах километрах от ККЖ, не давала покоя, как будто он мог услышать ее альт с балкона своего номера. Главное – чтобы не узнал Данглар. Капитан мог поползти в Монреаль на брюхе, а на следующий день коситься на него и брюзжать.
На десерт Адамберг заказал кофе и бокал вина. Не поднимая головы от меню, он почувствовал, что за столик кто-то молча сел. Девушка с камня Шамплена. Она подозвала официанта и заказала кофе
– Хороший был день? – спросила она с улыбкой.
Девушка закурила и взглянула ему в глаза.
«Черт», – выругался про себя Адамберг и удивился. В чем дело? В другое время он ухватился бы за эту возможность, а сейчас не чувствовал ни малейшего желания затащить ее в постель. Может, потому, что все еще переживал события прошлой недели, а может, просто хотел обмануть нюх суперинтенданта.
– Я тебе мешаю. – Она не спрашивала – утверждала. – Ты устал. Быки тебя вымотали.
– Точно, – подтвердил он и вдруг понял, что забыл ее имя.
– У тебя куртка насквозь мокрая, – сказала она, дотронувшись до плеча. – Крыша у машины течет? Или ты приехал на велосипеде?
Что она хотела узнать? Все?
– Я пришел пешком.
– Здесь никто не ходит пешком. Ты не заметил?
– Заметил. Но я гулял по перевалочной тропе.
– Всю тропу пропилил на своих двоих? Сколько же ты времени потратил?
– Чуть больше часа.
– Везунчик, как сказал бы мой chum.
– Почему?
– Потому что ночью там собираются голубые.
– Ну и?… С чего мне их бояться?
– И насильники. Точно я не знаю, но такие слухи ходят. Вечером Ноэлла никогда не ходит дальше камня Шамплена. Оттуда тоже можно смотреть на реку.
– Это речка, впадающая в реку.
Ноэлла скорчила гримаску.
– Она большая, вот я и называю ее рекой. Я весь день обслуживала этих идиотов французов и страшно устала. Я тебе говорила, что работаю официанткой в «Карибу»? Не люблю французов, вечно они орут всем скопом, предпочитаю квебекцев, они милые. Только не мой chum. Ты помнишь, что он меня выгнал, как последний мерзавец?
Девушку снова понесло, и Адамберг не знал, как от нее избавиться.
– Вот его фотка. Красивый, правда? Ты тоже, но в другом стиле. Не обычный, всякая всячина в тебе, и немолодой. Мне нравятся твой нос и глаза. И ужасно нравится, когда ты улыбаешься, – сказала она, прикоснувшись пальцами к его векам и губам. – И когда ты говоришь. Твой голос. Знаешь, какой у тебя голос?
– Эй, Ноэлла, – перебил ее официант, положив на стол два счета. – Ты все еще в «Карибу»?
– Да, надо набрать денег на билет, Мишель.
– И до сих пор страдаешь по своему мужику?
– Иногда, вечерами. На некоторых тоска нападает по утрам, а на других – вечером. Я из последних.
– Можешь перестать о нем жалеть. Его загребли.
– Да ты чего? – Ноэлла вскочила.
– Точно тебе говорю. Он угонял тачки, перебивал номера и продавал. Представляешь?
– Я тебе не верю. – Ноэлла тряхнула волосами. – Он работал с компьютерами.