Мужичонка засопел и снова угнездился в углу у окошка.
Наконец появился Хаджи, ночевавший в соседнем вагоне. Байрам, увидев в руках у приятеля бутылку коньяка, мстительно покосился на сурового монаха. Хаджи со стуком поставил бутылку на стол и тоже с вызовом поглядел на монаха. Тот, кажется, даже не заметил манипуляций коммерсантов, сидел погруженный в себя. Зато мужичонка взволнованно завозился в своем углу.
Хаджи свинтил пробку.
— Будешь? — коротко спросил он у мужичонки.
— Хозяин барин, — тотчас откликнулся тот. — Как говорится, не откажусь. Ежели с хорошими людьми.
Байрам извлекал из сумки колбасу, сыр и лепешку.
Спустя полчаса атмосфера в купе существенно переменилась. Один только монах по-прежнему сидел не шевелясь, сосредоточенно нахмурив брови и прикрыв веки. За столиком же у окна шел оживленный разговор. Говорил большей частью захмелевший мужичонка. Коммерсанты пили мало, зато мужичонка всякий раз, честно и до дна осушив свой стакан, отстранял его от себя, с удивлением глядел в пустое дно, затем тянулся за колбасой. Был он суетлив, подобострастен к своим благодетелям и с какой-то собачьей благодарностью заглядывал им в глаза.
— Молодцы ваши, — прожевав, возобновлял он прерванную беседу. — Бьют наших, как говорится, и в хвост и в гриву. Молодцы!..
Хаджи и Байрам удовлетворенно хмыкали и косились на монаха.
— А не суйся, — рассуждал мужичонка. — Живут себе люди, и пусть живут. Что ж вы суетесь? Звали вас? Приглашали? Нет, прутся…
— А президент ваш, Эльцан, между прочим, сказал…
— А что наш президент? — вскидывался мужичонка. — Дерьмо. Что про него говорить. Если весь народ сиволапый, то что? Так-то вот. Получил по харе, умойся! Президент сказал… Чушь он сказал!
— Ты ешь, ешь, — кивал Байрам. — Закусывай.
— От души! — крикнул мужичонка. — Ты ко мне так — и я к тебе так, правильно? Душевно и с понятием. И все хорошо. А то вишь как. Сказал он. Да пошел он…
— Ешь, ешь…
— А бабы! — обозлился внезапно мужичонка. — Вот у вас бабы! А наши что? Проститутки все. Вы своих крепко держите, правильно. А то распустили. Слова не скажи. Ну выпил я, примерно, с другом. Что ж ты с черпаком своим лезешь? Гадина! Голова, знаешь, не казенная… Плесни-ка маленько, друг…
Хаджи налил полстакана.
— А себе?
— У меня есть. — Хаджи приподнял стакан с остатком коньяка. — Ну, давай, мужик… Аллах акбар!
— Воистину акбар! — провозгласил мужичонка, вытянул губы — ив этот миг грозно пошевелился у дверей черный монах и тяжко топнул кованой подошвой.
— Погоди, старец! — приказал монах. — Закосни!
Мужичонка застыл со стаканом у вытянутых губ.
— Вот выпью, закусну, — сказал он дрогнувшим голосом и с нескрываемой опаской поглядел на монаха. — Выпью, как говорится, и закусну…
— Оставь! — приказал монах и поднялся. — А вы, иноплеменные, покиньте нас.
Вспыльчивый Байрам хотел было что-то возразить, гневно насупил брови, но благоразумный Хаджи уже силком тащил его в коридор.
Как только коммерсанты скрылись, монах задвинул дверь и опустил защелку.
— Кайся, православный, — ласковым басом сказал он, снял с пояса широкий ремень из бычачьей кожи, сложил его вдвое и сокрушенно вздохнул. — Кайся, раб Божий. Кайся, заблудшее чадо. Господи, помилуй…
Через минуту несколько взволнованных пассажиров энергично долбились в купе к дежурному проводнику, напряженно размышлявшему над кроссвордом о «горбатом зайце из пяти букв».
— Ну что там еще? — выглядывая наружу, недовольно пробурчал проводник. — Что за грохот? С полок вы, что ли, все посрывались?..
— Режут! — выкрикнула пожилая тетка. — Соседей режут!
— То есть?..
— А то и есть! — вступил интеллигент, дрожащими руками протирая очки и вновь водружая их на переносицу. — В седьмом купе.
— Визжит что порося, — уточнила тетка.
— В седьмом?
— В седьмом, в седьмом! — увлекала тетка проводника. — Я ж говорю, что твой порося.
— Спокойно, граждане, — не совсем уверенно произнес проводник, надел форменную фуражку для официальности и направился по коридору в сторону седьмого купе. — Разберемся.
Подойдя, приложил ухо к двери.
Пассажиры перетаптывались чуть в сторонке.
Никакого визга проводник не услышал, зато явственно донесся изнутри раскатистый бас:
— Повторяй, чадо! Вер-рую-у!..
— Ве-рую! — тоненько и пронзительно повторил кто-то овечьим голосом.
— Во Единого Бога, Отца Все-держи-ителя!..
— Во еди-но-го…
Проводник поскребся в дверь.
— Сгинь, сатана! — страшно рявкнуло изнутри.
Проводник отшатнулся, отпрыгнул от двери. Пучеглазый взгляд его округлился ее больше. Он скинул фуражку, протер ладонью мгновенно вспотевший лоб и, не оглядываясь, бросился в свое убежище. Пассажиры постояли еще несколько времени и тоже тихо разошлись по своим местам.
Коммерсанты вернулись нескоро, очень нескоро. Монаха в купе не было. Не было и его вещей, ни посоха, ни сумы.
Мужичонка сидел в какой-то тихой, просветленной задумчивости, составив ступни и аккуратно положив ладони на коленки, как первоклассник на торжественном утреннике. На лице его бродила легкая умильная улыбка. Погруженный в свои мысли, он даже не взглянул на вошедших.
В стакане на столе подрагивал недопитый коньяк.