— Ну что, птаха весенняя (осенняя, летняя — смотря по сезону), отогрел я тебя? А теперича давай, провожу — скоро ночь на дворе.
И если птаха порхала за порог, он отпускал ей беспрекословно и, пожалуй, даже без сожаления.
Но почти все оставались по доброй воле.
А потом наступали будни, и стирались в памяти черты невзрачного личика, но отсвет счастья сохранялся как бы сам по себе, точно улыбка Чеширского Кота, о котором Котька, естественно, слыхом не слыхал; и еще нет-нет, да и возникало великое изумление: неужто это он, недоделок, всеми изгоняемый и презираемый, смог подарить другому человеку такую неохватную радость?
И вот сегодня он впервые усомнился: а ту ли он выбрал? Хотя все сходилось: и годков за третий десяток, и с лица мымра-мымрой, и пошла не кобенясь, вот только слушала как-то странно. Котька веселил ее как мог, сыпал деревенскими да солдатскими прибаутками, а она вдруг на самом неподходящем месте останавливалась как вкопанная и уставлялась на Котьку безразличным рыбьим взглядом. Может, думала пятки намылить? Так он бы, ей-богу, не возражал. Но она снова двигалась вперед каким-то неестественным скользящим шагом — ну прямо как Чингачгук, Большой Змей. Так они в конце концов и добрались.
По тому, как одеревенело застыла гостья на счастливом диванчике, не скинув даже наглухо застегнутого плюшевого пальтеца, Котька понял, что дело совсем швах, и вместо чашей выставил граненые стаканы. Проворно разлив, он с демонстративной лихостью опрокинул «первый — со свиданьицем», лихорадочно соображая, как же уговорить эту куклу деревянную хотя бы пригубить. Но «кукла» без тени смущения повторила котькино действо, на долю секунды разомкнув пепельные губы и тут же снова сжав их в одну полоску. Котька подивился — она вроде бы и не сглотнула, точно и не в себя. Не во рту же держит, первач-то крепенек, двойной очистки…
Он беззастенчиво смотрел ей прямо в лицо (его простодушной деликатности не хватило на то, чтобы понять: на некрасивых женщин так пристально не смотрят), и опять — впервые в своей практике — не мог найти ни одной черты, которую можно было бы назвать недурной. Конечно, Котька не дурак был и соврать, но безошибочная интуиция подсказала, что она выслушает, и не поверит. А весь смысл котькииых стараний и заключался в том, чтобы родить и выпестовать эту веру.
Он опечалился и налил еще по одной. Привычные заклинания «и сбудется, и слюбится» не приносили ни малейшего результата. Котька подливал, втихомолку радуясь, что на кухоньке еще несколько трехлитровых балок, да и аппарат побулькивает — успел, проходя мимо, наладить одной левой. Умелец. Только не в коня корм. Скорее он сам с копыт слетит, чем эта черносливина сушеная. Вот это точно! Сушеная и есть. Только с чего ты так посохлась, девонька? Обидели? Обделили? Нет, была бы злость. А тут только тоска смертная. Знать, сама отпела ты себя на веки вечные, горемыка неневестная, положила крест на своей жизни, и один Господь ведает, чем тебя пронять-одарить…
Одарить! Котька аж расплылся в пьяной, счастливой улыбке. И как это он до сих пор не допер?..
Он поднялся, тяжело опираясь о цветастую замызганную клеенку. Погрозил пальцем:
— А ты — ни-ни! Ни с места. Жди, я ща… Порушу я твою тоску подлую. Расцветешь ты у меня алым цветиком…
Приговаривая так, добрался — по стеночке, по стеночке — до хозяйкиной двери. Нашарил в заветном уголке ключ. Долге возился, отмыкая. Запретная для него комната пахнула помадными бабьими красками, недовыделанной кожей и вонючим жучком. Котика поматывая головой, чтобы хоть немного очухаться, уставился на груду заморского барахла, сваленную на двухспальной кровати Это было чужое, и мысль об этом охолодила его.
— С получки сквитаемся, — пробормотал ок, твердея в своем намерении. — Отдам. Вотрое. Не для себя ж…
Он попытался сосредоточиться, соображая, чем бы горькой гостьюшке своей подфартить. Но перед ним в прозрачных пакетиках поблескивали, как карамельки, разноцветные турецкие футболки, топорщились несгибаемые синие портки, ластились пастельные одноразовые трусишки; глазасто пялились коробочки с кругляшками теней, чопорно хоронились чернолаковые раковинки шанельной пудры; навзничь, шпильками кверху, шлялись парчовые лодочки гвардейского калибра… Не то. Все это было не то. И вообще не то…
Не то? Он попытался сообразить, что же его всполошило, словно толкнув в спину. Что-то произошло. Он безнадежно махнул рукой на весь этот заморский хлам и, подцепив наугад какой-то желто-зелено-лиловый платок, потащился назад, в тесную свою конуру.
Гостьи за столом не было.
«Скверно, очень скверно. Сказывается, я даже не научился полностью владеть собой. Когда я принял суммарную пси-гамму моего кынуита, с его намерением меня осчастливить, мною овладел просто истерический хохот. Пришлось несколько раз останавливаться. Хорошо еще, что лицевая маска скафандра не передает моего истинного эмоционального состояния. Сколько же мне еще придется тренироваться? Скорее бы домой!..
Мы двигаемся дальше. Кынуит беспрестанно говорит, но его пси-спектр свидетельствует, что это — лишь отвлекающий маневр, который должен позволить ему завлечь меня в западню. Следовательно, аудиоинформацией можно временно пренебречь. Да, ни от чего другого я так не заходил в тупик, как от способности аборигенов говорить одно, а думать совсем другое. Кстати, непревзойденным в этой области оказался тот массивный кынуит с признаками как мужского, так и женского пола, которому я присвоил условное обозначение «жрец». Жрецы существовали на многих отсталых планетах, о которых рассказывал мне дед; как правило, они являлись носителями культуры, хранителями эпического пласта дописьменного периода литературы и в значительной степени — прогностиками. Но о какой культуре может идти речь в обществе, где каждый озабочен удовлетворением чисто животных потребностей, на что годится даже кусок плоти ближнего своего?
Тем не менее в словах жреца была даже какая-то завораживающая ритмика. «И дал Ему власть производить суд, потому что Он есть Сын человеческий…» Во время обратного перелета все это нужно будет детальнейшим образом проанализировать. Уже одно выражение «царствие небесное» навело меня на мысль о том, не является ли это зашифровкой предполагаемого союза цивилизаций, каким в действительности стало наше Содружество Разумных Миров? Тогда, в ритуальном помещении, возле тела, подготовленного к изуверскому пиршеству, я не мог интерпретировать с помощью лингвана каждый закладываемый в мою память термин — слишком плотен был поток информации. Но уже сейчас цепкое внимание ко мне со стороны жреца, как и ряд его выражений, настойчиво требует объяснений. «Суд небесный». Это понятно— суд, творимый представителями инопланетных цивилизаций (вопрос: откуда о них известно жрецу?). «И дал Ему власть…» Власть дает только Совет Звездного Каталога. Но кому же это — ЕМУ?
И тут приходит догадка, столь ошеломляющая, что я снова замираю на месте.
Да ведь глядя на меня, намекая на что-то, известное только нам двоим, жрец и не мог говорить ни о ком другом. Следовательно, речь идет обо МНЕ!
Это я, облаченный доверием Совета, прибыл на Кынуэ, чтобы определить судьбу ее человечества. Это мне доверено решать, достойна ли эта планета войти в наше Содружество, или ее уделом станет прозябание за неощутимой, но абсолютно непроницаемой информационной стеной. И только я…
— Ну, чего замешкалась, птаха болезная? Упорхнуть примеривавши Так не неволю!
Мы двигаемся дальше. Птаха… Существо женского рода. Тогда почему же — сын?
А, вот оно что. Жрецы — как правило, особи, в сенситивном отношении превосходящие рядовых обитателей планеты. Раз уж мой противник обладал способностью распознать под оболочкой скафандра существо из другого мира, да еще и определить цель моего появления на Кынуэ, то можно предположить, что он обратил на меня внимание еще тогда, когда я знакомился с окрестностями моего убежища. Считывая мою пси-конфигурацию, он запомнил, что ей первоначально соответствовала маска мужского рода. Следовательно, обращение «сын» должно означать, что он опознал меня сегодня, но не хочет делать свое открытие достоянием окружающих. И его прямой, неотрывный взгляд — «я знаю, кто ты и зачем пришел, но не выдам твою тайну».
Но почему «сын человеческий»? Попробую размотать и этот логический клубочек. Я — существо с другой планеты, но мой облик неотличим от облика людей, а мой разум открыт для того, кто способен считывать пси-информацию другого мыслящего существа. Следовательно, и телом, и духом я адекватен кынуиту. Эту конструкцию нужно дополнить императивной тональностью. Что же в итоге?
«Я знаю, кто ты и зачем пришел, и не выдам тебя; но и ты должен судить о нас так, как если бы ты был сыном человека».
Я снова замираю. Никогда еще я с такой полнотой не чувствовал себя абсолютно не пригодным к той роли, в которой здесь очутился! Я собрал достаточно информации. Я проанализировал ее с максимальной логичностью и получил удовлетворительные выводы, подтверждающие априорное мнение Совета. Сейчас я завершу свой последний контакт и доставлю собранные материалы на свою планету с предельной скоростью и бережливостью.
Но судить я не способен!..
— Темненько-то на лесенке? Это ничего, я счас спичечку, да… Брысь вы, линявые! Пришли.
Помещение минимальной кубатуры. И здесь живут! Освещение неудовлетворительное. На полу предметы, затрудняющие передвижение. Сооружение на четырех (шатких) опорах для принятия пищи в твердом и жидком виде. Газообразная компонента также присутствует, причем и значительной концентрации. Если мои предположения верны и я являюсь гипотетической жертвой, то сейчас следует ожидать нападения. Или с моей стороны нужна добровольность?
Кстати, где еще двое, требуемые для ритуала?
Какая-то пауза. Меня усаживают. Пока никакой агрессивной составляющей пси-спектра. И похоже, мы одни. Посторонних пси-излучений не наблюдается. Мне предлагается жидкость. Ей сопутствует газообразная компонента. Гидроксильные группы, с которыми я уже знаком. Продукт высококалорийный. Помещаю в подшейный резервуар для последующего молекулярного анализа. Мне сразу же доливают еще. Ожидание становится утомительным. Скорее бы мой кынуит (кажется, я должен называть его «хозяином») приступил к той фазе действий, которая четко определит цель моего нахождения в данном месте. Мне снова наливают. Если так будет продолжаться без последующего развития событий, я не смогу аргументированно подтвердить или опровергнуть мнение Совета о том, что на Кынуа распространен каннибализм. Одного поедания частиц «тела бога», не являющихся таковыми в действительности, еще недостаточно.
Это — неудовлетворительная работа. Даже для новичка. Но какую инициативу логичнее применить в данном случае?
Я разглядываю моего «хозяина». Одного из тех, кого я должен судить так, как если бы сам был человеком. Предположим, что гипотеза Совета ошибочна. Что же из этого следует? А из этого следует, что тогда я должен буду заключить, что это недоразвитое примитивное существо, не способное выйти за рамки убогих эгоистических потребностей, начисто лишение аналитических способностей и сложных поведенческих комплексов, не говоря ужо о богатстве эмоций — вот это ничтожество, это полуживотное, в таком случае, равно мне?
И я должен отстаивать его право быть новоявленным членом Содружества Разумных Миров? Нет, надо кончать этот затянувшийся эксперимент. А мне снова наливают…
Я в последний раз настраиваюсь на пси-волну моего «хозяина». Он почему-то преисполнен ко мне глубочайшего сострадания. Хочет… Хочет сделать мне подарок. Хм. Мне — подарок. С трудом поднимается, выходит в соседнее помещение. Что-то случилось с его вестибулярным аппаратом — передвижение затруднено.
Я использую одиночество, чтобы приоткрыть максимум заборных отверстий и взять пробы воздуха, пыли и микрососкобов со всех предметов, находящихся в зоне досягаемости. Я уже давно отмечаю присутствие едва уловимого, но опьяняюще прекрасного запаха. Не могу представить себе его источник; похоже, он расположен в соседнем помещении. «Хозяин» все не идет. Вероятно, не будет слишком значительным нарушением здешних правил, если я обследую еще одну комнату. Выхожу.
Запах идет отсюда. Полумрак. Четырехугольный иллюминатор задраен наглухо. Углеродно-пылевое покрытие снаружи почти не пропускает света.
Перехожу на инфракрасное виденье. Множество металлических емкостей. Вспомогательное лабораторное приспособление — четыре вентиля, четыре распылителя, тонкие трубопроводы. Бездействующий фонтанчик для увлажнения воздуха? На нем еще более непонятный агрегат, источник гидроксильных соединений — емкость и спиралевидная трубка. Технические конструкции — нс мой профиль. Делаю снимки, беру пробы воздуха. Специалисты Совета разберутся. Но где же источник запаха, приведшего меня сюда?
Наугад приоткрываю один из вентилей. Специфический звук. Концентрация запаха стремительно растет. Из маленьких сопел, на которые я в темноте не обратил внимания, тугими струйками бьет восхитительная газовая смесь. Не удержавшись, открываю остальные три вентиля. Судя по диаметру подводящей трубы, запасы газообразной пищи не ограничены! Какое богатство… Кынуиты в нем просто купаются. У меня тоже возникает естественное желание включить левитр и поплавать, понежиться в этом густом, сладковатом аромате…
Эйфория чрезмерной сытости. Но это не опасно.
Странно только, что мой «хозяин» не предложил мне этого угощения с самого начала. Да, кстати, где же он? Шаркающие звуки — бредет сюда, придерживаясь за стенку. Останавливается на пороге, вероятно, пытаясь разглядеть, что я делаю. Не успеваю проанализировать обстановку и решить, следует ли мне скрыть тот факт, что я нашел дополнительный источник питания.
— Ты чего? — кричит он, вглядываясь в полумрак. — Ты чего это?
Похоже, он сумел разглядеть, что я, наклонившись над форсункой, ловлю губами невидимые струйки газа.
— Дура! — орет он, делая рывок ко мне. — Жить надоело?
Отсутствие логики, характерное для кынуитов. Я питаюсь, следовательно, демонстрирую жажду жизни.
— Идиотка! — Вцепившись в скафандр, он пытается сдвинуть меня места. Он не способен представить, насколько технически невыполнима эта задача. — Колода каменная!
Имитация одежды, за которую он тянет, тоже не поддается на разрыв. Экспедиционное снаряжение высшего качества. «Хозяин» пытается в темноте нашарить вентили, что-то мелкое с дробным стуком валится на пол. Тон меняется: