— Саня, продай кассету, — бесцветно сказала я.
— Продать — никак, мне утром отчитаться за нее надо, — покачал он головой. — А вот переписать ее — перепишу. Утром со смены пойду — занесу.
— Спасибо, — выдавила я из себя, повернулась и на негнущихся ногах поковыляла к лифту.
Сейчас главным было донести свою боль до дому, не расплескав. Не упасть посреди холла на колени, рыдая от того, что душу мою жгут каленым железом, и это непереносимо. Не выть, словно на похоронах, оплакивая нечто умершее в моей душе.
— Ангелов тьма одесная, — шептала я непослушными губами, — сила защитная и чудесная…
Дверцы лифта бесшумно разошлись, я зашла, нажала на кнопку своего этажа и бессильно упала на банкетку, чувствуя, как слезы комом встали в горле.
— Их крыла надо мной…, — с трудом продолжила я вызов на защиту, и тут не выдержала.
Я упала навзничь на обитую черным атласом банкетку. Меня ломало и корежило от немыслимой боли…
«Я старый солдат, и не знаю слов любви, но при виде вас мое сердце разрывается от нежности…».
Меня словно сжигали на костре, кровь вскипала болью в моих венах, а сквозь языки пламени и вопли толпы я слышала его бархатистый и родной голос.
«Но я так же гарантирую, что если я на тебе не женюсь, я буду жалеть об этом каждый миг моей жизни».
И я не выдержала, я зарыдала, громко, в голос, по-бабьи. Я заткнула уши, я не желала слышать более слова, которые раскаленными иглами выжигают рваные дыры в моей душе. Каждое слово заставляло выгибаться мое тело от немыслимой боли…
«Потому что ты единственная в моей жизни», — строго и печально сказал он мне, преодолев все преграды.
До утра я рыдала, словно пытаясь вместе со слезами выплакать и горе. Ничего не видя от слез, я бессмысленно ходила по квартире, светло улыбалась, натыкаясь на вещи Дэна, прижималась к ним щекой, а потом раздирала их в мелкие клочки.
Только на фотографии, где мы вместе — рука у меня не поднялась.
Все это время он был со мной, чтобы в конечном итоге меня убить. Если бы я вышла замуж за него — я бы умерла. Я сделала его наследником — и потому он посчитал, что мне пора умереть.
А я его все это время любила. У меня замирало дыхание, когда я смотрела на его точеный профиль. Его голос был для меня чудеснее пения ангелов. Он действовал на меня, словно наркотик, ибо без него меня — ломало.
Несколько зеркал, попавшихся мне на пути, я разбила. Ибо мое лицо и без того некрасиво, а уж многочасовая истерика и слезы и вовсе сделали его уродливым.
«Вот почему Дэн не смог тебя полюбить», — шептали мне отражения, и тогда я уничтожала их.
«Сейчас я проплачусь, — тупо твердила я себе, — я склею разбитое сердце и все у меня будет хорошо. Вот только никогда, ни одному парню за свою жизнь я больше не поверю… Хватит с меня боли. Я буду беречь свое бедное сердечко от самой малой привязанности, и тогда никто не сможет сделать мне больно. Я смогу. Я сильная, черт возьми!»
Лора тенью ходила за мной, молча переступала через осколки зеркал и разорванные на клочки джинсы, принадлежащие парню, которого я любила. Я была ей благодарна за то, что не видела радостного блеска в глазах. За то, что она молчала и лишь тяжко вздыхала, но мнения не высказывала.
В девять часов утра я пошла в ванну и долго умывалась холодной водой. Потом сделала макияж, попытавшись замаскировать следы истерики, заплела косу и поехала в нотариальную контору, вывеску которой я видела неподалеку от дома.
Дэна я из числа наследников не исключила. По новому завещанию он получал картину, написанную лично мной. Весьма неудачный мой опыт в живописи, даже не знаю отчего, но детям картина крайне не нравится. Мультиковская дочка аж зарыдала и за мать спряталась при виде моей мазни. На ней был запечатлен Баксюша на ветке березы, правда, был он похож больше на крокодила, чем на кота — но кого волнуют такие мелочи? Дорог не подарок, дорого внимание!
После этого приехала домой и засела за телефон.
Возможно — мой любимый меня все же похоронит, просто из вредности. Но уж совершенно точно то, что я за все, что он сделал — отомщу. Нельзя вот так грубо в сапогах пройти по душе влюбленной девушки.
От души никому не советую этого делать.
Потому как кто-то может и стерпит.
А я — я ему отомщу.
Только сначала он помучается ожиданием наказания.
С родителями он не общается, а так бы начала с них. Таким образом, прежде всего достанется тем, кто ему помогал меня убивать. Подельникам. А такие — были. Девочки, которые продали мне отравленные пирожки — исключаются, вряд ли они знали о начинке.
Но мужики в восьмерке и ведьма, что заковала мое тело фризом — их я найду. И Дэн узнает об этом.
«Слушай, ты уверена, что все то надо делать?», — осторожно спросил голос.
«Он мне сердце разбил», — ровно ответила я.
«Тогда конечно», — вздохнул он.
Достав сотовый, я набрала номер Галины.
— Мне нужна ты и твоя Сила, — коротко сказала я ей.
Галина прошлым летом попросила ведьм о серьезной услуге, и потому попала ровно на год в рабство. Любая из нас теперь смело может пользоваться ею.
— У тебя или у меня встречаемся? — только и спросила она меня.
— Лучше ты ко мне. И надо срочно.
— Минут через сорок устроит? — вздохнула она.
— Вполне, — кивнула я.
Она не опоздала ни на минуту. Зашла, быстрым взглядом окинула меня и тихо сказала:
— Приветствую тебя, Марья.
— Приветствую и тебя, Галина, — ритуально отозвалась я. — Проходи.
Я была уже готова — собранная внутренне, с распущенными, без заколок, волосами.
Шагая по ступенькам на второй этаж, я не оборачивалась — знала, что старая ведьма и так идет за мной. В кабинете я подала ей расческу и сказала:
— Будем колдовать.
Та молча принялась расплетать тяжелую, до бедер, косу, я же уселась на столик и наблюдала за ней.
— Случилось чего? — наконец не выдержала она.