– Прохождение через увеличительную камеру, изготовление копий образца в аппарате циклического нагрева.
– Хорошо, Жинетта, как скажешь.
Жинетта была разговорчива, но твердо стояла на своем: заметив рассеянный взгляд Адамберга, она возвращала его к делу.
– Не валяй дурака, ничего тут сложного нет. Представь себе молекулярную фотокопировальную машину, которая делает миллиарды экземпляров копий. Так?
– Так, – машинально повторял Адамберг.
– Результаты увеличения отмечены светящимся индикатором, который облегчает их сканирование лазером. Теперь понятно?
– Я все понимаю, Жинетта. Работай, я за тобой наблюдаю.
В четверг вечером Ноэлла ждала его, сидя на велосипеде. Она улыбалась, и вид у нее был решительный. Как только они развернули матрас на полу магазинчика, девушка легла, оперлась на локоть и протянула руку к своему рюкзачку.
– У нее есть для тебя сюрприз, – объявила она, размахивая перед лицом комиссара конвертом и смеясь.
Адамберг привстал, чувствуя подвох.
– Она взяла билет на твой рейс, на следующий вторник.
– Ты возвращаешься в Париж? Уже?
– Я возвращаюсь к тебе.
– Ноэлла, я женат.
– Ты врешь.
Он снова поцеловал ее, встревожившись еще сильнее, чем в первый раз.
Адамберг задержался поболтать с дежурной белкой ККЖ, отдаляя начало общения с Митчем Портленсом. В этот день к сторожевому зверьку присоединилась подружка, отвлекавшая его от работы. Но ничто не могло отвлечь педанта Портленса, ученого высокого полета, служившего генетике, как Богу, отдавшего всю свою любовь спиралькам дезоксирибонуклеиновой кислоты. В отличие от Жинетты, инспектор и подумать не мог, что Адамберг не следит за его объяснениями, не впитывает их со всей страстью полицейского сердца, и говорил со страшной скоростью. Адамберг записывал в блокнот обрывки страстного монолога.
– Каждый образец кладется на пористую гребенку… Введение в контроллер…
«Пористая гребенка?» – записал Адамберг.
– Перенос ДНК в сепарирующий гель с помощью электрического поля.
«Сепарирующий гель?»
– И вот! – воскликнул Портленс. – Начинается гонка молекул, фрагменты ДНК проходят сквозь гель, устремляясь к финишной прямой.
– Надо же.
– Детектор опознает фрагменты по мере их выхода из контроллера, по одному, в порядке возрастания по длине.
– Потрясающе… – Адамберг нарисовал толстую муравьиную королеву в окружении сотен крылатых самцов.
– Что ты рисуешь? – недовольно спросил Портленс.
– Гонку фрагментов сквозь гель. Я так лучше запоминаю.
– И вот результат, – торжествующе объявил Портленс, ткнув пальцем в экран. – Профиль из двадцати восьми полос, выданный разделителем. Красиво, согласен?
– Очень.
– Эта комбинация, – продолжал Митч, – если ты помнишь, мы исследуем мочу Жюля Сен-Круа, – составляет его генетический профиль, единственный в своем роде.
Адамберг смотрел, как моча Жюля Сен-Круа превращается в двадцать восемь полос. Таким был Жюль, таким был мужчина.
– Если бы это была твоя моча, – сказал Портленс, расслабившись, – мы, разумеется, получили бы совершенно иную картину.
– Но полос было бы двадцать восемь? Не сто сорок две?
– Почему сто сорок две?
– Просто так. Пришлось к слову.
– Двадцать восемь, говорю тебе. Короче, если ты кого-то убьешь, не писай не труп.
Митч Портленс засмеялся.
– Не волнуйся, я шучу, – объяснил он.
В обеденный перерыв Адамберг увидел Вуазне – тот пил кофе с Ладусером. Комиссар знаком подозвал его.
– Вы все поняли, Вуазне? Гель, сумасшедшая гонка, двадцать восемь полос?
– Да.
– А я – нет. Будьте любезны, возьмите на себя отчет Мордану, я сегодня на это просто не способен.
– Портленс слишком торопился? – обеспокоился лейтенант.
– Да нет, это у меня замедленная реакция. Скажите, Вуазне, – Адамберг вынул блокнот, – эта рыба вам о чем-нибудь говорит?
Тот с интересом склонился над наброском твари, обитавшей в глубинах озера Пинк.
– Никогда не видел. – Вуазне был заинтригован. – Вы уверены, что все точно зарисовали?
– Все плавники на месте.
– Никогда не видел, – повторил лейтенант, качая головой. – А я разбираюсь в ихтиофауне.
– В чем?