Вчера весь вечер я был занят тем, что рисовал чертёж будущего дипломата. Увлёкся. В результате пропустил занятие по письму и чтению. Обычно я перед сном тренирую свой почерк и читаю книги, которые вёз Лионель Фишер. Какая-никакая, но практика в иностранных языках. Нельзя терять навык. Со своим слугой тоже упражняюсь в лингвистике. Лишние знания не помешают. Случись что, сбежим с ним в Швецию. Хотя, надеюсь, до этого дело не дойдёт. Мне вполне комфортно в Боровске.
Странная вещь — человеческое сознание. Весь вечер придумывал, как изготовить дипломат, но ночью почему-то приснился торт. Большой кремовый торт с крупными малиновыми розочками… М-м, вкуснотища! Хочу, хочу, хочу!!! Но Марфа, как всегда, обломала весь кайф. Раньше сексом не давала заниматься, теперь сладкое запрещает. Эх, что за жизнь? Придётся мне научить Кошкину делать торт, чтобы наши встречи стали ещё слаще. Правда, я торт делать не умею. Зато видел, как его делала Анна. Авось получится.
В двенадцать часов дня, закончив занятия с детьми, я собрался к Шварцу. Во-первых: хочу узнать стоимость «своих» цацек. Во-вторых: надо обсудить мои вчерашние задумки, заодно подарю ему зажигалку. Сговорчивее будет. Выйдя во двор, я увидел, как Емельян и Звонарь разгружают розвальни, гружённые ящиками со шлаком. Эти ящики мы с Прохором изготовили специально, чтобы шлак удобнее было грузить, перевозить, переносить и складывать. Намного лучше бочек, которые тут обычно используют, как тару.
— Далёко собрались, Леонид Иванович? — спрашивает меня Емельян, поднимая очередной ящик.
— На торг надо.
— Если подождёте, то я вас довезу. У меня там тоже дела.
— Хорошо. А где Прохор с остальными Иванами?
— Прохор в новой мастерской рукодельничает. Скунс вместе с ним. Тюлень мелет ваш этот… цемент. Сморчок по шатрам бегает, огонь поддерживает. Потом его Звонарь сменит.
— Короче, все при деле? — усмехаюсь.
— Ага! — отвечает Емельян и скрывается за углом дома. Как только он вернулся, снова полез с вопросами. — Леонид Иванович, а не подскажите, что за хитрый бур такой?
— Какой, такой бур? — включаю еврея.
— Да Прохор рассказывал, что вы придумали бур, которым в земле дырки удобно ковырять. Теперь собираетесь его сделать.
— Это не я придумал, — имею в виду принцип действия ручного бура, которым любят пользоваться рыбаки и дачники.
— А кто?
— Архимед. Слышал о таком?
— Нет, — трясёт головой Емеля. — Тоже француз?
— Грек он, — чуть не рассмеялся я.
— Значит православный? — всё-таки добил меня конюх.
— Ох, уморил, Емельян! — отсмеявшись, продолжаю наш диалог. А то мужичок смотрит на меня, как на блаженного. — Архимед жил две тысячи лет назад. Был самым известным учёным в мире. Христос тогда ещё не родился. В те времена греки исповедовали многобожие.
— Язычник, значит? — блин, всё не угомонится. Звонарь тоже уши греет…
— Наверное. Главное, что не дурак. Его придумки люди уже две тысячи лет используют для своего блага. Ладно, хватит болтать… Разгрузили?
— Ага.
— Тогда поехали. Время не ждёт.
Боровск, по моим понятиям, трудно назвать городом. Население всего две тысячи человек. Кабы не маковки церквей, то и от деревни не отличить. Сплошь деревянные дома среди узких улиц. Но если верить рассказам Емельяна, то город вполне солидный. Тем более центр уезда. В моём времени сказали бы: «Административный центр». А ещё конюх рассказал, что раньше город представлял из себя крепость, которую построили, чтобы отражать набеги степняков. Правда, крепость была не каменная, а деревянная. Это её и сгубило. В 1634 году случился большой пожар, который полностью уничтожил крепость. С тех пор город потерял своё оборонное значение и стал превращаться в купеческую вотчину. Всё правильно, когда ты стоишь на пересечении дорог, то глупо не заниматься торговлей.
— Слышь, Емельян, а это кто? — ткнул я пальцем в группу военных, которые вели неспешную беседу и курили трубки.
— Эти-то? Так стрельцы. Тьфу, на них! Аки бесы дым изо рта пускают, — нахмурился конюх.
— Стрельцы?! — охренел я. — А разве Пётр I не извёл их под корень?
— Нее, не извёл. Стрельцов кругом хватает…
В лавке аптекарь объяснил мне, что стрельцов слишком много, чтобы в одночасье от них избавиться. Тем более это профессиональные военные. Государству такие люди нужны. А ведь точно, если в моём времени перевооружение армии длилось годами, то здесь вообще не чешутся.
Между прочим, Шварца зовут Евгений. Откуда он родом, ему доподлинно неизвестно. Во время Северной войны, которую вёл Пётр I со Швецией, его подобрал армейский медик. Подобрал, усыновил и воспитал. Так что фамилию он получил от приёмного отца. По вероисповеданию Евгений Шварц — лютеранин. Тоже отцовское наследство. В армии Петра I практически все медики были выходцами из немцев. Вот и мотался мальчонка вместе с отцом по военным лагерям, у него же учился наукам. Со временем стал помогать. Так и жили. Когда к власти пришла Анна Иоанновна, Евгений вместе с отцом оказался в Боровске. К тому времени медик порядком состарился и уже не годился для службы. Но в память о былых заслугах новая государыня одарила его небольшим поместьем на десять крестьянских дворов. Восемь лет назад отец умер. Тогда Шварц продал поместье, оставив себе всего одного слугу, и переехал в город, где завёл своё дело.
— Кстати, Евгений, а у меня для тебя подарок! — улыбнулся я, как только увидел, что Шварц набивает свою трубку табаком.
— Да? И какой же?
— Гляди! — с этими словами я начинаю демонстрировать ему возможности зажигалки. — Нравится?
— Ух, ты! — воскликнул он восхищённо. — Это что, так просто можно высекать огонь?
— Угадал! Дарю, пользуйся.
— Благодарю, Леонид Иванович, благодарю! Удобная вещь и красивая… Из бронзы?
— Ага.
— Внутри что, спиртус?
— Он самый, — улыбаюсь. — Жаль, нефть найти не могу. Из неё топливо лучше.
— Нефть обычно летом привозят. Кстати, мой отец как-то рассказывал, что общался с одним выходцем с востока. То ли перс, то ли араб, то ли ещё кто… Тоже, вроде, медик. Так вот, на востоке из нефти делают лекарства. Ничего про это не слышали?
— Слышал, — киваю и стараюсь не заржать. Вспомнил, как в армии один парень рассказывал о лобковых вшах, которых он подцепил в результате бурного романа. Лечил герой-любовник этих вредных насекомых как раз при помощи керосина. Процедура, по его словам, не из приятных. Яйца так жжёт, словно на сковородке!
— Хотите сказать, что вшей можно изводить при помощи нефти? — спросил Шварц, услышав мой рассказ.
— Не из самой нефти. Её сначала нужно перегнать, как брагу. В результате получается несколько фракций. Бензин хорошо подходит для зажигалки, которую я тебе подарил, а керосином лечат вшивых больных.
— Что ж, надо запомнить. Как появится нефть, попробуем её применить.
— Обязательно попробуем, — сказал я и чуть не осёкся: «Блин, мы же вчера с Кошкиной так зажигали… Сегодня снова к ней собираюсь… А ведь у моей полюбовницы мохнушка будь здоров! Птицам на гнездо хватит. Как бы не подцепить чего…» Прогнав тревожные мысли, обращаюсь к Шварцу. — Кстати, у меня к тебе дело… Сможешь оценить вот эти вещи?
— Давайте, попробуем, — аптекарь заинтересованно глянул на цацки, выложенные на стол. Первой под раздачу попала золотая брошь, которой я хвалился перед гостями. Швар чем-то на неё капнул, потёр, а после сказал. — Дешёвка. Я за неё и рубля не дам.
— Как, дешёвка?! — не хочу верить услышанному.
— Очень просто, дешёвый сплав. Я за свою жизнь на такие вещи насмотрелся. Отец научил. Солдаты и офицеры частенько приносили ему различные побрякушки. Меняли в основном на спиртус.
Я взял брошь в руки и начал рассматривать её более внимательно. Скорее всего, латунь. Камень, наверное, тоже подделка из стекла. Так и оказалось. Шварц осмотрел всю мою коллекцию. Золота в ней не нашлось. Хорошо, хоть серебряный перстень был натуральный, а то получается, что я весь какой-то фальшивый… От этих грустных мыслей почему-то вспомнился торт, который приснился мне ночью. Затем перед глазами возникли курящие стрельцы…
«А не замутить ли свою табачную фабрику? — пришла в голову мысль. — Особых сложностей не вижу. Например, у Данькиного дедушки был друг, бывший фронтовик, а заодно заядлый курильщик. Из Германии он привёз трофей — ручной станок для скручивания сигарет. Вот и крутил дома сигаретки, набивая их самосадом из собственного огорода. Грубо говоря, тратился только на бумагу. Уверен, Шварц поддержит мою идею обеими руками. Но пока подождём. Сегодня есть более насущные проблемы…» Дальше я рассказываю аптекарю свою задумку с подарочными наборами…
— Ну, если будут дрова, готовое сырьё и хорошая форма, то почему бы не попробовать? — соглашается Евгений. — Кстати, Леонид Иванович, помните, вы рассказывали мне про резину? Даже показывали свои башмаки и нижнее бельё…
— Помню, конечно! — киваю я.
— Когда приступим к опытам?
— Как только я изготовлю стальной закрывающийся тигель и трубку. Так, сегодня 19 декабря, среда… Думаю, что к понедельнику всё будет готово, и мы займёмся опытами. Заодно приступим к изготовлению рюмок.
— Значит, в понедельник?
— Скорее всего, — киваю головой.
— А если попробовать в стеклянных сосудах провести опыт?
— Не знаю, — пожимаю плечами. — Боюсь, что они лопнут или расплавятся.
— Хорошо, как скажите.
На этом мы расстались. Шкатулку с «сокровищами» я временно оставил у аптекаря, не хотелось таскать с собою. Меня ждала Кошкина… Пока шёл к её дому, размышлял о Шварце. Пообщавшись с ним поближе, я понял, почему он не хочет переходить в православие. Во-первых: не нужно платить церковный налог. Во-вторых: не надо ни перед кем исповедоваться. В-третьих: Шварцу было абсолютно пофиг на церковь. Конечно, в Бога он верил, но ещё больше любил науку. Церковь же со своими догматами этой любви только мешала. Наверное, именно поэтому мы подружились. Как мне рассказала Кошкина, аптекаря все считали нелюдимым, даже колдуном. А по мне, так мужичку просто было скучно с местной публикой. Ну, неинтересно человеку слушать глупые сплетни и слухи, до которых так охочи аборигены. Другое дело — наука! Он даже вёл переписку с Петербургской академией, желая быть в курсе новых открытий. Одно плохо, почта шла очень медленно.
До дома Кошкиной я не дошёл. Дорогу мне преградила толпа мужиков, вооружённая дрекольем. Рулил этим сбродом какой-то сухопарый поп с козлиной бородкой. Увидев меня, он ткнул в мою сторону указательным пальцем и противным голосом заверещал:
— Ага, попался, содомит! Бей его, православные!
Толпа мужиков, услышав призыв своего предводителя, грозно двинулась на меня «Ох, ни хрена себе!» — я оторопело застыл на месте. В следующее мгновение до меня дошло: «Нужно бежать, а то убьют!» и стал пятиться назад… В результате споткнулся и чуть не упал. От этого испугался ещё больше, после чего моментально развернулся и дал дёру. За спиной послышались злобные крики. Бросив взгляд через плечо, опять ужаснулся, разъярённая толпа устремилась за мною следом. Вдруг один из преследователей использовал жердь, находящуюся у него в руках, как метательное оружие. Деревяшка больно ударила меня по ногам, от чего я запнулся, перекувыркнулся через себя, снова вскочил на ноги, и побежал дальше…
Я бежал по узким улицам Боровска, не разбирая дороги. Сердце бешено колотилось, дыхание сбилось напрочь, изо рта валил пар… Неожиданно передо мной возникло здание воеводской канцелярии. Недалеко от входа кучковались её служащие. Увидев знакомые лица, я бросился к ним. А люди были заняты тем, что обсуждали стати поджарого вороного жеребца, на котором горделиво восседал коменданта Боровска: его благородие прапорщик Семён Алексеевич Челищев. Он-то и заметил меня первым, выпучив от изумления глаза. Походу видок у меня был ещё тот. Вслед за ним и все остальные начали поворачивать голову в мою сторону.
— Что случилось, Леонид Иванович? — ко мне поспешил находящийся здесь же Белкин. — Почему вы в таком виде и где ваша шапка?
— Шапка? — я наконец-то остановился, согнулся в поясе и упёрся руками в бёдра, стараясь восстановить дыхание.
— Да, шапка!
— На меня напали прямо посреди улицы, — слегка отдышавшись, ответил я, после чего провёл рукой по голове и убедился, что там действительно нет шапки.
— Кто напал? — задал очередной вопрос Белкин, а все остальные начали подходить к нам поближе, желая услышать разговор.
— Там… — я поднял руку, чтобы указать, откуда прибежал и к своему ужасу увидел толпу мужиков, которая направлялась в нашу сторону. Видать нашли по следам. Такого протектора на подошве нет во всём Боровске. Гаврила, за неимением резины, сшил мне её из нескольких слоёв толстой кожи. А чтобы подошва меньше истиралась, а так же не скользила по льду, я лично отлил из бронзы специальные подковки и шипы. Люверсы (металлические отверстия для шнурков) тоже изготовил сам, чем заслужил немалое уважение в глазах своего слуги. Он подобной фурнитуры ещё нигде не встречал. — Это они на меня напали!
Услышав мой испуганный крик, вперёд на вороном жеребце выехал его благородие Семён Алексеевич Челищев, как бы защищая меня и всех остальных от злобной мужицкой толпы.
— Пошто собрались?! — грозно хмуря глаза, крикнул он.
— Немца к суду хотим привлечь! — из толпы остановившихся мужиков вышел всё тот же козлобородый монах с противным голосом.
— Это за что же?
— За то, что отроков малолетних совращает, принуждая к содомскому греху.
— Чего, чего?! — воскликнул я, как только осознал, о чём идёт речь. — Ах ты, урод, козлобородый!!! Ты хоть понимаешь своей тупой башкой, какие предъявы мне бросаешь? Да за такие слова я сам порву твою жопу на британский флаг! — злость завладела всем моим существом, что я даже перестал следить за лексиконом и полностью перешёл на язык гопоты своего времени.
— Во-во! Ваше благородие, смотри, как лается, пёс смердящий! — не остался в долгу монах.
— Тихо! — громко скомандовал Челищев, удерживая своего жеребца, который нервно перебирал ногами. Народ примолк. Я тоже, еле удерживая эмоции. — Отец Димитрий, что тебе дало повод бросаться подобными обвинениями? Не боишься угодить на каторгу?
— За веру и погибнуть не страшно!
— За какую веру, урод?! — не сдержался я. — Ты меня обвиняешь с содомской грехе и растлении малолетних. Да за такое тебя на кол мало посадить!
— А ты и есть содомит! — пока я, задыхаясь от возмущения, не знал, что сказать, этот козёл стал рассказывать про племянника купчихи Кошкиной. Дескать, раздеваю ребёнка догола и нежно глажу, тем самым склоняя ребёнка к плотскому греху.
— Это правда? — обратился ко мне Челищев.
— Я делал ребёнку массаж. У него спина болела.
— Что такое — массаж?
— Э-э… — я стал подбирать слова, чтобы более понятно объяснить, что это такое. — Ваше благородие, вы же знаете, кто такие костоправы?
— Да, знаю.
— Вот и ко мне обратилась купчиха Кошкина, пожаловавшись на то, что у её племянника болит спина. Я в этом деле немного разбираюсь, поэтому не стал отказывать в помощи.
— Зачем же ты, ирод, раздевал ребёнка и гладил?! — не унимался гадский поп.
— Слышь ты, пень трухлявый, — снова не сдержался я, — если не разбираешься в медицине, то, какого хрена лезешь не в своё дело?! Ты почему сначала не подошёл за объяснениями ко мне? Ты почему сразу собрал толпу с палками? Между прочим, из-за вашего нападения, я потерял шапку, которая стоит пятьдесят рублей и ещё брошь, подаренную мне самим королём Франции! Брошь, к твоему сведению, оценивается в двенадцать тысяч рублей!!! Где моя брошь?! — что же, раз этот дурак заставил меня сегодня неслабо понервничать, то и я отплачу ему той же монетой. К тому же брошь оказалась дешёвой побрякушкой, которую лучше на людях не надевать. Вдруг кто-нибудь распознает фальшивку? Вся Боровская «верхушка» видела её на мне, а тут такой шанс избавиться от ненужной улики. Главное, Шварца предупредить, чтобы лишнего нигде не сболтнул. Хотя, не должен. Он не любит обсуждать свои дела с местными.
— Неужели, правда? — уставился на меня комендант.
— Да, ваше благородие, — шубу я уже успел расстегнуть, поэтому распахнул её пошире, показывая, что на кафтане, кроме пуговиц, ничего нет. — Они кидали в меня палками, я падал. Скорее всего, в это время потерял и шапку, и золотую брошь, украшенную драгоценным камнем.
— Я не это имел в виду, — продолжил Челищев. — Правда, что брошь стоит двенадцать тысяч рублей?
— Истинная, правда! — соврал я без зазрения совести. — Там камень очень дорогой. К тому же подарок самого короля Франции!
— Ты понимаешь, что натворил? — комендант перевёл свой взор на козлобородого попа и нахмурился.
— Не знаю я никакой броши! Он ребёнка хотел совратить! — снова заверещал служитель церкви. Вот только глазки у него испуганно забегали. Ага, чует кот, чьё мясо слопал. Отвечать придётся по полной. Тем более мужиков на бунт подбил. В толпе я насчитал четырнадцать человек вместе с ним. И все эти люди тоже начали понимать, в какое дерьмо вляпались, благодаря «Моисею».
— Всем стоять! — грозно рявкнул Челищев, одновременно с этим удерживая под собой нетерпеливого жеребца. Приказ прозвучал как раз вовремя. Те мужики из толпы, что стояли дальше всех, захотели под шумок улизнуть. — Охрана, живо ко мне!
От здания комендатуры отделилась четвёрка солдат, вооружённая длинными фузеями с притороченными к ним игольчатыми штыками. По знаку коменданта они разделились пополам и взяли толпу в клещи.
— Так, сейчас под охраной солдат возвращаетесь к тому месту, где напали на господина учителя, и ищете его шапку и брошь. Ищете и не расходитесь! Капрал…
— Слушаю, ваше благородие! — откликнулся один из четвёрки солдат.
— Никого не отпускать, пока я не вернусь.
— Будет сделано!
— А ты, отец Димитрий, и вы, Иван Леонидович, пойдёмте к купчихе Кошкиной. Посмотрим, что за массаж такой.
По сути, случившееся происшествие должен был разбирать воевода. Но ему уже два дня, как нездоровилось, из-за чего он отлёживался дома и на службу не выходил. Поэтому комендант Боровска взял на себя функцию по наведению правопорядка. Однако сложившаяся ситуация Челищеву шибко не понравилась. Мало того, что беспокойный и туповатый поп подбил на бунт людишек, так они умудрились напасть на дворянина, который имел высокие связи в столице. И как быть? По закону всю эту шоблу можно смело заковывать в кандалы и отправлять в Сибирь или забрить в солдаты. Только среди них сплошь умелые мастеровые и купцы. Начни репрессии, весь город можно взбаламутить. Ведь тут не один и не два человека, а больше дюжины. Это не бесправные крепостные. Да и те не всякое насилие сносят покорно.
Я про переживания коменданта ничего не знал. Для меня было главным обелить самого себя, заодно поиметь выгоду из создавшейся ситуации. Если нужно идти к Кошкиной, то пойдём. Мне скрывать нечего. Лишь бы эта дурёха про наши грешки не ляпнула. Фиг знает, как на это отреагирует общественность.
— Я с вами, — к Челищеву подошёл Белкин. — С этим безобразием придётся разбираться мне.
— Это точно, — хмыкнул комендант, прекрасно понимая, что судить и рядить гражданских — не его епархия. Он же лишь наводит порядок.
Сказать, что Кошкина удивилась, когда к ней в гости заявились первые лица Боровска, значит, ничего не сказать. Она с нетерпением ждала меня, всего такого распрекрасного, а тут… Короче, угощение, предназначенное мне, съели незваные «татары». Мало того, что объели, так ещё завалили бедную женщину кучей неприятных вопросов. Больше всех старался поп. Достал так, что я обратился к Белкину с просьбой заткнуть ему рот валенком. Иван Данилович, конечно же, эту просьбу отверг, но на отца Димитрия морально надавил, чтобы не лез, куда не просят. Так за разговорами и нехитрой трапезой дождались племянника купчихи. Пацан тоже не испытал радости при виде посторонних. Хотя здесь ещё не существует понятия «подопытный кролик», но ощущать себя им ребёнок явно не хотел.
Лежать полуголым на лавке под пристальным взглядом облачённых властью людей… Тут и прожжённая проститутка заволнуется. Я тоже слегка нервничал. Тяжело одновременно объяснять и показывать вещи, о которых люди имеют весьма смутное представление. Приходилось искать примеры из жизни. Благо, что в бане парились все. Но как бы она ни была хороша, с её помощью невозможно тщательно промассировать все мышцы. Так же баня противопоказана людям с повышенным давлением, с высокой температурой, находящимся с похмелья, не переносящим духоту… В общем, рассказал и показал я много. Даже упомянул времена Древнего Рима. Уже тогда искусство массажа было хорошо известно. По крайней мере, я сам об этом читал в романе Генрика Сенкевича «Камо грядеши», о чём, естественно, умолчал.
В результате и Белкин, и Челищев были полностью удовлетворены моими объяснениями и плохого ничего не обнаружили. Скорее наоборот. Зато поп смотрел на меня, как революционный матрос на буржуазную контру. Ну, а кто виноват? Бабы делятся новостями, сплетничают, раздувают из мухи слона и он туда же. Прямо, как в моё время. Разные интернетные блогеры ляпнут какую-нибудь чушь, диванные эксперты и боты её подхватят и вот уже ор на весь мир…
— Что ж, пойдёмте, проверим наших бунтовщиков, — тяжело вздохнул Челищев. — Надеюсь, они нашли ваши вещи, Леонид Иванович.
— Я тоже надеюсь. Однако это дело так не оставлю. Моей чести было нанесено жуткое оскорбление. Подобные вещи смываются только кровью! — выдавливаю из себя пафосные нотки. — Но среди того быдла, что напало на меня, нет дворян. Поэтому их грязная кровь мне совершенно не нужна.
— А что же вам нужно? — это уже спросил Белкин.
— Быдло всегда оплачивало свои грехи благородными металлами и работой, — отвечаю высокомерно.
В принципе большинство дворян на моём месте поступили бы точно так же. Мало того, они бы с удовольствием велели наказать всех провинившихся кнутом. Я же не хочу наносить людям увечий. Хватит и денежной компенсации. Зато в следующий раз будут думать. А коли не соберут нужную сумму, отдадут работой или материалом. У меня планов много. А в свете новых событий можно подумать и о собственном доме, но желательно поближе к дому Белкиных. Пусть он будет даже деревянным, главное построенный по моему проекту.
Когда возвращались к тому месту, где на меня напали, я стал прихрамывать. Разболелась нога, по которой попало дрекольем. Из-за чего настроение резко ухудшилось. Здесь йода нет, и сеточку из него на ушибленном месте не поставишь. Надеюсь, у Шварца имеется бодяга. Она тоже от ушибов помогает.
Солдаты, посланные сторожить бунтовщиков, встретили нас с радостным нетерпением. Замёрзли бедняги. А вот мужичьё стояло с угрюмым видом. Они не нашли ни броши, ни шапки. Ну, с цацкой всё понятно. А куда делась шапка? Неужели не подобрали, когда я убегал от них? Странно… Кто же её заныкал? Блин, а без головного убора череп слегка подмораживает. У шубы воротник хоть и высокий, но макушка-то мёрзнет. Придётся пока носить парик и треуголку. Здесь ходить без верха — моветон!
Куприян Горбонос страдал с утра жутким похмельем. Страдал так, что даже не мог передвигаться по дому. Сил хватило лишь на то, чтобы доковылять до деревянного ведра, на четверть заполненного водой. Обнаружив рядом глиняный стакан, страдалец трижды наполнял его живительной влагой и вливал в свою глотку, иссохшую от жгучего сушняка. Стало чуть получше. Затем с горем пополам ему удалось затеплить лучину и растопить печь. Благо возле неё лежал небольшой запас дров. Иначе пришлось бы мёрзнуть. За ночь всё тепло ушло, а идти на двор к сараю уже не оставалось сил. К тому же вход в сарай, скорее всего, занесло снегом. Пока его не откинешь, вовнутрь не попадёшь. А измученное похмельем тело на такие подвиги было не способно.
Примерно через час в доме стало более-менее тепло. За это время Куприян успел облегчиться, помолиться и ещё раза три подойти к ведру, чтобы утолить жажду. В результате вода закончилась, а дрова практически прогорели. Сложившиеся обстоятельства недвусмысленно намекали, что надо идти на двор. Помолившись ещё раз, мужичок накинул на себя тулуп, водрузил на голову треух и вышел в свет… Повезло, снега выпало немного. Очистив проход в сарай, он не поленился натаскать в дом побольше дров. Первая охапка ушла в печь, всё остальное было вывалено в сенях. Потом настала очередь воды. За неимением колодца во дворе, пришлось выходить за ворота и идти к общему…
Недалеко от колодца кучковались слободские мужички. Промеж них сновал отец Димитрий и что-то эмоционально вещал. В другой раз Куприян бы послушал его, но сейчас чувствовал себя не лучшим образом. Поэтому, наполнив колодезной водой два ведра, засеменил в дом. За водой пришлось сходить ещё пару раз, чтобы наполнить бочку, стоявшую в доме. Этого количества должно хватить и на сегодня и на завтрашнее утро. Затем Куприян сварил себе взвара из сушёных ягод и пару репок. К ним добавился сухарь, оставшийся со вчерашней попойки.
После завтрака здоровье заметно улучшилось. Однако нутро всё равно просило опохмелиться. Подсчитав наличные, мужичок вздохнул: денег хватало лишь на три косушки хлебного вина. А вот как жить дальше — неизвестно. Помолившись перед иконой в очередной раз, Куприян отправился в кабак. Выйдя на улицу, он увидел, что толпа мужиков, которая кучковалась недалеко от колодца, уже стоит вооружённая дрекольем. Горбоносу стало интересно, что случилось? Но подходить ближе не стал, предпочтя наблюдать со стороны. Вскоре он заметил барина, которому продал своего холопа.
— Эх, покусай тебя собаки! — негромко произнёс Куприян. — За каким лешим ты припёрся на нашу улицу?
Тем временем отец Димитрий что-то прокричал, и толпа мужиков грозно двинулась барину навстречу. Тот, недолго думая, бросился бежать от них.
— Так его! — злорадно ухмыльнулся пьянчужка. Это говорило испытанное им унижение, когда на торгу перед всем честным народом пришлось просить милости у приезжего господинчика.
Барин убежал, мужики отправились за ним следом, улица опустела. Куприян позлорадствовал ещё немного и пошёл в кабак. Не пройдя и ста шагов, он увидел шапку, лежащую у края дороги. Поднял её, отряхнул… Шапка выглядела богато. Горбонос быстро сообразил, кто её потерял.
— Вот и будет, что продать! — расплылся он в радостной улыбке. Но тут же подозрительно огляделся по сторонам, спрятал шапку запазуху и быстро засеменил к заветному заведению.
Василий Петрович Щукин — владелец кабака, пребывал с утра не в духе. Его отец происходил из стрельцов. Однако сам Василий, наслушавшись рассказов бывалых людей о жарких баталиях, идти по стопам своего родителя не захотел: смерть слишком часто ходит рядом. Да и превратиться в калеку — радости мало. Поэтому Щукин выбрал торговое поприще. И не прогадал. Несмотря на то, что его питейный дом стал третьим в городе, прибыль приносил хорошую. К тому же имелся уговор с другими кабатчиками: цены друг другу не перебивать. И всё бы хорошо, но год назад у Щукина умерла родами жена. Умерла вместе с ребёночком. Погоревав немного, мужчина принялся выискивать себе новую жену. А как иначе? Нельзя справному хозяину без жены.
Его выбор пал на шестнадцатилетнюю Екатерину Семёновну Зайцеву — дочь прапорщика Зайцева. Отец кабатчика и прапорщик Зайцев росли вместе, были дружны, бок о бок воевали под знамёнами Петра Великого. Только Щукин-старший погиб, а Семён Зайцев дослужился до прапорщика и получил потомственное дворянство. И вот вчера Василий пошёл к другу своего отца, чтобы посватать за себя его дочь… Но получил от ворот поворот. Дескать, не по Сеньке шапка. Поэтому и пребывал Щукин в плохом настроении. Тут и унижение, и бессонная ночь, и ехидные смешки завсегдатаев кабака. Боровск — город небольшой, слухи разносятся быстро.
Куприян Горбонос зашёл в кабак, огляделся. Народу было мало. Больше половины столиков пустовало. Встретившись взглядом с Василием Щукиным, он расцвёл в щербатой улыбке.
— Здрав будь, Василий Петрович.
— И тебе не хворать, — мрачно ответил кабатчик, подозрительно оглядывая гостя. — Чего пришёл? Взаймы не налью.
— А я и не прошу. Нешто ты думаешь, что мне нечем оплатить за выпивку?
— Нечего мне думать. Коли не пустой пришёл, покажи сначала деньгу. А то ходят тут всякие…
— На все! — Куприян лихо выложил перед кабатчиком имеющуюся у него мелочь. — И луковицу с краюхой хлеба, чтоб закусить.
— На все, так на все, — презрительно усмехнулся Щукин. Даденых денег едва хватало на четушку (примерно нынешняя чекушка).
Получив желаемое, Горбонос отошёл к пустому столику, не спеша разложил на нём закуску и пшеничное вино, наполнил до краёв глиняный стакан, перекрестился и степенно опорожнил сосуд. Пьянчужка всем своим видом старался показать, что он не голь подзаборная, а человек с достоинством. Глядя на эти ужимки, кабатчик снова презрительно усмехнулся. Но вскоре он забыл о Куприяне. В кабак пожаловали новые посетители. Горбонос же, поправив здоровье, снова напомнил о себе.
— Опять ты? — слегка удивился Щукин и тут же добавил. — Взаймы не налью.
— А что ты скажешь на это? — Куприян достал из-за пазухи шапку, встряхнул её и продемонстрировал кабатчику.
«Ох, ты! — изумился про себя Василий. — Дорогая вещица. Стоит не меньше сорока рублей. Интересно, откуда она у этого пьянчужки?» О чём и спросил вслух.
— Отцовское наследство, — нагло заявил Горбонос. — Всё берёг до поры до времени. А тут подумал: «Зачем она мне, чай не барин». Купишь?
— И сколько ты за неё хочешь? — лениво поинтересовался Щукин, всем свои видом показывая, что товар ему не интересен. Хотя от такой шапки он бы точно не отказался.
— Пять рублёф! — озвучил Куприян свою любимую цифру.
— Пять?! — кабатчик с таким презрением посмотрел на шапку, словно это не дорогая вещь, а половая тряпка. — Нее, больше двух рублей не дам.
— Хорошо, пусть будет два рубля, — согласился Горбонос. — Только к ним мне добавишь пару штофов хлебного вина, каравай хлеба, варёную курицу, рыбный пирог и пирог с капустой.
— Договорились, — после недолгого раздумья, ответил Щукин, а затем спросил. — Ты грамоте-то обучен?
— А тебе зачем? — удивился Куприян.
— Купчую мне на шапку напишешь.
— Ладно, напишу, — покорно согласился Горбонос, хотя писать ему совершенно не хотелось. Он желал поскорее уйти домой. Пусть четушка была выпита на старые «дрожжи» и в голове приятно шумело, но мужичок понимал, если продолжит попойку в кабаке, то непременно останется без денег. Такое случалось уже не раз. Зато дома деньги можно припрятать, а затем спокойно выпить и закусить. У кабатчика же имелись свои резоны. Он решил на всякий случай подстраховаться. Если кто спросит за дорогую вещь, всегда можно показать купчую.
Комендант Боровска, как только услышал, что мужичьё не нашло моих вещей, тут же приказал солдатам вести всех в темницу. Отца Дмитрия тоже. Авось там им будет лучше думаться. Сам же вместе с Белкиным отправился в дом к воеводе. Было необходимо рассказать ему о случившихся событиях. Меня тоже звали, но я отказался, ссылаясь на боль в ноге. Типа мне надо к аптекарю, а то ходить совсем трудно. Пусть подыщет какую-нибудь целебную мазь. А к воеводе постараюсь зайти завтра. Белкин и Челищев полностью согласились с моими объяснениями. Вот и ладно. А то мне как-то не улыбалось идти домой к больному человеку. Чем болеет воевода, я не знаю, но очень опасаюсь воздушно-капельных инфекций. Так же не перестаю наблюдать за всеми, с кем близко общаюсь. Всё-таки я попал сюда из 21 века. И мог принести с собой кучу разных болезней. Конечно, месяц — это срок и пока все живы и здоровы, но полностью успокоюсь не раньше, чем через полгода.
Кроме нежелания идти к воеводе, нужно действительно попросить у Шварца какую-нибудь мазь. Заодно подготовить себе алиби по поводу броши. Эх, язык мой — враг мой. Зачем нужно было ею хвалиться, выдумывая небылицы? Тут желательно вести себя тише воды, ниже травы, а меня нет-нет, да заносит… Даже отец Лазарь попенял мне на это. Дескать, рассказываю людям лишнее, о котором им знать совершенно не следует. Батюшка имел в виду мои рассказы об истории христианской церкви. Типа мои слова подрывают её авторитет. Естественно я повинился. Ссоры с авторитетными людьми мне ни к чему. Однако обидно… Ведь в том, что церковь раскололась на православную и католическую, а потом ещё на несколько подгрупп, простые люди не виноваты. Это церковные иерархи всё не могли (и не могут) власть поделить. Только их тщеславие слишком много горя несёт. Поэтому тяжело оставаться безразличным. Народ-то верит… Так в расстроенных чувствах я дошёл до Шварца.
— Леонид Иванович, где же ваша шапка? — спросил он первым делом, как только увидел меня.
— Я подвергся нападению, — грустно усмехаюсь.
— Кто же посмел? — удивился Шварц.
— Да, вот… — пришлось рассказать всю историю недавнего происшествия.
— Эх, тёмный народ, варвары, — покачал головой аптекарь. — А что за украшение вы потеряли вместе с шапкой?
— Подарок французского короля, — отвечаю, хоть и сомневаюсь, стоит ли это делать? Но про брошь, которую он сегодня лично оценивал, лучше промолчу. Незачем давать компромат против себя.
— И за что же вас одарил французский монарх, если не секрет?
— Это секрет, но только наполовину.
— Как так?
— Евгений, поклянитесь, что никому не проговоритесь о том, о чём я вам сейчас расскажу, — хочу связать Шварца клятвой. Тут народ к этому делу относится намного серьёзнее, чем в моё время.
— Хм… — задумался аптекарь, затем его лицо приобретает одновременно две черты: серьёзность и торжественность, после чего он произносит клятву.
— Я вам верю, мой друг! — тоже стараюсь придать лицу соответствующую мимику. — Как вы знаете, я долгие годы занимался исследованием различных растений…
— Да, да, я помню, вы мне говорили, — быстро закивал Шварц.
— Так вот, — продолжаю, — в один прекрасный день я обнаружил, что свёкла содержит сахар. Тогда я усилил опыты и путём селекции разных сортов свёклы добился того, что вывел сорт, в котором содержание сахара несколько больше обычного…
— То есть, из свёклы можно получить сахар? — тут же догадался аптекарь.
— Совершенно верно! О своём открытии я поведал его величеству Людовику XV. Король по достоинству оценил мои труды, наградив деньгами и золотым украшением. Но! — поднимаю палец вверх, — он попросил меня не распространяться об этом открытии, предупредив, что производители сахара не любят конкурентов. Сейчас его привозят в основном из южных стран. Морские перевозки стоят дорого. Это сказывается на цене продукта. А тут свёкла, которую можно выращивать в любом огороде…
— О-о! Теперь я всё понимаю…
— Вы обещали молчать, — напоминаю ему.
— И я сдержу своё слово! — уверенно отвечает Шварц.
— Хорошо. Но я хочу вместе с вами продолжить опыты по выведению сахарной свёклы. Вы согласны?
— Это честь для меня! Я вам обязательно буду помогать, Леонид Иванович. Кстати, разрешите мне предложить вам свой головной убор. Не дело — ходить в такой мороз с непокрытой головой.
— Благодарю, не откажусь. А ещё хочу попросить какую-нибудь мазь, которая лечит ушибы. Лично я знаю о бодяге. Есть такая?
— Есть! — кивнул довольный аптекарь. — Её обычно применяют после телесных наказаний…
«Ого!» — промелькает мысль в голове. Но тут же выдавливаю из себя улыбку:
— Прекрасно! Остаток дня посвящу лечению больной ноги… Кстати, Евгений, у меня к вам большая просьба… — делаю серьёзное лицо.
— Слушаю, — тут же насторожился Шварц.
— Мне бы очень не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал об украшениях, которые я приносил вам на оценку. А то пойдут нежелательные разговоры…
— Не беспокойтесь, Леонид Иванович, у меня нет такой привычки: обсуждать с кем-либо чужие дела. Если только сами попросят, — обнадёжил меня аптекарь.
— Что ж, я рад, что вы меня понимаете.