Если женщина перестаёт верить в сказки, значит, она начинает стареть. А вот мужчины изначально воспринимают окружающий мир скептически. Это толкает их на разнообразные опыты, эксперименты… Иван Данилович Белкин тоже все мои «эпические» рассказы делил на три. Кто я? Немчура-схизматик, который приехал в Россию хрен знает, откуда и рассказывает всякие небылицы. Ну, как русскому человеку на это спокойно смотреть? Совершенно невозможно. Вот и решил устроить мне проверку.
Конечно, если бы я «сел в лужу», то работы не лишился. Муторное это дело — искать иностранного учителя. Зато мой авторитет упал бы ниже плинтуса. И как в таком случае выстраивать отношения? Если хозяин дома поглядывает на тебя с брезгливостью и пренебрежением, то дворня станет поступать аналогично. Правда, понимание всего этого пришло несколько позже, когда «разборки» на скотном дворе завершились и все «раненные» вернулись в строй. И тут на меня накатило… Боевой кураж пропал, зато начало трясти, как в ознобе. А Белкин, скотина такая, вдруг решил ознакомить меня со своим хозяйством. Ну, а чё? Раз «принят в стаю», то пусть поглядит, как мы живём.
Обход начали с конюшни, при которой находилась небольшая мастерская. Кузня — не кузня, плотницкая — не плотницкая… В общем, нечто универсальное. Потом пошли коровник, курятник, свинарник… Короче, хозяйство приличное. Подворье занимает не меньше тридцати соток. Ходим по нему, ходим… А я в сценических туфлях и плаще. Не догадался надеть валенки с шубой. Плюс отходняк даёт о себе знать…
— Леонид Иванович, да вы никак зубами стучите? — заметил моё состояние Белкин.
— Да вот, знаете ли, что-то замёрз, — пытаюсь бравировать.
— Нее, такое дело никуда не годится. Пойдёмте в дом, — говорит уверенно.
Пошли в дом… А в доме, прямо, как в храме: всё торжественно и величаво. В общей зале за столом сидит отец Лазарь и распевно читает какой-то церковный учебник. Рядом расположились Мария Васильевна и оба её сына. Пацаны откровенно зевают, зато женщина однозначно впала в религиозный экстаз. Глаза поблёскивают, на лице играет румянец… «Хорошо ей, — думаю про себя. — А меня что-то трясёт, как грушу. Блин, так и окочурится недолго. Угу, как раз в тему выйдет. Для отпевания всё готово: батюшка, безутешная вдова, дети-сироты, а вон и плакальщицы из-за печки нарисовались…» Марфа и Прасковья выглянули на шум, вызванный нашим приходом. И тут Белкин меня удивил:
— Марфа, быстро доставай пшеничное вино!
— Зачем, барин?
— Леонида Ивановича растереть надо! Замёрз, сердешный, а я не доглядел… Чего стоишь? Живо!
И начался в доме переполох. Женщины принялись причитать и мельтешить, отец Лазарь вздохнул, отложил в сторону книгу и прикрыл глаза, у мальчишек пропала сонливость, но вспыхнуло любопытство… А меня отвели в комнату, раздели, натёрли хлебным вином, заодно заставили выпить граммов сто, а после укутали, словно младенца. Ага, осталось только соску в рот сунуть. Вскоре народ рассосался, предоставив мне наслаждаться одиночеством. Хорошо, что лучину зажгли, а то бы лежал сейчас в потёмках, нюхая сивушный запах, исходящий от собственного тела. Но, как не странно, ничем особым не воняло. К тому же накатила усталость, и я незаметно уснул…
— Мужчина, не желаете уединиться в отдельной комнате для приватного танца? — слышу над ухом мурлыкающий голос, а на моё плечо ложится мягкая ладонь.
Я отрываюсь от своего «Мохито», и с любопытством поворачиваюсь на звук чарующего голоса. Возле меня стоит длинноволосая блондинка с зелёными глазами. Девушка одета в прозрачный сиреневый пеньюар, длиною до середины бедра. Под ним легко угадывается высокая грудь четвёртого размера, прикрытая розовым ажурным лифом, который в состоянии спрятать лишь треть выдающихся округлостей. Осиная талия круто переходит в изящный овал бёдер, на которых держится узкая полоска розовых бикини. А на великолепных стройных ножках кокетливо красуются чулки в цвет пеньюара. Девушка заметно отличается от своих «подруг», которые сейчас извиваются на сцене возле шеста. Троица танцовщиц сплошь темноволосые. Вопреки стереотипу, на сцену к ним никто не лезет, деньги в трусы не суют. Мужчины вальяжно сидят на мягких диванчиках, общаются, выпивают, смеются, изредка бросают реплики в сторону стриптизёрш… Я же сижу один. Мой друг почему-то не пришёл. Общаться не с кем, девушки на сцене тоже не впечатляют…
— А пойдём, — махаю рукой и поднимаюсь со своего места.
Отдельная комната, огороженная от общего зала двойной плотной занавеской, представляет из себя помещение, размерами два на два метра. Стены задрапированы бордовой тканью, с потолка льётся приглушённый фиолетовый свет, полы покрыты синим ковролином. Из мебели только кожаный диван светло-коричневого цвета.
— Присаживайтесь, — мило улыбается белокурая прелестница, выпуская мою руку из своей.
Сажусь… А танцовщица тем временем поворачивается ко мне спиной, соблазнительно наклоняется и нажимает какую-то кнопку на стене. Комнату моментально заполняют звуки блюза.
— Вам нравится такая музыка? — спрашивает блондинка, выжидательно глядя в мои глаза.
— Вполне, — киваю великодушно.
От этих слов у девушки призывно вспыхивают глаза, она медленно проводит языком по своим губам и начинает двигаться в такт музыке… Комнатка небольшая, поэтому блондинка вьётся возле меня, как бабочка у цветка. То «случайно» заденет, то сядет, то легко толкнёт и отвернётся, словно желая уйти. Тем временем её немногочисленные одёжки одна за другой непринуждённо покидают тело, открывая моему взору всё великолепие грациозной фигуры. И вот последний кусочек ткани падает на пол… Вау!!! От этого зрелища сердце в груди начинает бешено колотиться, а во рту всё пересыхает… Я не выдерживаю, хватаю девушку за ягодицы и притягиваю к себе…
В этот момент свет в комнате становится до неприличия ярким, драпировка со стен падает, и мы оказываемся внутри прозрачного аквариума. Собравшиеся вокруг него мужчины одобрительно свистят, хлопают, подмигивают… Но вдруг я замечаю среди них своих родителей и бабушку с дедушкой. Они тоже смотрят на нас. Затем мама с папой иронично хмыкают, разворачиваются и уходят, а вид бабушки и дедушки выражает полную растерянность, как бы говоря: «Ну, как же так?..» Я отталкиваю девушку, бегу к своим родным, чтобы объясниться, но натыкаюсь на стенки аквариума… На толстые стенки аквариума… На очень толстые стенки аквариума… Я бьюсь, бьюсь, бьюсь, словно муха об стекло, но сил не хватает. В результате обессилено падаю и начинаю плакать. В этот момент свет в зале резко тускнеет, и я понимаю, что остался один.
Чья-то маленькая ручонка осторожно дёргает меня за рукав. Открываю глаза. На меня удивлённо глядит маленький Васька.
— Господин учитель, вы, что ли плачете?
— Ага, Василий Иванович, плачу, — и чувствую, как по щеке действительно течёт слеза.
— А зачем?
— По малой нужде сильно хочу, а вставать лень. Вот и думаю, поплачу, может, пройдёт?
— А чего лениться? — с этими словами малыш наклоняется и достаёт из-под моего топчана горшок. — Вот, держите! Марфа давеча его опорожнила. И плакать не надо, всё и так уместится.
— Спасибо, Василий Иванович, — улыбаюсь. — Ты настоящий друг.
— Тогда покажи большого паука! — заявляет после непродолжительного раздумья.
— Что за паук? — я даже не понял, о чём идёт речь.
— У тебя на плече. Марфа говорила, я слышал.
— А-а! Конечно, покажу. Только мне подготовиться надо. Ты, Василий Иванович выйди на чуток… Как всё будет готово, я тебя позову, договорились?
— Ага, — кивнул ребёнок и уже собирался выйти, как я добавил. — Приходи вместе с братом. Обоим покажу. Кстати, чем он занимается?
— С мамой… Книжку ей читает.
— А где отец Лазарь?
— Ушёл.
— А твой папа?
— Тоже ушёл. Они вместе ушли.
— Хорошо. Иди, — отпускаю его…
Наконец-то! А то уже не могу терпеть, так и тянет наполнить горшочек. Но не при ребёнке же трясти «причиндалами»? А вообще было бы неплохо обзавестись отдельным домиком или пристроем. А то живу, как в проходном дворе, не уединится, ни расслабится. Хех, «живу»… Ну, да, всё правильно, недавний сон дал мне ясно понять, что тот прежний мир остался где-то там за толстым, толстым стеклом… А скорее всего лишь в моей памяти. Тяжело вздыхаю, но тут же одёргиваю себя. Я взрослый, здоровый мужчина… Да, здоровый! После сна чувствую, как тело просто переполнено энергией! А значит надо жить, развиваться, строить новые планы…
После таких жизненно-утверждающих мыслей захотелось узнать, который час? Но, увы, у Белкиных часов нет. Интересно, почему? Неужели слишком дорого? Жаль, жаль… Эх, был бы действующий образец, то при желании и скопировать нетрудно. Конечно, речь идёт не о маленьких часах. А вот настенные вполне по силам… Кстати, батюшка вроде обмолвился, что при храме существуют часы… Но, думаю, будет проще съездить в Москву и купить там. Или заказать, привезут. Чего самому мотаться? Тут главное — деньги. А они у меня есть. Правда, не знаю, много или мало? Ещё в первый день я обнаружил в «своих» дорожных сумках небольшой ларчик, поделённый на три отделения. В одном лежал увесистый кошель с различными монетами, в другом шкатулочка с украшениями, а в третьем мои документы… Эх, я же хотел комод в комнату… Точно! Давно пора разгрести баулы и всё разложить по полкам. Так, надо найти Прохора и поговорить с ним на эту тему. Он же вроде в мастерской хозяйничает… Но сперва необходимо выполнить обещание…
— Василий Иванович, — кричу, приоткрыв дверь, — будьте так любезны, зайдите вместе со своим старшим братом в мою комнату. Марфа пусть тоже зайдёт, лучину нужно обновить…
Демонстрация тату и рассказ о том, что это за зверь такой — скорпион, занял, наверное, минут тридцать. Даже кормилица развесила свои уши, из-за чего была морально изнасилована в самой извращённой форме. Мария Васильевна потеряла свою крепостную и учинила розыск. Нашла, и такое выдала… Её бы сержантом в учебную роту… Правда, свои умозаключения я оставил при себе. Быть второй жертвой не на шутку разошедшейся барыни не хотелось, поэтому под шумок тихо слинял из дома. Походу не я один. У Прасковьи неожиданно нашлись дела в бане, в которой по совместительству находилась прачечная.
— Слышь, Прасковья, а чего это Мария Васильевна так осерчала? — спрашиваю женщину, остановившись возле бани.
— Как тут не осерчать, Леонид Иванович? Готовить давно пора, а Марфа пропала и на зов не откликается. Оказывается, у вас сидит… Хорошо, что там дети были.
— В смысле? — опешил я.
— А вот такой и смысл, господин учитель, — ответила женщина и отвернулась, всем своим видом давая понять, что продолжать разговор не намерена.
Это что, Мария Васильевна заподозрила свою холопку в блуде? Или ко мне приревновала? М-да, ничего не понятно.
— Слышь, Прасковья, а ты вязать умеешь?
— Вы, господин учитель, меня обидеть хотите? — женщина развернулась всем корпусом в мою сторону и упёрла руки в бока.
— Зачем, обидеть? — я недоумённо уставился на Прасковью. — Просто спрашиваю…
— А вот не надо просто спрашивать, — и нос кверху задрала.
— Ох, ё… — я даже растерялся. — А как надо, сложно, что ли? Сначала песню спеть, потом сплясать, да?
— Ничего не надо! Любая порядочная женщина умеет вязать, — и снова нос кверху.
— Хм… Судя по твоим словам, у непорядочных женщин с вязанием существуют какие-то проблемы? Кстати, а в Боровске много непорядочных женщин? — усмехаюсь, а сам думаю: «Интересно, кого она имела в виду? Неужели проституток? Разве они здесь есть? А чего тогда Белкин говорил про центр староверов?»
Зря я задал этот вопрос. Бабам только дай языком почесать. В результате я узнал… Нет, не про проституток. Про дворян, с которыми Белкины находились, так сказать, в контрах. А раз дворяне в контрах, то и дворня друг с другом на ножах. Заодно сплетница прошлась по некоторым купчихам и мещанкам. М-да, оказывается много в Боровске женщин, которые не умеют вязать… Это, конечно, печально, но мне совершенно неинтересно. Я-то задавал не праздный вопрос. На дворе конец ноября. Зима, считай. А моя одежда напоминает театральный гардероб. Я хочу не гольфы и короткие штанишки, а что-нибудь практичное. Шерстяные гамаши, хотя бы. До термобелья пока ещё, как Ленину до коммунизма, поэтому ориентируюсь на местные возможности.
А ещё хочу свитер. Моя девушка… Уже бывшая девушка, умела вязать прекрасные свитера, а ещё носочки, шапочки, варежки и прочие тёплые приблуды. Научилась, между прочим, благодаря роликам из интернета. Я тоже много чего оттуда почерпнул. По крайней мере, вполне чётко представляю процесс создания некоторых вещей. Визуальная память у меня хорошая. Вот и хочу нарисовать Прасковье эскизы, а она по ним свяжет всё необходимое. А ещё хочу некий аналог джинсов и высокие зимние ботинки. В валенках чувствую себя, как панда какая-то. Правда, в одном из баулов я нашёл сапоги, но они, сука, оказались маленькими! Тем более не соответствуют названию «зимние». Если только надевать вместе с тёплыми портянками. Но, как я уже сказал, они и без портянок не лезут на мою ногу. Придётся продать или обменять. А ещё можно подарить. Тому же Прохору, например. Ему в самый раз будут. А вот Емельяну не полезут, голени у него слишком здоровые.
— Я так понял, что ты, Прасковья, первая мастерица в Боровске? — принимаю решение прекратить ненужный трёп.
— Ну, уж скажете, первая… — зарделась баба, как невеста на выданье. — Мария Васильевна лучше меня вяжет.
— А она что, умеет? — удивляюсь.
— Конечно, умеет! — неподдельно возмутилась Прасковья.
Понятно, приписываем Марию Васильевну к порядочным женщинам. Думаю, лучше с ней обговорить мой будущий гардероб. А то стоящая передо мною «артистка» только и умеет, что играть эмоциями. Хотя…
— Прасковья, а ты петь умеешь?
— Э-э… — видать сбилась с мысли. — Умею.
— Споёшь мне на ночь колыбельную? А то я без них засыпаю плохо.
— Нее, — качает головой после короткой заминки. — Колыбельные пусть Марфа поёт, у неё лучше получается.
— Марфе ко мне нельзя. Мария Васильевна снова ругаться будет. А ещё у неё муж ревнивый. Давеча с шилом на меня кинулся. Хорошо, что Иван Данилович рядом оказался. А что я сделал? Всего лишь сказал, что у Марфы глаза красивые…
— Чё, правда, что ли?! — опешила баба.
— Ага, — тяжело вздыхаю и развожу руками. — Ладно, идти мне надо… — развернулся и пошёл, зародив в голове «артистки» новую порцию слухов. Ну, а что? Такой талант необходимо развивать…
От бани я не сразу направился в конюшню. Решил пройтись по двору. Оценить, так сказать, с профессиональной точки зрения. А то прошлый раз, когда Белкин проводил для меня экскурсию, мысли совсем другим были заняты.
Ну, что тут можно улучшить? Опираясь на уже полученный опыт, прежде всего, необходимо перестроить туалет. В доме есть мужчины, женщины, дети, а кабинка всего одна. Да и выглядит слишком хлипко, щели повсюду. Прямо, как за забором. Особой разницы не видно. Короче, никакого удобства и комфорта.
Сам дом тоже надо переделывать. А ещё лучше новый рядом поставить. Тем более площади позволяют. У каждого ребёнка должна быть отдельная комната. А ещё требуется помещение, где бы имелась возможность заниматься физическими упражнениями. Спортзал, так сказать. Вот сейчас, где заниматься? Месить снег с навозом на скотном дворе? По мне, так занятие сомнительное. И снова возвращаюсь к устройству санитарно-технических устройств. Чем бегать на двор, проще в доме провести канализацию. Заодно рукомойник установить. Сделать его нетрудно. И света надо побольше. А то окна маленькие, да и то лишь там, где без них полная жо… чёрная дыра. И почему стеклят слюдой? Неужели со стеклом проблемы? Допустим, ещё не научились делать плоские стандартные листы. Но выдувать стекло всяко умеют. Трудно, что ли пропустить через вальцы? М-да, в голове куча вопросов, а спросить ответа не у кого.
Помещения для животных мне тоже не понравились. Слишком убого и грязно. Скотину необходимо содержать в чистоте. А то ухаживают только за лошадьми… Свиньи, между прочим, любят порядок не меньше. Был я как-то у одного фермера на предприятии. Он хрюшек разводил. Так вот, когда месячных поросяток забирают у свиноматки, то селят их в отдельные вольеры, которые по чистоте с аптекой можно сравнить. Сама свиноматка тоже живёт припеваючи. Её моют, делают массаж, включают приятную музыку… Всё правильно, здоровая мама, здоровые дети.
Пока гулял по подворью, откуда-то приехал Емельян. Оказалось, что он ездил на реку за водой. Несмотря на то, что возле дома имелся деревянный колодец, бородач раз в день совершал вояж на Протву. На санях, в которые был запряжён один мерин, размещалась здоровенная бочка, литров на двести, не меньше. Понятно, воды надо много: кушать варить, стирать, скотину поить. Того, что набегало в колодец, явно не хватало.
— Емельян, — обратился я к бородачу, когда тот более-менее освободился, — ты в деньгах хорошо разбираешься?
— Ну-у… — мужик зачесал свою тыковку.
— Чего нукаешь? Пока из Москвы до Боровска ехали, ты же за всё платил.
— Я, — кивает.
— Значит, разбираешься в деньгах?
— Так-то да, разбираюсь.
— А я вот, нет. Мне ваши деньги плохо знакомы.
— Тогда идите лучше к Прохору.
— Зачем? — удивляюсь.
— Он с купцами больше знается, лучше объяснить сможет.
— Понятно… — чешу свой подбородок.
Сама судьба направляет меня к этому мутному типу с глазами конченого маньяка. Что ж, и за комод поговорим, и обсудим ценность местной валюты. Я как раз взял с собою кошель. Сначала хотел проконсультироваться у Прасковьи, но эта сорока не внушала доверия в таком интимном деле, как финансы. Емельян тоже что-то юлит…
Прохор вырезал новую прядильную доску. Наблюдать за ним было крайне забавно. Ноги в валенках, сидит на табурете, причём одна нога подогнута под пятую точку. Дышит прерывисто, кончик языка высунут наружу, словно дразнится. Вот как тут подумаешь, что человек занят серьёзным делом?
— Прохор, тебе привет от Мани!
— От какой Мани? — удивлённо пялится на меня.
— Которую тискал в чулане. Ты смотри, Марфа узнает, глазёнки твои бесстыжие выцарапает.
— Не знаю я никакой Мани! — пошёл мужичок в отказ.
— Это ты отцу Лазарю будешь рассказывать на исповеди. А я, между прочим, по делу к тебе пришёл, а не блуд твой обсуждать.
— Да, что же ты такое говоришь, Леонид Иванович…
— Не «ты», а — «вы»! Совсем уже заговариваться начал, — грозно хмурю брови.
— Ох… Простите, Леонид Иванович.
— Хорошо, прощу, но с одним условием…
— С каким?
— Раз ты такой специалист по женщинам, подскажи, где тут у вас проживают молодые вдовушки? Сам понимаешь, я мужчина молодой, не женатый, а естество требует…
— Вот, ей Богу, Леонид Иванович, не блудил я и вдовушек таких не знаю, — а сам крестится двуперстно.
— А с купцами общаешься?
— Общаюсь, — кивает, и смотрит на меня выжидательно.
— Неужели не обсуждали местных бабёнок?
— Ну-у… — замялся Прохор и покраснел.
Вот жешь, прямо, как дитё малое, ей Богу. Захотелось потроллить мужичка, а получается, что вербанул его.
В результате я узнал и про вдовушек, и какие купцы, чем торгуют, и выяснил, что имею в наличие сорок семь рублей с полтиной и два гривенника. Проще говоря, сорок семь рублей семьдесят копеек. Деньги вполне приличные. Потому, что на один рубль можно было купить 2,5 пуда мяса — это примерно 40 кг. Так же один рубль стоили 100 живых куриц, или 8 овец, или 4 пары сапог, или 3 тонны ржаного хлеба. А за один полтинник (полрубля) не составляло большого труда приобрести пуд меди. Услышав слово пуд, я стал вызнавать про прочие единицы веса и вскоре припух. М-да, многие знания, многие печали. Но, чтобы они уложились в голове, сначала надо всё записать. Иначе в мозгах сплошной винегрет.
Кстати, прядильную доску, которую Прохор вырезал, я тоже испортил, превратив её в наглядное пособие. Нарисовал на ней комод в трёх проекциях. После чего объяснил его назначение и принцип действия. Латентному Казанове моя задумка понравилась. Стали думать, как воплотить её в жизнь…