КРОПОТКИНСКИЙ ПЕРЕУЛОК, 23
- Сколько в Москве вокзалов? - Девять. Ярославский... Савеловский... С Рязанским, что не понятно, вокзал или платформа ( на Каланчевке), даже десять.
- Сколько аэропортов? - Загибаем пальцы: Внуково, Шереметьево... Пять!
- А сколько тюрем?
Оказывается и это не сложно сосчитать.
- Бутырка - самая знаменитая, давняя, еще Пугачев сидел... Матросская Тишина... Красная Пресня - всесоюзная пересылка... Таганку снесли в хрущевские годы... Еще Лефортово - тюрьма КГБ. Еще Лубянская внутренняя самая таинственная... Все. Пять!
- Шесть, - уверяю я.
Да, эта последняя, с застекленными окнами без решеток, официально тюрьмой вроде не считается. И тем не менее я считаю ее тюрьмой, самой настоящей и едва ли не самой зловещей.
Хоть и не подолгу в ней сидят, вроде пересылки.
- Как для кого, - скажут некоторые, - как для кого...
* * *
Кропоткинский переулок, 23. В самом центре Москвы. Рукой подать до Крымского моста, до Смоленской площади, до высотной громадины Министерства иностранных дел... Непримечательное трехэтажное здание старинной постройки, окруженное серым, молчаливым забором - едва ли кто разглядит на нем тонкую паутину проволоки, натянутой для сигнализации о побеге... Ну а овчарки внутри двора не лают - вымуштрованы...
Институт фасадом выходит в Кропоткинский переулок, тылом - на шумный Смоленский бульвар, и с этой стороны его сейчас надежно загородил 25-этажный жилой дом на марсианских железобетонных ногах (Смоленский бульвар, дом 6-8). Въезд в институт - с торца, с улицы Щукина, 19. Здесь расположена незаметная проходная и сюда сворачивают неприметно с Садового кольца "воронки". Со всех сторон всесоюзную психиатрическую тюрьму, главную лабораторию бесконтрольных экспериментов на бесправных и беззащитных зеках, окружают мирные и, конечно, очень нужные учреждения, которым и невдомек, какое чудовище приткнулось к ним. Вот Министерство образования СССР (Смоленский бульвар, 4) - цитадель света и знания... С торца, в доме по Кропоткинской улице, 38 - детская библиотека им. Н.К.Крупской и ВНИИ "Биотехника" (вот с этим учреждением, по-моему, институт Сербского определенно имеет контакт)... Пельменная - в том же доме... Чуть поодаль на углу магазин "Березка", иностранцы снуют... В тихом Кропоткинском переулке, в старинных респектабельных особняках вообще невозможное... редакция журнала "Латинская Америка"! (Кропоткинский переулок, 24), дом-музей П.А.Кропоткина (Кропоткинский переулок, 26 - здесь, в этом доме родился великий отрицатель государства - насильника над личностью)... Нет, не представить и томящимся за серой бетонной стеной зекам, какие экзотические, мирные, пестрые - да разве бывают такие? учреждения в сотне метров от них!
"НЕКИПЕЛОВ, С ВЕЩАМИ!"
Вторник, 15 января 1974 года. Перед подъемом, около половины шестого, с лязгом распахнулось кормушечное окно моей бутырской камеры-одиночки...
- Некипелов? Имя-отчество?.. С вещами!
Все ясно. Этап в институт. Екнуло сердце. Вот и пришел мой час. Наспех укладываю вещи, собираю постель, жду. Минут через пятнадцать приходят за мной. С трудом волоку узел с постелью. В другой руке мешок с личными вещами. Долго иду за вертухаем по длинному коридору, устланному старинной, скользкой, чисто вымытой плиткой. С обеих сторон - камеры.
Около одной из них вертухай останавливается и ко мне присоединяется парень лет 28-ми, в сером кургузом пальтеце. Лицо добропорядочное, умное, заросшее черной месячной давности бородкой. В руках у него небольшой узелок из серой тряпицы, и он с интересом смотрит на мой, оттягивающий руку мешок. Нас выводят наружу, и, пройдя двор, мы оказываемся в знакомом уже отсеке приемного корпуса, где сдаем постели. После этого нас запирают в одной из сборных камер. Холодно. В раскрытое зарешеченное оконце, что почти под потолком (не дотянуться), густой струей, как паста из тюбика, вползает белый морозный воздух.
- Яблочка нет случайно? - спрашивает парень, кивая на мой мешок.
- Нет. Конфеты есть. Хочешь?
Угощаю. Знакомимся. Моего напарника зовут Володя. Москвич. Сидит уже около двух лет. "Закосил", и был признан невменяемым. Здесь сидел в "признанной" камере и сейчас понятия не имеет, куда его "дернули".
Говорю, что по всей вероятности в институт Сербского.
- В Сербского?.. - Володя бледнеет. Но ведь он уже был признан... Значит, переосвидетельствование? Могут разоблачить? Как теперь себя вести? Он явно растерян, и весь погружается в тревогу.
А в камеру постепенно - по одному, по два - прибывают новенькие, и вот она уже гудит, как улей, и наполняется дымом и потом. Обычная уголовная публика, ни одного интересного лица. Выделяется в ней жуковатого вида мужичок с блатными повадками - какой-то известный московский вор из Марьиной рощи. Маленький, сморщенный, лет под пятьдесят. Но глас зычный, законодательный, камера группируется вокруг него. Достает из мешка и показывает две кроличьи шапки, выигранные в карты в камере. А на голове рыжая, лисья... хотя и потертая. Мне все это уже знакомо и удивляет. От нечего делать изучаю надписи на стенах. Карандашом, гвоздем, горелой спичкой: "Коля, везут в Сербского. Олег", "Наташа, меня признали. Слон", "Жду этапа в Сербского"... Становится не по себе от чьих-то криков, каким-то темным пророчеством веет от этого лаконичного "меня признали".
Текут часы. Раздают ложки, хлеб, кормят завтраком - жидкая пшенная каша. Еще через час ведут всех - человек по пять - в парикмахерскую. Зек-парикмахер снимает бородатым машинкой для стрижки волос бороды. Затем командуют спустить брюки, и второй зек из хозобслуги такой же машинкой оголяет каждому лобок. Состригает и под мышками. Что ж, это уже пахнет медициной. Профилактика! Чего?.. Видимо, иначе институт Сербского не принимает!
Возвращаемся в камеру. Ждем. Нас уже человек двадцать. На лавках все не умещаются. Кто на полу сидит, кто на корточках, прислонясь к стенке, кто на мешке... Я держусь возле Володи.
Вдруг за дверью, в коридоре, дикий крик:
- Ой-ей-ей! Не надо! Ой! Не бейте! Это мое! Мое! Кофта, правда, моя!..
Минут через десять в комнату вталкивают человека, одетого довольно странно и для зимы очень легкомысленно. На нем вылинявшая, коротенькая, до пупка, солдатская гимнастерка и такие же вылинявшие узенькие, до щиколоток, брючки-галифе. На ногах разбитые башмаки без шнурков - "коцы", а на голове крошечная фетровая шапочка, похожая на еврейскую ермолку, в таких обычно старики ходят париться на полог. Под этой ермолкой такое широкое, веснушчатое, комичное русское лицо, что невозможно удержаться от смеха.
Камера оглядывает вновь прибывшего. Постепенно выявляется связь между недавним криком в коридоре и странным нарядом незнакомца.
- Ты кричал? - спрашивает марьино-рощинский вор.
Человек в фетровой ермолке кивает.
- Так ты, с-сука... - вор встает и подходит к Ермолке явно для расправы.
- Да ты ничего не знаешь! - кричит Ермолка. - Не знаешь!
Но все уже понимают, в чем дело. При проверке имущества, которая обязательно проводится при выбытии заключенного из тюрьмы, обнаружилось, что на нашем незнакомце нет ни одной вещи из перечисленных в карточке и одет он во все чужое. То есть снятое с кого-то (или выигранное) в камере. Вертухаи в сердцах избили поборника и содрали с него чужую одежду, а взамен бросили какое-то солдатское старье. Видно, и мешок забрали.
При всей дикости воровской "этики" такой побор был не в ее правилах. Да еще явная трусость и этот крик поросячий... Назревал самосуд над Ермолкой, и Лисья Шапка уже два раза скользнул ребром ладони по носу Ермолки, но тут лязгнул засов двери и раздалась команда: "Выходи!"
Всех нас погрузили в "воронок". Последним, уже нам на колени, втолкнули Ермолку.
Поехали! Даешь институт Сербского! Новых д у р а к о в везут!
СУДЕБНОЙ ПСИХИАТРИИ ИНСТИТУТ
"Судебной психиатрии институт им. профессора В.П.Сербского - советское центральное научно-исследовательское учреждение, разрабатывающее теоретические и практические вопросы судебной психиатрии. Организован в 1921 г. в Москве. Институт производит судебно-психиатрическую экспертизу в наиболее сложных и спорных случаях, вырабатывает критерии судебно-психиатрических оценок различных клинических форм душевных заболеваний и пограничных состояний. Институт осуществляет также методическое руководство работой на периферии, разрабатывает инструктивные положения по вопросам судебно-психиатрической экспертизы и принудительного лечения, периодически созывает всесоюзные совещания по вопросам судебной психиатрии, готовит кадры судебных психиатров, обобщает материалы научного исследования и освещает их в периодически издаваемых сборниках".
( Большая советская энциклопедия, том 41)
КОЖУРА ОТ АПЕЛЬСИНОВ
"Воронок" остановился, мы вылезли один за другим и осмотрелись. Во дворе в круглой арке входа мы увидели большую двойную дверь, через которую нас ввели в просторный вестибюль с выложенным мозаикой полом. Широкая лестница со старыми стертыми ступенями вела наверх. Низкорослый капитан, сопровождавший "воронок", подбежал торопливо с портфелем, в котором находились наши дела.
Все двадцать пять, мы были заперты в помещении, состоящем из двух комнат и туалета с умывальником. В большей комнате стоял длинный стол, на котором можно было сидеть. Расположились кто как сумел. Лисья Шапка с гордостью рассматривал свое барахло, вытащенное из мешка. Ермолка поникло сидел на корточках в углу.
В туалете висело предупреждение: "Кожуру от апельсинов в унитаз не бросать!" Куда нас привезли? Объявление казалось неправдоподобным. Для кого оно? Конечно, мы не станем бросать в унитаз кожуру от апельсинов! Я уверен даже, что если бы кожура появилась там в тот момент, ее выловили бы тут же и засунули в жадные рты, истосковавшиеся по человеческой еде.
СХЕМА ПСИХИАТРИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ
"Институт проводит судебно-психиатрическую экспертизу в наиболее сложных и спорных случаях"... Большая советская энциклопедия, похоже, правильно определяет работу института. Именно когда специалисты амбулаторий и больниц не могут определить наличие и характер душевного заболевания у своих пациентов, они направляют их в институт им.Сербского. Очевидно, что большинство преступников, находящихся в спецпсихбольницах (тюремных больницах под управлением МВД) специальных отделениях обычных психиатрических больниц (под управлением Минздрава), признаются невменяемыми без помощи института им. Сербского. Но обвиняемые по политическим статьям (ст. №№64 - 70, 72 и 190-1 УК РСФСР), как правило, редко направляются на обследование в местные психиатрические клиники и еще реже признаются там больными. Так, например, инженер-химик и Ставрополя Олег Соловьев, арестованный в марте 1969 г. по обвинению в распространении произведений самиздата, был признан невменяемым в Ставропольской областной психиатрической больнице. Но за последние несколько лет подобные ему люди все чаще направлялись в институт Сербского после пятиминутного амбулаторного обследования, минуя стационарное обследование в местной психиатрической больнице. Есть исключения, как случай с киевским математиком Леонидом Плющом, который никогда не проходил стационарного обследования. Амбулаторно он был обследован один раз в Киеве гражданскими психиатрами и дважды в Москве в Лефортовской тюрьме - психиатрами из института им. Сербского. Эти два последних обследования были записаны в обвинительном заключении стационарными.
Говоря о политических заключенных, подвергнутых психиатрическому обследованию, я имею в виду здоровых людей, признанных невменяемыми.
Следует отметить, что термин "политические заключенные", я считаю условным. Большинство советских узников, репрессированных властями по статьям 70 и 190-1 УК РСФСР, в строгом смысле слова не являются политическими заключенными, так как они не занимались никакой четко выраженной политической деятельностью, не выступали за изменение существующей в СССР формы правления и государственного строя. Все эти люди репрессированы за гражданскую деятельность, за выступления в защиту прав человека, за выполнение властями конституционных свобод, а часто - за просто нравственный протест. Для характеристики этих людей, называемых также иногда "инакомыслящими" или "диссидентами", еще не найдено пока удовлетворительного определения. Предложенная недавно международной организацией "Эмнисти Интернэшнл" формулировка "узники совести", также не совсем точна, хотя она ближе всего к сути явления.