— В газете напечатаем. Фотокарточка найдется?
— Откуда? У нас ни кола, ни двора, а ты — фотокарточка!… Ничего, отведешь — щелкнут.
— Так не пойдет же, говоришь.
— В моей компании не станет артачиться. А вот и он!
Откуда ни возьмись явился Гыллы Кёпек. Подошел, обнюхал приятеля, дружелюбно завилял хвостом. На меня — ноль внимания. Наконец, бросил хмурый взгляд, сел на задние лапы, перевел взгляд на своего друга, и они обменялись улыбками — собачьей и человечьей. После этого Гыллы Кёпек опять уставился на меня — выжидающе и вопрошающе. Мол, с чем пожаловал?
Я присел на камень, достал бумагу, перо и говорю:
— Представьтесь, пожалуйста.
— Гав! Гав! Гав!
— Понимай: «Сукин сын», — пояснил лохматый мужчина.
— Не беспокойся — я усек. — И продолжил «беседу». — Род занятий?
— Бродяга.
— Дата рождения?
— У нас такого не водится. Мы — собачье отродье.
— Эх, сынок, ты с ним не по-человечьи говори, а по-собачьи, — вмешался в разговор Гыллы Киши, то бишь Лохматый Мужчина. — И вопросы задавай по собачьей части. А то махнет хвостом — и привет…
Сбитый с толку, я примолк, огляделся.
На этом кладбище уже давно не хоронили. Наверное, потому его называли старым. Тишина стояла пронзительная. Безмолвие на старых кладбищах тяжелей, чем на новых.
Думая об этом, я вместе с тем искал вопрос для четвероногой твари. А ведь надо еще выудить из нее ответ… Отступать-то некуда: дал слово редактору — вот и выкручивайся!
— Лохматый, как ты относишься к людям? — спросил я.
— Откровенно? — прочел я в собачьих глазах.
— Ну да.
— Не обидитесь? — мне показалось, что пес ухмыльнулся.
— Нет… я-то не обижусь, а вот твой… ваш друг… — я кивнул на Лохматого Мужчину. — Он ведь тоже человек…
Пес замотал головой: — Он не человек… а мой друг.
Судя по выражению лица Лохматого Мужчины, ответ пришелся ему по душе, а вот я почувствовал себя совсем одиноким.
Пес заскучал, потерся мордой об колено человека. Тот сразу встал, натянул на себя свою дерюгу и снова сел. Я обратил внимание на грязную торбу у его ног. Мне показалось, что торба шевелилась, что в ней торкается кто-то, быть может, дитя Лохматого Мужчины. Рассеянно блуждающий взгляд наткнулся на маленькую опрятную могилку неподалеку от нас. Она была величиной с эту самую торбу, а надгробье — непомерно большое. Я подумал, что эта глыба отягощает могилку: камень на детской могилке должен быть поменьше… как само дитя… И вообще, почему бы не отвести отдельное место для упокоения детских, рано отлетевших душ? А здесь над маленькими, чуть не сказал «пухленькими» могилками надзирают большие могилы взрослых и старых, стесняют их свободу, неволят, тогда как заточенным в них детским душам, быть может, хочется… ну, поиграть, побаловаться…
Я снова уставился на рваную шевелящуюся торбу, уже почти уверенный, что в ней заключено дитя, чадо Лохматого Мужчины, чья голова торчала из большой дерюжной торбы.
Если бы не взлаял пес — густо, зычно, я бы не скоро пришел в себя.
— Ваше отношение к людям, — торопливо проговорил я.
Пес зарычал. И я понял это как: «Люди взбесились».
— Но ведь бешенство — собачья напасть…
— Взбесившийся человек хуже собаки… С нами это случается редко, а вот вы… Вдруг, взбеситесь целой страной и набрасываетесь на другую страну… Люди ниспосланы на землю в наказание… — угрюмо прорычал пес. — Вы и нас обманули…
— Мы?
— Да, — пес ощерил пасть. — Мы ведь волчьего племени. Слышишь, человек — волчьего! А вы стали скармливать нам объедки, привадили, приручили и бросили на произвол судьбы. Вместо молчания и воя мы научились лаять. Вот и долаялись, догавкались. Волчья порода обратилась в сукиных детей…
— Выходит, алчность вас сгубила.
— Да уж, позарились на подачки, что верно, то верно… Ради сахарной кости привадились к человеческому жилью и превратились в собак. А настоящие волки и поныне царствуют в горах. Cреди них не сыщешь выродков — волк, он и есть волк. Шкура одного волка стоит всех собак на свете!…
Помолчал. Из его глаз потекли слезы. Всплакнул, потом утер слезы о лохматую шевелюру своего друга, вскинул морду и взвыл разок-другой. Мужчина погладил пса по голове, прижал к груди. Они обнялись по-собачьи, потому как люди так не обнимаются.
Эта сцена тяжело подействовала на меня.
Неподалеку шныряла свора бродячих собак. Их первым заметил Гыллы Кёпек, но, похоже, взял себя в руки, вернее, в лапы — принял невозмутимый вид. Но когда от своры донесся лай и лаявший кобель подступил поближе, Гыллы Кёпек молнией сорвался с места. Собачья компания вмиг исчезла в сумрачной тени сосен. Погодя наш пес вернулся, приосанился и застыл возле своего друга как изваяние.
В тусклых глазах Лохматого Мужчины прибавилось света, он явно гордился своим четвероногим другом. В ответ собака завиляла хвостом. Я даже позавидовал их дружбе.
Воцарилось молчание.
Тишину нарушил Лохматый Мужчина — друг собаки.
— Откуда ты знаешь собачий язык?
— В инязе учусь.
— Придет время и собачий язык станет самым употребительным.
— Это почему же? — вскинулся я.
— Ты еще молод. — Лохматый Мужчина облокотился о плиту. — Придет
время — весь мир заговорит по-собачьи… Помяни мое слово.
— С какой стати? Ты же человек…
— Люди обращаются друг с другом, как собаки… Разве не так?… Им и язык нужен соответствующий…