В тюрьме Игорь "закосил". Даже еще до ареста: взял и лег в психбольницу. У него и "подпочва" была - в юности уже лежал, состоял на учете в психодиспансере. Из тюрьмы снова повезли в 15-ю больницу. Вроде признали. Уже аминазин ел горстями. Потом вдруг снова взяли в тюрьму, оттуда - в Сербского.
Игорь был воспитанный, культурный и избалованный московский пижон, этакий сибарит, с движениями плавными и округлыми, холеный, сытый. Должно быть, сказались условия если не при-, то околодворной жизни. Имел успех у женщин. Во всем его облике была этакая, видимо, от отца унаследованная артистичность. Она проявлялась в движениях, в голосе, в улыбке. Он любил и умел рассказывать. Остроумный, насмешливый, едкий,- характеристики его, касались ли они сопалатных зеков или врачей, сестер, были точны и ярки. Это он наградил лукоголового мальчика Лукьянова кличкой "Чипполино". Прилипло. Отделенческого вертухая, одной из обязанностей которого было зажигать спичку для зеков, желающих перекурить, окрестил Прометем. Он же пустил по отделению крылатый каламбур: "Наша жопа, как резина, - не боится сульфазина". В общем, это был талантливый человек, только на дурных подмостках досталось ему играть.
И "бред" у Игоря был тоже изящный, я бы сказал, аристократический. Он закосил по линии ... спортивного коневодства. Ипподромный завсегдатай, игрок, - Игорь обладал обширнейшими познаниями по части лошадей. К тому же память у него была феноменальная: он помнил когда и где, какая лошадь показала тот или иной результат. Мы только диву давались, слушая, как он чеканит:
- В 1949 году, в Ленинграде, жеребец Алладин (от Алмаза и Дианы) в забеге на 10000 метров показал столько-то минут...секунд.
- В 1902 году знаменитая Верба, дочь Верного и Балерины, в забеге для двухлеток на 2000 метров...
Цифры вылетали из него, как из арифмометра!
Игорь был энтузиастом отечественного коневодства, причем его интересовала в основном одна порода - русский рысак. Он считал (конечно, не без оснований, а оперируя точными данными), что в СССР это нужное дело сейчас в загоне, год от году ухудшается, порода вырождается, сникает. Если до революции русский рысак гремел на беговых дорожках мира, то сейчас заводы захирели, и мы вынуждены покупать за валюту беговых рысаков русской породы за рубежом!
На этом и был основан "бред" Игоря. Любовь к лошадям и толкнула, мол, его на преступление. Да, он брал деньги из кассы, но не на собственные же прихоти их тратил, а на помощь русскому рысаку через тотализатор! Болея за отечественное коневодство, он не видел другого способа ему помочь.
Все это Розовский горячо и убедительно втолковывал следователю, врачам, нянькам. Он готов был остановить любого встречного, взять за пуговицу и говорить, говорить о плачевном положении советского коневодства. По заданию лечащего врача Валентины Васильевны Лаврентьевой, долго писал какой-то труд о русском рысаке. Читал его и нам. О, это был серьезный и взволнованный трактат, я не уверен, что конный спорт в СССР располагал когда-нибудь лучшим обзором.
Розовский писал стихи. Давно. Любимым поэтом его был Ронсар. Естественно, что теперь, "завернувшись" на коневодстве, он широко использовал "конскую" тему. В каждом стихотворении хоть какая-то "конская" деталь должна была присутствовать. Облака сравнивал с гривами коней... бой часов - с конским топотом и т.д. Вот несколько образчиков его творчества. Писал он очень много. Стихи у него были лаконичные и емкие.
Глаза закрою: зелень пастбищ,
и жеребенок в синей мгле.
И на душе как будто праздник,
и звуки струнные во мне...
или:
Ну скажите, зачем мне все это
Без моих долгогривых коней?
Задыхаюсь от счастья, от света,
от бездушья хороших людей...
Стихи он читал врачу, сестрам. Каждый раз, написав новое стихотворение, он мчался мне его прочесть; наверное, я был первым слушателем и критиком его стихов.
Я посоветовал Игорю подпустить в стихи мистики, пусть слышится этакая обреченность, рок. Он учел мигом:
Белое с белым, черное с черным,
Все справедливо, кажется ровным.
Где же различье? Где безразличье?
Сердца наличье Мысли двуличье.
Где же начало? Путь и причалы?
Где же меня той волной укачало?
Все справедливо, все справедливо.
Косая грива очень красива.
Где-то рыданье. Где-то проклятье.
Дайте коня мне. В руки распятье.
И мне не надо другого понятья.
Еще одно:
Не уйти. Не уйти.
Ведь вокруг - чертов круг.
Белый вид. Белый свет,
Черный смех
Позади.
Ты уйдешь.
А они
Зубы скалят, галдя
Про меня, про коня.
Ведь вокруг
Чертов круг.
Только слышно:
- Ау!..
- Ландау! ... Ландау!
Мы хохотали с Володей Шумилиным, когда он читал это, - завывая, имитируя гугнявый прононс Якова Лазаревича: "Ландау-у! Ландау-у!
К моему делу Игорь относился с пониманием, сочувствовал возможности признания меня больным. Он и сам был в достаточной степени инакомыслящим. Свои чувства выразил однажды в шутливом стихотворении, которое и преподнес мне, улыбаясь.